Текст книги "Цвет алый"

III. Поколения

Тамара Смирнова

Александр Гудимов

Роман Есиков

Эмиль Крупеников

Владимир Кирьянов

Тамара Смирнова
г. Санкт-Петербург

Моя жизнь и я ходим разными дорогами. Когда мы встречаемся, мы с изумлением смотрим друг на друга, почти не узнавая. А иногда мы раду емся встрече, как близкие подруги.

– Ну, как живешь? – спрашиваю я ее.

– Нормально, – отвечает она, – а у тебя как дела?

– Да тоже ничего.

Поболтав немного, мы разбегаемся по своим делам. Случается, она предлагает мне:

– Пойдем вместе.

– Нет, – говорю я ей, – пока еще не могу.

Бывает, мне захочется соединиться наконец со своей жизнью, но она, смеясь, убегает от меня. Вот и все, что я могу рассказать о себе.

* * *

Два любящих сердца соединились и начали тереться друг о друга.

Сначала кровоточило. Потом образовалась незаживающая рана.

* * *

Уйти бы в пустыню и оказаться там наедине с собой… Душераздирающее зрелище!

* * *

«Куда мы идем? Куда мы идем?» – горестно восклицали поколения за поколением XVII, XVI, XV и более ранних веков. «Куда идем? Куда идем?» – вторили им поколения XVIII, XIX, XX. И вот уже XXI век, а мы все идем и идем в никуда.

* * *

Что-то надо делать со словами. Они совсем заболтались и потеряли свое значение. Мы бросаемся словами любви и ненависти, не испытывая ни того, ни другого. Может, все-таки время, когда вследствие неловко сказанного слова хватались за шпаги, было не так уж и плохо?

* * *

Солнечный луч скользнул в окно. Ребенок обрадовался и попытался его поймать. Лучик ускользнул. Быть может, это был первый урок жизни – счастье рядом, а схватить трудно и еще труднее удержать.

* * *

Каждый вечер, ложась спать, ты навсегда расстаешься с прожитым днем. Навсегда. Его уже никогда не будет в твоей жизни. Попрощайся с ним и не кори его за неудачи, за страдания. Главное, что этот день у тебя был. Попробуй свой следующий день сделать счастливым.

* * *

Встать! Суд идет! Наверное, имело бы смысл в конце каждого дня услышать свой приговор.

* * *

Сколько страданий из-за потерянного кошелька! А потерянный даром день? Никто не подумает жалеть о нем.

* * *

«День да ночь – сутки прочь». Чудовищно. Это же замедленное самоубийство.

* * *

Лучше зря бояться, чем не бояться зря.

* * *

Одну беду накроет волна… Другую беду накроет волна… Но хватит ли у океана волн, чтобы накрыть все наши беды.

* * *

Поздний вечер – время надежд: придет день и принесет желаемое. Утро – пора сомнений: вряд ли сегодня все осуществится.

День – пора трезвого осмысления: ничего не изменится.

Ранний вечер – пора разочарований: день не принес ожидаемого.

Поздний вечер…

* * *

«Господи, пошли мне смерть, хоть бы мне умереть скорее», – как часто повторяем мы эти слова в трудные минуты своей жизни. Но как только смерть появляется у порога, мы стараемся крепко закрыть двери и не пустить ее. Да, конечно, хотелось бы умереть, но только не сейчас, пожалуйста, не сейчас.

* * *

Мы бежим, не замечая стариков, небрежно отстраняя их с пути. Куда бежим? К своей старости. А следом за нами уже мчатся другие, отстраняя нас.

И так бесконечно. Сталкивая стариков в пропасть, летим туда под напором сами. А если вдруг остановиться и подхватить стариков, оттащить их от пропасти. Тогда будут вынуждены остановиться и те, кто бежит за нами.

И может, мы познаем бессмертие и вечность улыбнется нам.

* * *

Ох уж эти снобы! «Какая ужасная литература эти детективы. Как можно опуститься до того, чтобы их читать. Эти бесчисленные романы Марининой. В каждом – мафии, убийцы… А Незнанский? А возьмите Чейза? Что ни роман – убийство». Ах, лицемеры, лицемеры. Перечитали все детективы…

* * *

Мы славно провели время – а не себя ли?

