Текст книги "Тысяча и один гром"

Во дворе

В нашем дворе почти у всех имелись клички. Тем удивительнее, что ко мне ни одно прозвище в юности так и не прилипло. Ни в футбольной команде, ни в школьном классе. Всегда меня звали или Антоном или Антохой. А вот некоторым моим друзьям и знакомым повезло меньше. Ладно, если к ним приставало какое-нибудь нейтральное «погоняло», производное от фамилии, например, «Катасон» от Катасонова, «Мочало» от Мочалкина или «Яка» от Якушева. А вот что делать, если к тебе прицепился «Прыщик» или «Болехан», он же «Болячка»? Но законы двора неумолимы – если что-то прилипло, то отодрать кличку и заставить остальных её забыть было практически невозможно.

Жил у нас по соседству ещё смешной тип Туки-Луки. Когда он переехал в наш дом, в первой же игре в прятки пацан принялся застукиваться, повторяя эти самые слова: «Туки-Луки-Туки-Луки-Туки-Луки», при этом колотя по месту ведущего ладошкой. Кликуха пристала к парню намертво.

Было ещё два смешных друга-приятеля, которых звали «Каля» и «Мясо». Каляксин и Мясилев соответственно. Они учились в одном классе на пару лет старше нас и являли собой картину единства (так как постоянно гуляли вместе) и борьбы противоположностей (благодаря своему внешнему виду). Долговязый, худой как трость, Каля и низенький, бочкообразный, веснушчатый Мясо. Местные фольклористы даже сваяли про них нетленное:

Каля с Мясою на даче

Мерили, чей… чуб лохмаче…

Каля, нужно сказать, являлся признанным авторитетом по игре в «чику». За консультациями к нему приходили даже из соседних дворов, что было для того времени неслыханным. «Чика» представляла собой игру на военные пуговицы («ушки»). Играемые ушки всех соперников выставлялись в одну линию, а потом участники из-за черты, проведённой в нескольких метрах от кона, кидали «битки» (круглые свинцовые «лепёшки»), стремясь попасть по кону, либо сделать так, чтобы «битка» остановилась как можно к нему ближе. Если игроку удавалось задеть кон – это и была «чика», – он получал право первого удара по пуговицам. Всё, что переворачивалось после удара, забиралось себе. Когда не переворачивалось ничего, ход переходил к следующему игроку. Если при начальном броске битка накрывала хотя бы одну ушку в линии кона – засчитывалась полная победа – происходила «чика с накладкой». Счастливец сразу же забирал весь кон.

Каждая «ушка» имела свою «цену». В зависимости от принадлежности к роду войск, формы («дутыши» не «дутыши»), размера и так далее. За одну редкую пуговицу иногда давали целые «горы» обычных «полушек». Битвы в то время разгорались нешуточные. А когда шла игра по-крупному (от нашего двора почти всегда играл Каля), смотреть за действом собирались со всех окрестностей.

Стоит сказать, что в те годы, когда интернета и различных гаджетов не было и в помине, вся ребятня проводила время на улице. Никто не опасался, что нас могут убить или похитить, мы беспрепятственно бегали через дороги, отлучались в лес, бродили по дворам, катались на великах. Существовало очень много общих игр, кроме «чики», мы резались в «кашеваров», гонялись за «казаков и разбойников», ловили за домами стрекоз-«атаманов», играли в футбол, ходили к речке на рыбалку. И кто бы мог сказать, что у нас было несчастливое детство?

