Текст книги "Кочевье"

Кочевье. Антология
Составитель Татьяна Ивлева

Александр ГОРОДНИЦКИЙ /СПб./

Михаэль ШЕРБ /Дортмунд/

Дмитрий ГАРАНИН /Нью-Йорк/

Ханох ДАШЕВСКИЙ /Иерусалим/

Борис ХАЗАНОВ /Мюнхен/

Роман АЙЗЕНШТАТ /Ришон-Ле-Цион/

Алексей ЛАНЦОВ /Вантаа/

Раиса ШИЛЛИМАТ /Оберхаузен/

Алексей ГЛУХОВСКИЙ /Баден-Баден/

Артур НОВИКОВ /Киев/

Юрий БЕРГ /Франкфурт-на-Майне/

Анна МЕРТЕНС /Оберхаузен/

Елена ЭЛЕНТУХ /Эвен Йехуда/

Борис ФАБРИКАНТ /Борнмут/

Лейла БЕГИМ /Литомержице/

Инна ИОХВИДОВИЧ /Штутгарт/

Владимир СЫЧЕВ /Берлин/

Татьяна РЕТИВОВА /Киев/

Евгения ДЖЕН БАРАНОВА /Москва/

Алёна РЫЧКОВА-ЗАКАБЛУКОВСКАЯ /Иркутск/

Григорий БРАЙНИН /Бердянск/

Владимир ЗАГРЕБА /Париж/

Елена МАЛИШЕВСКАЯ /Киев/

Дима КАНДИД /Франкфурт-на-Майне/

Марк ШЕХТМАН /Иерусалим/

Римма ЗАПЕСОЦКАЯ /Лейпциг/

Ирина ВАЛЕРИНА /Минск/

Элеонора КУЗНЕЦОВА /Херсон/

Мария САВКИНА /Санкт-Петербург/

Юрий СЕМЕЦКИЙ /Москва/

Ангелина ЯР /Киев/

Георгий ЯРОПОЛЬСКИЙ /1958–2015/

Лера МУРАШОВА /Москва/

Полина ОРЫНЯНСКАЯ /Балашиха/

Григорий ВАХЛИС /Иерусалим/

Элла КРЫЛОВА /Москва/

Сергей БОГОМОЛОВ /Минск/

Александр МЕЛЬНИК /Льеж/

Дина ДРОНФОРТ /Франкфурт-на-Майне/

Александр ЛАНИН /Франкфурт-на-Майне/

Марина ГЕРШЕНОВИЧ /Дюссельдорф/

Валерий РЫЛЬЦОВ /Ростов-на-Дону/

МаринаГАРБЕР /Лас-Вегас

Виталий АМУРСКИЙ /Париж/

Сергей СУТУЛОВ-КАТЕРИНИЧ /Ставрополь/

Анна ГЕРМАНОВА /Оффенбах-на-Майне/

Борис МАРКОВСКИЙ /Бремен/

Татьяна ИВЛЕВА /Эссен/

Вероника ДОЛИНА /Москва/

В оформлении обложки использована картина английского художника Одилона Редона (1840–1916) «Золотая клетка» 1892. Масло и сусальное золото на бумаге Британский музей Лондон

© Коллектив авторов, 2019

© Т. Ивлева, составление, 2019

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2019

Пилигримы пятизвездных кочевий

Мировое началось во мгле кочевье…

Марина Цветаева

Что ты ищешь, поэт, в кочевье?

Андрей Вознесенский

Однажды, в доверительной беседе с российским поэтом Валерием Рыльцовым была затронута тема русской эмиграции, которую я назвала «кочевьем». В ответ на это Валерий в шутку добавил пять звездочек – «Пятизвездное кочевье», по поводу чего мы обменялись стихами – совсем не шутливыми.

 
Беглецы, скоморохи, смутьяны,
эмигранты имперских орбит,
не о вас ли у музы Татьяны
нелетающий ангел скорбит…
 
 
Унесенные ветром скитальцы,
пилигримы холодных пустынь…
 

В. Р.

 
Сквозняки пятизвездных кочевий
Над песчаным свистят пятачком,
Выдувая сыновне-дочерний
Смысл в понятиях: Родина, Дом…
 

Т. И.

