Текст книги "Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции."

 
Я – змиеносец, реком – Офиух,
Змия ношу на восплечиях двух.
 
 
Змий этот в небе весьма протяжен,
Лижет сандалии звездные жен.
 
 
Он предрекает на тысячи лет
В судьбах змеиный, извилистый след.
 
 
Мне – запредельные зренье и слух:
Вижу, что будет, сквозь звездную мгу.
 
 
Но преложить ничего не могу,
Змия бессильный слуга – Офиух.
 

 
Стукнет ли костью какой в погребу —
Крик свой придушенный я погребу.
 
 
Ужас привычный, ночной нетопырь,
Крыльев своих надо мной не топырь!
 
 
Это тихонько ко мне подползло
Снизу гнилое подвальное зло.
 
 
В комнате темной из дальних углов
Стелются спрутами волны голов.
 
 
Вот зашипят, подползут и замрут.
Хищно засветит их глаз изумруд.
 
 
Жадно откроет уста нетопырь,
С пола к постели привстанет упырь.
 

Письмо самому себе
(Нью-Йорк, 1983)

 
То ночь, то день. На черно-белых
Полях борьба – за ходом ход…
 

«Шахматы», Б.Н.

 
Из уже приотворенной двери
Холодит, холодит сквозняком,
И от этого легче потери
И не страшно следить за песком
 
 
За песком утекающих дней…
Дни становятся всё холодней,
И длиннее бессонные ночи,
И зазвездные сроки короче.
 
 
Да, потери оставили метки,
Но игру дотянул я свою:
На доске только серые клетки —
Значит, сыграно с жизнью вничью.
 
 
Очень долог был пройденный путь:
Вот и надо теперь отдохнуть,
Оттого что одно лишь осталось —
Точно камень тяжелый – усталость.
 

Неймирок (псевдонимы Николин и Немиров) Александр Николаевич
(1911–1973) – поэт, прозаик, критик

Отец – профессиональный военный. В 9-летнем возрасте будущий поэт был вывезен родителями в Югославию. Окончил Княже-Константиновский кадетский корпус (1930) и Белградском университет (1936) по специальности инженер-лесоустроитель, учился на факультете сельского хозяйства и лесоводства. С 1936 года служил лесным инженером.

В 1930 году вступил в только что организованный Национальный Союз нового поколения (НСНП), позднее переименованный в Народно-Трудовой Союз российских солидаристов, с 1943 ставший Народно-Трудовым Союзом (НТС), запрещенный фашистами.

Получив германское гражданство и формально служа в лесном ведомстве, занимался подпольной работой: поехал на оккупированную Украину и вербовал там патриотов в НТС. В 1942 году был арестован в Киеве гестапо, но выпутался. Вернувшись в Германию, организовывал снабжение нелегальной печатной продукцией НТС русских военнопленных и угнанных на работу в Германию юношей и девушек. Вновь был арестован и с 1943 года прошел лагеря смерти Заксенхаузен, Флоссенбург, Герсбург, Дахау. Подробный рассказ об этом страшном времени содержится в его книге «Дороги и встречи» (1947). В апреле 1945 был освобожден американскими войсками и до 1949 находился в ди-пийском лагере Менхегоф, где стал одним из создателей журналов «Посев» и «Грани». С 1951 по 1961 работал в издательстве «Посев», был членом редколлегии журнала «Грани» (1955–1966). С 1962 жил в Мюнхене, где до самой смерти работал в русском отделе радио «Свобода».

Стихи Неймирок начал писать еще в школе, в студенческие годы был членом русского литературного кружка «Новый Арзамас». Первая поэтическая публикация появилась в 1936 году в «Литературной среде, сборнике белградских поэтов». Первая послевоенная публикация в коллективной книжечке поэтов ди-пийцев «Стихи» (1946). Издал два поэтических сборника «Стихи» (1946, 100 экз.) и «День за днем» (1953), а также книгу воспоминаний «Дороги и встречи» (1947). Печатался в журнале «Грани» и многих антологиях.

Поэт владел французским, немецким, английским и сербохорватским языками, но переводил в основном югославских и сербских поэтов, сербские былины. Как и многие писатели послевоенного времени, выступал с критическими статьями, рецензиями и даже пытался писать рассказы.

