Текст книги "Новая книга ужасов (сборник)"

– Нет, она умерла от любви, – Горралл сплюнул в черную ледяную воду. – Это точно. Мы с вами были тому свидетелями. В воде пробыла недолго, и от нее до сих пор попахивает вином. Напилась для храбрости и-и-и – бултых! Но для порядка нужно удостовериться. В конце концов, это может быть и неумелая попытка похищения, и плохо закончившаяся жестокая забава. Здесь теперь слишком много бездельно слоняющейся солдатни, ожидающей отправки на Кипр.

Утопленница лежала на мостовой у канала, прикрытая одеялом. Несмотря на поздний час, рядом уже топталось несколько зевак. Когда стражник по просьбе Штайна откинул покров, кто-то ахнул.

Да, это была та самая девушка, которую они видели, дочка парфюмера. На темных камнях белело прилипшее к телу мокрое платье. Длинные черные пряди волос пристали к лицу. Между посиневших губ виднелась пена. Мертвой она ничем не напоминала Штайну его дочь.

Он ощупал кожу на ее руках, надавил на ноготь, потом большим и указательным пальцами смежил ей веки и бережно накрыл одеялом.

– Она умерла меньше часа назад, – сказал он Горраллу. – Признаков насилия нет, а судя по наличию пены во рту я заключаю, что она захлебнулась.

– Значит, самоубийство, если только кто-то не столкнул ее в воду. Полагаю, причина, по которой удрал женишок, самая что ни на есть банальная. Хотите пари, доктор?

– Мы оба знаем ее историю. Я могу определить, носила ли она под сердцем дитя, но не здесь.

– Совсем из головы вон, что ваш народ не заключает пари, – улыбнулся Горралл.

– Напротив. Но, боюсь, в данном случае вы совершенно правы.

Горралл приказал своим людям доставить тело в госпиталь. Те перенесли труп в гондолу, а капитан сказал Штайну:

– Предположим, она выпила для смелости, после чего бросилась в воду. Но не в этом же мелком каналишке? Самоубийцы предпочитают более впечатляющие места, чаще всего те, где они встречались со своими любимыми. Надо будет обыскать мост Риальто. Во-первых, это единственный мост через Гранд-канал, а во-вторых, отлив идет с той стороны. Но там бродят толпы народу, и если мы не поторопимся, какой-нибудь бродяга утащит и бутылку, и записку, которую она могла оставить. Пойдемте, доктор. Надо выснить, как именно она умерла прежде, чем явится ее папаша и примется задавать вопросы. Мне требуется что-нибудь, что я смогу ему предъявить, пока он не надумает мстить.

Если девушка и прыгнула с моста Риальто, записки она не оставила. Или же бумажку украли, как и предсказывал капитан. Они со Штайном поспешили в городской госпиталь, однако тело еще не доставили. Не привезли его туда и позже. Час спустя, городской патруль обнаружил затопленную гондолу. У одного стражника шея была разрублена мечом, другого свалили ударом дубинки по голове, и он ничего не помнил. Утопленница исчезла.

Горралл рвал и метал. Подчиненные, все до единого, были отправлены на поиски похитителей трупов, обнаглевших настолько, что отважились напасть на ночную стражу. Капитан клялся, что когда он их изловит, они дружно отправятся на галеры, до конца жизни петь фистулой под кнутом надсмотрщика. Однако его поиски успехом не увенчались. Похолодало еще сильнее, и эпидемия плевритов прочно привязала доктора Штайна к стенам госпиталя. О девушке он не вспоминал до тех пор, пока неделю спустя к нему не явился капитан.

– Она жива, – сообщил Горралл. – Я ее видел.

– Скорее, другую, очень на нее похожую, – на мгновенье доктор Штайн подумал о своей дочери, бегущей ему навстречу с раскрытыми объятиями. – Я не мог ошибиться. Пульс отсутствовал, в легких была вода, а тело – холодно как камни, на которых оно лежало.

– Ну, значит, она разгуливает по городу мертвой, – сплюнул Горралл. – Вы хорошо помните, как она выглядит?

– Как сейчас вижу.

