Текст книги "Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции."

«Ты грустная… и я грущу с тобою…»

 
Ты грустная… и я грущу с тобою,
Не пьется нам, забвенья нет в вине,
Все то, что раньше было голубое,
Вдруг стало серым, как песок на дне.
 
 
Не спится нам. Ты дышишь беспокойно,
Нет отдыха, нет молодости, грез.
Я думаю о том, что недостойно
Прошел по жизни до седых волос.
 
 
Мы мучаемся оба. Дай нам, Боже,
Себя вином напрасно не губя,
Забыть: тебе – того, кто всех дороже,
А мне – о том, что я люблю тебя.
 

1943

«О небывшем счастье…»

 
О небывшем счастье,
непришедшей славе,
О мечте, просящей
уголка души,
Разложи, гадалка,
все четыре масти,
Жизни настоящей
горечь потуши.
Исписали люди
ворохи бумаги,
Думали, мечтали
тысячами лет,
Чтобы умирая,
как и все бродяги,
Из ушедшей дали
вспомнить только «нет»…
Разложи, гадалка,
все четыре масти,
Пусть смеются карты
посреди стола:
Над небывшей славой,
обманувшим счастьем,
Над мечтой, просящей
в пустоте угла.
 

1945

«Пусть ветер поет за окном…»

 
Пусть ветер поет за окном —
Мы как нибудь все же живем,
Смеемся, поем иногда,
Забыв, что уходят года.
 
 
Заботой себя не тревожь —
Все глупо, все пусто, все ложь…
Сегодня целуй одного,
А завтра забудешь его.
 
 
Пусть будет он близок и мил,
Но трудно любить средь могил…
И ветер колотит крылом
В пустой и разрушенный дом.
 

1946

«Ветер гонит кучу листьев блеклых…»

 
Ветер гонит кучу листьев блеклых,
Ночь к рассвету тащится с трудом.
И стучит, стучит в чужие стекла
Счастье, потерявшее свой дом.
 
 
Это ты споткнулось у порога,
Голову подняв на этажи,
Что влечет тебя, где так убого,
Что влечет тебя туда, скажи?
 
 
Или может быть, в грязи и пыли
В тишине запущенных мансард,
Сохранилось то, что мы забыли,
Юности нетронутый азарт?
 
 
Нет. Уже давно засохли кисти,
Все мольберты сожжены в печи.
Клены сыпят неживые листья
На разбитой жизни кирпичи.
 
 
Все сорвалось, соскочило с петель,
Нету рам на сгнивших косяках.
Что же ты глядишь на дыры эти,
Что ты ищешь в этих чердаках?
 
 
Разобьешься обо все пороги,
И уйдешь в пустое никуда…
Счастье! Нам с тобой не по дороге,
Мы тебя не знали никогда.
 

1948

«Мучительно и трудно, как короста…»

 
Мучительно и трудно, как короста,
Все язвы дней с души отшелуша,
Прошла вся жизнь. И стало очень просто.
И стало холодно тебе, душа.
 
 
Так уходя навек в Иные страны
Бесстрастно холодеют мудрецы,
Глядящие спокойно на рубцы,
Забыв о том, что это были раны.
 

1951

«Мне минута конца неизвестна…»

 
Мне минута конца неизвестна, —
Искушать не люблю я судьбу,
Но сейчас уже душно и тесно
В этом мире, как будто в гробу.
 
 
Хоть еще не состарилось тело,
Но душой я давно загрустил…
Если б больше меня ты жалела,
Я бы многое жизни простил.
 

1952

«Что же делать мне с моей тоской?..»

 
Что же делать мне с моей тоской?
Удушить ее своей рукой?
Только ведь ни в бритве, ни в петле
Смысла нет, как нет и на земле.
 
 
Хорошо тому, в ком вера есть,
В то, что там спокойнее, чем здесь,
Мне и этой веры не дано,
Значит – жди того, что суждено.
 

«Слова бывают очень разные…»

 
Слова бывают очень разные:
Слова, как блеклая листва…
Слова ненужные и праздные,
Бывают глупые слова.
 
