Текст книги "Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции."

Иваск (Джордж Иваск, англ. George Ivask) Юрий Павлович
(1907 (1910?) – 1987) – русский поэт, литературный критик, литературовед

Родился в купеческой семье. Отец – Павел (Пауль) Георгиевич – эстонец, ассимилировавшийся в Москве, мать – русская (урожд. Фролова дочь московского ювелира из именитого купечества Живаго). Прадед Семен Живаго был художником-портретистом и, по словам Иваска, «возвышался на самом верху семейного Олимпа». Однако имя Юрий мальчику дали в честь деда. Свои впечатления от детства писатель вложил в «Повесть о стихах»

В 1920 году семья переехала в Эстонию, где будущий писатель закончил школу и юридический факультет Тартусского университета (1932).

Интересовался жизнью в СССР, исповедовал просоветские убеждения, состоял в нелегальном кружке по изучению СССР и даже выражал желание переехать в СССР, за что подвергся непродолжительному аресту и высылке из Таллина. Это обстоятельство и слабое знание эстонского языка плохо отразились на его службе в податной инспекции в Печорах.

В 1943 году он, несмотря на пацифистские настроения, был насильно мобилизован в эстонские войска СС, расположенные в Померании, и был пленен англичанами, быстро выяснившими, что Иваск на фронте против союзников не воевал и ни в каких карательных операциях не участвовал. Так Иваск оказался в лагерях Ди-Пи, где работал помощником санитара..

В 1946–1949 годах изучал философию и славистику в Гамбургском университете.

В 1949 эмигрировал в США, где защитил в Гарварде диссертацию «Вяземский как литературный критик» (1954). До пенсии (1977) преподавал в университетах Канзаса, Индианы и Вашингона, заведовал кафедрой русской литературы Университета в Амхерсте (штат Массачусентс).

Научные интересы Иваска лежали в сфере русской философии. Своим учителем считал Георгия Петровича Федотова, теория которого об антиномиях как сущности мира и апология культуры оказала влияние и на его художественное творчество. Иваск подготовил к публикации сборник статей Г.П. Федорова «Новый град» (Н-Й., 1952), «Избранное» В.В. Розанова (Н-Й., 1956), написал блестящую монографию «Константин Леонтьев: Жизнь и творчество» – 1974.).

Всю жизнь Иваск считал себя русским поэтом. Не родина, а язык – главное в жизни, утверждал он в одном из стихотворений. «Я навсегда остался без русского пространства под ногами, но моей почвой стал русский язык, и моя душа сделана из русского языка, русской культуры и русского православия», – утверждал он в своем «Последнем слове» незадолго до смерти (опубликовано посмертно).

Неизвестно, писал ли стихи Иваск, находясь в Германии, но, несомненно, что мрачные годы беженства наложили на его поэзию неизгладимый отпечаток по принципу от обратного: вместо характерного для большинства послевоенных поэтов эмиграции пессимистического настроения уже первая книга стихов Ю. Иваска называется «Хвала» и воссоздает земной рай, хвалу Творцу.

Это не значит, что поэт не видит драматических начал жизни, но он занимается Рае-творчеством. В стихотворении «Мандельштам» Иваск утверждает, что и в жестокий век ласточка (любимый образ Мандельштама) влетает в окно, и даже в Сибири, этом символе каторги и ссылок, «медовой, матовой рекой струится / Пчелиносолнечное волшебство». Поэт находит «голубой и синий рай / Уже за частоколом, за околицей» («Сан Анхель»). Даже на кладбище у него «победу торжествует лазоревое небо», а не пасть могилы («Тас-ко»). «Звезды и бездны – небытие», – полемически утверждает Иваск и продолжает «будьте приветливы, здравы и праздны, / Дурочку жизнь, полюбите ее!» («Братья, скрывайте сущую правду…»). Ангелы в стихах сборника «шуршат цветами», «шалят», «приплясывают» («Тонанцинтла»), словом ведут себе вполне по-земному. Даже Хлестаков – «рококо», «из Петербурга милый Лель» («Хлестаков»).

Вполне романтично звучат и названия стихотворений сборника: «Акрополь», «Салоники», «Венеция», «Фиозоле», «Равенна», «Ассизи», «Керетаро», «Ушмал», «Оахака», «Чулула».

