Текст книги "Бесконечная мысль. Философский роман"

Бог – это принцип

Для «серьезного разговора» с Никодимом, носившим в местном эзотерическом подполье кличку «проповедник», Митяй пригласил Артура в Mellow Mountain bar. Обстановка бара, высившегося на скале на самом краю лагуны, внушала настороженный оптимизм: в сгустившихся сумерках на пуфиках вокруг кальяна расположилось несколько молодых людей – некоторые из них лежали, расслабленно млея под мягкий хаус, льющийся из колонок; другие сидели, обхватив колени руками и завороженно глядели на фонари Хаад Рина и далекие отблески корабельных огней на горизонте.

Митяй с Никодимом возлежали на похожих пуфиках в самом углу, возле деревянного парапета, за которым глухо рокотало море, разбиваясь о прибрежные скалы внизу.

– О, привет! Присаживайся, мы тут специально для тебя место приберегли, – встретил его Митяй, протягивая руку и подвигаясь для того, чтобы пропустить Артура в угол.

Никодим, сидящий напротив, чуть привстал, ознаменовав знакомство рукопожатием, неспешно раскурил кальян, однозначно попахивающий ТГК, и выпустив в воздух бесформенный клуб сизоватого дыма, начал:

– Митяй говорит, ты у нас парень продвинутый, вопросами разными интересуешься…

– Интересуюсь, – с улыбкой кивнул Артур.

– И образование профильное у тебя, говорит, есть, – так же неторопливо продолжал Никодим, передавая чубук.

– Есть, – подтвердил Артур, принимая его.

– А вот скажи, ты в Бога-то веришь? – неожиданно спросил Никодим, пристально глядя собеседнику в глаза поверх кальяна.

– Это зависит от того, что понимать под Богом, – не проявив особого удивления, ответил Артур, выпуская в воздух пряно пахнущее колечко дыма.

– Да? – иронично хмыкнул Никодим. – Тогда слушай. Когда я жил на юге Индии, частенько наблюдал мартышек в разрушенном храме. Они прыгали и бесновались на священных статуях, как выродившиеся потомки тех, кто утратил свою религию – и вместе с ней возможность быть человеком.

Артур перевел вопросительный взгляд на Митяя, передавая ему чубук, – но тот в ответ лишь невозмутимо пожал плечами.

– Как это похоже на современное общество, подумал я, – продолжал Никодим. – Повсюду обломки былого величия, по которым скачут выб..дки постмодерна, ухая и засирая всё, что еще не успело развалиться. Как ты думаешь, есть ли для обезьян Бог? – вопросил он, так же пристально глядя в глаза.

– Скорее всего, да, – ответил после некоторого размышления Артур. – В некотором эмоциональном смысле. При этом, полагаю, они совершенно точно не задаются вопросами по поводу определений.

– Умничать ты силен, вижу, – отодвинувшись, протянул Никодим. – Ну и как, по-твоему, можно определить Бога?

– Очень по-разному, – спокойно ответил Артур. – В индуизме, например, почти так же, как и в греческом пантеоне, бог – это принцип.

– Принцип? – переспросил помалкивающий до этого Митяй.

– Да. Принцип. Например, Афродита – принцип красоты, Марс – принцип войны, Лакшми – принцип изобилия, и так далее.

– Ну а в христианстве? – продолжал вопросительную линию Митяй.

– В христианстве и вообще в монотеистических религиях ставится вопрос о принципе принципов – а потом и о всей восходящей иерархии принципов принципов принципов. Которая в итоге и приводит к представлению о монотеистическом Боге Библии: начав свою карьеру как один из локальных принципов, он не только довольно быстро достиг вершины иерархии, но и уверенно пересек трансцендентную черту, отделяющую катафатическое от апофатического – и с этого момента даже принципом быть перестал, заняв позицию абсолютной недосягаемости для любых определений.