* * *

Что такое «здравый смысл»? Это бесенок, сидящий внутри нас и подсказывающий, что только так и надо поступить в данной ситуации. Поступив вопреки этому бесенку, вы можете попасть в неприятную историю, но, прислушавшись к его совету, вы непременно попадете в какую-нибудь историю. А вот понравится ли она вам – это вопрос.

* * *

На скамейке в парке сидит пожилая женщина. Она задумалась. Глаза устремлены вдаль. Мимо проходят люди, но она не видит их. Душа витает далеко отсюда. И вдруг лицо, расчерченное морщинами, освещается молодой счастливой улыбкой, глаза приобретают юный блеск, губы слегка шевелятся. Невольно подслушав ее мысли, понимаешь, что в судьбе этой женщины были такие солнечные дни, которые делают ее молодой и счастливой даже сейчас, когда перед ней уже открывается дорога в запредельное далеко.

Ехала девушка в плацкартном вагоне, жевала дешевое печенье. На одной из длинных остановок вышла погулять.

Ехал мужчина средних лет в мягком вагоне – один в двухместном куше. Он тоже вышел погулять.

Они встретились и дальше поехали вместе. Банально? Да. Но иногда кажется, что наша жизнь – это затянувшаяся поездка в поезде. Мы смотрим из окна на проплывающие мимо судьбы людей, которые едут в таких же поездах. Часто пытаемся вмешиваться в них, как правило, ломаем, не замечая, и с чувством глубокого удовлетворения едем дальше. Мы же всегда уверены, что знаем, как правильно должны поступать люди, находящиеся рядом с нами.

Но самое главное, что все это проносится мимо нас; даже судьбы наших родителей, даже судьбы наших детей. Потому что в конечном счете это мы сидим в купе или плацкарте (уж как повезет), а все остальное появляется и исчезает на нашем пути, иногда принося боль, иногда радость. А если мы решили зацепиться за чью-то судьбу, то, забывшись, можем лишиться своего места. Пусть даже в плацкарте. И всю оставшуюся жизнь мы будем с грустью смотреть на занятое кем-то наше место. Судьба может переводить нас из плацкарта в купе и обратно, но дай нам Бог никогда не потерять своего места.

Как часто мы принимаем за мудрость мудреность. Чем больше непонятных слов, фраз, тем мудрее кажется человек. А ведь мудрость проста и прозрачна как чистое озеро.

Мудрость – это тогда, когда вы можете все увидеть, все понять. Когда вода в озере прозрачна, вы можете рассмотреть каждый камушек, каждую песчинку. Пусть вы даже не знаете их назначения, но вы их видите – и в этом мудрость. А замутите озеро – и останутся одни неясные очертания. Это и есть мудреность, которой нас пичкают «мудрецы», якобы обладающие особыми знаниями.

Как хорошо ушедшим молодым, когда еще морщин бразды не исказили милых черт и глаз сиянье не померкло и речь мелодии полна, не дребезжанья старческого.

О боги! Почему ко мне вы не были так милостивы? Неужто не нужна была я вам, когда дышала молодостью? Теперь я отражаюсь в зеркале образом померкшим, старческим. И юность, пробегая мимо, лишь усмехается жестоко. Зачем немилосердная судьба меня вручила старости угрюмой, забыв при этом отнять мой разум? Зачем позволила душе и сердцу блуждать в потемках, юности следы пытаясь отыскать?

О, если бы душа могла стареть и если б сердце болеть перестало! О нет, не боль физическая томит его, а страданье за судьбы своей страны и мира. Ах, если бы оно молчало равнодушно, тогда могла бы я принять и старость как искупленье должное.

Но между телом, испещренным тропами времени и сердцем, не умеющим молчать, мечется душа, ведь для нее, бессмертной, все годы жизни нашей – одно мгновенье. Понять не может душа, как сосуд, ее державший, такой сияюще-лучистый, покрылся трещинами вдруг и потускнел. Стремится вырваться она и отыскать вместилище, в котором существовать могла бы, не содрогаясь от жалости и состраданья.