Неймирок – единственный поэт зарубежья, подробно рассказавший об ужасах жизни русских людей в фашисткой Германии и на оккупированных территориях. Впечатляет рассказ об умирающем в концлагере для военнопленных орловским юноше («Он был откуда-то из-под Орла»), об угнанных в Германию русских («Вон тусклой вереницей / Бредут, о хлебе тихо говорят. / Их тоже помню. В валенках, босые… / По улицам Берлина шла Россия» – «Октавы»). Часто стихи построены на контрасте: бюргерская жизнь немцев и полная драматизма жизнь русских патриотов. Не обошел поэт и темы советских концлагерей («Близким»).

Поэту неприемлемы ноющие о прошлом эмигранты. Его идеал – Геракл, вступающий в бой с врагом.

Во многих стихотворениях тонким намеком проходит тема родины, без которой не может жить лирический герой Неймирока. Как ни прекрасна ставшая домом послевоенная Германия, ее красота, радость и веселье не для русской души.

Особо следует сказать о пейзажной лирике А. Неймирока. Описывает ли поэт тонкими деталями дождь говорит или о парижских каштанах или о Швеции, в его стихах присутствуют близкие русскому сердцу образы (рожь, дятел, петухи), русская грусть.

Сочинения

Стихи. – Франкфурт-на-Майне, 1946.

Дороги и встречи – Рогенсбург, 1947.

День за днем. – Франкфурт-на-Майне, 1953.

Дороги и встречи. – Германия: Посев, 1984.

Публикации

Афины //Грани. 1959. № 41.

Б. Ахмадулина //Грани. 1964. № 55.

Благодарность //Грани. 1960. № 48.

Близким //Грани. 1960. № 48.

В поисках //Грани. 1952. № 15.

Дуэль //Грани. 1946. № 2.

За океан //НЖ. 1951. № 27.

«Здесь все просто, тихо, кротко…» // Грани. 1947. № 3.

Иво Андрич //Мосты. 1962. № 9.

Катя //Грани. 1955. № 25.

Матери //Грани. 1946. № 2.

Мороз //Грани. 1964. № 55.

Необычайная книга //Грани. 1960. № 48.

О Бунине //Грани. 1971. № 79.

О современной русской лирике в СССР (1953–1956) //Грани. 1956. №№ 30, 31.

Октавы //НЖ. 1951. № 26.

«Он был откуда-то из-под Орла…» // Грани. 1947. № 3.

Памяти Петефи //Грани. 1973. № 89 / 90.

Первая веха //Грани. 1957. № 34 / 35.

Поэма о грусти //Грани. 1960. № 45.

Пыль, Пыль, Солнце //Грани. 1972. № 86.

Сербские народные былины //Грани. 1948. № 4.

Слушая Моцарта //Грани. 1960. № 45.

Стихи //Грани. 1946. № 1; 1950. № 10; 1952. № 16; 1953. № 19; 1955. № 24;

1957. № 33; 1959. № 44.

Стоящий на грани (о поэзии Е. Евтушенко) //Мосты. 1959. № 2.

Тайнопись радости //Грани. 1959. № 41.

Товарищ баронесса //Грани. 1954. № 22.

Цветными карандашами //Грани. 1968. № 67.

Отзывы о книгах

День надежды и воскресения. В. Максимов. Семь дней творения //Грани. 1972. № 84.

Знаменосец новизны. М. Михайлов. Абрам Терц или бегство из реторты //Грани. 1970. № 74.

Л. Алексеева. Лесное солнце //Лит. совр. 1954.

Новый Колокол //Грани. 1973. № 89 / 90.

Прозрачный след. Лидия Алексеева, третья книга стихов //Грани. 1965. № 58.

Россию жалко (О романе А.И. Солженицына «Август четырнадцатого») // Грани. 1971. № 82.

Человек за бортом (о журнале Синтаксис) //Грани. 1965. № 58.

«Dichtung» и «Wahrheit». В. Свен. Моль //Грани. 1970. № 78.

Берлин 1942

 
Держа равненье непоколебимо,
Как серый строй вильгельмовских солдат,
На сумрачные улицы Берлина
Громады тусклолицые глядят.
И гением курфюрстов бранденбургских
Второе двухстолетие дыша,
Томится в них, как в виц-мундирах узких,
Суровая германская душа.
Кирпично-красных протестанских кирок
Пронзают колокольни облака.
По ним земли дряхлеющего мира
Струится ввысь дремота и тоска.
О, вдохновенье пасмурных элегий,
Свинцовый Шпрее, сосен и болот!
Как будто б по сей день профессор Гегель
Здесь по утрам на лекции идет.
И учит дух искать всеевропейский,
И видеть в том судьбы предвечный суд,
Что полицейский здесь, – не полицейский,
А философски зримый Абсолют.
Но логике пудовой непокорный,
Я об иной мечтаю стороне…
С душой многоголосою и вздорной
Куда бежать и где сокрыться мне?
 