Зимой заливали катки в каждом дворе, а кто не умел стоять на коньках, играли в хоккей прямо возле дома на дороге. Машины тогда проезжали там раз в час, поэтому сильно нам не досаждали. Хотя помню один раз, в особо напряжённый момент матча (мы проигрывали), на дороге появилась «Волга» -такси. «Машина!» – традиционно крикнул кто-то. По неписаным правилам всем следовало тут же прекратить игру, отойти к краю дороги и пропустить автомобиль. После проезда транспорта игра возобновлялась. В тот момент шайба как раз была у меня клюшке. У нас вырисовывалась хорошая голевая атака, чтобы сравнять счёт, и надо же было появиться этой чёртовой машине! Мне пришлось остановиться, но я просто кипел от злости и не сдержался – когда «Волга» проплывала мимо, со всей силы зазвезденил ей клюшкой по крылу. Звук от удара отчетливо прозвучал в морозном воздухе. Потом, насколько я помню, время слегка замедлилось. Такси остановилось. Медленно открылась дверь со стороны водителя, медленно показался он сам – здоровенный детина в куртке из кожзаменителя. Он сел на корточки, осмотрел заднее крыло, потом поднялся во весь рост и навис над нами горой.

«Кто?» – спросил он, но я внезапно оглох и понял вопрос только по артикуляции его губ.

Пацаны, может и не хотели меня выдавать, но непроизвольно повернули головы в мою сторону.

Тогда шофёр снял с меня шапку-ушанку, взялся за моё ухо, повернул его на 90 градусов и начал тянуть вверх. Следуя за собственным ухом, мне пришлось встать набекрень и на цыпочки. Некоторое время водитель молча держал меня в этом положении. Потом, так же, не говоря ни слова, отпустил, нахлобучил мне обратно шапку, сел в машину и уехал. Пока остальные отходили от шока, я прошёл к воротам и закатил плюху зазевавшемуся вратарю. Но ухо у меня оставалось красным ещё несколько часов.

Так как я занимался в секции футбола, да и участвовал почти во всех соревнованиях в школе, мой авторитет во дворе оценивался достаточно высоко. Даже взрослые парни всегда относились ко мне с уважением. Тем обиднее рассказывать об одном вопиюще вероломном случае, произошедшем со мной летним днём на территории двора.

Поначалу ничего не предвещало. Мы с пацанами сидели на скамейках у «турников» в глубине двора, вяло обсуждали последние новости. Время от времени кто-нибудь принимался тренировать «выход на одну» или «склёпку». Из старшеклассников тут тусовались Жека Жуков, Вовка Вал, страшный человек Лепа (по слухам его боялись даже учителя, он уже в этом возрасте часто пребывал в невменяемом состоянии из-за неумеренного потребления разнообразных веществ), Каля с Мясом и несколько моих одноклассников, то есть весь местный «бомонд».

Неподалёку, под дурацким грибком, расположилась группа девчонок, они что-то азартно обсуждали, то и дело прыскали от смеха и странно посматривали в нашу сторону. Девчонки эти были младше меня года на два, я рассмотрел там сестру моего одноклассника Олега – Светку Малышеву, соседскую Веронику и ещё каких-то полузнакомых особей.

Через какое-то время троица девок отклеилась от остальных и направилась в нашу сторону. Не дойдя до нас несколько метров, они подозвали к себе Олега, который только спрыгнул с турника, а когда он подошёл, стали с ним о чём-то шушукаться. Потом я заметил, что Олег показал пальцем в нашу сторону и даже вроде как будто бы на меня.

Дальнейшие события произошли с молниеносной быстротой. Вначале Малышев крикнул: «Смотрите!», приковывая всеобщее внимание. Потом его сестра Светка уверенной рысью приблизилась к нашей компании (многие, и я в том числе, при этом встали со скамеек). Светка же на полном ходу подбежала ко мне, взяла меня за воротник рубашки, притянула к себе и поцеловала прямо в губы! Я не успел даже отвернуть лицо! Сделав своё чёрное дело, Олеговская сестра пустилась наутёк. Я – следом! Не знаю, чтобы я с ней сделал, если б догнал, но, как назло, запнулся об точащую из земли железяку, и хорошо ещё что не растянулся на асфальте, а просто в раскоряку пробежал несколько метров, пытаясь возвратить себе равновесие. Светки уже след простыл.