– Она была дочерью парфюмера, некоего Филиппо Ромпиязи, члена Большого совета. Хотя там имеют честь состоять аж две тысячи пятьсот человек, Ромпиязи, по моему мнению, наименее значительная фигура. Отпрыск благородной фамилии, так низко павшей в трудные времена, что им пришлось научиться торговать.

Англичанин ни в грош не ставил многочисленную венецианскую аристократию, которая, по его мнению, слишком увлекалась интригами для получения преференций от республики, вместо того, чтобы играть свою роль в управлении.

– И все же, – Горралл задумчиво поскреб бороду и искоса глянул на доктора Штайна, – мне не по душе, что дочь венецианского патриция бродит по округе после того, как была официально признана мертвой осмотревшим ее врачом.

– Мне ведь за это не платят, – напомнил Штайн.

– А зачем платить тому, кто не в состоянии отличить живого от мертвого? – Горралл вновь сплюнул. – Докажите, что я ошибаюсь, и я заплачу вам из собственного кармана. Имея в качестве свидетеля такого уважаемого хирурга, я смогу наконец распутать это проклятое дело.

Девушка находилась в доме у одного шарлатана, именовавшего себя доктором Преториусом, хотя Горралл не сомневался, что это не настоящее его имя.

– В прошлом году его изгнали из Падуи за занятия лечебной практикой без лицензии. Перед тем данный персонаж успел посидеть в миланской тюрьме. Я положил на него глаз этим летом, когда он прибыл в порт на прусском угольном балкере. Месяц назад Преториус исчез из виду, я уж было понадеялся, что он стал головной болью капитана стражи какого-нибудь другого города, однако чертов мошенник опять всплыл на поверхность. И теперь нагло заявляет, что девушка – чудесный пример эффективности его нового метода излечения.

Шарлатанов в Венеции хватало. Каждое утро и вечер на площади Сан-Марко собирались пять или шесть этих типов, туманно расхваливающих невероятные достоинства своих странных аппаратов, порошков, эликсиров, декоктов и тому подобной чепухи. По мнению доктора Штайна, Венеция привечала подобных безумцев по причине гнилостных миазмов с близлежащих болот, одурманивающих разум горожан. Которые, ко всему прочему, были самыми тщеславными людьми из всех, коих ему доводилось встречать, поэтому они с готовностью клевали на обещания продления жизни, молодости и красоты.

В отличие от мошенников с Сан-Марко, доктор Преториус предпочитал тайно принимать поклонников своего таланта. Он снял пустующий винный склад у прусского фондако – гостиного двора в той части Венеции, где корабли теснятся в узких каналах, а каждое второе здание – купеческий склад. Даже проходя здесь рядом с капитаном городской стражи, доктор Штайн тревожился, чувствуя множество глаз, шарящих по желтой звезде, которую он носил на своем сюрко по местному закону. Как раз на днях напали на синагогу, а мезузу[77]77
  Мезуза – прикрепляемый к внешнему косяку двери в еврейском доме свиток пергамента из кожи ритуально чистого (кошерного) животного, содержащий часть текста молитвы и заключенный в специальный футляр.


[Закрыть] на дверном косяке одного почтенного банкира измазали поросячьим дерьмом. Рано или поздно, если похитителей трупов так и не поймают, толпа примется громить дома состоятельных евреев под предлогом поисков и уничтожения мифического Голема, существовавшего, разумеется, лишь в их воспаленных мозгах.

В сопровождении по крайней мере пяти десятков человек, в основном – богатых старух со слугами, Горралл и Штайн перешли через высокий арочный мост, под которым тихо текла темная вода. Заплатили негодяю в будке по сольдо с каждого за оказанную им высокую честь и, миновав ворота, оказались во дворике, освещенном чадящими факелами. Будочник запер за ними ворота на ключ, и в высоком дверном проеме, украшенном красными лентами, появились две фигуры.

Первая принадлежала высокому мужчине во всем черном, зато с пышными белой шевелюрой. Позади него находилась женщина в светлой одежде, полупогруженная в некое подобие ванны, заполненной колотым льдом. Ее голова была склонена, лицо совершенно скрывали свесившиеся пряди. Горралл толкнул доктора Штайна в бок и шепнул, что это и есть та самая девушка.