Интерес к высокому в сочетании с бытовым проявился в названии сборника «Я – мещанин». Тема Бытия соединяется, как это делали его любимый Г. Державин и В. Розанов, с бытом, высокая лексика с низкой, с просторечием («остолоп», «отхаркиваю», «шваль», «стоеросовая дура»). «Ничто мне бытие без быта», – декларирует Ю. Иваск в стихотворении «Исходя из Розанова». Критики считают, что свою роль в таком отображении действительности сыграли английская метафизизическая поэзия 17 в. (Дж. Герберт и Дж. Донн) и религия ацтеков (поэт 7 раз посетил Мексику). «Мучительно-значительно равны / Базилики, базары и трущоба – / Все осязаемости, а не сны» («Римские строфы» II). Равновелики и равноценны для поэта «немытые угольные руки» на рынке и мраморные руки великих творений. «Обывательщину не отдам даже <…> за блаженство-благоденство там» («Европейская площадь в Париже»). Эту контрастность заостренность Иваск называл принципом барокко. Душа в стихах Ю. Иваска то называется сердитой «убогой старушкой», то скотинушкой (без всякой доли осуждения, как синоним живости). Одноименные стихотворения посвящены редиске и борщу. В одной строфе встречаются «обезьяны, карлы, замки, море, воины, Урсула, корабли»; «вазы, голубочки, псы»; «парки, пифии, гетеры музы» и «куклы, тряпки» («Витторе Карпачьо»). Мысль о теодицее (наличии зла) в Божьем мире воплощается в образе «перлы и плевки». В цикле, посвященном художникам прошлого, автор стихов видит в первую очередь приметы обычной жизни, что не мешает тут же вспоминать имена святых. Но это единство и позволяет поэту утверждать, что «В раю мы будем дома» («Римские строфы» IV). Философским итогом сборника звучит стихотворение «Памятник», еще одно в длинном ряду одноименных произведений русской и мировой поэзии:

 
Одаряю рай не цветами радуги:
Виноградной волной утлой Венеции,
Солнцем-яишницей грузной Фландрии,
Розами, дымами тощей Испании.
Следуя Данту, Донну, Державину,
Человек я, с горя резво играющий,
Северный; розгой, крапивой венчаемый;
Славлю речью, родной, Мастера Господа.
 

«Резвая игра» словами, метафорами, литературными аллюзиями (часто разъяснёнными автором в примечаниях), звуками и рифмами, наличие сюрреалистических образов впервые проявились в «Золушке» (1970) и получили предельное выражение в поэме «Играющий человек» (1973). Название поэмы взято из книги голландского культуролога Йохана Хейзинга «Homo Ludens». Свою поэму Иваск определил как «гимн благодарения». «В нем, – пишет американская исследовательница Т. Пахмусс, – сочетаются не сразу поддающиеся расшифровке философские и литературные намеки, цепь разнородных ассоциаций и образов и “звуковые” сцепления. <…> В основу текста заложены две темы – тема Играющего человека, живущего вне времени в пространстве, и тема рая, существующего одновременно на земле и в небесах. <…> «Homo Ludens» – это также поэма о литературе». Автор то обращается к воспоминаниям своей жизни, то дает свои комментарии, то адресует стихи различным поэтам, с которыми он был знаком лично или по стихам (Вяч. Иванову, Г. Адамовичу, В. Перелешину, И. Бродскому, Д. Бобышеву) или упоминает их (Н. Моршена и В. Маркова). Вся эта сложная система, построенная по принципу свободного монтажа, должна, по мнению автора, помочь ему самому и читателю обрести рай.

Прозаическая «Повесть о стихах» Ю. Иваска явно перекликается с «Доктором Живаго» и «Охранной грамотой» Б.Л. Пастернака. Еще в 1930 году Иваск писал «О Пастернаке»: «среда, вырастившая его, – интеллигентская, московская». Интеллигентская среда – и в центре книги Иваска. Значительный интерес представляют путевые (с элементами философских) наблюдения писателя в книге «Завоевание Мексики». Иваску принадлежит множество статей и рецензий о русских писателях и их книгах, в том числе Баратынском, Батюшкове, Достоевском, Клюеве, Гумилеве и обоих Ивановых, Пастернаке, Цветаевой и Маяковском, Набокове.