Зачем, зачем, жестокое ты небо, забираешь молодость. Неужто смотреть тебе приятно звездами-глазами на наши жалкие, подернутые старостью тела!

Дождь монотонно долбил подоконник. Холодной слезой он медленно расползался по окну. Во всем мире только я и дождь. Дождь и я. За завесой дождя пустота. Я и дождь – так было всегда и так всегда будет. Неясные воспоминания о другой жизни – всего лишь сон, тяжелый дурманящий сон. Непрерывный шорох дождя наполняет меня целиком и дождь – это уже не дождь, а я. Это я проливаюсь над миром равнодушными слезами. И только где-то, очень далеко, как глухой раскат грома, пульсирует мысль: Господи, что ты со мной сотворил!

Шел долгий осенний дождь. Серое небо тяжело вздыхало, нависая над городом. На дорогах лениво колыхались лужи, то вздрагивая и рассыпаясь от прикосновения колес несущихся машин, то слегка фыркая под тяжелыми сапогами и острыми каблуками.

А по улицам, покачиваясь, двигались зонты. Они встречались и расходились. Иногда они случайно сталкивались, вон как те два – коричневый и черный, такие аккуратные, не очень большие и, сразу видно, интеллигентные: столкнувшись, они смущенно приостанавливаются, слегка раскланиваются и тихо плывут дальше. А вот там, смотрите, такой огромной на длинной ручке, ох, что же он делает… Летит вперед, сбивая всех. Все зонты так и шарахаются от него. Да сразу видно – это из тех новых русских, приехал с толстым кошельком из Богом забытых мест, купол свой отрастил, а культуре-то взяться неоткуда.

Дождь все идет и идет, и кажется, что теперь вся дальнейшая жизнь пройдет под заунывную песню дождя.

А это что? Смотрите-ка, пестрый кокетливый зонтик семенит вперед, соблазнительно покачиваясь, а за ним уже пристроились два зонта. Один черный, такой представительный, весь лоснящийся, сразу видно – не молодой, но очень достойный. Он плывет неторопливо, зная себе цену, а за ним, пытаясь обогнать, суетливо спешит маленький, коричневый невзрачный зонтик. Он очень молодой и задиристый, постоянно пытается столкнуться со своим соперником, а тот вальяжно двигается, словно бы не замечая стараний коричневого. Вот они поравнялись с пестрым зонтиком. Молодой вертится вокруг, так что брызги дождя падают на элегантный пестрый зонт, тот досадливо вздрагивает и наклоняется к спокойно ждущему пестрому зонту, и вот они уже удаляются вместе, спокойно покачиваясь. А молодой зонтик остается стоять, вздрагивая и разбрызгивая капли дождя, а быть может, свои слезы. Не грусти, у тебя еще все впереди, и кто знает, быть может, судьба сохранила тебя от разбитого сердца.

Вдалеке, смотрите, плывет черный зонт… и столько печали в его движениях. Вокруг него при всей суете остается пустота, как будто остальные боятся входить в эту зону горестной скорби. А вот стайка разноцветных зонтов, они весело несутся вперед, занятые разговором, не обращая ни на кого внимания. Зонты расступаются перед ними, добродушно посмеиваясь. Ох, молодо-зелено. Сами такими были.

Осенний дождь. Плачут небеса, прощаясь с летом. Улицы залиты их слезами… Скоро наступит долгая холодная зима.

Сначала было Слово. Оно было значимо. Слово было творцом. Потом появились слова. Их становилось все больше и больше, Они суетились, мешали друг другу, толкались. Постепенно они стали заслонять собою Слово. Слова разрушали все, что созидало Слово. Повинуясь Слову, расцветали сады, но врывались слова, и сады покрывались сорняками. Чистая, прозрачная вода океанов, созданная Словом, разбегалась тысячами мутных рек, как только к ней прикасались слова.

Слово вызывало к жизни Веру, Надежду и Любовь, но слова превращали Веру в безверье, отнимали Надежду и опустошали Любовь.

