Текст книги "Восставшие из небытия. Антология писателей Ди-Пи и второй эмиграции."

– На ять, товарищ комроты.

– На все сто

На разные лады дружно хвалят обед, а у большинства-то и пыль с губ супом не смыта. Кашевар, тоже довольный, гонит свою четвероногую тягловую силу к дороге, и пустая кухня грохочет черпаками, ложками и пустой посудиной

Вечером роты возвращаются. Бойцы от усталости и голода еле переступают ногами по пыли. Командир полка встречает роты и подзывает к себе командиров.

– Задание выполнено… За время учения, никаких происшествий не случилось, – рапортуют те

– Почему бойцы так утомлены? – спрашивает комполка. Но это только ритуал, так как он ведь знает, почему утомлены. И так же по ритуалу ответят командиры рот и взводов.

– Жарко было… Переход большой. Надо бы усиленный ужин бойцам.

Комполка в крик ударится:

– Что вы, хотите меня под суд загнать? И так во всем перерасход.

Но вызовет своего помощника по хозяйству:

– Надо было бы ужин покрепче устроить. Утомлены очень бойцы, – скажет он. Хозяйственник с тоской станет возражать, но командир полка понизит голос:

– Павел Ильич, ведь ты понимаешь!

И Павел Ильич направится в каптерку, и кашевары по его приказу разожгут дополнительные кухни, бросят в котлы куски мяса, засыплют крупу.

Однажды был объявлен приказ: дивизия, к которой принадлежал Иваново-Вознесенский полк, отправляется в Ковровский лагерь. Маневры отменены.

К железной дороге, на погрузку, прибыли вечером. Грузились на маленькой станции. Забравшись в теплушки, растягивались на полу и быстро засыпали. Солдату бессонница уставом не предписана.

Ночью наш эшелон затарахтел колесами и тронулся в путь. Через полчаса вдруг резко затормозил. Разбуженный толчком и в душе кляня машиниста, я выглянул в дверь. Невдалеке занимались огнем воинские склады, с которых снабжалась наша дивизия и еще две других. Вдоль эшелона забегали люди. Приказ: «Второй роте построиться».

Мы ускоренным шагом приближались к горящим складам. Еще не доходя до них, услышали крики и вопль людей. Звучали редкие пистолетные выстрелы.

Мимо нас в ночной тьме люди волокли за собой тележки, нагруженные ящиками, мешками, бочками. При нашем приближении они останавливались, но видя, что мы проходим, трогались дальше.

У складов бушевала толпа. Крестьяне окружающих сел и обитатели голодных таборов. Подбегали всё новые люди. Они рвались в склады. Через окна летели мешки с сахаром, мукой, катились бочки с рыбой и маслом. Маленький взлохмаченный военный бегал вдоль сараев и стрелял вверх из пистолета. Несколько бойцов, охранявших склад, пытались удержать толпу, но пока они заграждали один вход, люди вливались в другой.

Завидев роту, маленький и лохматый, с пистолетом в руке, подбежал к нам с криком:

– Спасайте военное имущество. Роту привел Пилипенко. Он послушно приложил руку к своей вихрастой голове и почему-то с радостью крикнул:

– Есть, спасать имущество.

По его приказу, мы составили винтовки в козлы и ринулись в склад, еще только загорающийся. Вместе с бородатыми мужиками и истерически кричащими женщинами, мы выбрасывали через окна мешки, ящики, бочки. Только когда стало в складе нетерпимо жарко и языки пламени прорвались через потолок, мы покинули его.

Ничего спасенного нами от огня уже не было. Люди уволокли в свои села. По дорогам, ведущим от склада, двигались толпы. Уносили на плечах, в подолах платьев, увозили на телегах, санках и в колясках продовольствие.