«Я побывал в преддверьи преисподней…»

 
Я побывал в преддверьи преисподней.
Я видел смерть, и смерть меня отвергла.
Но память жгучая не стерлась, не померкла.
Я помню всё. Мне дышится свободней,
Но не избыть немилости Господней.
 
 
Как трупы я костлявые забуду?
Как изойду их муками немыми?
Я каждый день сгораю вместе с ними,
Я каждый день трепещещую грудой
Колеблясь, исчезаю в черном дыме.
 
 
Но в теле вновь живая кровь струится,
И снова мир картонной панорамой,
Нелепо склеенный, предо мной теснится,
И падает душа замерзшей птицей
На прах и щебень городского хлама.
 

Мюнхен. Июнь 1945

Летний дождь

 
Как чудо, долгожданный дождь
Пролился стрелами косыми.
Пахнуло мятой и полынью,
Сквозь слезы улыбнулась рожь,
И тишина. Лишь дятла стук,
Да вишня оправляет платье.
За строем строй, победной ратью,
Ты отшумел, мой светлый друг.
Ты отшумел! Лишь дышат смолы
В лесу, как спелые цветы…
Привет, привет мой гость веселый,
Прозрачный вестник высоты!
 

«Дождь шумит. В окно влетают капли…»

 
Дождь шумит. В окно влетают капли.
И, небесной сыростью томим,
Тянется изорванною паклей
Из трубы отяжелевший дым.
 
 
Но светло на дальних косогорах.
Звонки переливы петухов,
И склоненных вишен влажный шорох
Шепчет мне прощение грехов.
 

«Так жить, так жить, обманывая годы…»

 
Так жить, так жить, обманывая годы
По вечерам прихлебывая чай,
Под тяжестью изношенной свободы
Друзей поругивая невзначай.
И толковать о Ламартине, Прусте,
И руки нежно целовать. Потом
Мечтать о море, о девичьей грусти,
Затягиваясь скверным табаком.
Скорбеть о прахе дедовских усадеб,
Гвардейских шпор воображая звон,
Вести учёт чужих рождений, свадеб,
Дней ангела, крестин и похорон.
Так жить, так жить, миражным мертвым светом
Оредь вымыслов неистовых химер —
Спешить пешком с копеечным букетом
На имянины к выцветшей Belle soeur,
Затянутым в тугой, потертый смокинг
В июльскую полдневную жару,
Писать в альбом апухтинские строки,
Разыгрывать любовную и г р у…
Так жить, так жить затерянным в лукошко,
Где призраком быть жизнью суждено…
И смерть придет. Тоскливой, драной кошкой,
Мяукнет, и царапнется в окно.
 

Ди-пи

 
Давным давно он заколочен.
Давным давно в нем ни души.
Теперь попроще, покороче:
Бараки. Визы. Барыши.
Был кол, а на коле мочала…
Сиди, смотри из года в год,
Куда, в какую Гватемалу
Идет бесплатный пароход!
А был он полон, был он светел…
Да что в том толку? Вон из глаз!
Чужой язык. Олова на ветер.
Изо дня в день. Из часа в час.
 

«Ежатся под каплями каштаны…»

 
Ежатся под каплями каштаны;
Дождь был непрогляден и ленив.
Кто там сел на камень, словно пьяный,
Голову на руки уронив?
Кто там шепчет о чужом пороге?
Лишь бегут по озеру крути,
Да стихают на пустой дороге
Уходящей нежности шаги.
 

