Текст книги "Кочевье"

Переводы Р.-М. Рильке

 
Ангел прикоснулся – замерцал,
Отразился лунный свет на море,
Сердца окольцованный коралл
Оживает на морском просторе.
 
 
Злая, беспредельная хандра
Уготована мне кем? Не знаю…
Бéрега и волн идет игра:
То окатят, то лизнут по краю.
 
 
Медленно спускаясь под луной,
Чьи-то души из нездешней дали
Вечно и безмолвно надо мной
Развевают бытие печали.
 

 
Он ведал страсти, что на смерть похожи,
Когда, казалось, выстоять нет сил
Он биться сердце медленней просил,
И, как дитя свое, держал построже.
 
 
Он был привычен выносить лишенья.
Тьму без рассвета в келье вороша,
Смиренной жертвой корчилась душа,
У судии прося за все прощенья.
 
 
Душе казалось, что она на ложе
У господина, чудо-молодца,
В пустынном месте – дева без венца.
И потому ее сомненье гложет.
 
 
Собою жертвуя, себя терзая,
Познал он счастье, нежность и любовь,
Держа судьбы в руках живой покров…
И отворились вдруг ворота рая.
 

 
Меняет вечер одеянье над землею,
на кромку леса темную вдали бросая…
Ты у развилки двух дорог: перед тобою
одна уходит вниз, но в небеса другая.
 
 
Один стоишь, оставлен в темном поле,
тебя мрачнее лишь безмолвный дом,
ты, вопрошая, не взываешь к Вышней Воле,
как звезды, что мерцают серебром.
 
 
И разгадаешь ты неясное предвестье,
осмыслишь и поймешь, что ты почти у края.
Приоткрывается завеса вдруг, пугая:
в себе соединишь и камень, и созвездье.
 

 
Средь духовных вершин затерян,
вниз посмотришь – там крошечно все…
Видишь, слов островок последний?
Выше маленький, тоже последний
чувств хуторок. Ты его узнаешь?
 
 
Средь духовных вершин затерян. Под рукой
каменистая почва. Расцветают, однако, и здесь
те, что знать ни о чем не желают. Из обрыва немого,
напевая мотив про себя, пробивается цветом трава.
Ну а что же пытливый? Тот, кто думал, что мир постигает,
вдруг умолк, средь духовных вершин затерян.
 
 
К исцелению духа, петляя, тропа поведет,
словно горного зверя, движеньем живущего.
Но о том, что не стоит идти, упредит с высоты
птица крупная, что над пиком вольготно кружит.
Неуютно здесь все средь духовных вершин.
 

Алексей Глуховский /Баден-Баден/

Алексей Глуховский родился в Москве 22 апреля 1955 года. Окончил факультет журналистики МГУ. Работал на радио. С 2011 года живет в Германии, в Баден-Бадене. Стихи пишет с юности, много лет занимался художественным переводом с немецкого, французского, сербского языков. Поэтические переводы печатались в сборниках издательства «Художественная литература», в «Литературной газете» и др. Автор сборника стихотворных переводов «Слова» (Москва 2013), а также поэтических книг «Лирика» (Нью-Йорк, 2015), «Вид из окна» (Москва, 2017), «Знаки времени» (Москва, 2018). Лауреат Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира – 20 18» в Льеже (Бельгия).

«Свои поэты есть в любой деревне…»

 
Свои поэты есть в любой деревне —
не только в горделивых городах.
Они, как птицы, селятся в деревьях,
в густой траве, в некошеных лугах.
 
 
Их не прочтешь в журналах и газетах.
Не приглашают их на вечера
надутые столичные поэты
и чуждого верлибра мастера.
 
 
Зато весь божий день они на воле,
не в тесноте удушливых кафе.
Там чистый лист для них – пустое поле,
и есть, где раззадориться строфе.
 
 
Счастливчики, любимчики природы,
поют себе, рифмуя все подряд…
Им неизвестно увлеченье модой,
они над повседневностью парят.
 

«Я вроде бы потратил все слова…»

 
Я вроде бы потратил все слова,
которые скопил в процессе жизни.
И новых не вмещает голова —
настолько память сделалась капризней…
Вот, кажется порою – снизошло,
спустилось на меня из поднебесья…
Но вновь сомненье: так ли хорошо
оно? И в этих муках – весь я.
 