Так родилась идея этого сборника. Коннотациями «кочевья» в контекстах русской, и в особенности, русской зарубежной литературы являются близкие по духу и по смыслу понятия: «путь», «дорога», «бесприютность», «бездомье», «безвременье», «вольница», хаос. В смысловом значении этих синонимичных понятий, бесспорно, проявлен сюжет «бездомности-кочевья», порожденный эпохой распада гигантской империи, великого переселения народов, массовых миграций и возникновения – на обломках хаоса – эмигрантской литературы, получившей официальное название: Русская зарубежная литература. Различают три периода (три волны) русской эмигрантской литературы. Первая волна – с 1918 г. до начала второй мировой войны – носила массовый характер и до наших дней представляет наибольшее культурное и литературное значение. Вторая волна (1940–1950) возникла в конце Второй мировой войны и не отличалась таким массовым характером, как эмиграция из большевистской России. Большинство писателей второй волны печатались в выходившем в Америке «Новом журнале», также в журнале литературы, искусства и общественной мысли «Грани». Третья волна (1960–1980) началась после хрущевской «оттепели» и вынесла за пределы России крупнейших писателей. Писатели-эмигранты третьей волны принадлежали к поколению разочарованных «шестидесятников». Многие из них были лишены советского гражданства. Оказавшиеся в изоляции от «старой эмиграции» представители третьей волны открыли свои издательства, создали альманахи и журналы.

О феномене первых трех волн много написано, однако серьезных исследований о четвертой волне русской эмиграции и ее литературной жизни практически не существует. Далеко не полностью изучены причины и мотивы, не сказано слово о развитии русской литературы в ближнем и дальнем зарубежье.

Собственно, это и является темой нашей книги: поиск себя, размышления о смысле бытия, переоценка ценностей, метания и мытарства, устроенность и сиротство «эмигрантов имперских орбит» в рамках нового географического, этнического и ментального пространства. В своих произведениях авторы – пилигримы пяти-звездных кочевий – отразили не только суровый лик нашего безвременья, но и свои судьбы, мысли, чувства и чаяния. Поиск личной судьбы в лабиринтах мирового кочевья, поиск духовный – это тоже кочевой путь, который предстоит пройти каждому гражданину мира. В этой жизни мы все эмигранты. Да и душа наша – кочевница ночная – постоянно в пути…

В заключение хочу поблагодарить всех участников этой антологии. Моя особая признательность за помощь и поддержку в осуществлении проекта авторам Анне Германовой, Дине Дронфорт и Дмитрию Кандидову.

Татьяна Ивлева

Ноябрь 2018 – Эссен

Александр Городницкий /СПб./

Александр Моисеевич Городницкий родился в 1933 году в Ленинграде. Советский и российский ученый-геофизик, доктор геолого-минералогических наук, профессор, член Российской академии естественных наук. Широко известен как поэт, бард, считается одним из основоположников авторской песни. Лауреат Государственной литературной премии имени Булата Окуджавы. Заслуженный деятель науки РФ, главный научный сотрудник Института океанологии им. П.П.Ширшова РАН.

Переулки Арбата[1]1
  Написано в соавторстве с Анной Наль (поэт, переводчик, жена А.Городницкого. 1942–2017).


[Закрыть]

 
Нет пути, нет возврата
В переулки Арбата, —
В перелив, перепев, перезвон,
К той земле позабытой,
Позабытого быта, —
Только в сердце останется он.
 
 
Утомленное солнце
Освещало оконце.
Радиола стояла в окне.
Звуки старого танго,
На портрете Вахтангов
Неожиданно вспомнятся мне.
 
 
Нет пути, нет возврата
В переулки Арбата,
К незапамятным тем временам,
С нашей юностью шаткой
И Собачьей площадкой,
Что однажды привиделась нам.
 
 
Нет пути, нет возврата
В переулки Арбата,
Но оплакивать их не спеши:
Есть звенящая вечность,
И щемящая верность
Оголенной, как провод, души.
 
 
Нет пути, нет возврата
В переулки Арбата,
В позабытые нынче года.
Этот мир необъятный
Не вернется обратно,
Никогда, никогда, никогда.
 

2015

Михаэль Шерб /Дортмунд/

Родился 3 февраля 1972 года в Одессе. Закончил физический факультет Одесского государственного университета по специальности «теоретическая физика». С 1994-го живет в Германии. Окончил Технический университет Дортмунда по специальности «прикладная информатика». Работает разработчиком компьютерного обеспечения. Автор сборников стихов: «река», «семиКнижие», «стеклодув». Публиковался в журналах «Арион», «Дружба народов», «Интерпоэзия», «Крещатик», «ШО», «Эмигрантская лира», «Homo Legens» и др. Член редакции журнала «Эмигрантская лира». Победитель фестиваля Эмигрантская лира-2013 и Чемпионата Балтии по русской поэзии-2014. Лауреат премии Таблера 2017.