Пришлось, понурив голову, возвращаться к своим под дружный смех и улюлюканье – так изощрённо меня ещё никто не подставлял!

– Жека, – обратился я к Жукову, как к самому авторитетному, раньше он всегда меня поддерживал, – скажи им, что ничего не было, я ж отвернулся же, ну!

Но парни продолжали смеяться.

– Да не, Антоха, – сказал Жуков, улыбаясь, – засосала она тебя. Прямо в губы, все видели!

И я понял, что в этот раз мне не оправдаться. Я сел и обхватил голову руками от отчаяния.

– Теперь тебе жениться на ней придётся, да, – сказал Лепа прокуренным голосом и заухал как филин, что означало у него крайнюю степень веселья.

Кстати, спустя много лет один мой одноклассник, очарованный красотой повзрослевшей Светланы Малышевой, даже ходил к ней свататься, но она его притязания отвергла, и вышла замуж за другого, за более, так сказать, перспективного…

Педсовет

Забавно, но тройка за четверть мне засветила именно по литературе. В школе я учился всегда на «четыре» и «пять», по большому счёту особо не напрягаясь, но в девятом классе у нас сменилась учительница по русскому языку, и с ней-то у меня и возник конфликт. Не знаю уж, почему она меня невзлюбила, я не был отъявленным хулиганом и никогда не вёл себя на её уроках вызывающе. Но факт остаётся фактом – она влепила мне две тройки за сочинение и устный ответ, и конец четверти надвигался, как чёрная туча.

Надо сказать, что творческое начало «проклюнулось» во мне с малых лет. Я уже в юном возрасте писал смешные «повести» о космонавтах, делал «журналы», усердно переписывая туда статьи из «Техники молодёжи» и «Науки и жизни», да и школьные сочинения писал не по безликой стандартной схеме, а с фантазией. Как-то раз на одном из уроков Елены Михайловны (так звали нашего нового педагога), дурачась, я даже написал крошечную пьесу на развёрнутом листе в клеточку. Тем страннее казалось такое отношение ко мне со стороны учителя. Но, если честно, я на этом сильно не зацикливался. Сама Елена Михайловна была мне неприятна даже внешне, выглядела она лет под пятьдесят, ходила всегда с недовольным выражением лица и очень высокомерно и пафосно вела занятия.

Масло в огонь добавила и моя словесная перепалка с ней на одном из уроков. Елена Михайловна заявила вдруг, неожиданно отходя от темы, что группа «Kiss» – переодетые фашисты, а «Boney M.» своими текстами льют воду на империалистическую мельницу; поэтому настоящие комсомольцы никогда не станут слушать эту, чуждую любому советскому человеку, музыку. Это заявление просто вывело меня из себя. Я поднял руку и попросил учительницу процитировать слова какой-нибудь песни «Boney M.», где поётся об идеологически чуждых нам вещах. Вопрос педагогу крайне не понравился. Она стала кричать, что вот так и проявляется тлетворное влияние запада на неокрепшие умы советских школьников, что есть свежие разъяснения вышестоящих органов и так далее. На сам вопрос она не ответила. Впрочем, я не стал усугублять и огрызаться, а только посмеялся про себя. Сейчас это тем более смешно, но в те времена мой друг Жека Табанов на полном серьёзе боялся включать громко «Dschinghis Khan», опасаясь, что через дверь это могут услышать представители органов и посадить его в тюрьму.