Стишки

 
И ягодки мои вы и цветочки,
от сердца беспокойного ростки —
мои стихи, стишата и стишочки,
прекрасное лекарство от тоски.
Я вас любовно взращиваю ночью,
души перепахавши чернозем,
чтобы цвели среди растений прочих
в саду неувядаемом моем.
 

«Как мало нам…»

 
Как мало нам
отмерено для жизни,
и как быстры отпущенные дни,
чтобы растратить их
на укоризны
и на часы пустячной болтовни.
Чтоб растерзать
на ссоры и дележки
и на кусочки мелочных обид…
Пускай Господь пошлет еще немножко
и с местом для меня повременит.
 

Утром

 
Ты хороша бываешь по утрам,
когда, из теплой вынырнув постели,
не доверяя собственным шагам,
на цыпочках крадешься еле-еле.
Одним рывком распахиваешь дверь,
чтоб, с перепугу, скрипнула потише…
Ступая мягко, как домашний зверь,
обнюхиваешь сонное жилище.
Скрип половиц под легкою ногой
и чайника сердитое ворчанье…
Ты нарушаешь утренний покой,
на мой призыв ничем не отвечая.
 

Прелюдия

 
Море. Волны. Хохот чаек.
Горизонта полоса.
Сосны длинными свечами
прожигают небеса.
Солнце медленно сочится,
словно спелый апельсин
на некрашеные лица,
на белесость голых спин.
Ветер крепнет. Гул прибоя.
Остывающий песок.
Ты и я. И мы с тобою —
от любви на волосок.
 

В полете

 
Пожелай мне удачной посадки,
помолись обо мне не спеша.
Я уверен: все будет в порядке,
если будет в порядке душа.
 
 
Если сердце в груди равномерно
отбивает уверенный такт,
будь спокойна – я жив. Это верно,
как годами проверенный факт.
 
 
Я лечу! И не надо сомнений.
Надо мной бесконечная высь.
В крайнем случае… – это мгновенье.
Так что, все ж, не забудь, помолись.
 

«Не заставляй меня любить…»

 
Не заставляй меня любить
сильней, чем я могу.
Поверь, непросто это – быть
перед тобой в долгу.
Меня напрасно не вини
во всех земных грехах.
Они давно погребены
в раскаянных стихах.
Теперь считаться не резон —
кто прав, кто виноват…
Вблизи маячит горизонт
и ангелы трубят.
Возможно, возвестят с небес
всеобщую беду…
И я – единственный! – к тебе
на выручку приду.
 

«Моя Муза сегодня дежурит по огороду…»

 
Моя Муза сегодня дежурит по огороду:
перед сном она укутывает огурцы.
Половина из них выжила в непогоду,
остальные, как видно, уже не жильцы.
Укрывает их пленкой – легчайшей, как воздух,
наклоняется заботливо к самой земле…
Я отчетливо вижу, хотя уже поздно,
ее профиль знакомый в оконном стекле.
Моя Муза сегодня ко мне безучастна,
ей безделье мое явно не по нутру…
А я, весь – такой отверженный и несчастный —
с любовью в окно на нее смотрю.
 

Внукам

 
Нас к ним тянет не столько со скуки,
(хоть скучаем, заочно любя),
сколько наши любимые внуки нам,
далеких, напомнят – себя.
Те же хитрости, те же ужимки,
безобидная детская ложь…
Скачут внуки по мне, как пружинки…
Я на них и взаправду похож.
 

«Когда в душе переполох…»

Не позволяй душе лениться.

Н.Заболоцкий

 
Когда в душе переполох —
и с каждым годом все сильнее, —
не дай застать себя врасплох
тем, кто охотится за нею.
Перед душой не лебези —
чем строже с ней, тем больше толка.
Полезным делом нагрузи,
пусть трудится она, как пчелка.
Не позволяй душе хандрить,
ей отмени режим постельный.
Грусть для нее почти смертельна
и может душу погубить.
 

«Все, к сожаленью, становится прошлым…»

 
Все, к сожаленью, становится прошлым,
реки одни лишь не катятся вспять.
Что тяготиться никчемною ношей —
было и сплыло, впервой ли терять?
Было да смыло, как в бурную Лету,
все превратило в застывший янтарь.
Не излучает желанного света
прошлое, – словно погасший фонарь.
 