Я с удивлением оглянулся вокруг. Тут оказался весь наш полк, да и из других полков много бойцов. Кое-как соорудив носилки, мы положили на них обгорелые останки двух наших товарищей и, походной колонной, двинулись к железной дороге. Вид у нас был довольно страшный. Какая-то старуха, отставшая от своих, при нашем приближении торопливо закрестилась и с неожиданной прытью скрылась в кустах. У бойцов в глазах появилось какое-то новое выражение – радостное и смелое, даже дерзкое. Словно впервые мы почувствовали нашу слитность и с радостью подчинились приказам общей для нас, всех, неразделимой солдатской души.

– Запевай! – крикнул Пилипенко, потерявший в огне свой чуб и брови.

– Только веселее, – откликнулся командир роты, оказавшийся здесь же и теперь несущий забинтованную руку на перевязи. Каким-то образом прибился к нам кашевар Полуектов, тот самый, которому бойцы невидные места кипящим супом ошпарили. Славился он на весь полк своим веселым голосом, и лучшего запевалы, по общему убеждению, в мире не могло быть. Его круглое, покрытое сажей и потом лицо было веселым и беззаботным.

Когда раздалась команда запевать, Полуектов крикнул:

– Я буду запевать!

Послышался смех и чей-то голос прогудел из задних рядов:

– Да куда тебе? Ошпарили тебя, как того борова.

– Об чем разговор? – изумился Полуектов. – Они же мне не горло ошпарили, а много ниже. Звонким своим голосом кашевар затянул:

 
Город спит привычкой барской,
А горнист, горнист трубит подъем…
 

В положенном месте полторы сотни солдатских голосов дружно подхватили:

 
Вознесенский полк бывалый,
Удалых бойцов стране кует.
Всегда готовых в бой кровавый
За трудящийся народ!
 

На этот раз песня звучала в полный голос, подтверждая, что правы были те, которые называли Иваново-Вознесенский Пролетарский полком завзятых горлопанов.

Через две недели, когда были мы уже в Ковровском лагере, пришел приказ: меня требовали в Москву. Командир полка был смущен: он не знал, что в его полку один из солдат второй роты – военный корреспондент, которого телеграммой вызывает в Москву «сам» Гамарник. Я понимал комполка. Видел ведь я не только то, что мне показали бы, явись я сюда в роли военного корреспондента, но и многое другое, что обыкновенно не показывается и о чем стараются не говорить.

Впрочем, командир полка напрасно беспокоился. Я ничего не мог написать, а если бы рискнул писать, то восторженно рассказал бы о солдатской душе, которую я и в себе тогда явственно ощутил.

Тер-Погосиан Ричард Саакович
(1911–2005) – поэт

Родился на Кавказе в г. Ганджа. Отец – священник, погиб в советской тюрьме. Мать – Анна Караевна Джанибек, по преданию, потомок хана Золотой Орды. Спасаясь от репрессий семья переехала в Баку, где Ричард, скрыв свое происхождение, закончил Учительский институт.

Во время войны попал в «немецкий страшный черный плен», прошел сначала лагеря военнопленных, потом Ди-Пи. «Жизнь поругана войною / И разбила все мечты», – восклицает Тер-Погосиан в стихотворении «Лира в детстве мне досталась…». «Войной надломлена душа», – признается в миниатюре «В моих стихах нет яда, вроде».

После войны эмигрировал во Францию, оттуда – в США. Жил и умер в Лос-Анджелосе.

Стихи начал писать еще на родине. Однако, опасаясь обысков, уничтожил. Чудом сохранились стихотворения «Навек родной покинул город» (1927) и «Стихи об убийстве царской семьи» (1937).

Видимо, в годы перестройки ему удалось посетить родные места.

Тер-Погисиан – автор 9 сборников стихов. Его первую книжку стихов весьма положительно оценил Ю. Терапиано («Русская мысль», 1961, 18 марта).