Обидевшись Слово скрылось в небесах. И наступила ночь. И хлынула вода. Так начался Великий Потоп.

Падает звезда. Летит, дрожа от страха.

Загадывают люди вслед желанья —

О ее печальной судьбе забывая.

Каждый вечер на темном небе зажигались звезды. Они веселились, водили хороводы и рассказывали друг другу обо всем, что им удавалось увидеть, блуждая по небу. И только одна маленькая, но очень яркая звездочка уже давно не принимала участия в общем веселье. Она задумчиво всматривалась куда-то вдаль, и временами ее свет становился таким теплым и нежным, что те, кто находился рядом с ней, начинали ощущать смутное щемящее беспокойство.

– Что с тобой происходит? – спрашивали подругу звезды, но та молчала и только вспыхивала серебристым светом. Но вот однажды она не выдержала и поделилась своей тайной:

– Там, внизу, на берегу большого озера сидит прекрасный юноша. Он очень печальный, иногда он играет на гитаре и поет такие грустные песни, что у меня все начинает дрожать внутри. Он все время с надеждой смотрит на небо и, мне кажется, – добавила она смущенно, – он смотрит прямо на меня. Я чувствую, что он любит меня и зовет к себе.

Испугавшись, подруги стали уговаривать звездочку, что ей все показалось, такого не может быть, чтобы она выбросила из головы пустые мечтанья– иначе не миновать беды. Звездочка обиделась на них и снова замкнулась в себе. Страсть ее разгоралась все ярче и ярче.

И вот однажды с криком «я не могу больше ждать, я лечу к нему» она сорвалась с неба и покатилась вниз, и никто не сумел удержать ее.

Звездочка упала на землю черным метеоритом и осталась лежать в пыли.

А юноша, увидав ее падение, загадал желание, и в тот же вечер к нему пришла та, о которой он так мечтал звездными ночами, глядя в бездонное небо.

 
А жизнь состоит из щемящей тоски
По дальнему берегу быстрой реки,
По странным нехоженым где-то тропам,
По тайной надежде приснившихся снов,
Не взятым когда-то большим рубежам,
По искре горящей несказанных слов…
И вот уж порошит метелью виски,
И жизнь состоит из щемящей тоски.
 

 
Сон – это всего лишь несбывшийся
радостный сон,
Эхо где-то звенящей в тумане нелепой мечты,
Этот сон лишь видений обманных
толпящийся сонм,
Тени грез, исчезающих грез. Опадают цветы.
 
 
Счастье – это белеющий парус в зовущей дали,
Тенью призрака вдруг промелькнет, без следа
растворится,
Нет, ему никогда не достигнуть зовущей земли,
Сердце все ж в ожиданьи напрасном
надеждой томится.
 
 
Осень – молча надежды смывает
дождями тоскливо,
Желто-красными листьями их навсегда
засыпает,
Осень – только одна лишь багряная
осень правдива,
 
 
Вкус печали и горечь забвения нам обещает.
Сон – это всего лишь несбывшийся
радостный сон,
Эхо где-то звучащей в тумане нелепой мечты.
Счастье – это видений обманных
толпящийся сонм,
 
 
Тени грез, исчезающих грез.
Опадают цветы.
 

Александр Гудимов
г. Санкт-Петербург

– Ну, за Россию! До дна! Да.

Теперь слушай.

Вы, сопляки, ничего не знаете, как мы жили. Да и как сейчас живем, тоже не знаете. Ничего не знаете. Слушай меня, я все тебе расскажу.

Погоди, между первой и второй, как известно… Ну, за родителей – святое дело!

Родители у меня, царствие им небесное, были дай Бог каждому! Строгие, но справедливые. Пороли, конечно, но это еще никому не вредило. И тебе не повредит, ух я тебе! Шучу-шучу, ты допивай лучше. А я пока свет включу, темно уже стало.

Родители меня Родину любить научили. А Родина – родителей. Я ж тоже когда-то малой был, не понимал ничего, все вырваться куда-то хотел. Все, что надо, мне с рождения Бог дал: отца, мать и Родину. Я тогда этого не знал еще, но ничего, отец научил. Отец для того и нужен, чтобы учить. Мать – чтобы жалеть, отец – чтобы учить. Так было, так будет, и не мне и не тебе это менять.