«Лист клена, оторвавшийся от ветки…»

 
Лист клена, оторвавшийся от ветки,
упавший желудь, сникшая сосна —
знаменья осени…
А в каждой моей клетке,
нарочно распускается весна.
Отступит грусть,
развеется по ветру…
И несмотря на частые дожди,
во мне взойдут весенние
приметы,
как будто все плохое – позади.
 

«Поезд тронулся…»

 
Поезд тронулся.
Платформа
покатилась под колеса,
серой лентой размоталась,
натянулась тетивой.
Я лежу на верхней полке,
скрючившись,
как знак вопроса,
покидая этот город,
именуемый Москвой.
Величаемый столицей —
город встреч и расставаний,
город сытых и голодных,
город мудрых и глупцов.
Оставляю этот город
разобщений и слияний,
заколдованное место
всех начал и всех концов.
Я лежу на верхней полке,
за окном весна грохочет,
поезд скорость набирает,
все сметая на пути…
Уезжаю, не прощаясь,
новой встречи не пророча,
даже в мыслях не мечтая
где-то с поезда сойти.
 

Натюрморт

 
Три предмета, три мазка,
три случайные детали
и по прошлому тоска —
на куске холщовой ткани.
Уж давно увял цветок
и кувшин разбит. – Однажды
из него живой глоток
утолил кому-то жажду.
 

Скрипач

 
В темном переходе у вокзала,
где порой и лиц не разобрать,
скрипочка мелодию играла,
словно приглашая танцевать.
Музыкант был юн, почти мальчишка,
и была мелодия проста.
В кожаном футляре – мелочишка,
ну, рублей едва ли на полста.
Публика столичная, скупая,
верно распознавшая талант,
за бесценок, в сущности, скупала,
что идти, должно бы, нарасхват.
Музыкант играл себе на скрипке,
и бесшумно сыпались в футляр
вместо денег щедрые улыбки,
возмещая скромный гонорар.
 

Откровенность

 
Мы говорили каждый о своем,
как будто бы не слушая друг друга.
На небе стыл медовым пирогом
растущий месяц в форме полукруга.
Мы за ушедших поднимали тост,
их только добрым словом поминая,
и прошлое вставало в полный рост,
день нынешний собою заслоняя.
Наш разговор то тлел, то возгорал,
холодные разбрызгивая искры.
Как в деревянных бочках, дозревал
в простых стаканах золотистый виски.
Потом зачем-то завели про дождь:
«Ему не видно ни конца, ни края…
Ах, эта осень, что с нее возьмешь,
если она упрямая такая?»
Друг перед другом каялись в грехах,
в поступках признаваясь сумасбродных,
и спьяну в точно найденных словах,
прощали их друг другу благородно.
 

Пенсия

 
Мы были молодые и зеленые:
нам жизнь прожить, что поле перейти.
Влюбленные и одухотворенные,
ко всем чертям готовые идти.
Вступать в бои, заведомо пропащие,
и жертвовать собой по пустякам.
Мы были неподдельно настоящими,
готовые идти ко всем чертям.
Теперь мы пожилые и пожившие,
и многих растерявшие в пути.
Но так и ничего не изменившие,
к любым чертям привыкшие идти…
 

Долг

 
Писать со скуки,
ни о чем,
не поднимается рука…
Спасибо Господу на том,
что озаренье шлет пока.
Что, подарив бесценный шанс
свое наличье оправдать,
мне выдал на руки аванс
под обязательство – писать.
Я не умею быть в долгу —
земной с долгами тяжек путь.
Настанет день, когда смогу
Ему с лихвою все вернуть.
 

Маме (1932–2002)

 
Чем дальше ты с годами от Земли,
тем ярче и отчетливее светишь…
Недремно наблюдая издали,
во мне вдруг перемены заприметишь.
И седину досрочную мою,
и далеко не бодрую походку…
Порой тебя в себе я узнаю,
как будто в отражении нечетком.
Не верю в исполнение чудес,
хотя во мне все крепче ощущенье,
что в этом свете, льющемся с небес,
я разгляжу надежду на прощенье.
 