Если до этого человек мог хотя бы отчасти воплощать собой – своим телом, жизнью, своими поступками и мыслями – некоторый принцип, скажем, красоту, доброту, стойкость, бесстрашие, то после утверждения монотеизма при всем желании сделать этого он уже был не способен. Абстрактный, запредельный над-принцип всех принципов по определению невоплотим – даже частично – в человеческой форме. Таким образом, монотеистический Бог – неопределимый и неописуемый – с точки зрения своей феноменальной данности человеку представляет собой чистый фантазм по Лакану.

– Слышь, ты это… не умничай тут. Бог – это вообще единственное, что есть. Это ты – по сравнению с ним… фантазм. И не существуешь, – жестко огрызнулся Никодим.

– Как угодно, – улыбнулся Артур. – Можно сказать, что и не существую. Только вот существует ли то, что ты в своем сознании приклеиваешь к словесному ярлычку «Бог»? И если да, то в каком смысле?

– Чё ты выё..? – вскинулся Никодим. – Самый умный тут? По щам получить захотел, мля?

– Э, э, э, полегче, так нельзя, – приподнялся на локте лежавший на соседнем пуфе Митяй. – Ты чего? В конце концов, он тебе ничего плохого не сделал. Даже слова грубого не сказал.

– Не сказал он, ага. Знаем мы таких, – тем не менее, осознав, что он не в большинстве, Никодим несколько поостыл и опустился обратно на место, поигрывая желваками.

– Так вот, – невозмутимо продолжал Артур, – я ведь даже не обсуждаю сейчас, есть Бог или нет. Я задаю совсем другой вопрос: а уверен ли ты, Никодим, что то представление, которое возникает в твоем уме, когда ты произносишь слово «Бог», действительно Богу хоть в чем-то соответствует?

– Бог вне всяких представлений, – безапелляционным тоном отрезал Никодим.

– Хорошо. Тогда как ты можешь знать, что прославляешь и возносишь молитвы именно ему, а не кому-то или чем-то другому? – продолжал Артур.

– Это кому? Дьяволу, что ли?

– Ну, например.

– Ты думаешь, я Бога от дьявола не в состоянии отличить, что ли?

– То есть все-таки ты как-то определяешь Бога в своем сознании и довольно уверенно проводишь границу между тем, что он есть, и тем, чем он не является? Значит, у тебя присутствует некоторое представление о нём – и ты уверен, что оно правильно, то есть хотя бы в каком-то смысле репрезентирует Бога? Хотя бы как знак, указующий на понятие?

– Слышь, чё ты мутишь, а? – заёрзал Никодим. – Весь кайф, блин, обломал этой своей х..ней. Короче, зае..ло, мне скоро в другом месте надо быть. До мероприятия полчаса. Митяй, ты со мной? – деловито вскинул он взгляд на компаньона. Тот лишь отрицательно покачал головой. – В общем, тогда я пошёл. А тебе, сучок, еще аукнется. Причем, быстрее, чем ты думаешь, – угрожающе накренился он в сторону Артура.

В молчании, разбавляемом только шумом моря и иностранной разноголосицей, доносящейся из глубины бара вперемешку с музыкой, Никодим победоносно поднялся с пуфика, и, отпихнув ногой подушку со своего пути, направился к выходу.

– Он всегда такой? – спросил Митяя Артур некоторое время спустя.

– Да как тебе сказать, – ответил тот, передавая обратно чубук. – Чем-то ты ему не понравился. Видать, постмодерн в тебе почуял. Подрыв основ, так сказать. Он это дело на дух не переносит.

– Очень странно. Я-то считаю себя скорее традиционалистом-неоклассиком, – покачал головой Артур.

– Да уж. Это особенно явственно проявляется в твоих тёрках относительно принципов, – улыбнулся Митяй. – Но меня-то как раз устраивает. В связи с чем я хотел бы задать пару уточняющих вопросов: если понимать под «богом» определенный принцип, как в индуизме, где этот принцип находится? На чем он реализован?