Возвращаясь к литературе, после такой околомузыкальной пикировки «тройбан» за четверть обрёл для меня вполне осязаемые черты. Одним из способов исправить оценку была возможность подготовить так называемый «доклад». Доклад представлял собой расширенное сочинение по какому-нибудь известному произведению. Его требовалось надлежащим образом оформить, сделать красивую обложку, прошить аккуратно листы. То есть приложить немало усилий и потратить достаточно времени. Накануне тот же Табанов получил за такой доклад «четыре». Делал он его по «Грозе» Островского. Текст он полностью списал из какой-то хрестоматии, а на обложке чудовищными по виду и размеру корявыми буквами намалевал чёрной тушью название. Резонно рассудив, что хуже сделать невозможно, и четвертак я в любом случае получу, я решил последовать его примеру. Только содержание у меня получилось иным. За основу я взял великолепнейший роман Ивана Богомолова «В августе 44-го…», текст доклада написал сам и с большим удовольствием, а оформил свой труд, перерисовав частично обложку книги. Без ложной скромности скажу, что получилось очень здорово. Подвязав странички красивой ленточкой, я перед уроком положил своё произведение на учительский стол.

Было очень смешно наблюдать потом за Еленой Михайловной. Пока она проверяла во время урока другие доклады, с её лица не сходило скучающее недовольное выражение. И тут она взяла мой. Автоматически перевернула, чтобы посмотреть автора. И тут её брови поползли вверх. Она быстро зыркнула на меня, но я сделал вид, что увлечён чтением учебника. Тогда она снова перевернула доклад и посмотрела на обложку. Потом обратно на мою фамилию. Потом открыла и начала читать. Не уверен, но мне показалось, что её лицо начало наливаться помидорной краской от досады. Она несколько раз переворачивала листки, всё ещё до конца не веря, что это мог сделать идеологически развращённый комсомолец. Но… Ей ничего не оставалось, чтобы поставить мне пятёрку за доклад и четыре за четверть.

Прекрасно иллюстрирует педагогический уровень моих учителей ещё один пример. Когда Елена Михайловна ушла на больничный, её замещал молодой преподаватель Алексей Николаевич. Так вот, когда он прочитал моё сочинение по произведению Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», он поставил мне за него 5 с двумя плюсами и написал красной ручкой на полстраницы – «Молодец! Железная логика!!!». К своему стыду, сейчас я могу признаться, что я это произведение тогда даже не читал, а написал сочинение просто по мотивам, используя лишь какие-то отрывочные знания.

Так вот, мне кажется, что этот молодой учитель за эти две недели дал мне в плане литературы больше, чем Елена Михайловна дала за два года. И кто знает, если бы не было этой надписи Алексея Николаевича, может, и не стал бы я больше творить.

Труд педагога не так заметен сразу, но по прошествии лет всё чаще убеждаешься, какой большой вклад внесли в твою жизнь настоящие учителя.

Я помню многих. И не смотря на наши хулиганства и доведения их до белого каления, чаще всего вспоминаю учителей с теплотой.

Физичку Ирину Леонидовну.

Саня её один раз так вывел, что она велела ему встать и заявила, что он сейчас вылетит в окно! Саня ответил, что он не умеет. Ирина Леонидовна пообещала научить. Тогда Саня удивился: «А вы что, летать умеете?»

Биологиню Марину Сергеевну.

Почему-то она вызывала меня к доске почти на каждом уроке (правда ставила пятёрки). И часто оговаривалась в словосочетании «теми же». Она рассказывала так: «А вот в этом семействе растения обладают теже ми признаками». Потом задумывалась, чувствуя – что-то не так, и добавляла: «Да, теже ми…»

Историчку Елену Степановну.

Её коронкой была пауза при вызове к доске. «Отвечать пойдёт…» – тянула она, водя рукой с карандашом по списку в журнале вверх-вниз. «Пойдёт… Отвечать… Пойдёт…» В этот момент в классе замолкали даже мухи.

Марка Захаровича, преподавателя анатомии в институте.

Он всё время брюзгливо смотрел на отвечающего, как правило, нам, футболистам, трудно давался его предмет. Иногда не выдерживал, перебивал мекающего и бекающего студента и разражался приблизительно такой тирадой: «Слушай, Тетюхин! Ты у себя-то вообще знаешь, что где находится?!»

Анатолия Ивановича, «англичанина».