Под дождем

 
Дождь весенний, самый первый,
пусть окатит, словно душ.
Вместе с грязью смоет скверну
с огрубелых наших душ.
Очищенья даст надежду
и отмоет липкость рук.
Промочив насквозь одежду,
жадных губ коснется вдруг.
Тронет щеки и ресницы,
пробежит по волосам,
уступив на чистых лицах
место радостным слезам.
 

«Когда умирают артисты…»

 
Когда умирают артисты,
над ними не плачут —
их, точно живых,
вызывать продолжают
на бис.
Лишь роли свои перепутав
и переиначив,
они раздвигают
небесные рамы кулис.
Когда умирают поэты,
природе не верьте.
Не верьте глазам,
что не знают,
как выглядит смерть.
 
 
Поэты ведь тоже так часто достойны бессмертья,
как песни, которые
им не дают умереть.
Читайте стихи,
вызывайте поэтов на сцену…
Они, как артисты,
им публика, как кислород.
Уходят одни,
им приходят другие на смену,
певца Ариона продлив нескончаемый род.
 

«Вдоль дороги кусты…»

 
Вдоль дороги кусты
да кусты,
по обочинам пыль
да сорняк.
Вырастают навстречу кресты,
как смертельной опасности знак.
Для кого-то нелепая блажь,
показуха, упрямство и жест,
для кого-то последний кураж…
И простой на обочине крест.
 

«Мне покупали все на вырост…»

 
Мне покупали все на вырост,
а я же, как назло, не рос.
Словно какой-то хищный вирус,
зловредный, пожирал мой рост.
Я все донашивал до дырок —
рубашки, брюки, свитера.
Пока от глажек и от стирок
они не превращались в прах.
А между тем, копились вещи
в шкафах, на полках, по углам,
и моль съедала до проплешин
неношеный, никчемный хлам.
Шли годы. Я, конечно, вырос —
с природой трудно совладать.
Лишь жизнь, пошитую на вырост,
не перешить, не залатать.
 

«Расцвели обильно сорняки…»

 
Расцвели обильно сорняки
вдоль дороги ядовитой чащей,
захватили власть борщевики
на просторах родины горчащей…
По краям невспаханных полей
мертвыми качают головами…
Как они похожи на людей,
воздух отравляющих словами!
 

«От тоски простое средство…»

 
От тоски простое средство,
жизнь, ты мне подобрала —
я питаюсь жмыхом детства
с иллюзорного стола.
Я попался на приманку:
думал, это задарма.
Только скатерть-самобранку
мне оплачивать сполна.
Не рублем и не валютой,
не потòм, а наперед —
каждой прожитой минутой
оплатить придется счет.
 

«Мое Садовое кольцо…»

 
Мое Садовое кольцо,
давнишняя моя игрушка…
Гремит, как в детстве погремушка,
и жарко дышит мне в лицо.
Мое Садовое кольцо,
его хибары и высотки…
Не длинный путь и не короткий —
начал не сыщешь и концов.
Мое Садовое кольцо,
я в нем забывшись
будто в трансе,
кружусь в однообразном вальсе
средь чужаков и пришлецов.
 

Москва–2017

 
Когда попадаю к тебе после долгой разлуки,
в объятиях улиц сомлев, уткнувшись в колени бульваров,
ты мне предъявляешь «высоток» воздетые руки
и стертые в кровь от безжалостных ног – тротуары.
 
 
Ты ждешь от меня милосердия или спасенья?
Я сам в них нуждаюсь. Прости мое равнодушье.
В арбатских дворах, в переулках ищу утешенья,
где в воздухе плотном не птицы кружатся – души…
 
 
Тобой невозможно пресытиться, как невозможно
пресытиться первой любовью, первым свиданием.
По старым следам я ступаю. Иду осторожно,
вслепую нащупывая воспоминанья.
 
 
Ладони твоих площадей растопырили пальцы проспектов,
тайком предлагая на выбор дорогу любую —
в любом направлении, в любую сторону света,
которую я пожелаю и облюбую.
 
 
На ухо мне жарко шуршащими шинами шепчешь,
пытаясь меня оплести паутиною неги,
чтоб даже случайно помыслить не мог о побеге,
К себе привязать, приторочить, приклеить покрепче.
 