«Он был откуда-то из-под Орла…»

 
Он был откуда-то из-под Орла.
Рассказывал про вспашку, про покосы,
Про летние гулянки вдоль села…
Я слушал и мерещились мне косы,
Густые, золотистые, как рожь,
Платки, гармонь… Белесый и курносый,
Он чем-то на Есенина похож
Казался. И к тому ж е был поэтом.
В его стихах не сразу всё поймешь:
Пожалуй, сердце отдавал куплетам,
Притягивая рифму за бока.
Раз даже согрешил плохим сонетом,
Где было, что страна мол, широка,
И что боец за фабрики и нивы
Не убоится вражьего штыка,
А в общем был он бард неприхотливый
И улыбался сам своим стихам.
Слегка мечтательный, слегка ленивый,
Он жил не здесь, в концлагере, а там,
Где нынче, почитай, скирды убрали
И благодать полазить по садам.
Однажды, лежа со своей печалью
На утлой койке, как ненужный хлам,
Он умер…
 

«Плещут лопасти пеной кофейной…»

 
Плещут лопасти пеной кофейной.
Клочья песен относит назад.
Сторожами веселого Рейна
Броненосные замки стоят.
И отовсюду: и справа и слева,
Настоящему наперекор,
Нам с тобой златокудрые девы
Улыбаются с солнечных гор.
Привстают охмелевшие годы,
Чудесам потерявшие счет…
Но для нас ли воспетые воды
И чужого веселья полет?
Ведь смотря на утесы живые,
Что сказаньями напоены,
Друг, мы только о ней, о России,
До отчаянья…
 

Геракл

 
Вон тот, что с автоматом у моста
Поставлен ветры западные слушать,
Что крутит из газетного листа
Цыгарку и мурлыкает – «Катюшу».
Что ежится от ночи, от зимы,
И крякает: «Эх, чорт! Скорей в постель бы!»
Что три недели, как из Костромы,
А ныне в десяти шагах от Элъбы,
Тот самый, что нет-нет, вздохнет порой,
Да поглядит задумчиво на реку,
Вот он и есть взыскуемый герой,
Геракл атомного века.
Когда вскипит заветная тоска,
Он, безответный, встанет исполином.
Так что ж, что скомкана и широка
На круглой голове фуражка блином?
Он выйдет, вольностью ошеломлен,
Вступить в единоборство роковое,
И труп Антея грохнет о земь он,
Переломав историю на двое.
 

«Там, в памяти, далече…»

 
Там, в памяти, далече,
Где мы вдвоем брели,
Плывет апрельский вечер
Над зеленью земли.
 
 
И слышен неискусный,
Рассеянный рассказ
Твоих простых и грустных,
Твоих чудесных глаз.
 
 
И, тронутые ленью,
Сквозь дрему, сквозь весну,
Мы, две косые тени,
Уходим в тишину.
 

Мороз

 
Тихо так, что снег услышишь,
Как он в пролеске шуршит.
Дым над пряничною крышей
Серой цаплею стоит.
 
 
Память, – зябнущий котенок
У забитого окна.
Кто сказал, что холод звонок?
Холод – это тишина.
 

Швеция

 
Там сосны высоки, озера глубоки,
Там вещие тайны хранят валуны,
Там дети и девушки голубооки,
Там немочью бледной закаты больны.
 
 
Там носятся гуси в полунощном хоре
Под небом печальным опала светлей.
Там ветер взывает с балтийского моря:
Забрызганный вестник России моей.
 

Перфильев Александр Михайлович
(1895–1973) – поэт, публицист, литературный критик

Родился в Чите. Отец – генерал Забайкальского казачьего войска. Окончил Второй кадетский корпус в Санкт-Петербурге и Оренбургское военное училище. 9-летним мальчиком участвовал вместе с отцом в экспедиции по степям Внутренней Монголии и Манчжурии, о чем уже после Второй мировой войны вспомнит в стиховорении «Братьям-калмыкам»:

 
Отец прикажет сняться, карту вынет…
Зафыркают верблюды в полутьме,
И мы цепочкой втянемся в пустыню
И запоют буряты: «Ши намэ…».
 

В Первую мировую войну Александр Перфильев получил звание есаула (капитана), был ранен и контужен, награжден Георгиевским крестом и оружием.

В революцию был расстрелян его отец, умерли от гриппа жена и дочь. Сам он был арестован и около года провел в заключении, выйдя из которого бежал на юг в Добровольческую армию, где осуществлял связь с казачьими частями.

В 1921 году переехал в Латвию, где сумел чудом получить латвийское гражданство. Сначала занимался выездкой скаковых лошадей богатого фабриканта, потом стал журналистом.

Писать начал в 5 лет. С 1915 года печатается в «Огоньке», «Солнце России», «Ниве». Перфильев познакомился с Н. Гумилевым незадолго до гибели последнего. В Риге пишет статьи и фельетоны под псевдонимами Александр Ли и Шерри-Бренди, под псевдонимом Л. Гантимуров[88]88
  Происхождение этого псевдонима связано с семейной легендой о том, что предок Перфильевых атаман Максим Перфильев усыновил прямого потомка эмира и полководца Тимура (Тамерлана) князя Гантимурова, ставшего зятем казачьего атамана.