Тематика большинства стихотворений поэта – воспоминания о родине. Обращенные к поэтессе Е. Мариновой строки «И Вас не сломили: ни “ОСТ”, ни насилье – / Навек сохранили к отчизне любовь» вполне относимы к самому Тер-Погосиану. Его любимый прием: сопоставление жизни и даже природы Америки с родной землей в пользу последней. «Эх, чужбина, ты чужбина, – / отравила жизнь мою» («Хороши дома-палаты…»). «Нет не могу любить весну чужую», – пишет он в одном стихотворении («Весна не радует меня нисколько…»). В другом рассказывает, что ароматный цветок России, перенесенный на американскую почву, потерял родной запах («Чтобы слышать нежный запах…»). Шаблонные образы русских стихов (васильки, гармошка, черешня, рябина, березы, сирень) под пером Р. Тер-Погосиана приобретают индивидуальную драматическую окрашенность: они навсегда потеряны для лирического героя, существуют только в его памяти.

Стихи поэта вполне традиционны, просты, мелодичны («Бог дал мне горло небольшое / Орать, горланить не могу»). Порой чувствуется влияние Есенина, Апухтина, Надсона. Поэт – мастер метафоры («осень в рыжем колпаке», асфальт под дождем «блестит черным лаком», «сохнет девица-рябина»). Не чужд ему и мягкий юмор («Из всех времен люблю я лето… / Не плохо, правда и зимой»).

Два последних сборника, посвященные памяти отца и жены, значительно уступают предыдущим и содержат преимущественно размышления поэта о смерти и Божьей воле.

Сочинения

Стихи. – Париж, 1960.

Живой ручей. – Мадрид, 1972.

Вдоль межи. – Лос-Анджелес, 1988.

Гербарий. – Лос-Анджелес, 1991.

Вечерний звон. – Лос-Анджелес, 19

Радуга. – Лос-Анджелес, 19

Избранные стихи. – Лос-Анджелес, 2001.

Эпилог второй. – Лос-Анджелес, 2003.

Реквием: Стихи. – Лос-Анджелес, 2005.

Жизнь

 
От тебя, моя жизнь, нет покоя.
Наказанье на каждом шагу,
А порою бывает такое,
Что и враг не желает врагу.
 
 
Все быстрей и быстрей догорая,
Навеваешь щемящую грусть, —
Из далекого ада иль рая
Я на землю назад не вернусь.
 
 
Но тебя прожигать не умею.
Поневоле доволен судьбой.
Не ропщу, не грущу, не жалею,
Что живу и воюю с тобой.
 

«Чтобы слышать нежный запах…»

 
Чтобы слышать нежный запах
Милого цветка,
Корешок привез на запад
Я издалека.
 
 
Посадил его в садочке,
Поливал водой,
Чтоб проснулась жизнь в цветочке
На земле чужой.
Потрудился я не даром,
Корень дал росток.
Загорелся, как пожаром,
Маленький цветок.
 
 
Нет обмана никакого,
Те же: рост и цвет.
Только запаха родного
У цветочка нет.
 

«Мы давно чужие топчем…»

 
Мы давно чужие топчем
Рубежи.
Не спеша бреду я молча
Вдоль межи.
 
 
Как легко шагать без ноши —
Мир да гладь.
Всюду радость, всюду
Божья Благодать.
 
 
Ни соринки в небе чистом,
Ни пятна.
От цветов и трав душистых
Степь пьяна.
 
 
Сладко снится, знать, землице
Теплый дождь.
Под лучами серебрится
В маках рожь.
 
 
Все знакомо, все как дома
Тот же вид:
Почерневшейся соломы
Виден скирд:
 
 
Тот же желтый цвет сурепки.
Сорняки
И любимые навеки
Васильки!
 

Весна

 
Пришла весна, и с нею грозы,
Земля проснулась ото сна,
Цветут сирень, ромашки, розы,
Весь мир в цвету, кругом весна.
 
 
Иду ли полем или садом,
Сижу ли грустно у реки,
Простор степной окину взглядом
Везде синеют васильки.
 
 
Везде цветы, и птичьи стаи,
Кругом зеленые кусты.
И под веселый шелест мая
Цветут цветы, цветы, цветы.
 

«Осень завела свою шарманку…»

 
Осень завела свою шарманку,
Закрутила невтерпёж,
Обложила небо спозаранку,
Непрерывно хлещет дождь.
 
 
Что-ж, мне всё равно! Пусть бесконечно,
Хоть до самой льёт зимы.
Ни родни, и ни друзей сердечных —
Разбрелись по свету мы.
 
 
Вновь заныли раны жгучьей болью,
Подступает к горлу ком.
Дождь, как ведьма, шлепает по толю
Над картонным потолком.
 

«Зима, и снова я в дороге…»

 
Зима, и снова я в дороге.
Метет с утра метелица.
И по полям, холмам и логам
Пушистым снегом стелется.
 
 
Бегут лошадки дружно, бойко.
Белеет даль безбрежная.
Крепка перцовая настойка,
И степь такая снежная…
 

«Сохнет девица-рябина…»

 
Сохнет девица-рябина
Сиротою в чистом поле,
Как и я здесь, на чужбине
Гибну в ласковой неволе.
 
 
Не поможет ей подпора,
Как и мне заботы милой.
Ей расти бы у забора,
Жить бы мне в стране любимой.
 

1954

«Дождь, как червь в сухой доске…»

 
Дождь, как червь в сухой доске
Больно сердце точит.
Осень в рыжем колпаке
Под окном хохочет.
 
 
От заката до зари
Дни бегут за днями…
Тускло светят фонари
Мокрыми глазами.
 
 
Мир, как каменный острог,
Весь окутан мраком
И блестит асфальт дорог
Жидким, черным лаком.
 

1958

«Постригся лучше бы в монахи…»

 
Постригся лучше бы в монахи:
Отмаливал свои грехи,
Меня не мучили бы страхи
Ни за семью, ни за стихи.
 
 
Вставал бы утром на рассвете,
Молитвы стал бы я творить.
Отрёкся-б от всего на свете,
Не стал бы в грешном мире жить.
 
 
Зимой ходил бы без ботинок,
В одном хитоне, без белья.
Но, к сожаленью я не инок
И не паломник даже я.
 
 
Ну что же, ведь не без тропинок
Пути земного бытия.
 

1982

«В этой жизни я прохожий…»

 
В этой жизни я прохожий
Заблудившийся в пути.
Укажи дорогу, Боже —
Эти горы перейти.
 
 
Слева пропасть, справа тоже
И туманы впереди.
По такому бездорожью
Ни проехать, ни пройти.
 
 
Что-же делать? Но негоже
Слепо, глупо лезть в капкан.
Бог поможет – воля Божья
Проведёт и сквозь буран.
 

1984

ПОД НЕБОМ МЕКСИКИ

 
Улыбнись, сеньорита Альвера,
Наклонись ты ко мне на плечо.
Не увидит никто под сомбреро,
Как целуемся мы горячо.
 
 
Может быть, посидим на полянке?
Расстелю я наваго с плеча.
Знаю, знаю, что кровь мексиканки,
Как текила, крепка, горяча.
 
 
Ну, целуй, сеньорита Альвера,
Ну, целуй же ещё и ещё!
Не увидит никто под сомбреро,
Как ты любишь меня горячо.
 

«В моих стихах нет яда вроде…»

 
В моих стихах нет яда вроде,
Скорее горечью полны.
Одни – рожденные на фронте,
Другие – отзвуки войны.
 
 
Прекрасна жизнь и мир чудесен,
Земля Господня хороша,
Но мне не до веселых песен:
Войной надломлена душа.
 
 
Друзья уснули непробудно,
Сердца их превратились в прах.
Живым не лучше, очень трудно
Преодолеть тоску и страх.
 
 
Спасаться вечно от гонений
Устал, как белка в колесе.
Больное наше поколенье —
Душою мы калеки все.
 

1996

Поэтам

 
Всей жизни смысл с искусством связан,
Коль одаренный человек.
Творить без устали обязан
До гроба свой недолгий век.
 
 
И ждать спокойно и смиренно,
Пока прийдёт, настанет смерть.
Известно, что все в жизни тленно:
Должно живое умереть,
 
 
Такая грустная тревога,
Порою навивает страх.
Не может быть, чтоб дар от Бога,
Бесславно превратился в прах.
 
 
Не прах, а клад-плоды таланта,
Не гибнет, а живет века.
Уход из жизни не расплата
И не последняя строка.
 

1996

«Стихи мои – грехи мои…»

 
Стихи мои – грехи мои —
Стихи мои – враги мои.
Одни меня клянут за них,
Чту благодарность от других.
 
 
И это, и то давят грудь,
И не дают мне отдохнуть.
Под гнетом тяжести такой,
Навек отравлен мой покой.
 

1998

Трубецкой (Нольден) Юрий Павлович
(1902–1974) – поэт, прозаик, критик, мемуарист

Родился в 1902 году в Риге; детство прошло в Петербурге. Учился на врача; во время Гражданской войны жил в Крыму у Волошина, затем в Баку (был членом Цеха поэтов, руководимого Вяч. Ивановым) и на Украине. В 1930-х гг. был арестован; отбыл 10-летний срок в лагерях БАМлага. Спасся, как он сам писал, тем, что «был врачом и меня заставили работать по этой части». После освобождения жил в Киеве, ушел вместе с немецкими частями в Германию. Мечтал жить в большом центре, где кипит литературная жизнь, но за неимением средств до смерти жил в Дорнштадте (земля Баден-Вюртемберг). Последние годы провел в старческом приюте.

Отсутствие литературной среды восполнял перепиской со многими деятелями литературы русской эмиграции: И. Буниным, Б. Зайцевам, Г. Ивановым, Г. Адамовичем, И. Одоевцевой, Ю. Терапиано и др. Представлялся сыном скульптора и художника Паоло Трубецкого, что подвергается сомнениям современными исследователями[97]97
  Хазан В. «Но разве это было все на самом деле?» (Комментарий к одной литературно-биографической мистификации) // A Century’s Perspective: Essays on Russian Literature in Honor of Olga Raevsky Hughes and Robert P. Hughes. -Stanford, 2006. P. 464–489. Комментарии В. Хазана и Р. Дэвиса к письмам Ю. Трубецкого Бунину // Н.А. Бунин. Новые материалы. Выпуск II. Составление О. Коростелева, Р. Дэвиса. – М.: Русский путь, 2010.


[Закрыть], как и его воспоминания о встречах с Блоком, присутствии при аресте Гумилева, многочисленных встречах с Ахматовой, Кузминым и Маяковским.

Стихи начал писать с 13 лет. Впервые опубликовался в суворин-ском еженедельнике «Лукоморье» (1916). Автор трех поэтических сборников: «Петербургские строфы» (1946), «Двойник» (1954) и «Терновник» (1962). Как считал Г. Струве, большая часть стихов «мало чем отличается от сборников парижских поэтов», т. e. неоригинальна. Тем не менее, И.А. Бунин утверждал, что у Трубецкого «несомненно есть поэтическое чувство»[98]98
  Письмо И.А.Бунина Ю.П.Трубецкому // Филол. записки. Вестник литературоведения и языкознания. Вып. 20. – Воронеж, 2003. – С. 14.


[Закрыть].