В институте он был знаменит тем, что, по его словам, однажды выпивал с самим Юрием Яковлевым, «Ипполитом» из «Иронии судьбы». Однажды мне досталось переводить текст из какой-то иностранной газеты. Допускалось взять произвольный отрывок с любой страницы. Но мне было просто ужасно лень это делать. Сидеть, выискивать каждую букву в словаре, потом вписывать… И тут мой взгляд упал на стихотворение на одной из полос. Меня сразу же пронзила гениальная мысль. Я перевёл пару слов из стиха, а остальное быстро досочинил сам, соблюдая рифму. «Это что?» – поинтересовался Анатолий Иванович, когда я ему предоставил «перевод». «Стихотворение перевёл! – невозмутимо ответил я и добавил: – Но это художественный перевод! Я так вижу!» Препод сдвинул брови, ещё раз посмотрел на стих, потом на меня, и выпалил: «Ты что мне тут туфту толкаешь, поэт хренов!» Правда, всё равно в итоге поставил «три».

Физик Виталий Эммануилович.

Странный смешной человечек с сизым носом и тремя волосинами на макушке. На лекции в институте после расчёта на доске очередной формулы он всегда несколько секунд смотрел на итоговый результат, потом проговаривал формулу вслух и грустно добавлял: «Хотя на самом деле всё не так».

И ещё много-много хороших людей и настоящих профессионалов. Надо признаться, что я и сам педагог, дипломированный тренер. Правда, проработал по специальности всего несколько лет после окончания института.

Театральный дебют

Наш творческий потенциал в школьные годы мы пытались реализовывать разными способами и, надо сказать, не всегда с оглушительным успехом. Особенно тяжело нам почему-то давались уроки Мельпомены, хотя нам казалось, что играть на публику не представляет большого труда. На общих концертах после комсомольских собраний, мы с Саней умудрялись забывать даже пару строк, которые выдавала нам на маленьких полосках бумаги классная руководительница. Оказавшись на сцене, у меня от волнения словно выключался тумблер в голове, я зажимался и не мог вымолвить ни слова. Что-то похожее, видимо, происходило и с Саней. В конце концов, от греха подальше, нашу парочку от участия в таких выступлениях самодеятельности освободили, что нас очень сильно радовало. Теперь на тематических концертах в актовом зале мы преспокойно сидели на задних рядах, занимались ерундой и подтрунивали над одноклассниками на сцене. Но наша внезапная забывчивость была ещё не самым серьёзным проступком. Не могу не вспомнить, как во время одной из сценок (мы учились тогда в 9 классе) Иру Грекову из параллельного «А» класса нарядили в платье с глубоким декольте (видимо, их классная примеряла это платье на себя, и никак не думала, что у Ирки грудь окажется на два размера больше, чем у неё). И вот эта самая одна большая белая тяжёлая девичья грудь вывалилась в самый кульминационный момент номера. Зал ахнул, а через секунду разразился бурными аплодисментами с задних рядов, где сидели в основном старшеклассники. Педагоги же, располагавшиеся у сцены, наоборот, подскочили с мест и принялись всех успокаивать. Случился ужасный скандал, Ирку сместили с должности председателя совета дружины, влепили выговор, едва не лишили медали (она была ещё и отличницей). Что, впрочем, никак красивую Грекову не тяготило, так как она одномоментно стала самой знаменитой девчонкой в школе и ходила настоящей королевой до самого выпускного.

Отлынивать от ролей в творческой составляющей общешкольных собраний – это было замечательно, но вот от участия в «классных часах» с театральным уклоном нас никто спасти не мог. Ещё хорошо, что это самое театральное вдохновение находило на нашу классную Татьяну Николаевну не так уж часто.

Однажды, на перемене, к нашей компании приблизилась Оля Шикина по кличке «Молекула».

– Эй, вы, – сказала она презрительно, – в пятницу у нас будет классный час со сценками, Николаевна сказала, чтобы вы тоже подготовили что-нибудь на пять минут.