– По-моему, она мертвее мертвого – раз может не трястись от холода, сидя в полной льда ванне.

– Не торопитесь, – сказал Горралл, закуривая вонючую сигариллу. – Понаблюдаем еще.

Поприветствовав собравшихся, седовласый доктор Преториус разразился сумбурной речью, к которой Штайн не особенно прислушивался, уделив основное внимание самому оратору. Преториус был тощим, смахивающим на птицу человеком с умным морщинистым лицом и темными глазами, прячущимися под кустистыми бровями. Эти брови сходились на переносице, когда их обладатель старался особо подчеркнуть какую-то мысль. Он то и дело пожимал плечами, похохатывал над собственной беззастенчивой похвальбой и имел привычку тыкать в аудиторию длинным указательным пальцем. Доктор Штайн заключил, что этот Преториус сам не верит своим словам. Странная черта для шарлатана.

Если вкратце, речь Преториуса гласила, что он имеет честь представить собравшимся истинную Невесту моря, недавно скончавшуюся женщину, которую ему удалось вернуть к жизни благодаря древней египетской мудрости. Путь к овладению тайным знанием был долог и опасен, но он, Преториус, его преодолел, чтобы принести людям плоды науки. Оратор заверил, что усовершенствованная им метода способна победить не только смерть, но и старость, ибо что есть старость, как не медленная победа смерти над жизнью? На этом месте Преториус щелкнул пальцами и предложил публике собственными глазами убедиться, что в данный момент Невеста моря мертва. Ванна, будто послушно подчиняясь его приказу, двинулась вперед, под свет факелов.

В черные волосы утопленницы были вплетены бурые ленты водорослей, на шее висело ожерелье из ракушек, каких любой может без труда насобирать на пляже в лагуне.

– Я вижу, среди нас есть лекарь, – Преториус нагло ткнул пальцем в Штайна. – Я вас узнал, сударь. Много наслышан о вашей самоотверженной работе в госпитале Ла Пьета́, а также об удивительных новых хирургических приемах, с которыми вы познакомили этот город. Будучи человеком ученым, не окажете ли вы мне любезность освидетельствовать эту бедняжку и сообщить нам, мертва она или жива?

– Действуйте, доктор, – шепнул Горралл, и Штайн вынужден был выйти вперед, одновременно смущенный абсурдностью ситуации и охваченный азартом.

– Итак, каково ваше мнение, коллега? – Преториус льстиво поклонился, вполголоса добавив: – Это настоящее чудо, вы уж мне поверьте, доктор.

Он поднес к розовым губкам девушки маленькое зеркальце, а затем спросил Штайна, видит ли тот признаки дыхания. Штайн почувствовал сильный приторный запах: смесь бренди и розового масла.

– Нет, не вижу, – признал он.

– Громче, доктор, чтобы все эти добрые люди вас услышали.

Штайн повторил.

– Прекрасно, а теперь возьмите ее за запястье. Бьется ли сердце?

Рука девушки была холодна как лед, в котором она лежала. Если пульс и имелся, то настолько слабый и медленный, что за отведенное ему время доктор Штайн не мог его обнаружить. Отстранив Штайна, Преториус сам взял запястье девушки и с тщательно демонстрируемым усилием проткнул ее кисть длинным гвоздем.

– Смотрите! – возопил он с неуместным воодушевлением, потрясая пронзенной рукой. – Все смотрите! Крови нет! Нет! Ну, что вы на это скажите? Может ли живой человек бесстрастно вынести подобные мучения?

Судя по всему, сам Преториус пришел в сильное возбуждение от опыта. Нырнув в дом, он вынес оттуда странное устройство: перевернутый стеклянный тигель, закрепленный на длинном, почти в человеческий рост, стеклянном же «стебле». Внутри тигля извивалась алая шелковая лента, чей конец спускался по «стеблю» к шпинделю в его основании. Преториус принялся нажимать на педаль ножного привода, и алая лента завертелась как юла.