Наибольший интерес представляют стихотворения, передающие настроения поэта, отлученного от Родины. Понимая, что «в жизни есть не только лишь потери, / Не только суеверие и мрак», Трубецкой в основном пишет об одиночестве и бесцельности жизни. «Русское поле. Все русское снова – / На камне холодном мертвое слово», – утверждает он в стихотворении «И поздний дождь над миром, как тогда…». «Какая темнота, / Как этот ветер неуемно плачет, / И жизнь уже бессмысленно-пуста», – говорит в стихотворении «Порой такая бешеная зависть…». Свет в его произведениях «ненужный», «ветер неуемно плачет», месяц «корчит рожи». «И жизнь уже бессмысленно-пуста». «Мне бы счастья хоть пару крох», – восклицает в поэт в стихотворении «Снег».

Даже любовь чаще всего обретает мрачные краски («Белая матроска, синие глаза…»). И лишь изредка поэт говорит, что любит землю, потому «что встретил тебя на ней».

Проза Ю. Трубецкого включает в себя полуавтобиграфическую повесть «Нищий принц» с подзаголовком «Повесть о поэте» («Возрождение», май 1951 – август 1954), написанную по совету И.А. Бунина, и историческую повесть «Смута» (1964–1968), где автор развивает версию, что первый Лжедмитрий был чудесно спасшимся сыном Ивана Грозного.

Как эссеист и критик печатался в газетах «Новое русское слово», «Русская мысль», журналах «Возрождение» (Париж), «Литературный современник» (Мюнхен), «Мосты» (Мюнхен), «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Современник» (Торонто). Наиболее известны его популярные статьи «Из литературного дневника», в том числе о Сергее Есенине («Новое русское слово», 1951, 11 февр.) и И. Анненском («Новое русское слово», 1951, 24 июня).

Сочинения

Петербургские строфы. – Германия (ротаторное изд.), 1946.

Двойник. – Париж, 1954.

Терновник. – Париж, 1962.

Публикации

Александр Блок. (Листки воспоминаний.) // Совр. 1960. № 2.

Анна Ахматова //Лит. совр. 1952. № 4.

«Быть может много лет, как миг один…» // Совр. 1960. № 2.

«В Петербурге, давным-давно…» //Возр. 1960. № 2.

«В этом гневе Создателя…» //Возр. 1954. № 35.

«Вижу так, как другие не видят…» //Возр. 1954. № 35.

Встреча//Совр. 1962. № 6.

Георгию Иванову //Возр. 1951. № 18.

Гибель//Совр. 1963. № 7.

«Гнусавит радио. О том же. О судьбе…» //Возр. 1954. № 36.

«Да, безразличье, пожалуй, труднее…»//НЖ. 1958. № 53.

«Если все предуказано – значит не так…» // Совр. 1960. № 2.

Жизнь моего приятеля // Совр. 1960. № 1.

«Зачем приходишь ты на склоне лет…» // Совр. 1961. № 3.

«Зачем так просто и безвольно…» //НЖ. 1957. № 51.

Зима//‰р. 1952. № 20.

Иван Алексеевич Бунин //Возр. 1954. № 36.

Из записных книжек //Мосты. 1959. № 2.

Из книги Терновник //Возр. 1952. № 19.

Из творчества Б.К. Зайцева //Возр. 1952. № 21.

Из цикла «О России» //Возр. 1950. №№ 9, 11; 1954. № 31.

Ирине Яссен //Лит. совр. 1954.

«Кажется, что вечность в этом шуме…» //Мосты. 1959. № 2.

Камаринский мужик // Совр. 1961. № 4.

«Когда холодный вихрь…» // Совр. 1963. № 8.

«Кружилась даль. Сады и огороды…» //Лит. совр. 1954.

Листопад //Возр. 1962. № 5.

«Немного солнечных страниц…» //НЖ. 1955. № 41.

«Нету дела до людей…» //Возр. 1954. № 36.

Нищий принц //Возр. 1951. № 15; 1953. №№ 25, 29, 30; 1954. № 34.

«О потерянном не жалею…» // Совр. 1965. № 11.

О России //Возр. 1952. № 24.

О современной поэзии //Лит. совр. 1954.