Я прошу прощения…

 
Я прошу прощения у цветущей жимолости, у мелющих жерновов,
У жизни прошу прощения и у смерти любой. На коленях и стоя,
Прошу прощения за несовершенство свое и своих слов,
И за то, что не знаю, где я, и за то, что не ведаю, кто я.
 
 
И за то, что не знаю, почему я здесь и чего я хочу,
И не знаю ответа на вопросы «куда идешь?» и «кому служишь?»
Я могу лишь свечу зажечь, а после – еще свечу, —
Миновавшую жизнь приготовить себе на ужин.
 
 
Я помню, как тени с деревьев бросались на шею мне,
Я помню, как свет воссиял между ровных грядок,
И то, и другое предшествовало войне, —
Битве за хаос, или борьбе за порядок, —
 
 
Я не мог различить. А впрочем, не все ли равно,
Если знаешь ответ на вопросы: «Кого ты любишь?», «Кому ты веришь?»
Я смотрел черно-белый фильм – и видел цветное кино,
Я был на балете в Большом – там в экстазе танцует дервиш.
 

Огарок

 
Спешил, – белоснежный и чистый, —
Как прежняя русская речь,
На лапах еловых лучиться,
Платанам на плечи прилечь.
 
 
Кружась меж домов и соборов,
Обзор заметал, невесом,
Расставил фарфоровый город, —
Сервизом на сотни персон.
 
 
Слетал на косынки и шубы,
На выбоины мостовой…
Постой, не облизывай губы,
Не прячься в подъезде, постой!
 
 
С кислинкою запах сосновый.
Морозно ль щекам? Горячо.
Чего ж так не терпится – новый?!
Ведь этот не старый еще.
 
 
Пока он исполнен свеченья,
Бордовой припухлости гланд,
Пусть выложит слово «сочельник»
Лампадками тусклых гирлянд.
 
 
Рассветов густая заварка
И сумерек ранних ленца…
Пусть жалость свечного огарка
Во мне догорит до конца.
 

Сны

 
Под зимним небом заварным
Не сладко ль птицам спится?
Соткали новый саван им
Рождественские спицы.
Уснули птицы – не буди,
Уснули человеки, —
И стала кожа на груди
Прозрачнее, чем веки.
 
 
Через прорехи этих век,
Запрета не нарушив,
На стужу смотрит человек,
Душа глядит наружу,
Не различая сквозь печаль
Склонившиеся лица.
 
 
Меж облаков проходит вдаль
Луна, как проводница,
Оставив тучи зависать
Над городскою чашкой,
Трущобы превращать в леса,
Особняки – в стекляшки,
Метать морозную икру
На чистые салфетки,
Пока по стенам на ветру
Слепые шарят ветки.
 
 
Стряхнул на землю пух и прах
Протяжный выдох горна:
Летит пространство на санях
В далекое просторно,
Где видит перистые сны
О журавле синица,
И пряжа тонкая зимы
Поземкою струится.
 

Ухмыляясь, месяц тонкий…

 
Ухмыляясь, месяц тонкий
Уплывает за карниз.
Свет просыпан из солонки:
Резок, бел, крупнозернист.
 
 
Наши жесты пахнут мылом, —
Так фальшивы и грубы.
Расставание уныло,
Словно прыщик у губы.
 
 
Друг без друга, бук без дуба —
Девять лет ли, сорок дней?
Я Гекубе иль Гекуба
Мне тебя теперь родней?
 
 
Что ж осталось между нами,
Старшемладший брат-чужак?
Вот застряло меж зубами, —
И не вытащить никак…
 

Б. Н

 
Убитый зимней ночью на мосту,
Он не успел заметить выстрел в спину,
Но оказался через пустоту
Перенесенным к земляному тыну
В иной, нечерноземной полосе:
Горит на лбу веревка шрамом алым,
На языке – трава, вкуснее всех
Возможных слов, – и тех, что прежде знал он,
И тех, что неизвестный человек
Теперь над головой его бормочет:
Пускай невнятен странный диалект,
Зато понятен общий смысл пророчеств.
Сей жребий от него не отведет
Ни смерти, ни предвосхищенья чуда.
И он бежит назад, потом вперед.
Потом летит… Куда летит? Откуда?
 