 
Слова, красивые и звучные,
Слова, где мудрости родник,
Слова поникшие и скучные,
Как раненого сердца крик.
 
 
Слова любви, печали, ревности,
Горящие, как фонари,
Давным давно с глубокой древности
Их собирали в словари.
 
 
Но есть и те, что недосказаны,
Хотелось и не мог сказать —
Они с душой и сердцем связаны,
Их в словаре не отыскать…
 
 
Они сто раз не повторяются,
Как будто стертое клише,
В одной душе они рождаются,
Чтоб умереть в другой душе.
 

«Молчит мой телефон, молчит звонок у двери…»

 
Молчит мой телефон, молчит звонок у двери,
Я никого не жду… меня никто не ждет.
А на календаре, в который я не верю,
Как будто Рождество, как будто Новый Год.
Мне чудится метель, мороз и снег упругий,
И город на Двине, и город на Неве,
Но это Рождество без снега и без вьюги,
А только лишь туман, как в пьяной голове.
 
 
Храпя, летит рысак в коричневой попоне,
Швыряя комья снега на бегу,
И женское лицо в пленительном поклоне…
Но это все мираж. Лишь елка на балконе,
Которую теперь я больше не зажгу.
 

«Рождество, снега, вечерний свет…»

 
Рождество, снега, вечерний свет,
Все, что мы любили с наших юных лет,
И огни от милых елочных свечей,
И тепло слегка приглушенных речей.
Мы тихи, как этот праздник тих,
Он не только лишь для нас живых,
И для тех всегда горят его огни,
Кто сидел средь нас в былые дни.
Много их, ушедших, много милых лиц,
Много в жизни перелистанных страниц,
Но когда горит декабрьская звезда,
Время возвращается тогда…
Посмотрите – вот они все тут,
В этот тихий миг они средь нас живут,
Говорят, смеются, как тогда,
Как в давно ушедшие года.
Только не надо холодного света,
Пусть будет елочным светом согрето
Это молчание, это мгновение
Милых ушедших теней появление…
Легкое пламя на елке колышется,
Тихая нежная музыка слышится,
Вот они милые, нас навестили,
Все нам прощают, как мы их простили…
Рождества, снега, вечерний свет,
Все, что мы любили с наших юных лет,
Тихий сумрак, грустно и светло,
Догорела елка. Все ушло.
Ушло… ушло.
 

«А все таки… нет, нет… довольно лгать…»

 
А все таки… нет, нет… довольно лгать
И самому себе, друзьям, всем людям.
Ты слишком долго мог воображать,
Чего-то ждать, надеяться… забудем.
Забудем все. Как хорошо забыть,
 
 
Что было детство, молодость и зрелость,
И что осталась лишь окаменелость
Ума, души, любви и мысли смелость,
Что больше ничего не может быть!
 

Петербургские миниатюры

I.

 
Вьется стружка под сталью рубанка,
Терпкой горечью пахнет смола,
Вся намокла от пота голландка,
Вот и по лбу струя потекла.
 
 
Жарковато чухонское лето,
Взмокнешь, коль поработать с утра..
………………………………
Так века донесли без портрета
До меня этот облик Петра.
 

II

 
Осенний вечер. В доме окна настежь,
Из них к Неве струится дым и чад…
Голландский свой попыхивая кнастер
За шахматной доской они сидят…
 
 
На шхунах ветерок шевелит снасти,
А игроки, насупившись, молчат,
Глаза устремлены в один квадрат:
На нем английский корабельный мастер
России делает в четыре хода мат.
 

III. Черная речка

 
Отмерили дистанцию. Считать
Шаги смертельные они умели…
И тот, что в николаевской шинели,
Стал равнодушно руку поднимать…
 
 
Все тот же самый вид у Черной Речки,
Морозный воздух свеж и снег глубок.
Да, это здесь… Нет, не было осечки,
И он упал, схватясь за левый бок.
 

Точка

 
Лишь вчера похоронили Блока,
Расстреляли Гумилева.
И Время как-то сдвинулось, жестоко
Сжав ладони грубые свои.
 