– Один момент, – бросил доктор Преториус, глянув из-под насупленных бровей на зашумевшую толпу и продолжая яростно работать ногой. – Терпение, дамы и господа, еще чуточку терпения. Аппарат следует хорошенько зарядить.

Его голос прерывался, в том числе от волнения. «Любой уважающий себя шарлатан обзавелся бы мальчиком, одетым лишь в крылья херувима, чтобы жать на эту педаль, – подумал доктор Штайн. – И непременно чтоб под барабанную дробь». И все же комический дилетантизм этого представления выглядел более убедительным, нежели отрепетированные спектакли шарлатанов с площади Сан-Марко.

С верхушки тигля были протянуты золотые нити к большой стеклянной банке, заткнутой пробкой и наполовину заполненной водой. Вспотевший от усердия Преториус в последний раз надавил на педаль, затем, небрежно поклонившись публике, с помощью деревянной палочки направил золотые нити прямо в лицо девушки. Раздался треск, с каким на свадьбах лопаются старые бокалы под каблуками гостей. Вдруг глаза девушки распахнулись, и она растерянно огляделась вокруг.

– Теперь она ожила, но у нас в запасе всего несколько драгоценных минут, – пояснил Преториус. – Поговори со мной, милочка. По доброй ли воле ты сделалась Невестой моря?

– Ведь это та самая утопленница, верно? – прошептал Горралл, и доктор Штайн принужденно кивнул.

Достав серебряный свисток, капитан три раза коротко подул в него. Тут же через стены запрыгали стражники, некоторые старухи завизжали. Негодяй, стоявший у ворот, кинулся на Горралла, но тот стремительно выхватил многозарядный пистоль с зубчатым колесиком, укрепленным над рукоятью, и, раз, другой, третий нажав на спусковой крючок, принялся стрелять в привратника. Каждый раз колесико поворачивалось, доставляя в патронник новую пулю и порцию пороха. Бандит повалился на спину, скончавшись раньше, чем во дворе отзвучало эхо выстрелов. Горралл быстро повернулся и направил свое оружие в сторону дверного проема с красными портьерами, но там все уже было объято пламенем. Преториус и мертвая девушка в ледяной ванне исчезли.

Подчиненные Горралла потушили пожар и обыскали винный склад. Единственную улику нашел доктор Штайн: раздавленную ракушку рядом с неприметным люком. Крышку подняли, под ней на глубине нескольких локтей чернела вода. Как определил Горралл, там был проход, ведущий к каналу.

Мертвая девушка не выходила из головы доктора Штайна: ее ледяная кожа, внезапное пробуждение к жизни и замешательство в глазах. Горралл полагал, что это была лишь видимость жизни: мол, тело наверняка сохраняли от тления дубильными веществами, блеск глаз – следствие капли глицерина, а розовый цвет губ – пигмент, вроде пудры, изготовляемой венецианскими аптекарями из толченых жуков.

– Публика уже готова была поверить, что увидит ожившую девушку, и в колеблющемся свете факелов всем начало казаться, что она действительно движется. Надеюсь, вы выступите свидетелем обвинения?

– Я же дотрагивался до нее, – возразил Штайн. – Она отнюдь не была забальзамирована, кожа оставалась мягкой.

– Зимой мясо прекрасно сохраняется в снегу, – парировал Горралл. – А еще говорят, что в далеких индийских странах существуют факиры, умеющие впадать в такой глубокий транс, что не подают никаких признаков жизни.

– Она не из Индий, капитан, и мы оба это знаем. Меня больше интересует, зачем ему понадобился тот аппарат, столь грубо сработанный, что выглядел настоящим.

– Я этого Преториуса из-под земли достану, – пообещал Горралл, – и у нас будут ответы на все вопросы.

Однако когда пару дней спустя они встретились, и доктор Штайн поинтересовался ходом расследования, англичанин только покачал головой:

– Меня отстранили от этого дела. Отец девочки завалил жалобами Большой совет, но друзей у него там не оказалось. Больше я ничего не могу вам сообщить, – Горралл сплюнул и с горечью прибавил: – Вот так-то, любезный Штайн. Служишь им двадцать пять лет верой и правдой, может быть, тебя даже когда-нибудь сделают полноправным гражданином, но они никогда не подпустят чужаков к своим секретам.