В саду идей

 
В саду идей
Спит иудей,
Не видя снов,
И думает: «А был ли пуст
Тот куст,
Когда он загорелся,
А может, жило в нем счастливое семейство
Веселых птиц иль шустрых грызунов?
Не повредило ль им куста горенье?»
Он видит: словно алое варенье
Стекает с веток, пламенем объятых,
И понимает: будет смерть густа
И глубока, как ров, в который крик пернатый
Слетает с ежевичного куста.
 

Пятница

 
Ни мига не терял, пока ходил под небом.
Была земля его напором смущена.
Он разбивал сады, и глобулы молекул
проращивал легко, как семена.
 
 
Он отдыха не знал, пока в ночи бессонной
гудел огонь вулкана, как гобой,
и познавал накал упорной, изощренной
борьбы, но не с другим, а лишь с самим собой, —
вновь создавал цветы, но были их бутоны
покрыты, как глазурью, скорлупой.
 
 
Он больше ждать не мог, он так хотел увидеть
их нежность и задор, их формы и цвета,
что, позабыв о сне, стоял у верстака,
составы смешивал и раздувал горнило,
чтоб гибкость стебля и полет листа
соединить в неразделимый сплав, —
и, сотворив перо, его макнуть в чернила, —
и вот уже рука по воздуху чертила
стремительность крыла и легкость птичьих стай.
 
 
Он снова создавал, и снова рвал на части,
то в тигле расплавлял, то снова сквозь валки
прокатывал, и, словно непричастен
ни к замыслам своим, ни к мастерству руки,
смотрел без восхищения, без страсти,
как в чашечке цветка кошачьей пасти
тычинками прорезались клыки.
 

Май

 
Под вишнями не стол – столопотам,
Гудроном пахнет теплая клеенка.
Весенний свет похож на олененка:
Дрожит и прислоняется к стволам.
 
 
По папиным премудрым чертежам
Мангал был сварен из полосок стали,
Глядишь, прищурясь, на огонь в мангале
И жар в лицо, и холодно плечам.
 
 
Попсу играет радио «Маяк»,
Гудит пчелиный улей обертоном.
Распахнутым цветастым балахоном
Висит весна у сада на ветвях.
 

Сад

 
Покуда на скамейках стар и млад
Вкушают солнце, нежатся в затишье,
Весна тайком сооружает сад,
Возводятся трава, сирень и вишни.
 
 
Прислушайся к строительству цветов,
И ты услышишь, если слух твой тонок,
Натужный скрип канатов-черенков,
Ритмичный стук бутонов-шестеренок.
 
 
Недюжинны усилия лозы
Удрать побегом из двумерных клеток,
Вставляя стебли в новые пазы
Казалось бы, навек уснувших веток.
 
 
Воздвигнется мой сад, стеклянный куб,
Вместилище для соловьиной ночи,
Не известью – пыльцой коснется губ,
Притронется к щеке ветвями строчек.
 
 
Оправленный грозой в ночной графит
Украшенный созревшими плодами,
Мой сад однажды над землей взлетит,
Соединится с лунными садами.
 

Лицо дождя

 
Не скучно наблюдать, как всходит рожь,
Как темный голубь чертит в небе кистью,
Волнами по ветвям проходит дрожь, —
Так крестит дождь младенческие листья.
 
 
Уже обувшись и надев пальто,
Задумалась и, зябко сгорбив плечи,
Стоишь одна и щуришься в окно,
Глядишь в лицо дождя, как в человечье.
 
 
Пока в прямоугольнике окна,
Весенний шар качается на грани, —
Ты – неподвижна: ты заключена
В хрустальной сфере собственных мечтаний.
 
 
Взмахнешь рукой, чтоб прядь убрать с виска,
Которая твой взгляд пересекает, —
И в этом жесте бледная рука
Надолго, словно в гипсе застывает.
 
 
Наш город превратился в водоем,
И дождь теперь по водной глади хлещет,
Внутри ковчега мы с тобой живем,
Но только не зверье вокруг, а вещи.
 
 
Нас стены облегают, как бинты,
Закрыты двери, словно створки мидий.
И больше нет в квартире пустоты,
А если есть, то мы ее не видим.
 