 
Лишь вчера стучал по черепице
Град двух войн – позора и побед —
Лишь вчера «О, вдохновенье!» в Ницце
Умирая, написал поэт.
 
 
Все года, событья стали ближе,
Воедино слив друзей, врагов…
Между Петербургом и Парижем
Расстоянье – в несколько шагов.
 
 
Так последняя вместила строчка
Сумму горя, счастья, чепухи,
И торжественно закрыла точка
Как глаза покойнику, стихи.
 

Бессмыслица

 
Я начал жить в бессмыслицу войны,
Едва лишь возмужал, расправил плечи.
Как будто для того мы рождены,
Чтобы себя и всех кругом калечить!
 
 
Вагон товарный заменял нам дом,
Минуты перемирий – полустанки,
Чтобы успеть сходить за кипятком,
Съесть корку хлеба, просушить портянки…
 
 
Любовь, роняя угольки тепла,
Дымила, тлела… и не разгоралась.
Вслед за войной война другая шла…
Жизнь кончилась. Бессмыслица осталась.
 

[Романс][89]89
  Текст романса существует в различных вариантах. Здесь дается тот, что пел П. Лещенко.


[Закрыть]

Был день осенний, и листья грустно опадали,

В последних астрах печаль хрустальная жила.

Грусти тогда с тобою мы не знали,

И мы любили, и для нас весна цвела.

Ах, эти черные глаза меня пленили,

Их позабыть никак нельзя, они горят передо мной.

Ах, эти черные глаза меня любили.

Куда же скрылись вы теперь, кто близок вам другой?

Ах, эти черные глаза меня погубят,

Их позабыть нигде нельзя, они горят передо мной.

Ах, эти черные глаза, кто вас полюбит,

Тот потеряет навсегда и счастье, и покой.

2 Текст романса существует в различных вариантах. Здесь дается тот, что

пел П. Лещенко.

Ржевский Леонид Денисович
(1903?1905–1986) – прозаик и литературовед

Леонид Денисович Суражевский родился 8 (21) августа 1903[90]90
  Сам писатель указывал, что родился в 1905 году, что и вошло во все словари и справочники. Однако, как установил по архивам Московского государственного педагогического института А.А. Коновалов, подлинной датой рождения Ржевского был 1903 г.


[Закрыть] года в имении его деда по матери Сергея Валентиновича де Роберти Лацерда под Ржевом (соединение названия этого города и его собственной фамилии он в будущем использует в качестве псевдонима). Многие в его роду занимались литературной деятельностью. В том числе и бабушка будущего писателя Любовь Филипповна Нелидова (Короливна), чья первая книга «Девочка Лида» вызвала восторг Н. Некрасова. Именно она благословила внука на литературный труд.

Детство и юность Суражевского прошли в Москве. Москва будет неизменно присутствовать в его будущих книгах. Одной из них он даже даст подзаголовок «Московские повести».

Будущий писатель принимал самое активное участие в бурной культурной жизни Москвы 20-х годов. Судьба сводила его с О. Книппер-Чеховой, В. Маяковским и С. Есениным, с А. Луначарским, Н. Крупской и сестрой В. Ленина – А. Елизаровой-Ульяновой.

В 1930 году Л.Д. Суражевский закончил литературно-лингвистическое отделение Московского педагогического института имени В.И. Ленина, стал аспирантом. Среди его учителей был и академик В.В. Виноградов, уже тогда травимый бездарями (отзвуки институтских баталий зазвучат в «Сентиментальной повести» Ржевского 1954 года). 28 июня 1941 года он защитил диссертацию о языке комедии Грибоедова «Горе от ума», а уже 1 июля ушел на фронт в звании лейтенанта.

На фронте был сначала переводчиком, затем – помощником начальника разведки дивизии. Выводя из окружения автоколонну дивизии, попал на мину и очнулся уже в немецком плену. 1941–1942 годы провел в лагерях для военнопленных, где получил язву желудка и туберкулез. В 1943 году ему предложили работать с учителями русских школ под Смоленском: немцы хотели открыть народные школы. Это было спасение, и пленный согласился. Впрочем, эта деятельность длилась недолго: в конце 1944 года туберкулез обострился, пропал голос. Чудом удалось попасть на лечение в Германию. Несмотря на приговор врачей о двух-трех неделях жизни, больной выжил. Этому способствовала разыскавшая его вторая жена поэтесса Агния Сергеевна Шишкова (ставшая опорой ему на всю оставшуюся жизнь). Частично эти события легли в основу повести «…показавшему нам свет» (1960).