– Видимо, кто-то из сильных мира сего поверил утверждениям Преториуса.

– Хотел бы я сказать то же самое и о себе. А вы-то верите ему, доктор?

– Разумеется, нет! – воскликнул доктор Штайн, однако покривил душой.

Он решил во чтобы то ни стало сам докопаться до истины. Ему нужно было знать правду. Вовсе не потому, что когда-то перепутал ту девушку со своей дочерью, говорил он себе. Интерес был чисто профессиональным: если смерть – явление обратимое, тогда Преториус сделал бесценное для врачебной практики открытие. А дочь тут совершенно ни при чем.

Сначала он осторожно расспрашивал коллег по городскому госпиталю, затем – в гильдии врачей и в недавно открывшемся госпитале Арсенала. Именно глава последнего, единственный из всех, не отказался поговорить на эту скользкую тему, приватно предупредив Штайна, что у человека, которого тот разыскивает, имеются могущественные покровители.

– Я об этом слышал, – ответил доктор Штайн и безрассудно добавил: – Мне бы только узнать, кто они!

Глава госпиталя был напыщенным выскочкой, занявшим должность благодаря интригам, а не собственным научным заслугам. Штайн хорошо видел, что его так и распирает от желания похвастать своими связями, но в итоге глава сказал только:

– Знание – опасная штука. Если вы, тем не менее, хотите что-нибудь разузнать, начните с низов, а не с верхов. И не переоценивайте себя, доктор.

Штайн вскипел, но сдержался.

Всю ночь он обдумывал эту сложную задачу. Венеция была городом тайн, а он – бесправным иностранцем, да еще и прусским евреем в придачу. Начни он розыски, его легко могут принять за шпиона, и тогда даже Горралл не сможет его выручить. К тому же провал с арестом Преториуса вряд ли расположил начальство в пользу бравого капитана.

Но лицо утопленницы постоянно стояло у него перед глазами. Он вспоминал, как под действием клубка золотых нитей она начала шевелиться и открыла глаза. Мучимый нескончаемыми видениями, в которых он находил могилу Ханны и воскрешал дочь, доктор Штайн ходил из угла в угол по кухне, пока, уже под утро, не понял, что глава госпиталя дал ему дельный совет, пусть даже невольно.

Утром Штайн продолжил розыски, так и не сказав жене, чем теперь занимается. Он сообразил, что Преториусу для его ремесла понадобятся травы и тому подобные вещи. Доктор Штайн, одного за другим, обошел всех аптекарей, описывая им приметы шарлатана. К вечеру, в скромной лавочке на calle[78]78
  La calle (мн. ч. – calli) – типичная венецианская улица (от лат. callis – тропинка).


[Закрыть] близ площади с расписной, недавно возведенной церковью Санта Мария деи Мираколи, он нашел свидетеля.

Аптекарь был молод и хорош собой, впечатление портили только маленькие жадные глазки. Взглянув на доктора из-под свисавших на лоб немытых черных прядей, он с таким жаром принялся отрицать свое знакомство с Преториусом, что Штайн сразу понял: врет.

Одно сольдо развязало юнцу язык. Он признал, что у него действительно имеется клиент, похожий на человека, описываемого доктором Штайном.

– Не покупал ли он у вас квасцы и масло? – поинтересовался доктор.

– Он ведь врач, а не кожевник! – удивился аптекарь.

– Да-да, конечно, – поспешно согласился Штайн, чувствуя, как в душе разгорается надежда.

Отдав еще одно сольдо, Штайн получил возможность лично доставить заказ Преториусу: бутыль серной кислоты, оплетенную соломой.