Ирония

 
На солнце гляжу сквозь кроны я:
Сгорает листва в кострах.
В стихах, как везде: ирония
Лишь прикрывает страх.
 
 
За свечи, за их свечение
Ночь предъявляет счет.
Страх перед исчезновением.
А перед чем же еще?
 
 
Торжественно и степенно
В забвенья палеолит
Спускается память ступенями
Разбитых могильных плит.
 
 
Но, даже уже прижаты
Ко дну земляной волной,
Спасаем имя и даты,
Держа их над головой.
 

Дмитрий Гаранин /Нью-Йорк/

Родился и вырос в Москве в годы брежневского застоя. Окончил МФТИ, защитил диссертацию по теоретической физике. В 1992 эмигрировал в Германию, работал в университетах. С 2005 года – профессор на физическом факультете Lehman College CUNY в Нью-Йорке. Писал стихи в 1978–82 и 1988–89 годах, затем с конца 2012 года. Aвтор многих книг стихов, изданных под собственной маркой Arcus NY. Публикации: «Крещатик», «Слово/Word», «Журнал Поэтов», «Дети Ра», «45-я параллель», «Зарубежные задворки», «Сетевая словесность», «Золотое Руно», «Черепаха на острове», «Мастерская», Антология «70», «Литературная Америка», «Черновик-онлайн», «9 Муз», «Asian Signature» (Индия, на английском). Полный список публикаций: http://www.lehman.edu/faculty/dgaranin/poetry.php

Бессонница

 
Струится птичий гвалт бездонною рекой,
пересекая распаленный мозг.
Несет обломки сна, взорвав ночной покой.
Мутит сознания поверженный колосс.
 
 
Какой корабль всплывет из зыбкой глубины
сквозь памяти невидимую рябь?
Кем палубы его заселены?
Размытых образов там вымысел иль явь?
 
 
Не разобрать в мерцающей глуши!
Останутся в забытых закромах —
лишь день взойдет, рассветом потушив
ночной пожар – сверкнут и не ищи!
Уйдут на дно, как тонких весел взмах.
 

Baden-Baden, июнь 2014

«В течение пяти часов заката…»

 
В течение пяти часов заката
На запад устремлялся самолет
Под крыльями багровых облак вата
Скрывала воды северных широт
 
 
Сковала скорость времени теченье
Остановив веретено Земли
Чтобы людей летящие мишени
Хотя б на время ускользнуть могли
 
 
От стрелок тех часов неумолимых
Что целятся из жизней вычесть день
На шаг приблизив женщину без грима
Свою на нас бросающую тень
 

Icelandair, 26 января 2017

SKRIK
(по картине Эдварда Мунка)

 
Ярко-красные полосы небо пересекали —
Там последняя кровь заходящего сердца текла
над водою фиорда цвета холодной стали
струями в черных гор тюленьи тела.
Пара друзей в цилиндрах художника обогнали,
по мосткам деревянным вышагивая в никуда,
не тревожа разливающейся печали,
средь которой вдали рыболовные стыли суда.
 
 
В этот момент вслед за цветами бойни
звук пугающий в чуткое ухо проник —
вопль природы, достигший души неспокойной,
чтоб в картине остаться с норвежским именем «Skrik».
 

New York, 16 мая 2016

«Любовь – это начало, смерть – конец…»

 
Любовь – это начало, смерть – конец.
А все, что между, можно пропустить,
весь путь в мгновенье проследив, как спец,
событья жизни нанизать на нить
и вывесить сушиться, как грибы,
чтоб ими напитать чужой досуг,
а сам – от алости до синевы —
как мост, зависнуть на опорах двух.
 

New York, 24 мая 2017

«Трагизм существования дамоклов…»

 
Трагизм существования дамоклов
Конца отсроченного ожиданье
Куда бежать снаряды рвутся около
В круговорот зовут отдаться данью
 
 
Но почему заткнуть воронку рванью
Такой как я внезапно стало важно
Я не достиг еще солнцестоянья
И не издал широкий звук протяжный
 
 
В открытый мир из сокровенных скважин
Глубин ветвистых хромосом и генов
Где смысл и образ по закону слажен
Что всем услышать нужно непременно
 

L'Autoroute du soleil, 30 июня 2017

«И чудно, и торжественно вокруг…»

 
И чудно, и торжественно вокруг,
как будто что-то важное свершилось —
от человечества ушел во тьму недуг,
которым бог являл свою немилость,
и жизни путь, лишившийся конца,
за бесконечность по кремню проходит…
Скажи звездам от первого лица,
что ты душой равновелик природе,
пока Земля под их сияньем спит
и свежей мглою полнятся долины…
Всей боли выход из тебя открыт —
ты, как ребенок, смотришь в мир невинный,
где над тобою зеленеет дуб,
где, наконец, в тени ветвей пригожих
густой траве как брат родимый люб,
на отдых свой остановиться сможешь.
 