До 1950 года супруги живут в Германии, перебиваясь самой различной работой, в том числе и литературной (статьи о языке, обзоры советской литературы).

В 1949 году в «Гранях» была опубликована первая повесть Ржевского «Девушка из бункера», позднее отредактированная им и переименованная в «Между двух звезд». С 1950 года Ржевский сотрудник литературно-художественного журнала «Грани», а с 1952-го – его главный редактор.

В 50-е годы состоялось знакомство писателя с русским литературным Парижем: И. Буниным, Б. Зайцевым, А. Ремизовым, М. Алдановым, Г. Адамовичем, Тэффи, В. Маклаковым.

С 1953 по 1963 год писатель-ученый читает лекции в Лундском университете (Швеция). Здесь написаны «Сентиментальная повесть» (1954), «Двое на камне» (1960), исследование «Язык и стиль романа Б. Пастернака “Доктор Живаго”» и многие другие лингвистические статьи.

С 1963 года и до своей кончины 13 ноября 1986 года Ржевский жил в США. Преподавал в Оклахомском и Нью-Йоркском университетах. Здесь им написаны романы «Две строчки времени» (1976), «Дина» (1979), «Бунт подсолнечника» (1981) и завершена повесть «Звездопад» (1963–1983).

Перу Ржевского принадлежат несколько литературоведческих книг: «Прочтение творческого слова: Литературоведческие проблемы и анализы» (1970), «Творец и подвиг» об А. Солженицыне и «Три темы по Достоевскому» (обе – 1972), «К вершинам творческого слова: Литературоведческие статьи и отклики» (1990), множество статей и рецензий. Предметом его постоянного научного интереса были произведения А. Пушкина, Ф. Достоевского, Л. Толстого, Б. Пастернака, А. Солженицына, И. Бабеля. Писал он и о своих современниках: Д. Кленовском, Н. Моршене, В. Синкевич, В. Максимове.

Л. Ржевский с женой поэтессой А. Шишковой

Тематика произведений Ржевского во многом характерна для творчества писателей второй волны русской эмиграции.

Начиная с повести «Девушка из бункера», писатель постоянно возвращается к теме войны и плена. Заслугой Л. Ржевского стала предельная объективность изображения той стороны войны, которая вошла в советскую литературу много позже рассказом М. Шолохова «Судьба человека», повестями К. Воробьева («Это мы, Господи») и В. Семина («Нагрудный знак “Ост”). В частности, Л. Ржевский показывает многочисленные картины бесчинств и зверств эсесовцев в лагерях для военнопленных. Из главы в главу переходят скупые сообщения о голоде, холоде, эпидемиях тифа, о тысячах умерших.

При этом писатель не щадит и тех русских, кто, став лагерным полицейским, старостой барака или санитаром, ведет себя подобно эсэсовцам: тиранит пленных, доносит немцам на своих, берет взятки за помещение в теплый барак, вместо ухода за больными жирует за их счет.

Вместе с тем писатель показывает и тех русских людей, которые по советским законам того времени считались бы коллаборационистами за сотрудничество с немецкими властями. Это русские коменданты лагеря Кожевников и Плинк, доктора Камский и Моталин, благодаря которым удавалось облегчить, а то и сохранить жизнь тысячам пленных.

Столь же диалектично показаны в романе и немцы. «Немцы – они разные», – утверждает простая русская женщина Анна Ильинична. И автор с этим вполне согласен. Как правило, человеческими качествами наделены рядовые солдаты, младшие офицеры. Таковы три немца Курт, Эрих и Вебер, живущие в доме Анны Ильиничны. Немецкий врач Шустер организовывает прием больных крестьян и гордо отказывается от приносимых ими продуктов, хотя другие немцы ходят по дворам и эти продукты отбирают силой.