Следуя указаниям аптекаря, Штайн, преодолев лабиринт calli и площадей, оказался во дворике размером с чулан, образованном высокими зданиями. Никакого другого выхода, кроме той крысиной норы, через которую доктор туда попал, не было. Он было решил, что окончательно заблудился, но не успел повернуть назад, как за его спиной раздался шум, и чьи-то грубые руки сжали ему горло. Штайн попытался вырваться, уронил бутыль, но, благодаря удаче и соломенной оплетке, та не разбилась. Доктор вдруг обнаружил себя лежащим на спине под лоскутом серого неба, который внезапно с огромной скоростью начал удалятся, пока не сжался в микроскопическую звездочку…

Доктор пришел в себя от торжественного звона колоколов, возвещающих о наступлении комендатского часа. Он лежал на колченогой кровати, в каморке, увешанной пыльными гобеленами и освещаемой высокой сальной свечой. Горло нещадно саднило, голова болела. Под правым ухом вздулся желвак, однако в глазах не двоилось и дурноты не было. Кто бы его ни ударил, дело свое негодяй знал.

Дверь оказалась заперта на ключ, окна забраны толстыми деревянными ставнями, для верности приколоченными гвоздями. Доктор Штайн возился как раз со ставнем, когда дверь распахнулась, и в комнату вошел старикашка, – сморщенный карлик в бархатной тунике и дублете, скорее приличествовавшими юному щеголю. Его морщинистая физиономия была густо напудрена, ввалившиеся щеки – нарумянены.

– Мой хозяин будет говорить с тобой, – объявила эта смехотворная креатура.

Доктор Штайн осведомился, где он находится, и старик ответил, что в доме его хозяина.

– Когда-то это был мой собственный дом, но я отдал его хозяину в качестве гонорара.

– А-а-а, так вы были больны, и он вас вылечил?

– Я был болен жизнью. Он убил меня и воскресил, я теперь буду вечно жить этой другой жизнью, лежащей за порогом смерти. Мой хозяин – великий человек.

– Как ваше имя?

Карлик захихикал. Во рту у него виднелся единственный зуб, да и от того остался лишь почерневший пенек.

– В этой новой жизни меня еще не окрестили. Иди за мной.

Вслед за стариком Штайн поднялся по широкой мраморной лестнице, которая, судя по всему, вилась в центре величественного палаццо. Двумя этажами ниже виднелась черно-белая плитка пола, напоминающая шахматную доску. Поднявшись на два этажа, они, наконец, достигли верхнего.

Длинная комната, по-видимому, служила когда-то библиотекой, теперь же полки потемневших стеллажей вдоль главного прохода пустовали, остались лишь цепочки, некогда удерживавшие книги от падения. Комната освещалась редкими, беспорядочно расставленными свечами, беспокойное пламя которых порождало паутину мерцающего света, скорее прячущую предметы, чем открывающую.

В одной нише была загородка, за которой в тени возился поросенок. Доктор Штайн успел заметить что-то на спине животного, но что именно – было не разглядеть. Нечто размером с мышь прошмыгнуло под его ногами, и Штайн с ужасом увидел, что это существо, неуклюже переваливаясь, бежит на задних лапках.

– Одна из моих деток, – произнес голос доктора Преториуса.

Тот сидел у простого стола, заваленного книгами и бумагами. На полках за его спиной громоздилась лабораторная посуда и бутыли с кислотами и солями. Рядом, в кресле с высокой резной спинкой, сидела утонувшая девушка. Ее голову удерживал кожаный ремень. Запавшие глаза были закрыты посиневшими веками. Позади кресла высился тот самый аппарат, который Штайн уже видел во дворе винного склада. Сильно пахло розовым маслом.

– Но это была всего лишь мышь, – возразил Штайн. – Ну, или крысенок.

– Как вам будет угодно, доктор, – хмыкнул Преториус. – Однако я все же надеюсь открыть вам глаза на сотворенное мною чудо. Неси сюда еду, – приказал он старикашке.

Тот было заныл, что тоже хочет остаться, но Преториус в неожиданном порыве гнева вскочил и запустил в своего слугу чернильницей. Карлик залопотал, брызгая слюной и размазывая чернила по напудренному личику, а Преториус расхохотался.

– Ах, ты никчемная прочитанная книжонка! – пробормотал он сквозь смех. – Быстро тащи еду и вино моему дорогому гостю. Это самое малое, что я могу для вас сделать, – обратился он к Штайну. Между прочим, вы ведь пришли сюда по доброй воле, не правда ли?