[Закрыть] – рассказы. Работает сотрудником, фельетонистом, выпускающим редактором и корректором в журналах «Огонек», «Новая нива», в газете «Русское слово». Среди его друзей Леонид Зуров, Иван Лукаш, Николай Истомин.

Под псевдонимами Александр Ли и Шерри-Бренди Перфильев пишет тексты для музыкальных номеров, скетчей, фокстротов и танго. В том числе слова к ставшему знаменитым танго Оскара Строка «Ах, эти черные глаза», исполнявшуюся И. Лещенко. Сам А. Перфильев этот вид своей деятельности серьезным не считал и гонорары щедро тратил на посещение театров, ресторанов, на цветы дамам и карты.

В 1925 году состоялось его знакомство и свадьба с поэтессой, автором романтических сказок для взрослых Ириной Сабуровой. Брак этот продлился 15 лет. Вместе они похоронили взрослого сына. Дружба Перфильева с Сабуровой продолжалась до его смерти.

В период Советской власти в Латвии Александр Перфильев работает ночным сторожем.

«Единственным темным пятном моей жизни, – писал он в шутливой автобиографии, – является то обстоятельство, что я до сих пор не могу точно установить своей настоящей профессии. Казачий офицер, коннозаводчик, поэт, беллетрист, фельетонист, кровельщик, маляр, речной городовой, комиссионер, грузчик дров, конный милиционер, бетонный рабочий, расстрелянный чекой, газетный выпускающий, дворник, беженец, алкоголик, и три раза женатый».

После оккупации в 1941 году немцами Латвии он становится редактором открытых журнала «Для вас» и газеты «Двинский вестник». В 1942 году в Риге выходит его мемуарный прозаический сборник «Человек без воспоминаний».

В октябре 1944 года Перфильев уезжает в Германию и входит в штаб казачьих войск генерала П.Н. Краснова; вместе с казаками Русского Корпуса некоторое время находился в Италии:

 
Трагическое интермеццо
В гротеске свихнувшихся дней —
Казачьи лампасы, Толмеццо,
Верблюды из Сальских степей.
 

но Италия не оставила в его сердце заметного следа:

 
В Италии был я однажды
Весной на исходе войны.
Но той, утоляющей жажду
Души, – я не видел страны.
 

Окончание войны застало Перфильева в Праге, откуда он, избежав расстрела, бежал в 1945 в Баварию в зону американской оккупации. На правах ди-пийца жил одно время в Мюльдорфе, потом до самой смерти – в Мюнхене. Печатался в юмористических газетах «Петрушка» и «Сатирикон», работал на радиостанции «Свобода».

В 1946 году выходит сборник автобиографических рассказов Перфильева «Когда горит снег», посвященный, как он сам писал, «утраченному прошлому» и «необретённому будущему».

Поэтических сборников у Перфильева после войны не было, как почти не было и публикаций. Написанные в эти годы стихи перекликаются с ранним творчеством поэта.

Его довоенные рижские сборники «Снежная месса» и «Листопад» (оба – под псевдонимом Александр Ли) развивали блоковско-гумилевскую традицию: осознание лирическим героем своего предназначения в условиях исторического эпохального кризиса. Третий сборник «Ветер с севера» (издан уже под собственным именем), актуализирует и бунинские мотивы крушения патриархального устоявшегося мира, разрушение Золотого века. Как у других поэтов эмиграции, здесь звучат мотивы изгнанничества, одиночества, усталости лирического героя в чуждом ему мире. Этот сборник построен на оригинальном восприятии и идейном переосмыслении традиций классической русской лирики. Не случайно его сокурсник по Кадетскому корпусу Георгий Иванов откликнулся на этот сборник похвальной рецензией.

Через все творчество поэта проходит тема потерянной любви, когда расставшийся с любимой лирический герой, чувствуя свою вину, «болен прошлым» («Любовь прошла, не оглянувшись, мимо. / А может быть, она со мной была, / Но я не рассмотрел лица любимой»); тщетно пытается забыть в уединении «мучительное слово: дорогая…»; страдает от того, «что нежное слово / Ты скажешь другому, / Но… только не мне». «Быть может, для того мне солнце светит, / Что я люблю единственную ту, / Которая на это не ответит», – восклицает поэт. Теперь он готов «любить, не сказавши: люблю». Можно уверенно утверждать, что ни у одного поэта русского зарубежья нет такого количества стихов, передающих многообразие оттенков любовных переживаний мужчины.