Среди русских персонажей наиболее дороги писателю те, чье сердце проникнуто христианской моралью: сочувствием к людям без разделения их по социальному, национальному или иному признаку. У любимицы автора Милицы «никогда не проскальзывало казенной затверженности в высказываниях. Она решала все сердцем и, как казалось Заряжскому, всегда верно, без каких-либо натяжек». Запоминается эпизодическая фигура священника, отдающего свой хлеб нуждающимся и умершему от дистрофии.

И все же при всей любви Ржевского к героям, сердцем решающим все жизненные проблемы, в центре внимания писателя-интеллигента – персонажи рефлексирующие, задающиеся извечным русским вопросом «Что делать? Чем жить дальше?», драматически выбирающие между двумя звездами: «Пятиконечная белая – с одной стороны, пятиконечная красная – с другой. Красная несет смерть, а белая…», – размышляет один из героев романа. Многоточие характерно. «Мы как ничейные по своей беспризорности, окажемся между двух звезд», – настаивает другой персонаж – казак Сомов, предлагая пойти своим путем – создать русскую освободительную армию, на что главный персонаж романа Заряжский совершенно справедливо замечает, что эта идея – утопия.

Задолго до Г. Владимова Л. Ржевский показывает, что война породила чувство патриотизма даже у тех, кто не любит большевиков. Нашествие, по Ржевскому, было оскорбительно для русского народа. По мере пребывания немцев в России росла неприязнь к ним среди населения и – соответственно – патриотизм.

Идея патриотизма и трагедии патриотов, оказавшихся между двух звезд, и составляет содержание романа Л. Ржевского.

Характерно, что в этом романе и других военных произведениях Ржевского присутствует тема Бога. «Бог и есть гармония», – высказывает заветную мысль писателя герой-рассказчик из романа «Две строчки времени».

Из повести в повесть переходит так же характерная для всех писателей второй волны тема репрессий 2040-х годов в СССР и порожденного ими страха. Страх удерживает героя «Сентиментальной повести» выступить в защиту своего учителя талантливого лингвиста. Страх заставляет молодого писателя из повести «Двое на камне» искажать правду жизни. Страх за мать и понимание своей беззащитности толкают героиню повести «Сольфо Миредо», носящую чехов-сковское имя Мисюсь, в объятья пьяницы и насильника. Арест родителей возлюбленной и стремление спасти ее самое заставляет рассказчика из «Двух строчек времени» и рассказа «За околицей» пойти на компромисс с НКВД и своей совестью. Боязнь приводит героиню романа «Дина» к сотрудничество с органами.

Типологическая общность тематики и характерологии персонажей не лишает произведения писателя глубокой индивидуальности.

Неповторимость книгам Ржевского придает проходящая через все творчество писателя тема любви. Уже в первом романе писатель, так и не найдя политического решения вопроса, как жить «между двух звезд», перевел его в личностный план: персонажи обретают гармонию в любви. Все герои Ржевского испытывают чувства любви: всепоглощающей и воскрешающей; свойственной всем временам и – более того – объединяющей разные поколения. Чаще всего любовь эта несет трагический оттенок (суровое время или жизненные обстоятельства разлучают возлюбленных), но, как и у любимого Ржевским И. Бунина, она живет в памяти рассказчика (все произведения писателя написаны от первого лица).

Ржевский любит сопрягать времена. Название его повести «Две строчки времени» отражает композиционное построение многих его вещей: действие разворачивается в настоящем, а прошлое всплывает в сознании героев, рассказывается во вставных новеллах (мемуарах героя, воспоминаниях других персонажей, фрагментах чьих-то дневников, письмах).

Наиболее характерными для раннего творчества писателя являются «Сентиментальная повесть» и «Двое на камне».