О стихах Игоря Чиннова// Совр. 1961. № 3.

Осень // Совр. 1967. № 14 / 15.

«Особенно русское небо…» //Возр. 1954. № 36.

Павловский офицер // Совр. 1962. № 5.

Памяти Александра Блока//Возр. 1949. № 6. Совр., 1961. № 4.

Памяти Анны Ахматовой // Совр. 1966. № 13.

«Парки пряжу ткут и распускают…» //НЖ. 1955. № 41.

«Перешагни через мой порог…» // Совр. 1961. № 4.

Песнь варягов //Возр. 1949. № 6.

Печаль изгнания //Возр. 1950. № 10.

«Повторяется, все повторяется…» //НЖ. 1959. № 58.

«Под этим небом черной неизбежности…» //НЖ. 1957. № 50.

«Порой такая бешеная зависть…» // Совр. 1964. № 9.

Поход //Возр. 1949. № 5.

«Правдивей и грустней сейчас…» //НЖ. 1958. № 52.

Простор //Возр. 1953. № 30.

Пятнадцатый прелюд//Совр. 1969. № 19.

Разговор //Возр. 1956. № 57.

«Расплата за многие годы…» // Совр. 1970. № 20 / 21.

Родина //Возр. 1957. № 61.

«С боку на бок ворочаясь слышу…» //Возр. 1954. № 36.

Северный берег //Возр. 1953. № 25.

«Сквозь сиянье, летящее вниз…» // Совр. 1964. № 9.

Смута//Совр. 1964. №№ 9, 10; 1965. №№ И, 12; 1966. № 13; 1967. №№ 14/15, 16; 1968. № 17/18.

Снег//Совр. 1968. № 17/18.

Стихи //Мосты. 1960. № 5.

Стихи//Совр. 1960. № 1; 1962. № 6.

Стихи //Грани. 1959. № 44.

«Таинственный человек…» //Возр. 1954. № 36.

Тайна //Возр. 1951. № 14.

«Та тень живет. И нет уже спасенья…» // Совр. 1965. № 12.

«Тема опять ускользает…» // Совр. 1973. № 25.

«Тогда мы виделись с тобой случайно…» //Возр. 1954. № 36.

Три карты // Совр. 1972. № 24.

«Ты знаешь? Скажи, за три тысячи лет и столетий…» //Возр. 1971. № 229. «Упоительный сон… Но уже он закончился где-то…» //Возр. 1971. № 229. Утро // Совр. 1962. № 5.

«Холод и дождик…» //Мосты. 1959. № 2.

«Черный сад в снегу новогоднем…» //НЖ. 1959. № 58.

«Что-нибудь будет. Когда?..» //Возр. 1971. № 229.

«Что поразительно – не замечаешь…» //НЖ. 1957. № 50.

«Чтоб забыть, надо только беззвучно…» //НЖ. 1958. № 53.

Элегия //Возр. 1951. № 15.

«Этой нежной глицинии…» //Возр. 1956. № 54.

«Я землю люблю потому…» // Совр. 1961. № 3.

«Я не тебя увидел, а двойник…» //НЖ. 1957. № 49.

«Я суше стал и холоднее…» //Возр. 1956. № 51.

Отзывы о книгах

A. Степанов. Порт-Артур //Лит. совр. 1952. № 3.

Александр Биек. Свое и чужое // Совр. 1963. № 7.

Александр Гингер. Весть //НЖ. 1957. № 50.

B. Сумбатов. Стихотворения //НЖ. 1958. № 52.

Георгий Эристов. Сонеты //НЖ. 1957. № 50.

Нонна Белавина. Синий мир // Совр. 1961. № 4.

Полина Ошерова. Почему мы любим музыку. Андрей Седых. Далекие близкие // Совр. 1962. № 6.

Родион Березов. Чудо // Совр. 1962. № 5.

София Прегель. Встреча //НЖ. 1958. № 55.