Высоко ценивший поэзию слова, Перфильев тем не менее признает, что «никакие бессмертные строки / Не заменят нам смертной любви!».

Тема несостоявшейся любви переходит у Перфильева в тему бессмысленной жизни:

 
В этом мире, как будто в гробу.
Если б больше меня ты жалела, Я
 бы многое жизни простил.
 

Поэзия Перфильева, пишет в предисловии к его посмертному сборнику И. Сабурова, была «всегда глубоко пессимистической. Половина его стихов помечена в подлиннике: “Ночь. Тоска. Одиночество”».

«Счастье! Нам с тобой не по дороге, / Мы тебя не знали никогда»; «Люби, твори, гори огнем побед – Все это не имеет смысла!»; «Я знаю; каждый в мире одинок, / И даже самым близким непонятен», – скажет Перфильев в стихотворениях 40-х годов. Еще грустнее в стихах 50-х: «Прошла вся жизнь. / И стало очень просто. / И стало холодно тебе, душа». И совсем трагично: «Ну, скажем, нет дома – осталась душа. / Да нет и ДУШИ».

В целом ряде стихотворений поэт повторяет, что даже в такие светлые праздники, как Рождество и Пасха, ему «звучат колокола / Не радостным, а похоронным звоном».

Лишь изредка светлые воспоминание ненадолго озаряют душу лирического героя:

 
Мне чудится метель, мороз и снег упругий,
И город на Двине, и город на Неве…
 

Или: «Мне чудился полузабытый Невский… Вот так бы и вернуться в Петербург / Веселым, беззаботным / сумасбродом».

Теплые чувства охватывают поэта и при воспоминаниях о «седой Риге» («Латгалия», «Сольвейг» и др.); об эпохе Петра; просто от созерцания роз.

«Но это все мираж», – осознает автор. В реальности – «задворки Европы». «Все ушло. Ушло… Ушло… Ушло» («Рождество, снега, вечерний свет…»).

Как ушли и Пушкин, и Лермонтов, и Блок, и Гумилев, и Г. Иванов. Слабая надежда, что «наше Слово в мире не умрет» сменяется горьким признанием: даже «слово из уст Гумилева… до Синей Звезды не дошло!».

В итоге – вывод «о непознаваемости» человеческого назначения в этом мире: «не дано ни мертвым, ни живым / Понять закон божественного смысла» (1950 год). И еще более безнадежно незадолго до смерти (1973) в стихотворении «Круг»:

 
Весь смысл не более двух строк:
Начало так: песок, лопатка,
Конец: лопатка и… песок.
 

Другое дело, что, трагически воспринимая жизнь, Перфильев сохраняет мужество, обладает присущим русским людям чувством стоицизма: «ни в бритве, ни в петле / Смысла нет, – утверждает он, – как нет и на земле… / Значит – жди того, что суждено». А

 
О соловьях весеннего рассвета,
О девушках, о звездах, о тепле,
Пускай напишут новые поэты,
Которым легче будет на земле.
 

Поэзия А. Перфильева с точки зрения формы традиционна. Но этой традицией он овладел мастерски. Поэту доступны многообразные жанры: лирическое стихотворение, медитативная лирика, сонет, послание, переосмысленная пастораль, четверостишие, шутка, стилизация под народную песню и даже романс. Метафоры Перфильева несколько однообразны, но всегда точны и эмоциональны. Преимущественно литературный язык порой перебивается фольклорными словами, а изредка и снижено-иронической лексикой.

Военные и послевоенные стихи А. Перфильева при жизни поэта отдельным изданием не выходили. В 1966 году подборка из 8 стихотворений вошла в сборник «Содружество». Лишь после его смерти И. Сабурова напечатала на ротаторе 50 экз. его «Наследия» и разослала сборник по архивам, библиотекам и друзьям. Она же издала «Стихи».

На родине подборки стихов А. Перфильева вышли в Антологиях «Вернуться в Россию стихами…» и «Мы жили тогда на планете другой…».

Сочинения

Когда горит снег. – Мюнхен: Космос, 1946.

Стихи. – Мюнхен, 1976

Литературное наследие А.М. Перфильева (Александра Ли). – Мюнхен, 1976.

Публикации

Стихи // Содружество. – Вашингтон, 1966.