Герой-рассказчик первой из них вспоминает историю своей довоенной молодости, любовь к студентке-максималистке Жене, порвавшей с ним после того, как он вопреки ожиданиям девушки не выступил в защиту справедливости, да еще и придумал множество оправданий своему малодушию. Все последующие годы, в том числе на фронте и в плену, рассказчик «сентиментально» вспоминал Женю и свое разрушенное счастье, все более и более упрекая себя за предательство и сочиняя различные счастливые концы этой истории. Повесть заканчивается сентиментальным оправданием иллюзии: «Верить в то, что те там, кого мы любили, живы еще и помнят о нас, даже ждут – иллюзия. Но так – легче. Милая Женя, я дописал эту повесть для тебя!»

Гораздо трагичнее судьба главного персонажа повести «Двое на камне». Молодой талантливый литератор Саша Лишин в угоду нормативам социалистического реализма «удушил личный мотив» и вместо подлинной драматической истории своей любви к прекрасной энергичной девушке Вике («капитану», как он ее зовет), создал рассказ «Не в одиночестве». Переживания девушки, связанные с арестом ее отца, юный писатель заменил мелодраматичным повествованием о тяжелой болезни старика, о подвигах врачей, его спасших, и всеобщем ликовании по этому поводу. Много лет спустя волей судьбы автор рассказа «Не в одиночестве» оказался на Западе и переделал свой прежний рассказ в трагическую историю «Двое на камне», куски («звенья») которой, как и первого варианта, Ржевский включает в текст повести.

Тема преобразующей любви составляет содержание рассказа «Рябиновые четки» (1958) и поздней повести «Дина» (1979).

Чувство любви, по Ржевскому, не знает возрастного предела. Пожилой художник, герой романа «Дина», ощущает прилив творческих и физических сил, встретившись с молоденькой русской эмигранткой Диной. Его не останавливает ни разница в возрасте, ни ее замужество, ни уверения друзей в том, что она осведомитель КГБ (что, кстати, оказывается правдой). Впрочем, и ее перерастающее в любовь общение с духовно богатым человеком, каким является рассказчик – художник Пьер – Петр Петрович; ее знакомство со священником о. Андреем, с сестрой рассказчика Моб и ее другом Буровым, смешными в своей «зацикленности» на шпиономании, но в целом добрыми и хорошими людьми, воскрешает Дину к новой жизни.

Как это часто бывает в финалах произведений Ржевского, герои расстаются. Может быть, ненадолго, может быть, – навсегда. Но в сознании рассказчика последняя встреча с воскресшей к новой жизни Диной становится сакральной. Минуты молчания рассказчик воспринимает как разговор, но не друг с другом, «а с неким – Третьим, в руках которого триптих времени, наше вчера, сегодня и завтра. Они невероятно и непредвиденно вдруг смыкаются, зажигая вокруг проникновенный свет».

Встреча времен и вечность чувств составляют и содержание романа «Две строчки времени» (1976). Сюжет романа составляет встреча рассказчика бывшего москвича, интеллигента, а ныне эмигранта с современной полурусской девятнадцатилетней девушкой Ией Шор, имя которой навевает герою воспоминания о другой Не (дома ее знали Ютой) из его юности. Рассказ о целомудренности Юты-Ии и ее трагической судьбе вызывает сначала непонимание, а затем производит нравственный переворот в душе слегка циничной и живущей сексуально свободной жизнью американской тезки Ии.

Впрочем, по ходу развития сюжета выясняется, что и путь современной девушки не устлан розами. Иные, но тоже суровые жизненные испытания подстерегают современную молодежь, чем и вызван ее нигилизм, самоуверенность, идущая от растерянности. Между пожилым писателем и Ией возникает на какое-то время взаимопонимание и любовь, описанная по-бунински эротично и вместе с тем благородно.

Финал романа – типичный для прозы Ржевского. Ия вновь исчезает, а рассказчик после очередной неудачной попытки обнаружить девушку задает себе вопрос: «Господи! <…> Что же это было? Что?., неужели не суждено мне дознаться обо всем до конца? Или это и был – конец?..». Очевидно, что речь идет не только об Ие, но о жизни, о вечной ее тайне, о невозможности существования без любви и о силе самой любви.