– А если, – начал Саня, но Молекула его перебила.

– А если не подготовите, Николаевна сказала, что заставит вас вести политинформацию всю третью четверть.

– Ёлки-палки, – сказал Олег, почёсывая макушку. Угроза представлялась серьёзной.

– Да фигня, – простодушно заметил я. – Подумаешь сценка, придумать её проще простого.

Тут Молекула очень громко сказала: «Ай!» и подскочила на месте. Оказывается, в это время хулиган Ивлев выстрелил в неё из-за угла из плевательной трубки пластилиновым шариком. Так как Молекула была очень полной, шарик, отскочил от неё не сразу, а какое-то время держался прилепленный к заднему мягкому месту Молекулы и лишь через несколько секунд, нехотя отлепившись от её корпулентности, под действием силы тяжести упал на пол. Этот эффект очень сильно завораживал Ивлева, который поэтому и стрелял в основном только в неё.

Молекула тут же развернулась и, как разъярённый бегемот, бросилась догонять своего обидчика, который предчувствуя такую реакцию, уже предусмотрительно «делал ноги».

Про этот разговор мы почти сразу же забыли и спохватились только вечером в четверг, да и то только потому, что позвонила Наташка Муравьёва. Она спросила про задание по алгебре и заодно поинтересовалась, что мы приготовили на классный час. Мы в этот момент как раз торчали всей компанией у меня дома.

– Давайте придумывать, выхода нет, – сокрушенно сказал Олег.

– Да придумаем, – самонадеянно сказал я, но, как назло, в голову ничего не лезло.

Мы промучились час, предлагая разные идиотские варианты, но Саня с иезуитским видом всё в итоге забраковывал.

– Да чё мы мучаемся, – наконец сказал я, – давайте возьмём сюжет из «Ералаша»2020
  Детский юмористический тележурнал. Отличается, в подавляющем большинстве своем, поразительно несмешными сценками.


[Закрыть], где пацан двойку из дневника выводил, его давно уже показывали, никто и не вспомнит.

Мои друзья замолчали, припоминая сценку. Она была нехитрая. Двое школьников путём многочисленных химических реакций и перемешивания в колбах и ретортах разных составов в итоге капали на поле в дневнике, где красовалась «пара», но вместо стирания чернил происходил маленький взрыв, и «двойка» перекочёвывала на лоб одному из «выводителей». По мнению авторов «Ералаша» это выглядело ну очень смешно.

Поразмыслив, мы решили взять сценку на вооружение. Реквизит мы могли насобирать из кабинетов химии и физики, старый дневник тоже имелся. Следовало ещё прорепетировать хоть какие-нибудь диалоги, но Саня сказал, что это смех. Неужели мы там не сориентируемся по ходу пьесы? Будем просто спрашивать типа: «Давление в норме?», «В норме», «Всё готово?», «Готово!», «Запускаем процесс!» и так далее. В тот момент нам это показалось действительно очень простым и лёгким.

Гениальную техническую развязку истории придумал Олег. Он взял обычный большой ластик, жирно-прежирно несколько раз нарисовал на нём «зеркальную двойку» обычными чернилами из шариковой ручки. Оставалось лишь незаметно зажать резинку в руке, а когда произойдёт «взрыв», приложить ко лбу, как бы от испуга всплеснув руками. Свежие чернила прекрасно отпечатывались на коже. Мы по очереди каждый произвели эту процедуру.

– Раз ты, Олегыч, придумал трюк с ластиком, то тебе и припечатывать его завтра, – сказал Шура, окончательно распределяя роли. – А мы с Антохой будем типа смешивать растворы и всё подготавливать.

Перед нашим бенефисом выступали ещё две группы новоявленных театралов и у них действительно были отличные сценки, они пели, читали стихи, разыгрывали настоящие репризы. Мы глядели на это и всё больше нервничали от нехороших предчувствий, хмуро ожидая своего звёздного часа.