– Полагаю, аптекарь сообщил вам, что я вас разыскиваю. Если, конечно, он на самом деле аптекарь.

– Вы желали еще раз увидеть девицу, я угадал? – лукаво улыбнулся Преториус. – Что же, она перед вами. Я еще в прошлый раз заприметил, как нежно вы на нее поглядывали, прежде чем нас бесцеремонно прервали. И теперь я вновь замечаю те же взгляды.

– Поверьте, я ничего не знал о планах моего товарища.

Доктор Преториус сложил ладони домиком и коснулся кончиками длинных бледных пальцев, которые, казалось, имели по одному лишнему суставу, своих бескровных губ.

– Не надейтесь, что он отыщет вас здесь, – произнес Преториус.

– Я не боюсь. Вы привели меня сюда потому, что хотели, чтобы я здесь оказался.

– Не боитесь, говорите? А следовало бы. Здесь я единственный господин над жизнью и смертью.

– Старик хвалился, что вы подарили ему вечную жизнь.

– Ну, он в это верит, – осторожно ответил Преториус. – Видимо, этого достаточно.

– Но он действительно умер, а вы вернули его к жизни?

– Зависит от того, что именно считать жизнью. Хитрость не в том, чтобы оживить тело, а в том, чтобы смерть не забрала его вновь.

На второй день своего пребывания в Венеции доктор Штайн видел пантеру, доставленную вместе с огромной партией попугаев с Дружелюбных островов. Зверь так оголодал, что из-под черной шкуры выпирали кости, и совершенно обезумел от долгого пути. Пантера металась по тесной клетке, ее глаза горели зеленым пламенем. Штайн подумал, что Преториус так же безумен, как та пантера: он утратил человечность во время своего долгого путешествия в неведомые края, покоренные им по его утверждению. На самом же деле это неведомое покорило его.

– Большую часть времени я держу ее во льду, – продолжал лекцию Преториус, – но тело все равно уже начало разлагаться, – он приподнял подол юбки девушки, и Штайн увидел черное пятно размером с ладонь, напоминавшее безобразный синяк. Вонь гангрены вдруг прорвалась сквозь аромат розового масла.

– Девушка мертва, – сказал доктор Штайн. – Я сам в этом убедился, когда ее вытащили из канала. Ничего удивительного, что ее плоть гниет.

– Опять же, в зависимости от того, что считать смертью, доктор. Видели ли вы когда-нибудь рыбу подо льдом замерзшего пруда? Она становится настолько неподвижной, что кажется, будто ей пришел конец. Тем не менее рыба жива, и стоит ее согреть, снова начинает плавать. Как-то раз я посетил Готланд. Зимой там не восходит солнце, а от дыхания индевеет борода. Там я встретил мужчину, оставшегося живым после того, как двое суток он пролежал в сугробе. Напился и свалился замертво. Алкоголь спас его от переохлаждения, пусть он и потерял уши и пальцы на конечностях. Эта девица была мертва, когда ее вытащили из ледяной воды, но она тоже выпила слишком много вина, так что смерть не успела заявить на нее свои права. И я могу вернуть ее к жизни. Хотите посмотреть, как это делается?

– Хозяин…

Старик с почтительным поклоном подал поднос, на котором стояли потускневший серебряный графин с вином, тарелка солонины, уже немного позеленевшей по краям, и ломоть ржаного хлеба. Вдруг Преториус рванулся с места, еда и вино полетели в разные стороны. Схватив карлика за шкирку, он отшвырнул его прочь.

– Мы заняты, – спокойно произнес Преториус после всего этого.

Доктор Штайн принялся было помогать старику собирать рассыпавшиеся предметы, но Преториус ловко пнул карлика под зад, и тот на четвереньках улепетнул в тень.

– Оставьте это, доктор, – нетерпеливо сказал он. – Лучше давайте я покажу вам, что на самом деле она жива.