 
А я не за то, чтоб любовью меня опекали,
лишали бы воли, влюбляли в себя через силу.
Со мной так не выйдет, меня не удержишь, пока я
к тебе не явлюсь добровольно – сдаться на милость.
 

Артур Новиков /Киев/

Родился в ноябре 1963 года в Киеве. Самые яркие воспоминания детства – годы, проведенные с родителями в Алжире, отец преподавал в военном училище. Африка, муэдзины по утрам, французский язык и арабские сверстники. Потом институт (Одесский Электротехнический Институт связи им. А.С. Попова) в Одессе. Далее работа в Киеве, стажировки в Питере и – Советская Армия. Лейтенант Новиков служил в белоцерковском гарнизоне. Первое стихотворение было написано 29 сентября 2011 года. Стихи публиковались в журнале «Крещатик».

«…повесился на галстуке в шкафу…»

 
…повесился на галстуке в шкафу
был моросящий петербургский вечер
скрипели половицы наверху
чуть шторы колебал осенний ветер
горела лампа
для чего зачем?
чернильница перо четыре строчки
«прощаться не с кем друг
прощаю всем
достаточно пожалуй
ставим точку».
 

«во мне забыли катетер удаляя опухоль мозга…»

 
во мне забыли катетер удаляя опухоль мозга
я стал мыслить эспиненциями собранными
в волюнтивные гроздья
теряя речь как коммуникатор бессвязного ушел
за образы обреченного разума
чужое в мозгу с металлическим привкусом обрело
свою жизнь
в безыскусности искуса
жевать слова как нечто влажное испускающее соки
вполне несуразного
небытия в присутственном месте
вот есть некое я
сидит на насесте
несет яйца как капсулы времени
кудахчет безмозгло
и гребень на темени
темень в сарае одинокая птица глядит на звезду
что в безночье лучится
а вкруг нее в затемненном зале кружат вертела
пока жив – надо жарить
 

«она в руках несла…»

 
она в руках несла
агат
янтарь и жемчужные нити
глаза из стекла
тело все радугой вито
по облаку шла
траву заплетая на вереск
была так мила
что ветер срывался об берег
с волны на волну
за пеной на парус далекий
ушла в белизну
и время за нею
поблекло
 

«а что бы вдруг купить себе трамвай…»

 
а что бы вдруг купить себе трамвай
без рельсов так
поставить возле дома
спускаться по утру пить сладкий чай
и приглашать случайных и знакомых
неторопливо в утренний туман
глядеть и наслаждаться
чем?
не знаю
абстракцией что вот стоит трамвай
а рельсов нет
мираж какой бывает
наверное в пустыне
караван
идет и наблюдает в небе воды
играет с облаками океан
и плещут чайки
призракам свободы
 

«– о чем-то мечтаете…»

 
– о чем-то мечтаете?
да представляю.
старого карлика в колпаке красном
с трубкой его улыбка
– довольно жутка?
да
он из тех лет, знаете до Гримов.
когда писали еще на пергаменте в кельях
– а он?
ловил голубей продавал пилигримам ощипывал перья
– и только?
еще продавал ночные кошмары и старым и малым.
по ночам на дороге знаете жутко прилег у костра
а тут он ухмыляется малютка. дети пугались
– какая жалость
мелочь. он дружбу водил со всякой нечистью.
и делал ее глазу видимой
– да необыденно…
 

«свеча…»

 
свеча
окошко слюдяное
вечор спустился
у окна
в непозволительном покое застыла полная Луна
листва шумит
ночные птицы о чем-то с ветром говорят
душа ль покоем насладится
когда бы жить век – два назад
да все забава
света грезы
минувшей сказки тишина
но все ж Шекспира помнят розы
и Одиссея ждет волна
 

«жизнь как чайная церемония без чая…»

 
жизнь как чайная церемония без чая
ритуал соблюден традиция жива
смысл отчалил
плещется где-то мимо портов и гаваней
он в смыслодвижении
пустые головы ртами пьют чай
в немом упоении
 

* * *

 
абстрактно. как трамвайный билет
летящий на гео-орбите
конкретно водяры купить.
нажрался и спишь под ракитой
 
 
проснулся и двинул в сельмаг – полет и свобода
и вечность в крылатых мозгах сольется с природой
 

«подростки падают с крыш электричек Ник Кейв…»