Давай третий. Ну, за любовь, так за любовь, раз говоришь, традиция. Против традиций не пойдешь. За любовь! Горько!

Ты прости, это я так, по привычке. А что, меня на пару свадеб даже звали только из-за того, как я «горько» кричал. Громко, зычно, всем горлом. Когда сам женился, не удержался, тоже пару раз проорал. Зинка тогда сказала, что ей уши аж заложило. Но не жаловалась, гордилась.

Помянем, как же. Только потом перерыв сделаем, а то зачастили что-то. Ну а пока, давай за Зину, не чокаясь. Хорошая была баба, ни слова дурного не скажу. Настоящая офицерская жена, как про таких говорят. Куда я, туда и она. Все тяготы переездной жизни терпела. И когда в Афгане я два года отмотал, ждала меня, как полагается. Другая бы загуляла, но только не она.

Бывало, конечно, что ругались, бывало, что и кричали. За столько лет не все один мед, что ни говори. Но ни разу, ни разу, вот те крест, она за рамки не выходила. Это не то что ваши молодые сейчас пошли: чуть что, вещи собирать, о разводе говорить. Мужика себе сразу другого искать.

Нет, у нас все было по-другому. Сошлись мы раз, поженились – значит, все. Пусть в церкви мы не венчались, не принято тогда было, но всегда понимали – союз наш где-то сверху оформлен. А значит, раз и на всю жизнь.

Я-то ее сразу приметил, как только в городке оказался. Хорошая была девка, видная, но в то же время порядочная. Мать ее одна воспитывала, время, опять же, такое было, но воспитала на славу. И я, как полагается, два раза на свидание с ней сходил, понял, что дело у нас сладится, и к матери – просить руки.

Меня так отец учил, а я так своему сыну передал. Думаю, правда, этого он не усвоил. Не женился до сих пор, да и не женится уже, наверное.

Ладно, печалиться нечего, давай лучше еще по сотенке выпьем. За него, конечно, правильно, за Коленьку моего. Коленькой его мать-покойница называла, я-то старался марку держать, нюни не распускать. Коля, а лучше – Николай. В общем, пусть у него все будет хорошо!

Видит Бог, изо всех сил, как мог, старался парня хорошо воспитать. Конечно, поездили мы немало с ним в детстве, жаль, друзей нигде так и не успел завести. Но жизнь военного человека, она такая. Я-то, конечно, хотел, чтобы сын в армию пошел, убеждал, что там и друзья настоящие появятся, как у меня. Но он по-другому решил, в науку пошел, учиться.

А и ладно, я тебе скажу. Пошел бы он, как отец, где бы сейчас был? Армия нынче не та, прозябал бы с женой да детьми. А так – в люди выбился. Сначала диплом красный защитил, потом в аспирантуру. Думал, по специальности работать будет, физиком, науку двигать. Но, что уж там, время такое было, голой наукой на одежку не заработать. Сначала подрабатывал, мы с матерью помогали, как могли. А потом познакомился с кем-то, и завертелось все.

Я понимаю, политика дело… такое, не очень, прямо скажем, чистое. Но я в Колю верю. В себя верю, что сына воспитал так, что отца не опозорит. Горжусь им. Нет-нет, по телевизору мельнет, я соседей зову сразу же. Давно, правда, уже видно не было. И не звонил уже давно. Но я понимаю, сам всю жизнь стране отдал, так что понимаю. Дела важные, государственные. Зато меня вот в Ленинград вытащил, квартирку хорошую выхлопотал, деньги на счет каждый месяц приходят. Жаловаться не на что.

Увидеться бы только.

Я как-то звонил недавно ему на рабочий, он его давно на всякий случай оставил. Но там сказали, в отпуске Николай Ефимович, в длительном, по здоровью. В санатории каком-то закрытом лечится. Ну, пусть лечится, главное, чтоб здоров был.