Иваск похоронен на городском кладбище Амхерста (штат Массачусетс). Его архив хранится в библиотеке Йельского университета (США).

Сочинения

Царская осень. – Париж, 1953

Хвала. – Вашингтон, 1967

Золушка. – Н.-Й., 1970

Константин Леонтьев (1831–1891): Жизнь и творчество. – Bern; Frankfurt / М., 1974

Завоевание Мексики. – Холиок, 1984

Я – мещанин. – Холиок, 1986

Повесть о стихах. – Н.-Й., 1987

Играющий человек. – Париж; Нью-Йорк, 1988

Похвала российской поэзии / Предисл. Д. Бобышева. – Таллин, 2002.

Публикации

Апология пессимизма. – Нов. град, 1939. № 14.

Архимандрит-классик//Совр. 1965. № 11.

Афины и Дельфы // Совр. 1965. № 11.

Афон//НЖ 1963. № 73.

Афонские отшельники // Совр. 1964. № 9.

Баратынский //НЖ. 1957. № 50.

Баратынский. – Совр. зап., 1934. № 56.

Батюшков //НЖ. 1956. № 46.

Бах//НЖ. 1969. № 96.

«Бесприданница» //НЖ. 1968. № 92.

Бодлер и Достоевский //НЖ. 1960. № 60.

Борис и Глеб. – Вестник, 1958. № 49.

Бунин //НЖ. 1970. № 99.

В.В. Вейдле//НЖ 1979. № 136.

В.В. Набоков //НЖ. 1977. № 128.

В.Л. Пастухов //НЖ. 1968. № 90.

Венеция Мандельштама и Блока //НЖ. 1976. № 122.

Вдвоем с котом // Совр. 1976. № 30 / 31.

Византия //НЖ. 1976. № 125.

Возможность поэзии //Возд. пути, 1960. № 1.

Волшебные звуки //НЖ. 1964. № 75.

Воронежский Мандельштам //НЖ. 1978. № 132.

Воскресение в Рутланде //НЖ. 1967. № 89.

Вторая ночь // Совр. 1964. № 10.

Г.В. Адамович //НЖ. 1972. № 106.

Георгий Иванов //НЖ. 1970. № 100.

Георгий Петрович Федотов (1886–1951)// Опыты. 1956. № 7.

Гости //НЖ. 1968. № 92.

Доверие к свету. (О Пушкине) //Лит. совр. 1954.

Дон Кихот //НЖ. 1980. № 139.

Е.Э. Малер //НЖ. 1971. № 102.

Евангельский реализм. – Вестник, 1972. № 106.

Екшины //Возр. 1950. № 11.

Ефиоп Иванович //Мосты. 1965. № 11.

Заметки писателя//Опыты. 1956. № 6.

Замок ангела //Возр. 1971. № 228.

Записки читателя // Опыты. 1955. № 4.

Заумь //НЖ. 1970. № 100.

Заход//Ковчег, сб. 1942.

Золушка//НЖ. 1971. № 102.

Играющий человек //Возр. 1973. №№ 240–242.

Из цикла Царская Осень //Возр. 1950. № 12.

Испанская лестница //Возр. 1971. № 228.

Исповедь горячего сердца //НЖ. 1973. № 111.

Клюев //Опыты. 1953. № 2.

Когда же, наконец, истощится терпение //Вестник. 1951. № 3.

Константин Леонтьев // Возр. 1961. № 118; 1962. №№ 121, 124–131; 1963.

№№ 133–141; 1964. №№ 146–151.

Литературные заметки //Мосты. 1962. № 9; 1966. № 12.

«M.R.W.H.»//W. 1948. № 19.

Мантуанское утро //Возр. 1971. № 234.

Мексиканский дневник //Мосты. 1960. № 4.

Мельников-Печерский // Совр. 1971. № 22 / 23.

Мимолетности Бориса Филиппова//Совр. 1972. № 24.

Младший брат//Совр. зап. 1936. № 60.

Молчание//Опыты. 1953. № 1.

И. Гумилев. Г. Иванов //НЖ. 1970. № 98.

Н.Н. Белоцветов//НЖ 1950. № 24.

«Не моргая в пространство глядит…» // Числа. 1934. № 10.

Новый Иерусалим //Возр. 1969. № 213.