Стеклянный тигель так и запел в его длинных пальцах. Преториус заботливо расправил потертую алую ленту, покосился на Штайна и продолжил:

– На самом юге Египта издревле обитает племя, уже три тысячелетия занимающееся обработкой металлов. Они покрывают тонким слоем серебра украшения из недрагоценных материалов, погружая их в нитрат серебра и подключая проводками к емкости с соленым раствором, куда опущены пластины свинца и цинка. Расщепленные действием двух различных металлов, противоположные сущности соленой воды движутся в разных направлениях, и когда они соединяются, обрабатываемые украшения вытягивают серебро из раствора. Я уже провел целый ряд экспериментов и буду экспериментировать дальше, но даже когда я заменил соленый раствор насыщенной кислотой, поток сущностей оказался все еще слишком слаб для моих целей. Это… – постучал он по стеклянному тиглю, зазвеневшему словно колокольчик, – основано на игрушке, с которой забавляются их дети, обуздывая таинственную субстанцию и пугая ею друг друга. Я лишь увеличил размер аппаратуса и изобрел способ накапливать субстанцию, которую он производит. Данная субстанция свойственна и нашему телу, поэтому она входит в симпатическую связь с субстанцией, генерируемой аппаратом. Вращаясь в стеклянной емкости, шелк производит искомую субстанцию, накапливающуюся вот в этом сосуде. Подойдите поближе, если хотите. Всего-навсего обыкновенное стекло, банальная вода да пробка из коры дуба, но внутри содержится субстанция самой жизни.

– А я зачем вам понадобился?

– В одиночку я уже многого добился, но вместе, доктор, – вместе мы сможем достичь куда большего! Я ведь наслышан о ваших талантах.

– Мне всего лишь посчастливилось быть принятым этим городом, дабы обучить здешних врачей некоторым неизвестным им приемам, которым сам я научился в Пруссии. Но трупам хирург не требуется.

– Вы чрезмерно скромны. Я слышал истории о человеке из глины, которого способен создавать ваш народ для самозащиты. И уверен, что в этих россказнях есть доля правды. Конечно, глина не оживет, сколько крови на нее не лей, однако защитник, похороненный в глинистой почве, может восстать из мертвых, почему бы нет?

Штайн понял, что шарлатан уверовал в собственные фокусы.

– Я вижу, вам позарез требуются деньги, доктор Преториус. Человек науки будет продавать книги лишь в случае крайней нужды. Вероятно, ваши меценаты разочаровались в вас и не платят обещанного вознаграждения. Впрочем, эти материи меня не касаются.

– Вымыслы, содержавшиеся в тех книгах, устарели тысячу лет назад, – резко ответил Преториус. – Мне не было в них нужды. Кстати, вы и сами, можно сказать, кое-что мне задолжали, прервав мою демонстрацию и лишив по крайней мере двадцати дукатов, ведь в той толпе было немало почтенных матрон, жаждуших испробовать на себе омолаживающую силу субстанции. Теперь вы просто обязаны помочь мне. Смотрите и восхищайтесь!

С этими словами Преториус принялся давить на педаль своего аппарата. Комнату наполнили его сопение и тонкое поскрипывание вращающейся ленты. Наконец, Преториус остановился и направил золотые нити, свисавшие с верхушки стеклянного тигля, так, чтобы они коснулись лица девушки. В тусклом свете свечей, Штайн увидел вспышку голубой молнии, проскочившей между концами нитей. Тело девушки содрогнулось. Она открыла глаза.

– Чудо свершилось! – воскликнул запыхавшийся Преториус. – Каждое утро она умирает, и каждый вечер я вновь воскрешаю ее.

Девушка повернула голову на звук его голоса. Зрачки у нее были разного размера. Преториус принялся шлепать ее по щекам, пока на них не проступил слабый румянец.

– Видите? Она живет! Спросите ее о чем-нибудь. Задайте какой хотите вопрос. Она вернулась с того света, и знает больше нас с вами вместе взятых. Ну, же! Спрашивайте!

– Мне не о чем ее спрашивать, – ответил доктор Штайн.

– Но она знает будущее! Расскажи нам о будущем, – прошипел безумный врач прямо в ухо девушке.

Ее рот искривился, грудь приподнялась, будто она мучительно пыталась раздуть мехи внутри себя, потом низким шепотом девушка произнесла: