Текст книги "Играя выбери игру"

Наверное, это было связано и с неотжившей еще коммунальной системой, и с теснотой нового жилья хрущевского времени, да и со скудностью наших семейных бюджетов, не предполагающей наличия лишних ртов. Не знаю, может быть, я и ошибаюсь в этих своих предположениях. Так вот, Грозный хоть и редко появлялся на улице и совсем не рвался выйти из квартиры, но были исключения, когда он это делал с удовольствием. Исключением этим были маленькие детишки из нашего двора. Они хорошо знали Грозного, единственную собаку в нашем пятиэтажном четырехподъездном доме, а он, видимо, когда-то сумел принять участие в их играх и беготне, отметив у себя в памяти, что вот с этими маленькими людьми вполне можно иметь дело, оставив дома свой внешне грозный вид и характер, то есть просто расслабиться. Дети это тоже поняли и приняли его в свой круг. Поэтому сначала было удивительно, но потом мы привыкли к тому, что иногда они появлялись у порога нашей квартиры и спрашивали: «А Грозный пойдет гулять?» «Надо спросить его самого», – отвечали мы, но поскольку спрашиваемый тут же при первых звуках детских голосов появлялся в прихожей, всем своим радостным видом давая понять, что, конечно же, он пойдет, то нам не оставалось ничего другого, как дать согласие. Он гулял и играл с ними столько, сколько детям позволяли их родители, и потом возвращался домой сопровождаемый своими друзьями, которые кричали ему «Пока!».

Но той возможностью, когда Грозному доводилось вдоволь и по-настоящему надышаться свежим воздухом и размять все свои четыре лапы, были наши поездки с папой за город на рыбалку или охоту. Ну, с рыбалкой-то все понятно: мы сидим где-нибудь на берегу, ловим рыбу, а собака носится по лугам и полям или, намаявшись, спит в тени рядом с нами. Но вот охота – это дело несколько иное. Во-первых, это, как правило, время осеннее, а стало быть холодное и грязное, а, во-вторых, там либо на тесной лодчонке по озерам, либо пешком по буреломному лесу или по хлюпистому болоту. А куда же, казалось, нашему малорослому Грозному тут соваться? Замерзнет, утонет или завязнет в грязи, и возись потом с ним, проклинай тот час, когда взяли его с собой. Но папа как-то раз проявил инициативу и все-таки взял его поздней осенью на охоту за зайцами. И что вы думаете? То ли в нем забурлили комплексы уязвленной мелким ростом собаки, то ли какие-то гены его возможно охотничьих пращуров вдруг проснулись и выявили просто какую-то неуемную тягу его к охоте и понимание того, что от него требуется на охоте делать! Когда мы шли гоном через лес или поросшие овраги, он профессионально челночил между нами, брал след, срывался и мчался выслеживать прошедшего зверя, поднимал лай – уж это он умел! – когда видел метнувшегося зайца. Правда, чаще всего это было безрезультатно, поскольку с его короткими лапами догнать кого-либо он все равно бы не смог. Один раз мы вышли на лежку только недавно поднявшегося лося. Грозный просто сошел с ума от свежего запаха ускользнувшего от него зверя и, зайдясь в лае, рванул по его следам. Сначала это было смешно, – мы зубоскалили, представляя эту встречу Давида с Голиафом – но время шло, а он не возвращался и давно уже стих его лай. Мы забеспокоились, стали звать его, но наши крики не помогли. Он просто пропал в уже вечереющем осеннем лесу. Прождав с полчаса на месте, мы пошли в том направлении, куда ушел лось, а за ним и наш пес. Слава Богу, что до полной темноты он сам внезапно выбежал на нас, не выказывая никаких признаков усталости, но, наоборот, с явным видом злой неудовлетворенности от незавершенного дела – не пришлось добыть лося! У-п-у-с-т-и-л! В общем, он доказал, что охота – это и его конек, и поэтому папа стал регулярно брать его с собой в такие поездки, иронизируя над тем, что у него, настоящего охотника, державшего в молодые годы породистых ирландских сеттеров, появилась вот такая «охотничья» собака, и теперь его сопровождал на охоту «незнамо кто».

Надо сказать, что если раньше Грозный из всей нашей семьи выделял бабушку, воспитавшую его, а все мы остальные были вроде как при ней, а стало быть и при нем, то теперь охотничья страсть привязала его в равной степени, а может быть даже и сильнее, и к папе. Дома он всегда в первую очередь шел к нему, сидел или лежал возле него, внимательно следил за каждым его движением, как будто бы мог чем-то услужить. Когда папа, занимаясь какими-нибудь делами по дому – а он был мастером на все руки, особенно любил шорничать, занимаясь починкой охотничьего снаряжения и одежды, или переплетать книги и журналы, – курил свои любимые папиросы «Беломорканал», Грозный сидел рядом, не моргая смотрел на него и на то, что он делает, и с явным удовольствием втягивал табачный дым, явно желая показать своему хозяину, что выпускаемый им дым приятен и для него. Папа даже иногда специально выпускал струю дыма в его сторону – эффект был тот же самый: Грозный жмурился от удовольствия. Более того, в случающиеся дни папиной житейской слабости, которая омрачала и маму и нас, когда он, приходя домой, ложился на диван, то позволял Грозному приютиться рядом с ним, что тот исполнял с удовольствием и ревностно охранял спавшего папу, при этом коротко, но вразумительно порыкивая на нас, если мы проходили мимо: мол, не подходи и не мешай! Видишь, спит! Папа был сдержан в отношениях с домашними животными, считал, что все эти кошки и собачки в городской квартире – баловство от нечего делать, но не мог не видеть, что Грозный на самом деле предан ему и постепенно уверился в этом и не допускал сомнений. Вот такая у них была тесная дружба и любовь.

Но все закончилось внезапно и, я бы сказал, драматически.

Лет пять уже прожил с нами Грозный, когда одним теплым августовским днем папа взял его собой в поездку на озера. Это была еще не охота – сезон начинался в первых числах сентября. А пока нужно было только отвезти на грузовой машине за сотню километров на озера лодки охотколлектива предприятия, где работал папа. Он, как авторитетный охотник и уважаемый член этой организации, должен был возглавить эту ответственную «экспедицию», от которой наступающей осенью зависела возможность для многих хорошо поохотиться в тех краях. Папе помогали несколько его сотоварищей по этому увлечению. Погрузив лодки в открытый кузов и закрепив их, они, как могли, устроились там же, а папа сел в кабину рядом с водителем. Грозного папа устроил тоже в кузов и наказал ему вести себя хорошо. Тот что-то недовольно проворчал, но остался в кузове, вел себя спокойно и вместе со всеми через часа четыре-пять – ехать надо было в том числе и по степному бездорожью – прибыл на место, на берег озера, где стоял пока еще пустующий до осеннего сезона охотничий домик. Лодки всем миром сгрузили, стащили их в воду, чтобы не рассыхались, и закрепили у импровизированного причала. Потом перекусили, возможно, выпили немного (но не водитель), чуть отдохнули и пошли садиться в машину, чтобы хотя бы засветло выехать на основную дорогу в сторону дома.

Все погрузились снова в уже свободный от лодок кузов, папа проверил, как закрыты борта машины, и понял, что не видит в кузове Грозного. Обошел машину – нет. Подошел, открыл дверь кабины и увидел его на своем пассажирском сиденье. «Ну-ка, – сказал папа, – давай-ка, иди на свое место в кузове!» Грозный не шевельнулся и даже не посмотрел на папу. «Ты чего это? Я же с тобой говорю! Марш в кузов!» – рассердился папа и еще несколько раз повторил ему эту команду. Тот молчал и не двигался. В общем, дело шло к ссоре. И, когда папа хотел, мягко говоря, вывести Грозного из кабины, тот зарычал и всем своим видом дал понять, что его лучше не трогать. Это, как потом рассказывал сам папа, просто вывело его из себя и он, сумев ухватить строптивца за ошейник, вышвырнул Грозного из кабины, закричав: «Садись в кузов, я тебе сказал!» Дальше было следующее: Грозный вместо этого отбежал метров на десять в сторону и уселся там на потрескавшемся солончаке, поначалу испепеляя папу не самым теплым взглядом, а потом сделав вид, что его больше интересует степь вокруг, а не то, что происходит в машине.

Папа сел в кабину и, не закрывая дверцу, прокричал: «Так ты едешь с нами или нет? Если едешь, то лезь в кузов!» Грозный не сдвинулся с места и продолжал смотреть на что угодно, только не в сторону папы, как будто того здесь и нет. «Ну, что? – иронично спросил водитель, – будем ждать, пока передумает? Вот, птица важная какая!» Папе стало неловко перед сопровождающими его людьми, которым надо было успеть до темноты возвратиться домой, а вместо этого они должны были ждать, пока какая-то мелкая беспородная собачонка прекратит капризы и выполнит волю своего хозяина. Папа захлопнул дверцу и в раскрытое окно прокричал, что зовет его в последний раз, и, выждав короткое время, скомандовал «Поехали!», надеясь, что Грозный не выдержит и побежит за машиной, а там уже вопрос решится сам собой. Взревел зисовский мотор, грузовик медленно тронулся. В зеркало бокового вида папа сначала видел, что Грозный продолжает, как привязанный, сидеть на том же месте и даже не смотрит в сторону удалявшейся машины. «Вот, – рассказывал позже папа, – вот, думаю, сейчас не выдержит, обернется и рванет за нами. Но этого не случилось. Произошло совсем другое, неожиданное: когда отъехали метров на пятьдесят, я в зеркало вдруг увидел, что Грозный поднялся и, не спеша, побежал… в противоположном направлении. Сначала я подумал, что я не так вижу происходящее в зеркале. Тогда я высунулся в открытое окно, поглядел назад и увидел, что все так, как есть: он убегал от нас! Я просто был взбешен его стервозностью: Ах, вот ты как! Характер мне свой показываешь! И я тоже с характером».

И сказал водителю, чтобы ехал быстрее и не останавливался.

Мы потом спрашивали папу – помимо понятных вопросов о том, как это могло случиться и как он смог оставить Грозного одного в степи и, вообще, расстаться с ним так внезапно и жестоко – и о том, куда же мог побежать наш строптивый пес? «Не знаю, – отвечал папа. – Там, правда, была полевая дорожка, которая, скорее всего, могла привести его в одну из ближайших деревень километрах в пяти-шести от озера». Хотя папа не был в этом до конца уверен, поскольку места там не очень людные, а между населенными пунктами в среднем километров по пятьдесят, а то и больше.

Мы дома, конечно же, были удручены произошедшим и никак не могли осознать того, что Грозный так запросто расстался с нами. Поначалу было даже как-то непривычно приходить домой и не видеть нашей чересчур независимой и не всегда ласковой собаки. Ведь несмотря ни на что, мы за годы его пребывания в нашем доме очень привыкли к нему и вообще считали его частью нашей семьи. Оказалось вдруг, что мы все – каждый, конечно, по-своему – любили Грозного и, как теперь выяснилось, были уверены в том, что и он предан нам и готов для нас на многое, но просто подходящего случая, чтобы доказать это, у него не подвертывалось. Бабушка, узнав о случившемся, охнула и, всплеснув руками, ушла к себе на кухню и, сев там на табурет, качала головой, повторяя: «Варнак! Варнак и есть». И потом долго утирала глаза концом своего неизменного фартука. Она всегда плакала молча, и было трудно понять, насколько глубоко переживает она то или иное случившееся. Мне кажется, что в силу своего сурового крестьянского воспитания она просто не дозволяла себе переносить свои переживания на других, даже на близких.

Вот такое вот неожиданное и обидное расставание произошло у нас с нашим Грозным. Высказывали мы свои претензии папе, но он, оправдываясь в мелочах, был непреклонен и твердо говорил о том, что не мог позволить пусть даже нашей семейной собаке проявлять свой несносный характер и считать, что, мол, я, человек, должен был прогнуться перед ним. Все-таки Грозный – собака и пусть знает свое место! А вскоре вообще сказал нам, что больше он на эту тему говорить не хочет. Мне, честно, всегда казалось, что папа в глубине души, без сомнения, сожалеет о случившемся и, наверное, повторись это столкновение характеров опять, уступил бы строптивому псу, тем более, что я никогда не видел моего папу «взбешенным» или «выведенным из себя». Не знаю. Может быть. Правда, были у нас претензии и к самому Грозному, который взял и так легко расстался не только с папой, с которым они вдруг абсолютно не сошлись характером в том месте и в то время, но и со всеми нами. Понять его, как и папу, было тоже трудно – Бог им судья!

…Той осенью мы были на охоте в тех местах еще раза два – чаще не удавалось, поскольку погода все время стояла холодная и дождливая, а во второй половине октября к тому же вообще выпал и лег снег, – но никаких следов Грозного нам там не попадалось, не видели его и местные. Жизнь продолжалась, постепенно все то в доме, что напоминало нам о нем, исчезло.

А больше мы собак не заводили.

Элизабет Райдлин
(Елизавета Петрашова)

г. Москва

По образованию – фотохудожник. В данный момент получает высшее образование – журналистика, 3-й курс.

Стихи публиковались в кратком цикле 6-ого тома АЖЛ «В начале всех миров» (2016).

Из интервью с автором:

Истине хватает четырех слов.

© Петрашова Е., 2020

 
Пленник двух сфер, где время равно.
Высвобождаясь из покрова,
Смиренно жду, когда закончится оно
И буря из песка начнется снова.
 
 
Цикличное. Тебя я знаю наизусть,
Потоков страстность неизменна.
Я всем твоим песчинкам подчинюсь,
Внимая силе, тихо и забвенно.
 

 
Я будто играю с огнем,
Тем, что в моей голове, чьи-то рисует лица.
Шесть стен – зеркала,
И в каждом дьявол,
Не позволяющий откупиться.
 

 
Простыв от суеты, посредник, изнуренный в волнениях, нашел начало.
И разум в птицу обратив, услышал, как жизнь Земли звучала.
 
 
Прозрачный путь под небом ясным ему заветную свободу даровал,
Лишенный страха, неподвластный – он в первый раз летал.
 

 
В сотый раз обдумать, на сто первый – решиться.
Тело отвести к истокам,
Гибким как ветер стать.
С шелестом листьев, с чистотой росы,
Здесь и сейчас —
Дышать.
 

 
Мои мысли подобны жасмина лепесткам,
Опадающим.
 

 
Где лезвие притворства рассекает разум,
И карнавал улыбок просыпается с рассветом,
Животный путь, он человечеству навязан
Придуманным авторитетом.
Где фразы служат заполненьем тишины,
А облик милой не узнать средь прочих,
Те крики, что столь отчетливо слышны,
Затихнут с наступленьем ночи.
Где каждый в тайне держит свою масть,
И лишь Фемиде правду открывая,
Освобожденные оправдывают страсть,
Себя на вечные мученья обрекая.
 

 
Безымянный пригласит за стол с миллиардами игроков,
Симуляции знаю правила давно, новый день я начать готов.
 

Утро доброе, когда ты в соседней комнате. Завтрак вкусный, потому что разделен с тобой. Все свободное время веселое, проведено вдвоем. Вечер душевный – со сладкой выпечкой и молочным чаем. Этот день живой, наполнен словами честными.

Плед уютный, потому что дом там, где ты.

Уезжаю – мне не будет скучно без тебя, но я буду скучать.

Юлия Веденеева

г. Санкт-Петербург

Окончила государственный Университет, работает учителем математики.

Из интервью с автором:

Жизнь для нас приготовила массу увлекательных событий. Неважно, радостные они или грустные, яркие они или кажутся на первый взгляд незначительными, главное – научиться радоваться каждому прожитому дню. И быть благодарным жизни за те уроки, которые она нам преподносит.

© Веденеева Ю., 2020

Нам не спалось. Ночь была летняя, тихая, звезды мигали на черном небосклоне, выстроившись вереницами в Млечный путь. Крым очаровывал своей гармонией, под пение цикад и пряный запах олеандра.

Мы с Аней до часа ночи перешептывались, лежа на кроватях, в трехместном номере затрапезного санатория, расположенного на узкой прибрежной полосе, под грядой невысоких горных хребтов восточного побережья Крыма. На третьей кровати вертелся с боку на бок, стараясь заснуть, Анин муж. Наконец мы решили избавить мужчину от нашей болтовни, выйти на улицу и пройтись к морю.

Накинув легкие куртки, мы вышли в длинный гостиничный коридор мирно спящего санатория и тут же столкнулись с высоким седовласым мужчиной, который в это же мгновение проходил мимо двери нашего номера. Коридор был пуст и слабо освещен. Мужчина резко остановился и, без предисловий и объяснений, задал нам весьма незаурядный вопрос:

– У вас нож есть?

– А зачем вам нож? – подозрительно глядя на незнакомца и как-то необычно растягивая слова, проговорила Аня.

Мужчина принялся что-то быстро объяснять. Мы не очень разбирали, о чем он говорит, но по манере разговора было понятно, что опасности он не представляет. Аня юркнула обратно в комнату, вынесла кухонный нож и спокойно отдала мужчине.

Он явно обрадовался и очень быстро побежал к своему номеру. А так как его номер располагался по направлению к выходу из гостиницы, то пока мы шли, он уже использовал нож по назначению и счастливый вышел к нам навстречу, в намерении отдать нам кухонный прибор. Вслед за ним из-за двери выглянула женщина и улыбаясь стала объяснять:

– Мы только что приехали из аэропорта. А наши чемоданы так хорошо упаковали перед вылетом, что мы не могли руками разорвать упаковку, поэтому сидели перед чемоданами, не имея возможности достать вещи.

Женщина нас благодарила за помощь и интересовалась, как дойти до моря. Мы ей все объяснили, а нож решили с собой не брать, пусть до утра полежит у них.

Гуляли мы с Аней долго и качественно. Налюбовались ночным Черным морем, сливающимся с черным небом, обсудили все возможные темы и довольные, неспешным шагом стали возвращаться назад. На пустой дороге нам встретилась наша новая знакомая, решившая полюбоваться на ночной прибой. Обменявшись улыбками, мы продолжили свой путь – она к морю, мы в гостиницу.

На часах было 2:30, когда мы подошли к длинному зданию гостиничного комплекса. Старая, убывающая луна слабо освещала дорогу, фонари не горели и все вокруг создавало атмосферу глубокого входа в древность и полного отсутствия цивилизации. Из-за густых ветвей благоухающего розмарина медленно вышел коренастый стаффордширский терьер. Широко расставляя передние лапы, животное уверенно направлялось к нам. Было совершенно понятно, что хозяина с собакой нет, и совершенно непонятно, что делать нам?

Мы на всякий случай остановились. Собака не выказывала агрессии, но когда объемная квадратная голова на мощной, мускулистой шее поравнялась с нашими бедрами, нам с Аней захотелось что-нибудь сказать этому чудовищу.

– Фу, пошла отсюда! – низким голосом, как можно уверенней, прошипела я.

– Хо-ро-шая со-бач-ка, – фальцетом тут же пропела Аня.

Наши представления об общении с бойцовскими собаками явно расходились. Согласовывать действия было ненекогда и неуместно. Амстафф, в недоумении глядел на нас, соображая, что же ему все-таки делать, – идти отсюда или побыть здесь хорошей собачкой?

Невдалеке замаячил фонарик мобильного телефона – это возвращалась после прогулки наша улыбчивая знакомая. Оценив ситуацию, я стала рассуждать так: чем нас будет больше, тем наша «стая» будет крепче, и мы сможем без потерь пройти мимо пса.

– Аня, давай подождем женщину, ей наверное будет страшно одной, если к ней подойдет собака, – предложила я, на самом деле думая не столько о женщине, сколько о своей безопасности.

Мое предложение подождать было весьма неоригинальным. На самом деле, мы итак стояли на месте. Но осознание того, что мы спасаем еще кого-то, грело душу.

Терьер, увидев идущего человека, решил уточнить, кто это и с какими намерениями идет, поэтому пружинящей походкой направился к ничего не подозревающей женщине. Увидев чудовище, она замерла с обезумевшим видом и тихо запела:

– Хо-ро-шая собачка.

Так как я эту песню уже слышала только что от Ани, я поняла, что «стая», о которой я мечтала, не сложится. В это время женщина плачущим тихим голосом сообщила, что до смерти боится собак. Мы, находясь в безопасности, предложили ей медленно продвигаться к нам. Амстафф был доволен – его любили уже два человека! Он спокойно прогуливался от нее к нам, и обратно. Это дало возможность женщине в те мгновения, когда пес отходил от нее, на полусогнутых ногах, мелкими шажками подойти к нам.