Новый Орлеан // Совр. 1970. № 20 / 21.

О.А. Мочалова //Нов. ж. 1978, 131.

О. Алексей Мечев //НЖ. 1971. № 102.

О послевоенной эмигрантской поэзии //НЖ. 1950. № 23.

О смерти кн. Святополк-Мирского //НЖ. 1977. № 127.

О хлыстах и хлыстовской поэзии //Возр. 1970. № 225.

Памяти Г. Федотова //Вестник. 1972. № 103.

Памяти К.К. Гершельмана//НЖ. 1952. № 31.

Парадоксы звукописи //Возд. пути. 1965. № 4.

Петр и Феврония //Возр. 1969. № 213.

Письмо москвичам (в защиту христианского гуманизма) //Вестник. 1979. № 128.

Письмо о маньеризме //Мосты. 1970. № 15.

Похвала российской поэзии //Мосты. 1960. № 5.

Поэты двадцатого века//НЖ. 1968. № 91.

Пролетарий и машина//Путь. 1929. № 17.

Псков //НЖ. 1976. № 125.

Равенна //НЖ. 1966. № 82.

Рифма (новый сборник стихов) // Опыты, 1953 № 1

Рождество //НЖ. 1967. № 89.

Розанов и о. Павел Флоренский //Вестник. 1956. № 42. Салоники //НЖ. 1966. № 82.

Сапожник //НЖ. 1968. № 92.

Сапфо//Совр. 1970. № 20/21.

Скунс // Совр. 1976. № 30/31.

Случевский //НЖ. 1965. № 79.

Стихи //Мосты. 1961. № 7; 1966. № 12.

Стихи // НЖ. 1971. № 105; 1972. № 108; 1973. № 112; 1974. № 115; 1975. №№ 118, 120; 1976. №№ 126, 128, 129, 136.

Стихи // Встречи. 1979, 1984, 1996.

Стихи Живаго-Пастернака//Опыты. 1958. № 9.

Стихотворение//Опыты. 1953. № 1.

Упоение Достоевского //НЖ. 1972. № 107.

«Утро воскресенья…»// Числа. 1934. № 10.

Феррара //НЖ. 1966. № 82.

Фет//НЖ 1966. № 84.

Философ в дурацком колпаке // Опыты. 1957. № 8.

Фульда //НЖ. 1967. № 89.

Футбол //НЖ. 1969. № 96.

Христианская поэзия Мандельштама //НЖ. 1971. № 103.

Царская осень //Грани. 1959. № 44.

Цветаева-Маяковский-Пастернак //НЖ. 1969. № 95.

Цикл Полдень //Возр. 1951. № 17.

[О Числах.] // Числа. 1934. № 10.

Что Леонтьев чтил, ценил, любил //Вестник. 1977. № 123.

Эмилия Дикинсон //НЖ. 1977. № 128.

Эпоха Блока и Мандельштама. (О новой русской поэзии) //Мосты. 1968. № 13 / 14.

Я уеду в Юкатан //НЖ. 1959. № 57.

Янина //НЖ. 1966. № 82.

«Невидимые зитаки…»

 
Невидимые зитаки,
Полуденные, звенят —
Твои узнаю я знаки,
Звенигород, Звениград!
Зеленое, золотое,
Земной полуденный рай,
Пока не вышел из строя,
Позванивая, играй!
 

Ассизи

 
Настеж окна и душу,
Ранний утренний блеск,
Улыбается дышит
Пробужденный Франциск.
 
 
Знаю – уже простились
Семьдесят семь грехов,
Выбежал – причастился,
Арфы колоколов.
 
 
Умбрией обернулся,
Мглою лилейной – мир,
Розовый развернулся
Новый ассизский Рим.
 
 
Мантией расстилаюсь,
Брошенной перед ним,
Под ноги попадаясь,
Я распеваю гимн.
 

Март 1964

Ушмал

 
Лазорево-знойно,
Оранжево-бабочно,
Комарино-назойливо
И змеино-загадочно.
 
 
Акации кружев,
Иголочки кактуса,
Огнеглазые, рыжие
Ягуары оскалились.
 
 
И вдруг, за холмами,
Из хаоса зарослей,
Пирамиды ли, храмины,
Геометрия замыслов.
 
 
Фантазия зодчих,
Терпение роботов,
По карнизам узорочье,
Ромбы, конусы, хоботы.
 