New York, 17 октября 2017

«Это тот, которого нет, но кто…»

 
Это тот, которого нет, но кто
кое-кому помогает себя ощутить вдвоем.
В вакууме вокруг тебя ток
прошуршит еле слышно ночью, а реже – днем.
 
 
Чу, направляешь ты вглубь слух
или вверх в источающий слово его свод.
Струйкой тянется диалог двух,
за которым спокойствия, словно весны, приход.
 
 
Внешне все по-прежнему, но
позарастала, нежданно, зияющая пустота
неразрывными нитями, и решено:
ты не провалишься в небытие с холста.
 

New York, 22 декабря 2017

Гимнастка в Риверсайд-Парке

 
В позе восточной гимнастики полуокаменев,
восково поворачиваясь всем телом,
удивляет прохожих и разинутый львиный зев
долгожительница у жизненного предела.
 
 
Кожей, как папирус эпох времени в глубине,
смущает свежесть цветов, раскрывшихся в парке.
От ненужного веса освободившись вполне,
держит руки сухие вверх покосившейся аркой.
 
 
Словно капсула от ракеты, завершившей полет,
сведена к минимуму в остатке существованья,
переходя на сетку духовных долгот и широт,
состраданья зевак не принимая, как дани.
 

New York, 2 июня 2018

Оптическая песнь

E. K.

 
Зеленые прямоугольники
Лежат в разрезах клиньев желтых
Пускай глаза протрут дальтоники
В виду красот высоковольтных
Струящих цвет под небом матовым
Среди просторов юной Бельгии
Чтоб каждый зрением охватывал
Картину беглого мгновения
Раскрытым спектром восприятия
Все поглощая понемногу
Чтоб заменить Рембрандта патину
Кричащей оптикой Ван Гога
 

Bruxelles – Paris, 7 июля 2018

«Рестораны карабкаются вверх по улочкам Канн…»

 
Рестораны карабкаются вверх по улочкам Канн
Гады моря в бою оставляют клешни
С виноградников стекает вин океан
Белых розовых что лучше идут в тени
Гордых пиний чьи круглые кроны на голубом
Ярость солнца скрывают лучше любых зонтов
Защищая столики меж гранитных колонн
В честь героев в Африке павших за дело то
Чтоб на нашем светилась Африка берегу
В черных лицах в арабской картавости языка
Чтобы старую Францию как иголку в стогу
Отыскать туристам задача была легка
 

Cannes, 14 июля 2018 – День взятия Бастилии

Фейерверк в Каннах

 
Расцвечивая неба черноту
малиновым, серебряным, зеленым,
в течении мгновений, на лету,
вставая, как нестойкие колонны,
то кроны пальм, из точки расходясь,
кидая в воздух золотые ветви,
чтоб в высоте сгореть, но не упасть,
перед толпой держали путь ракеты,
и фейерверку не было конца,
и музыка, чтоб зрелищу накала
придать, на все звучала голоса
и, мнилось, выше залпы подымала,
смотрящим действо придавая сил,
всем без разбора, будь хоть перестарок…
Что из того, как долго ты светил —
считается лишь то, насколько ярок.
 

Sanremo, 22 июля 2018

Ханох Дашевский /Иерусалим/

Поэт, переводчик и публицист. Член Союза русскоязычных писателей Израиля (СРПИ), Международного Союза писателей Иерусалима, Международной Гильдии писателей (Германия), Интернационального Союза писателей (Москва), Литературного объединения «Столица» (Иерусалим). Родился в Риге. Учился в Латвийском университете. В 1971–87 гг. участвовал в подпольном еврейском национальном движении. В течение 16-ти лет добивался разрешения на выезд в Израиль. Был одним из руководителей нелегального литературно-художественного семинара «Рижские чтения по иудаике». В Израиле с 1988 г. Живет в Иерусалиме. Лауреат премии СРПИ им. Давида Самойлова (2017) за книгу «Из еврейской поэзии» (Москва «Водолей» 2016).