 
подростки падают с крыш электричек Ник Кейв
говорит – загробного мира нет а этот всего лишь
набор разноценных привычек
лубок из которого скука изъяла сюжет
цинизм мне гадлив а скепсис – для дохлых тюленей
искание смерти – бесполым ублюдкам мечты осталось
поверить что в зернах притертых сомнений таятся
цветы не знакомой еще красоты
романтики странны и может быть чуть старомодны
но мода – обертка
конфеты всегда для своих
мы может быть выйдем из кокона в вешние воды
дерьмо оплывет а закат будет сладок и тих…
 

«соблюдая музыку полагаясь на музыку…»

 
соблюдая музыку полагаясь на музыку
отдавшись гармонии вечного звука
способен принять и безумие безмолвия
все дело в доверии доверять – наука
музыкант не важен главное композиция
правит тот кто стоит за пюпитром и этот —
создавший симфонию
он ведает смыслом и дарует бессмыслицу
кому-то в вечность другим на агонию
важно и то что дальше за снятой тканью
веселым саваном и черным фраком
сопровождают вверх вниз музыканты оркестров
Иеговы Будды Деметры и конечно
Аллаха
 

* * *

 
кто правит гармонией кроме Кроноса?
для крика кукушки и то существенно время
как и плеску реки на ветру
нужна только музыка и ей все исполнится
от улыбки Баала ребенку до Матери Плазмы
где-то там наверху
 

«почему бы и нет…»

 
почему бы и нет?
вот зайду включу свет
я один в твоем доме
мне слегка неуютно
буду видимо ждать не считая минуты
постараюсь привыкнуть к твоей форме комфорта
дом твой чудная смесь ну а я так реторта
постараюсь смотреть не чужими глазами
что мужчина? – дрова
это женщина пламя
дом не платье в котором ты мне так знакома
это что есть ты
постараюсь быть дома
 

«я желаю нечаянной вечности…»

 
я желаю нечаянной вечности
что умыта веселой беспечностью
там где смерть только гость неприкаянный
и где Авель вином поит Каина
где по саду с веселым журчанием
льют ручьи обещая молчание
всех стремлений никчемных и тягостных
и где Змей предвкушение радости
я хочу водопада в мгновении
зелень ветра по синему времени
всех легенд соцветения в вереске
мне желать
так по мне и отмерится
 

«только ветром сыт и светом день безоблачен и пуст…»

 
только ветром сыт и светом день безоблачен и пуст
проходящим летом в Лету отпускаю сплином грусть
гласных нет шершавым небом бредит мыслями язык
сердца дикая утроба крови ждет как сна старик
выцветает вкус июля нет имен в календаре
скачут зебры на ходулях
лает шавка во дворе пахнет прелью
..это ново
ветхий ужас все живет
два билета до Содома
– эй, Паоло! поезд ждет
 

«оливы… спят? но мы-то нет…»

 
оливы… спят? но мы-то нет
и собираем с листьев свет
он сух
дожди в Киото все ушли и льют на сакуры
в пыли Пелопоннес и Крит
лесной пожар
земля лежит как сонный путник у костра
и только море как вчера
так нежно пеной бьет и влет —
– что дождь?
когда-нибудь придет
 

«нелепо…»

 
нелепо
слепы
вот и год
вот
и пряный дождь застыл на проводах
и рельсы так блестят и одичало
случайный поезд в брошенных полях
скользит куда-то в поисках вокзала
и жизнь встряхнулась утром в шпалах
мед блестит на солнце янтарем играя
нелепо вот и год
который год
кружится жизнь пчелой
и улетает
 

«Луна…»

 
Луна
банально как одна
а с ней конечно тишина
ночная
наверно где-то соловьи
свистят
допустим о любви
для дурака и для шута
Луна
обидно как проста
она
вот волосы со льна
 

* * *

 
Шекспир
конечно очень мил но так заезжен
кто не знает его Офелию
ныряет за ней Лаэрт несчетный раз.
Шекспир давно не греет нас
но как же
склянка сердца бьется
и как в пещере отдается
сумрачным эхом тишина
она
доподлинно одна
здесь лучше музыка и краски
ни я ни мир не верят сказке
но бьется сердце
как стакан
как свежей кожи барабан
живое мясо с тела рвется
и нежно
тихо так смеется