 
И синие тени
С тройным разветвлением
Позади пролетевшие
Крылья грифа-стервятника.
 

Осень 1964

Сан Мигель Аиенде

Игорю Чиннову

 
Открываю память-шкатулочку:
А не вспомнить, как называется!
Подымается в гору улочка
Мимо старой, забытой звонницы…
 
 
Что-то псковское, мило-никчемное,
Незавидное, незабвенное…
Желтый домик с синей каемочкой
И зеленой дверцой —
забавники!
 
 
Дворик внутренний, скрытый – патио —
Раскрывает свои объятия.
Закругляются розы алые,
Плачут, мочатся дети малые.
 
 
Я завидую бедной беспечности,
Незатейливой пестрой экзотике.
Запах розы, мочи и вечности,
Русь мешается в памяти с Мексикой.
 

Февраль 1959. Бари

Святой отче Нико́лае,

моли Бога о нас!

 
Милое, бестолковое
Бари, родное Бари,
Молят: отче Нико́лае!
И в Москве, и в Самаре…
 
 
Вы – одетые в тряпки,
Вы – протянули руки,
Бабки, даже прабабки
И озорные внуки.
 
 
Душно, едко-чесночно,
Благословенно южно,
О Нико́лае – срочно,
То-то и то-то – нужно!
 

Январь 1964, Оахака

Рынок

 
Баба в оранжевой юбке
На золотом помеле:
Катимся с ней, душегубкой,
По небу – навеселе.
 
 
Ты обернешься цветочком
Аленьким – у алтаря,
Я голубым ангелочком
Вторю Давиду, паря.
 
 
Или – на вкусную падаль
В розово-белом саду
Черным исчадием ада
Я из лазури паду.
 
 
Зазеленев попугаем,
На десяти языках,
Рынок, вонючий, раем
Провозглашу впопыхах.
 

Октябрь 1963

Klein aber mein

 
Я сам большой: я мещанин.
 

А. Пушкин

«Моя родословная» (1830 г.)

 
Я собственностью малой обладаю.
Рябина, вишня, четверня берез.
Ограда елочная. Хата с краю,
Где книгами до потолка оброс.
 
 
Милы мои осенние Сабины.
Опоссумы, бурундуки, дрозды.
Незванный рой: назойливый, осиный.
Несносные стихи на все лады.
 

19 июня 1979

Псков

Николаю Андрееву

 
Пятины Новгорода обширней,
Но каждой пядью дороже Псков,
Где храмы вылеплены просвирней,
Крутые, крепкие, без углов.
 
 
Мережка, нежная, полотенца
На шее, широкой, хороша.
Приподымая брови младенца,
Резвится, радуется душа.
 
 
Негромкие звонницы-псалтири
С пролетами в небо: синь и серь.
Жили бы да поживали в мире,
И, не откладывая, теперь.
 
 
Сугробы грели вросшие срубы
Медвежьей ветхой белой дохой.
Целуйте крест, обмерзшие губы:
За здравие – не за упокой.
 
 
Изгнанье – счастье: нигде не дома!
Так отчего же мне снится Псков?
До башни, названной Кутекрома
Уже не больше пяти шагов.
 

Февраль 1976

Вещи в углу

 
В разброде углового узкозора
Даны: коряга, тыква, глина, медь.
Мое богатство и моя опора:
Без них я не хотел бы умереть.
 
 
Ослиной мертвой головой коряга.
Айя Софией тыква-голова.
Личина: глина, черная.
Отвага Ацтекии мерещится едва[72]72
  Маска воина-ацтека из Оахаки.


[Закрыть].
 
 
Из Таско блюдо, медное: пожаром
Сгорало ярко, холодя висок.
Любые вещи: сущие. Недаром
Заготовляются веками впрок.
 
 
Нирвану проклиная, не предам я
Мой бытовой случайный реквизит.
Дух: обжигающее вещи пламя —
Их не сожжет – очистит-обновит.
 

Ноябрь 1975

Редиска

 
Становится мне близкой
Не рая – огорода красота,
Которая невымытой редиской,
Хвостатой, просится, с утра в уста.
 