– Представь себе, – после некоторого размышления, заполненного раскуриванием кальяна, принялся объяснять Артур, – что некто сумел пережить смерть, сохранив своё сознание… Если уж ты вспомнил постмодерн, то, скажем, как небезызвестный тебе персонаж Кукловод из «Ghost in the Shell» в нейросети. – Митяй кивнул. Артур продолжил – Какие последствия это будет иметь? Во-первых, такое «распределенное по разным кластерам» сознание будет жить очень долго – пока не умрет последний носитель нейросети.

Во-вторых, такое сознание будет представать восприятию отдельно взятого носителя в виде некоторого, достаточно абстрактного принципа: добра, справедливости, радости; может быть, даже сложения, тождества, равенства и т. п.

В-третьих, сохранившееся таким образом сознание будет не до конца обезличенной сущностью – с ним даже можно в некотором смысле общаться, соответствуя ему в большей или меньшей степени. В таком случае от него даже можно что-то получать: например, посредством согласованных с твоим намерением действий других людей, ему причастных. Если устранить промежуточный этап нашего рассуждения в виде техно-прослойки, обеспечивающий поддержку и функционирование нейросети, получится что-то, отдаленно похожее на концепцию политеистического бога. Так понятнее?

– Да, что-то в этом есть, – задумчиво произнес Митяй. – Действительно, в таком ракурсе концепция бога и божественности вырисовывается… с какой-то неожиданной стороны. А кем же в таком случае оказывается человек? Терминалом? Устройством, с помощью которого бог получает возможность доступа к реальности?

– Что-то вроде этого. Ареной для борьбы разных божеств и полем их конкуренции. Если идти по этому пути дальше, раскрывая стоящее за ним мировоззрение, то становится значительно более понятной концепция духов. Дух с данной точки зрения – это не вселенский, а локальный принцип. Например, не принцип всеобщей красоты, а принцип красоты представителей конкретного рода. Скажем, по женской линии.

Или – что встречалось на практике чаще – даже отдельный психический паттерн конкретного человека. Или набор паттернов. То, что сегодня в массовой психологии называется субличностью.

– Ага, – задумчиво выдохнул дым Митяй. – То есть можно сказать, что человек – это тоже в определенном смысле дух. Как конгломерат паттернов? – Артур кивнул. – И как именно дух с человеком соотносится, если это одновременно он и не он?

– Примерно так же, как твоя тень с тобой. Как один из аспектов с целым. Это достаточно похоже на сложную геометрию соотношения пространств разных мерностей: в подобном смысле квадрат является одной из проекций куба. А сам куб – проекцией гиперкуба.

Так вот, сакральное семантическое пространство, в котором обитают боги и духи, с точки зрения человека прошлого – это то, проекцией чего мы являемся. Точнее, одной из граней чего выступает наше текущее сознание.

Дух при таком понимании имеет меньшую мерность, а бог – бóльшую, т.е. состоит из множества семантических измерений, и мы просто не способны представить себе этого целого, будучи лишь одной из его проекций. И тем более, являясь при этом полем битвы нескольких таких сущностей, желающих одновременно спроецироваться с нашей помощью в реальность.

– Интересно… – протянул Митяй, затягиваясь, – но даже если такое представление удастся получить, это будет означать, что реализовано оно с помощью одного из принципов. То есть, с точки зрения данной концепции, один из богов, или духов, на время восторжествовал, и обрёл возможность познавать других. И себя заодно.

– Поздравляю, – протянул ему руку через столик Артур для символического рукопожатия. – Ты только что тезисно описал суть шаманизма. Только в современной интерпретации это, скорее, похоже на кибер-шаманизм – представление о голографической и виртуальной природе сознания.

– Как же люди достигали таких необычайно странных высот в прошлом? Даже не имея представления о нейросети? – спросил, чуть погодя, Митяй.