Роман «Две строчки времени» с образом мятущейся героини лишь завершает галерею русских персонажей писателя, порой мучительно, порой трагикомично ищущих и не находящих свое место в жизни. Тема эта развивается в рассказах «Полдюжины талантов» (1958), «Через пролив» (1961), «Малиновое варенье», в повести «Паренек из Москвы» (1957) и романе «Бунт подсолнечника» (1981). Вслед за Ф. Достоевским писатель показывает противоречивость человеческой личности, рисует мятущиеся характеры русских людей в эмиграции размышляет, может ли русский человек обрести гармонию.

Большинству персонажей Ржевского это не удается. Но то, чего часто не хватает объективизированным персонажам Ржевского, в избытке у рассказчика. Именно это обстоятельство позволяет говорить не о служебной, а о функциональной роли повествователя, предельно сближенного с автором.

В поздней прозе писателя это «задумчивый старикан» (такое название носит завершающий книгу «За околицей» рассказ), философ-созерцатель, с высоты прожитой жизни и перед лицом мудрой старости (постоянная тема последних произведений Ржевского) чувствующий ответственность за судьбу окружающих его людей и – шире – за судьбу будущего.

В прозе Ржевского последних лет рассказчик все чаще непосредственно обращается к читателю, вводит его в тайны писательского мастерства, рассуждает (но не морализирует), отвлекается, использует притчевое повествование. При этом писатель склонен гармонизировать жизнь, принимать «сложную противоречивость жизни, сли-янность в ней до нерасчленимости светлого и мрачного, улыбки и отчаяния, блаженства и смертного горя» (из статьи о Чехове).

Будучи лингвистом по образованию, филологом по призванию, Ржевский большое внимание уделял языку своих произведений. Емки и выразительны не только портреты главных героев, но и беглые характеристики второстепенных, пейзажи, детали, символы.

Среди излюбленных писателем слов-лейтмотивов – «звезды» (не случайно свою последнюю повесть он назвал «Звездопад») и «пока». Первое несет символическое значение счастья, вечности, обретенной гармонии. Второе служит знаком неустойчивости бытия. Герои разных произведений произносят его как кратковременное прощание («до завтра»), не подозревая, что рок может разлучить их на годы или навечно.

Л.Д. Ржевский похоронен на русском кладбище Ново-Дивеево (штат Нью-Йорк). На православном кресте над именем выгравирована строчка молитвы, словами которой он озаглавил свой роман: «Слава Тебе, показавшему нам свет». Его проза понемногу становится достоянием отечественных любителей литературы.

Сочинения

Между двух звёзд. – New York, 1953

Двое на камне. Сб. – München, 1960

…показавшему нам свет. Оптимистическая повесть. – Frankfurt / М., 1961

Через пролив. Сб. – München, 1966

Прочтение творческого слова: Литературоведческие проблемы и анализы. – Нью Йорк, 1970

Творец и подвиг. Очерки о творчестве Александра Солженицына. – Frankfurt / М., 1975

Две строчки времени. – Frankfurt / М., 1976

Дина. Записки художника. – New York, 1979

Бунт подсолнечника. – Ann Arbor, 1981

Звездопад. Московские повести. – Ann Arbor, 1984

За околицей. – Tenafly / NY, 1987

К вершинам творческого слова. Литературоведческие статьи и отклики. – Norwich, 1990.

Между двух звезд: Роман. Повести. Рассказы. – М.: ТЕРРА-СПОРТ, 2000.

Публикации

Бабель – стилист // Возд, пути. 1963. № 3.

В бинокль //НЖ. 1962. № 69.

Вопросы конструктивной антикоммунистической пропаганды // Вест. Ин., 1953. № 4.

Встречи с русскими писателями // Грани. 1990. № 156.

Горячее дыхание //НЖ. 1964. № 75.

Два варианта //НЖ. 1957. № 50.

Две недели //Грани. 1959. № 42.

Две строчки времени //Грани. 1976. № 100.

Две строчки времени. – Петрозаводск: Север, 1991. № 1–2.

Девушка из бункера//Грани. 1950. №№ 8, 9, 11.

Живое и мертвое слово //Грани. 1949. № 5.

Жизнеутверждающее творчество //Грани. 1951. № 14.

Загадочная корреспондентка К. Чуковского //НЖ. 1976. № 123.