Реквизит мы расположили на одной из первых парт и до времени замаскировали его покрывалом. Олег лихорадочно, в который уже раз, незаметно подрисовывал «двойку» на ластике.

– Че говорить, все помнят? – шёпотом спросил Саня перед выступлением.

– Помним, – так же шёпотом ответил я. – Про давление.

Саня кивнул, и мы вышли на исходный.

Сценка началась.

Олег молча показал притихшей публике дневник с большой двойкой в углу. Шурик жестом фокусника сдёрнул с реквизита покрывало.

Я продолжал стоять перед нагромождением химического инвентаря, а Саня с Олегом сели за парту, как два ученика, при этом Саня сделал мне бровями некий знак, чтобы я начинал. Я принялся хаотично переставлять склянки.

– Давление как, нормальное? – спросил Саня деревянным голосом.

– Нормальное, – заверил я, не прекращая своего дурацкого занятия. И тут у меня вырвался короткий смешок – я увидел, что Олег то и дело смотрит вниз под парту на ластик, как на шпору. Шура же, подняв взгляд, увидел, что я хихикнул, и из-за этого тоже поймал смешинку. Наверное, каждый испытывал в жизни это чувство – в какой-нибудь ответственный момент обращаешь внимание на какую-то мелочь, которая очень сильно тебя веселит, а от того, что ты никак не можешь именно сейчас засмеяться, тебя просто скручивает от хохота. Вот что-то подобное произошло и тут. Саня сделал жутко серьёзное выражение лица – как правило, это означало, что он сдерживается из последних сил. Теперь уже я показал ему бровями, мол неплохо бы продолжить диалог.

– Давление, – сказал Шурик, делая над собой сверхъестественное усилие, чтобы не рассмеяться вслух, – точно нормаль… -ная?

На последнем слоге выдержка ему изменила, и он, кривя физиономию, дал сильного «петуха».

Я отвернулся от класса и подтверждающе, по-козлиному замотал головой, чувствуя, что сейчас заржу в голос.

Олег, видя, что всё идёт не совсем по плану, сильно ткнул Саню локтем и прошипел: «Спрашивай ещё о чём-нибудь, с-скотина!»

– Давление, – выдавил из себя Саня тоненьким-тоненьким голоском, будто он наглотался гелия. И, не в силах больше сдерживаться, рухнул под парту с глаз долой. Там он зажал рот руками, и стал сумасшедшее конвульсировать от смеха, сотрясаясь всем телом.

– Нормальное, – таким же тоненьким фальцетом ответил я, с завистью наблюдая за спрятавшимся Шурой. Смех душил меня до невозможности. Я забежал за Олега и сел сбоку, прикрываясь одноклассником от зрителей, и тоже зажал рот. Вид корчившегося под партой Сани вызывал у меня только новые приступы сдерживаемого из последних сил гомерического хохота.

Тогда Олег, решив собственноручно выправить критическую ситуацию, в зловещей тишине встал на ноги и громко произнёс: «Бдыщь!», что, по его мнению, должно было имитировать взрыв. Потом театральным жестом прислонил ко лбу руку с ластиком и с трагическим выражением лица повернулся «к залу», призывая зрителей разделить фееричную концовку. Но должного эффекта не случилось. Дело в том, что пока мы выполняли эти все эволюции, чернила на резинке подсохли, и соответственно уже не могли отпечататься на коже. Увидев Олега с чистым лбом, у нас с Саней случилась настоящая истерика, и мы, хрюкая от смеха, почти что выползли из класса, потом убежали в самый дальний конец рекреации и смеялись там, пока не стали кашлять.

Самое поразительное, что эта клоунада, кроме нас, в классе никто так и не рассмешила, потому что никто так ничего и не понял. И даже когда классной пришлось рассказать, что же мы имели в виду, мало кто проникся этой драматической историей.

Но с тех пор наша актёрская троица больше с театром не экспериментировала.