Так что давай за здоровье! Ладно, ладно, улыбайся. Все вы улыбаетесь, пока молодые. За собой не следите, думаете, вечно жить будете. Зина, сколько ее помню, тоже такая была, себя совсем не жалела. Я ей говорил всегда: мол, ты отдохни давай, крутишься же, как белка в колесе. А она не слушала совсем, и какой результат? Семь лет уже один доживаю.

И еще проживу долго, ты за меня не волнуйся! Думаешь, зря я всю жизнь в армии отпахал? Не хитри, по глазам вижу, что думаешь – зря! А ты посмотри на меня, а! Семьдесят два-то не дашь! Не дашь ведь? Не дашь! Хвастать не буду лишнего, старик и есть старик. Но бодрый! Дам фору любому пятидесятилетнему. В здоровом теле здоровый дух – не зря так было сказано.

Про дух это я не просто так. Ты посмотри, каждый раз пьем, каждый раз по сто грамм. Ни капли меньше! Литровая бутыль уже пуста больше чем на половину, а я хоть бы хны. А все почему? Потому что здоровье! А почему здоровье? Потому что армия!

За ребят! А как же? Я с ними, с родными, всему научился. И водку пить, так что только смотри. И с девками гулять. И дружбе настоящей, мужской, научился.

Ты вот спрашиваешь, жалею ли я, что призвали меня тогда. Отца моего из-за ноги не взяли, сын в науку подался, а я – служить. Жалею ли я? Да ни в коем разе! Никто меня не заставлял, сам пошел, потому что чувствовал – мое это. Когда уходил, не знал, кто я и что из меня выйдет. Аза два года все понял. Все на место стало. Я, главное, на место свое стал.

Так что и по гарнизонам я мотался со всем удовольствием. Жене с сыном каждый раз устроиться надо было, а я как из одного дома в другой приезжал. И везде была своя большая семья, и друзья новые, и на каждого положиться можно, как на себя самого.

А с какими ребятами мы в Афгане были! Ты не представляешь. Настоящие мужики, каждый такой роты стоил. Серега, Ваня, Аймаз – каждого в лицо помню. Жаль, не вернулись, но про таких вот и говорят – не зря жизнь отдал. За Родину. За нас всех. За то, что мы из этой страны блядской выбрались.

Ты только вот не подумай, что я чем-то недоволен. Страна сказала: «Надо!», мы ответили: «Есть!» Она нас вырастила, воспитала, ей с нас и требовать можно. Столько и тогда, как она решит. А наше дело – долг отдать и ничего не спрашивать. Ни тогда, ни сейчас.

А деньги что? Деньги у меня сын пусть зарабатывает, сейчас уже можно. А мне от страны этого всего не надо. Она не может, а мне и не надо. Она мне главное дала – гордость за себя. Возможность ее почувствовать, хоть немного. О большем и не просил никогда.

А еще друга лучшего дала. Сейчас налью.

За Толю! Тоже. Не чокаясь.

Прости, я как вспомню…

Но ничего. Слушай лучше, бывает ли такое, чтоб как жизнь нас не мотала, мы все сталкивались? Кому ни рассказываю, все говорят, что только в кино такое бывает. Встретились мы молодые, когда срочную еще служили. В первую же неделю подружились, когда наряд получили. В самоволку вместе ходили, если что – за все отвечали вместе. Потом дембель – я домой, и он домой, и думал – все. А нет! Во вторую свою часть, в Сибири, только приехал, распаковываюсь, смотрю – Толька. Тоже в армию пошел, уже капитаном там был, но я его быстро догнал.

Ну а потом что… снова разбросало. Переписывались сначала, все приехать хотели, то он ко мне, то я к нему, но, как водится, не сложилось. И встретились мы уже в Афгане. Снова он меня встречает, как будто знал кто-то наверху, когда меня посылал. Но там уже все серьезно было, не до гулянок. Жизнь мне спас, по-настоящему.

Мы шли патрулем, с ребятами, спокойно. Я впереди, ничего и знать не знаю, а сзади, как выяснилось, враг гранату под ноги бросил. Толька заметил, кинулся мне, толкнул что есть мочи и сам отпрыгнул. Это он мне потом рассказывал, в лазарете. Там мы снова кутили, сколько здоровья было.