Борщ

 
Крепчайшую эссенцию ища,
Вещаю-верещу я: присносуща
Благословенная геенна-гуща,
Хотя бы украинского борща…
 
 
Но пекло, рдяное, мы укрощаем
Сметаной уплотненных облаков:
И адом упиваемся, и раем,
С приправой лавра…
Смертный: будь здоров.
 

1976

Исходя из Державина

 
В гербе твоем обжорливый Державин:
Зубаста щука с голубым пером.[73]73
  Из Жизни Званской Гаврилы Державина.


[Закрыть]
А сам он косолапо своенравен:
В засаленном халате Яркий Гром.
 
 
Я преклонил колено в Новѣ-градѣ[74]74
  Понимать буквально. 5 июля 1983 г. я трижды преклонил одно колено перед гробницей Державина в Новгороде.


[Закрыть]
У урны розомраморной его.
Что звезды? Не нуждаются в награде
На Па́рнасе – превосходительство́[75]75
  Ломаю русский язык в стиле Державина – переставляю ударения.


[Закрыть].
Желаю разумеется свободы,
Но изобилья более всего.
Грыбу и огурцу слагайте оды[76]76
  Ещё Тургенев собирал грыбы.


[Закрыть],
Расставьте восклицательные «о!».
 
 
Благоуханная в разрезе дыня.
Похрустывай, целебная морковь.
Харчи – не первая ли благостыня.
Все яства собрала моя любовь.
 
 
Мессия: тьфу! Желанная Россия,
Где все, без исключенья, кулаки[77]77
  Мудрое пожелание Наума Коржавина


[Закрыть].
Хозяйка Марфа. В уголку Мария.
Прекрасны ангелы. Милей сверчки.
 
 
А внутренний мой обыватель брякнет:
Хочу Америку в Чите, Орле.
Сули блаженство брюху, супер-маркет…
Без водки граждане навеселе.
 
 
Рыгай, Россия! Ведаю (вестимо!) —
На волю вышнюю прорвется дух
Постом, из кожи – пса́лмами во Имя…
Взнесется ввысь… и в черноземы бух!
 

Май 1984

Осьмнадцатый век

 
Вольтеровские кресла. Зла слеза
Из левого ослабнувшего века.
И вдруг из памяти поет, из-за —
Сигнальный горн Осьмнадцатого века.
 
 
Великия жены прошли полки…
Охриплый сребро-розовый Державин.
Срывая голос, оду изреки.
Сугробы. Солнце. Медное: Коль славен…
 

19 июня 1978

Ильинский Олег Павлович
(1932–2003) – поэт, критик, прозаик

Родился в семье искусствоведов (отец – П. Д. Пономарёв, сменивший в эмиграции фамилию на Ильинский, был специалистом по эпохе Возрождения, мать – по древнерусской иконописи). С 1944 жил с родителями в Германии. Окончил Мюнхенскую гимназию.

Война вошла в его стихи лишь в виде детских воспоминаний: сирен, заставляющих захлопнуть книгу, звона выбитого во время налета стекла, заложенных фанерой разбитых окон («Так было»).

Тема войны будет время от времени возникать и в позднем творчестве О. Ильинского («Наши камни»), но основное внимание поэта, слушавшего лекции Ф. Степуна в Мюнхенском университете, получившего степень магистра философии в Нью-Йоркском, и защитившим докторскую диссертацию о романтизме В. Одоевского, привлекают образы идеального, гармоничного мира. Ему хочется увидеть, как в бинокль, что «в каждой ветке – душа, / в каждом хрусте и в каждом суставе / Открывается глазу / Работа осеннего дня» («Осень через бинокль»).

В каждой из семи книг О. Ильинского (все они названы просто: «Стихи» и далее – порядковый номер книги) множество тончайших наблюдений, ярко найденных подробностей: «от тополя пахнет настойкой»; «закат березы ослеплял»; «звезды как многоточия»; «ветер – морской авиатор», «зрачок чердачного окна»; «а дождь был тяжелей свинца»; «крылатый дуб, соперник черных гроз»; «здесь камень говорит и речка куролесит / туман свивается и сумерки живут». Особенно интересны и ярки цветовые образы поэта: «лиловая гора / С грозой на отлогом плече», «лиловый цветок на уступе» водопада; «брюхо воды голубое распорото зубом скалы».