Звук струны. О творчестве Беллы Ахмадулиной //Возд. пути. 1967. № 5.

Клим и Панночка //Конт. 1977. № 12.

Книги на литературоведческой полке //НЖ. 1978. № 133.

Конец Сергей Сергеича //НЖ. 1976. № 125.

Крылья //НЖ. 1969. № 95.

Маша Лескова //Мосты. 1959. № 3.

Между двух звезд //Грани. 1951. № 13.

Монологи и паприка //НЖ. 1970. № 100.

Начало романа //Мосты. 1963. № 10.

О культуре языка в СССР //Вест. Ин. 1954. № 11.

О поэзии Ив. Елагина//НЖ. 1977. № 126.

О тайнописи в романе Доктор Живаго //Грани. 1960. № 48.

Об одной творческой преемственности //НЖ. 1972. № 108.

Об одном образе в романе Война и мир //НЖ. 1966. № 82.

Обреченные. О литераторах – лауреатах сталинских премий 1951 г. //Лит. совр. 1951. № 2.

Памяти Бунина //Грани. 1953. № 20.

Памяти Г.И. Газданова //НЖ. 1972. № 106.

Паренек из Москвы //Грани. 1957. № 36.

Пилатов грех//НЖ. 1968. № 90.

Подлинное и заказанное //НЖ. 1952. № 29.

Полдюжины талантов //Мосты. 1958. № 1.

Полсантиметра от Воркуты //НЖ. 1975. № 118.

Рябиновые четки //НЖ. 1958. № 55.

Светофоры на путях советского языкознания //Грани. 1950. № 10.

Сентиментальная повесть //Грани. 1954. № 21.

Симпозиум //НЖ. 1972. № 109.

Советская литература и советская критика наших дней //Лит. совр. 1952. № 3.

Сольфа Миредо //НЖ. 1968. № 93.

Спутница. Записки художника//Мосты. 1968. № 13 / 14; 1970. № 15.

Строфы и «звоны» в современной русской поэзии //НЖ. 1974. № 115.

Тайнописное в послеоктябрьской литературе //НЖ. 1970. № 98.

Творческие университеты //Грани. 1952. № 15.

Творческое слово у Солженицына //НЖ. 1969. № 96.

Тема о непреходящем //Мосты. 1961. № 7.

Три книжки зарубежных журналов //Грани. 1951. № 14.

Три темы по Достоевскому //Грани. 1971. № 82.

Тринадцатая //Лит. совр. 1954.

Триптих В.Е. Максимова //Грани. 1978. № 109.

У Тэффи //Грани. 1952. № 16.

Человек, которому было все равно //НЖ. 1956. № 45.

Через пролив //НЖ. 1961. № 65.

Юбилей Достоевского в СССР //Вест. Ин., 1956. № 20.

Отзывы о книгах.

A. Седых. Крымские рассказы //НЖ. 1978. № 130.

Андрей Седых. Далекие, близкие //НЖ. 1979. № 136.

B. Максимов. Прощание из ниоткуда//НЖ. 1975. № 119.

Д. Кленовский. Уходящие паруса //Мосты. 1963. № 10.

Н.И. Ульянов. Под каменным небом //НЖ. 1970. № 101.

Р. Гуль. Бакунин //НЖ. 1975. № 119.

Труд огромный и нужный: Людмила А. Фостер. Библиография русской зарубежной литературы, 1918–1968 гг //Грани. 1971. № 80.

Под псевдонимом Л.Р.

Вторая книга поэта //Грани. 1952. № 15.

Книги Б. Ширяева //Грани. 1953. № 18.

Настоящие книги //Грани. 1954. № 23.

Новые издания И.А. Бунина //Грани. 1953. № 18.

О сборнике стихов Софии Прегель и по поводу //Грани. 1953. № 19.

По страницам советских журналов //Грани. 1953. № 17.

Стихи сегодняшней нашей жизни //Грани. 1950. № 9.

Ценный опыт //Грани. 1952. № 16.

Под псевдонимом Л. Р-ский

Когда Эренбург молился. (Стихи 1918 г., Девятый вал.) //Грани. 1952. № 16.