Дальше снова нас разнесло по разным уголкам. Думал я, все: помрем и не встретимся больше. Но бывают чудеса. Приехал я в Ленинград, сын мне квартиру только показал, потом по делам поехал. Я его на автобус проводил, домой иду – а там Толя на скамейке в домино режется. Вот это встреча так встреча.

Четыре года мы с ним не разлей вода тут были. Он сам местный, все мне показывал, а еще частенько мы у него на кухне по ночам сидели. В-точь, как мы с тобой сейчас. Тоже вспоминали все былое. Выпивали, конечно.

И сейчас бы также вместе сидели, если бы не машина эта. Что ж это за судьба такая – из Афгана живым вернуться и под колесами погибнуть.

Ладно, давай помянем. Ох, ну да, пили же уже за Толю, второй раз не надо. Но раз уж налил, за что тогда? За ребят пили, за семью пили, за родителей тоже. За любовь…

Ну да, помню я, нормально еще все, не волнуйся. Пили мы ж за любовь. Пили, да не за ту.

Зинка молодец, жены я лучше не нашел бы. Но первая любовь, она такая… Как жизнь не проживешь, ее не забудешь.

Надя звали. Надежда. Может, и зовут. Где она теперь, одному Богу известно. Я вспоминаю о ней часто, представляю, как жизнь у нее сложилась. В Москве ли она живет или на Урале. Развелась ли, счастлива ли. Дети ли, внуки. Старая, наверное, уже, как и я.

А тогда мы молоды были, жили, любили. Она дочка военного, в последнем классе ее к нам перевели. Я как увидел в двери, так влюбился. Раньше тоже, конечно, девочки нравились, но эта в душу запала. Сразу решил – женюсь! Но вот так судьба сложилась.

Она меня в армию провожала, обещала ждать. Я и шел-то, чтобы потом на ней жениться. Как же иначе, дочь военного! А вернулся через два года, ее и след простыл. Выскочила замуж за какого-то лейтенанта и умчалась с ним. Искать не стал – зачем?

Я зла не таю. Не было за мной никогда такого. Я свое счастье в службе нашел. Надеюсь, и она – свое. Выпьем за это.

Устал я что-то, заболтал ты меня. Давай последние сто грамм выпьем, тогда и отдохнуть с чистой душой можно. С тебя тост теперь, устал я уже говорить. За что?

За мечту? За мечту – это хорошо. Отец мне говорил, у каждого должна быть мечта в жизни. У тебя есть? У меня есть. Точнее, была.

Сейчас уже поздно, конечно.

Но все же.

Я смотрю телевизор, я вижу, что происходит. Вижу, что со страной стало. Что ни во что уже нас не ценят. Что гордости нет. А это ведь и моя гордость, хоть и за страну, но моя личная. Я всю жизнь свою за гордость эту отдал, и где теперь она?

Страна должна быть сильной, великой! Так мне говорили. Так я говорил. И что говорил, я не только ночью за бутылкой водки об этом болтал, я все делал, чтоб так и было. Был бы молод, и сейчас бы делал! И сейчас бы пошел служить, снова в танковые. И забрался бы на танк, и сказал всем: «Доколе?» Собрал бы Толю и всех ребят, и мы пошли бы на Запад. За страну свою и за славу.

И прошли бы Европу всю, как проходила не раз русская армия. Прошли бы достойно, с отвагой, добрались бы до этого вашего Парижа. По Елисейским Полям, под Триумфальной аркой заехал бы я к самой Эйфелевой башне и поднял бы там над танком своим советский флаг. Чтобы весь мир видел. Страна моя чтобы видела это, гордилась собой и мной. И родители чтобы рядом были. И Зина. И Коля. И Наденька даже, Зина бы не обиделась, поняла все.

Чтобы все они видели это, гордились мной и товарищами моими, тем, как страна нами с товарищами гордится. А это все увидят – по телевизору, и в каждом городе нас узнают, и в каждом дворе зауважают. И соседи здороваются.

Такая у меня мечта. Чтоб здоровались.