«Я пишу золотистый день, / Когда листва палитры пестрее / Да светлые капли летних дождей / На стеклах Фриковский галереи», – подчеркивает Ильинский свою привязанность к живописи.

Впрочем, с неменьшим восхищением и зоркостью описывает он архитектуру Нью-Йорка, Рима, Германии, Бельгии, Эллады, Мавританской Испании, Дамаска. Пожалуй, это один из самых путешествующих и романтически настроенных поэтов второй волны эмиграции. Во многих его стихах присутствуют Дриада, Харита, Мнемозина, Эней, а одним из наиболее часто употребляемых слов является «миф» и его производные («мифология», «мифологический»). Порой даже создается впечатление излишней литературности стихов О. Ильинского, идущей от философского образования поэта.

Впрочем в лучших стихах «Еще вчера», «Листва», «Ракурс», «На краю света», «Ушло», «Две крайности», «Домой», «У цели» и других, вошедших в седьмую книгу стихов О. Ильинского, философская насыщенность далека от рационализма. Конкретные наблюдения перерастают в обобщающие глубокие образы: «книга – чей-то кусок одиночества»; «война лежала блекнущей страницей», «жизнь во мне выгорает, как старая кинопленка»; «время как-то стоит на месте в позе неустойчивого равновесия». Размышления поэта о жизни и смерти порой достигают предельного трагизма: «Сегодня звуки и краски – меркнут, / В нестойком теле, в хрупком сосуде – / Еще вчера было бессмертие, / А завтра смерть обязательно будет» («Еще вчера»). Или:

 
Смерть во мне завелась, пепельный ноль боли,
Серая муть мерзости, бесцветный двойник бытия,
Я живу от лица ее своеволия,
Дышу ее горизонтом и тычусь в ее края.
 
 
………………………………………………………………
Смерть – трусость старика, бденье его бессонниц,
Она его тащит в яму, старый труп волоча.
 

(«Смерть»)

И всё же большинству стихов последней книги О. Ильинского присущ тот оттенок философского стоицизма, который был всегда характерен русской поэзии («Философ-схоласт, силлогизмы оставь..», «И снова мир глуши древесной…»).

 
Последний смысл? Какого нужно смысла,
Вернись сейчас на старые места —
Весна – нова, и готика – тениста
И даже жизнь – стремительно проста.
День – свеж и вездесущий мир – кристален,
И светит речка, радуясь веслу,
А ролики в готическом квартале
Серебряными кажутся на слух.
Две башни, загремев, переглянулись,
И два стрижа черкнули по глазам.
Последний смысл? Но перекресток улиц
Тебе мгновенно чудо показал.
 

(«На старые места»)

Веру в жизнь поэту-романтику внушает искусство, литература:

 
Погасим телефон, компьютер отлучим,
И примем перед сном глоток старинной прозы.
 

(«Бегство»)

В стихах О. Ильинского много прямых ссылок и еще больше реминисценций с русской и европейской поэзией. И трудно согласиться с поэтом, когда он в предисловии к одной из своих книг называет себя славянофилом.

Как видно из приведенных примеров, ритмика О. Ильинского в основном традиционна.

Но порой романтическая возвышенность и серьезность начинают приедаться О. Ильинскому. Еще в 1965 году молодой Ильинский написал свою «Дань классицизму», где по собственному признанию, «наплел я слов пустых – / Хотелось подразнить александрийский стих». В седьмой книге поэт создает шутливые стихи, пародируя классику, демонстрируя изощренную графику и блестящее владение рифмой («Ласточка», «Растворен», «Жизнь», «Тема для баллады» и другие).

Далеко не все созданное О. Ильинским войдет в сокровищницу поэзии русского зарубежья, но многое.

Проза О. Ильинского (в первую очередь, вошедший в 7-ю книгу «Периметр памяти») носит в основном автобиографический характер и представляет собой живые воспоминания в соединении с философскими рассуждениями автора.

Сочинения

Стихи. – Frankf. / М., 1960

Стихи. Книга вторая. – München, 1962

Стихи, книга третья. – München, 1966

Стихи. Книга четвёртая. – Madrid, 1976

Стихи. Книга пятая. – New York, 1981

Стихи. 1981–1996. – Philadelphia, 1981

Стихи. Книга Седьмая. Проза. – Philadelphia, 2002.