Нас стало трое, и я, осмелев, опять произнесла свое знаменитое: «Фу, пошла отсюда». Но ожидаемого мною результата не последовало. Животное описывало круги вокруг нас, приближаясь к Ане и Оле (женщина сообщила нам свое имя). Терьеру ласкали слух нежные слова «хорошая собачка», и на мои реплики он не обращал никакого внимания.

Стояли мы долго. Пес устал ходить и понимая, что мы все равно никуда не торопимся, улегся, перегородив дорогу к нужному нам входу в здание. Мы стояли под балконами пятиэтажной гостиницы, рядом с крыльцом, ведущим в административную часть дома. Дверь была открыта и подперта какой-то палкой, видимо, специально, чтобы не закрылась от ветра. Нашим спасением была бы возможность взбежать на крыльцо, затем в корпус гостиницы и закрыть за собой дверь. Но к сожалению, такой возможности нам никто не предоставил.

Оля дрожащим голосом обратилась ко всем людям:

– Если вы нас слышите, – говорила она громким шепотом в пустоту, – помогите нам! На нас напала собака.

Пустота никак не отзывалась. А я представляла себе людей, стоящих на балконах и наблюдающих, как три женщины ведут интересную беседу, а рядом мирно лежит их верный пес. Никакого нападения явно не было, но то кольцо, которым закольцевал нас амстафф, было ограничено и выйти за него мы не могли. При любой попытке сделать хоть небольшой шажок, терьер немедленно вскакивал и вплотную подходил к нашим ногам.

– Оля, позвоните своему мужу, – предложила Аня, – пусть он нас спасет.

– Я боюсь пошевелиться, – ответила Оля, но, превозмогая страх, стала медленно понимать ладонь к уху. – Володя, – запричитала она в телефонную трубку, – спаси нас! Мы не можем сдвинуться с места, нас держит собака!

На другом конце связи, недоумевающий мужской голос сначала пытался выяснить конкретные факты происходящих событий, но слыша заунывное подвывание своей жены, сказал, что сейчас придет. Действительно, через несколько минут вдали показался мужской силуэт. Терьер резко вскочил, оскалился и с хриплым лаем бросился на мужчину.

Мы взбежали на крыльцо. Я трясущимися руками отковыряла палку, подпирающую дверь. Дверь оказалась настолько хлипкой, практически картонной, что при желании ее можно было выбить, даже не прилагая усилий. Мы забежали в здание и кое-как закрыли за собой дверь.

Вдали к раскатистому лаю нашей собаки добавилось гавканье всех собак поселка. Мы не знали, что с Володей. Оля боялась за себя, но больше, как оказалось, она боялась за своего мужа. Поэтому, приоткрыв спасительную дверь, она вышла на крыльцо и стала кричать в темную даль: «Володя, Володя!» – при этом медленно спускаясь с крыльца.

Володя не откликался, но ее призыв был услышан амстаффом. Он со всех собачьих ног уже бежал на ее голос. Увидев разъяренную морду, Оля в истерике кинулась вверх по лестнице на крыльцо. Пес за ней. Женщина юркнула в открытую дверь, которую я резко закрыла за ней, стукнув терьера по носу.

В окно, выходящее на крыльцо, мы видели агрессивную стойку животного, его горящие, злые глаза и слышали выворачивающий душу лай. Пес начал бросаться на оконное стекло. Аня предусмотрительно посоветовала отвернуться от его взгляда, чтобы он нас не запомнил. Хотя он уже нас запомнил сто раз.

Издалека послышался наконец-таки голос Володи. Животное явно было не удовлетворено сегодняшней ночью, поэтому оставив нас, с воем помчалось на голос. Через пару секунд лай резко прекратился. Честно говоря, мы не понимали, что делать нам и уцелел ли Володя. Еще через несколько минут довольный мужчина помахал нам рукой и предложил выходить из укрытия.

Мы приоткрыли дверь и, озираясь по сторонам, робкими шагами вышли на улицу к нашему спасителю. В руках Володи был кухонный нож.

– Как вам удалось избавиться от пса? – спрашивали мы с Аней.

– Ничего сложного, – ответил нам мужчина, – я просто приставил нож к его горлу и сказал, что сейчас его прирежу.

Умная псина решила не связываться с неадекватным человеком и просто пошла по своим собачьим делам.