Публикации

«А я разбирал декабристский архив…» //НЖ. 1969. № 96.

Анакреонтический мотив //НЖ. 1958. № 52.

Балерина //Лит. совр. 1954.

Белка //НЖ. 1952. № 30.

«Бродит луна в готических крышах…» //НЖ. 1959. № 57.

В библиотеке //НЖ. 1957. № 50.

В поездке по Италии //НЖ. 1957. № 51.

«В распутицу опаздывают письма…» //НЖ. 1958. № 52.

Весна //Возр. 1952. № 20.

Вильямсбург //НЖ. 1966. № 83.

Вирджиния //НЖ. 1969. № 94.

Взлет; Звезды; Бросок //НЖ. 1999. № 216.

«Вминаются ноги в мокрую глину…» //НЖ. 1952. № 30.

Встреча //Возр. 1950. № 7.

Голуби //НЖ. 1956. № 45.

Два сонета //Лит. совр. 1952. № 3.

Деревенский концерт //НЖ. 1968. № 92.

Дождь //Возр. 1953. № 27.

Дом//НЖ 1968. № 92.

«И сельский Гораций, и хитрый Монтень…» //НЖ. 1969. № 96.

Из поэзии Болеслава Колосовского //НЖ. 1956. № 47.

Канун Рождества //НЖ. 1958. № 53.

Космос //НЖ. 1960. № 60.

«Куда девать мою память…» //НЖ. 1969. № 94.

«Лесную лужу тронутую ветром…» //НЖ. 1958. № 53.

Май сорок пятого //НЖ. 1956. № 47.

Март//НЖ 1952. № 28.

Мгновение; Луч; Ни завтра, ни вчера; Марина//НЖ. 1998. № 211.

Микельанжело //НЖ. 1957. № 51.

«Мне нынче скромный ужин послан…» //НЖ. 1952. № 28.

Моя версия //НЖ. 1960. № 60.

На пароходе //НЖ. 1956. № 47.

На пятом авеню //НЖ. 1960. № 60.

На сеновале //НЖ. 1958. № 53.

Ника Самофракийская //НЖ. 1959. № 57.

Неудачные обобщения //НЖ. 1975. № 118.

О поэме А. Белого «Первое свидание» //НЖ. 1968. № 90.

«Она была по хрупкости фигуры…» //НЖ. 1956. № 47.

Осень //Возр. 1951. № 17.

Осень через бинокль //НЖ. 1956. № 45.

Память //НЖ. 1957. № 48.

Письмо из Равенны //НЖ. 1958. № 54.

Под конец; Снег; Лунный свет; Призрак; Рассвет //НЖ. 1999. № 214.

Подмосковье //НЖ. 1970. № 100.

Пригород //НЖ. 1970. № 100.

«Проходишь топким берегом реки…» //НЖ. 1956. № 45.

Пять стихотворений //НЖ. 1961. № 64.

Пять стихотворений //НЖ. 1962. № 70.

Рядом с фронтом //Грани. 1951. № 12.

«Своей единственностью наделила…» //НЖ. 1957. № 48.

Секретарша //Лит. совр. 1952. № 3.

Старость //НЖ. 1958. № 53.

Стихи //Грани. 1950. № 10; 1952. № 15; 1953. № 19; 1955. № 25; 1957. № 33; 1958. № 37; 1959 № 44.

Стихи //Мосты. 1959. № 2; 1960. № 4; 1962. № 9; 1965. № 11.

Стихи // НЖ. 1963. № 74; 1965. № 79; 1967. № 88; 1970. № 99; 1971. №№ 103, 104; 1972. №№ 107–109; 1973. № 112; 1974. №№ 115, 117; 1975, 118, 119; 1976. №№ 123, 124; 1977. № 126.

Стихи //Встречи. 1977, 1982, 1984, 1986–1998,2000-2006.

Стихи, посвященные Гете //НЖ. 1960. № 60.

Студентка //НЖ. 1956. № 47.

Счастье //Возр. 1951. № 18.

Три стихотворения И Мосты, 1958. № 1.

Утро //Лит. совр. 1951. № 1.

Ученый //НЖ. 1957. № 48.

Февраль //Возр. 1951. № 15.

Шесть стихотворений //НЖ. 1961. № 66.

«Это сражается Будапешт…» //НЖ. 1957. № 48.