– Думаю, в основном, так же, как и теперь – с помощью медитации и психоделиков.

– Ну не знаю… Говорят, раньше такие возможности были чуть ли не у каждой травницы, – протянул Митяй.

– Возможно, ты удивишься, но сегодня большая часть того, что стояло на полках избушки травницы, уже давно внесено в список А, в перечень прекурсоров… – улыбнулся Артур. Так что это ничему не противоречит.

Неожиданно музыка в баре резко оборвалась. Возле входа началась какая-то безумная суета, заметались лучи фонариков, раздались свистки и крики «Police! Police!».

– Стопудово Никодим, падла, натравил, – процедил Митяй сквозь зубы, бросая чубук на стол. Зная, что встреча с тайской полицией в таком месте и в таком состоянии однозначно не сулит ничего хорошего, Артур, не раздумывая ни секунды, крикнул Митяю «уходим!», одним движением перемахнул через ограждение и прыгнул в волны.

Мгновение полета – и последовавший за этим жесткий удар о воду. Несколько секунд погружения.

«Жив!» – промелькнувшая молнией облегчения в сознании мысль. Опасность не допрыгнуть и упасть на скалы в темноте была вполне реальной. Второго прыжка не последовало – Митяй не решился на такой безрассудный поступок.

Опасаясь того, что его могут заметить сверху и высветить в воде фонариками, Артур решил нырнуть поглубже и по возможности долго не показываться над водой.

Во время первого нырка в сознании уже сформировался план дальнейших действий:

Завернуть за скалы слева, доплыть до следующего пляжа – Secret Beach – и вернуться к припаркованному возле дороги байку кружным путем, не появляясь на Хаад Рине, где сейчас, скорее всего, свирепствует тотальная облава.

Проплыв несколько десятков метров под водой, он вынырнул. Наверху, под крышей возвышающегося на сваях бара, никого не было видно. Судя по всему, никто за ним уже не погонится. Внутри воцарилось неожиданное спокойствие. Приятно радовало то, что он не взял с собой на встречу паспорт и мобильник. Что будет с лежащим в кармане заламинированным пластиком прав и деньгами, он не знал. Однако адреналин от пережитого и ТГК в крови подхлестнули мысль, которая продолжала быстро и четко работать в намеченном направлении. Внимание будто разнеслось упряжками ретивых коней в разные стороны, высвечивая новые, более широкие, пласты реальности. По телу растекалась уверенность в своих силах.

Артур плыл по довольно спокойному морю в сторону Secret Beach и думал:

Итак, если развивать метафору голографической проекции разных «мерностей», то человеческое сознание предстанет чем-то наподобие трехмерной семантической конструкции, пытающейся выстроиться по лекалам сразу нескольких четырехмерных, ежесекундно достраивая недостающее измерение с помощью времени, последовательности мгновений. Получается, что лучшее, что человек может сделать в такой непростой и зыбкой жизненной ситуации – выбрать свой личный принцип, и четко следовать ему. Тогда, по крайней мере, есть какой-то шанс на последовательную сборку по одной модели – со всеми её достоинствами и недостатками – вместо хаотичных и разнонаправленных колебаний. То есть человек это принцип, пытающийся схватить, собрать самого себя.

Артур попробовал представить себе, что будет, если выбрать в качестве модели для этой сборки буддийский путь самопознания, и неожиданно разрозненные обрывки умопостроений на эту тему сложились в единый паззл: осмысленная жизнь, направленная на выход из череды перерождений, метафорически представилась ему чем-то похожим на стремительный прорыв Тай Лунга со дна пропасти к поверхности в «Кунг-Фу Панде». Глыбы, летящие сверху, играли роль временных и быстро опадающих опор – аналогов быстротечных перерождений. Локальная цель каждого из них виделась в том, чтобы успеть хорошенько зацепиться за отдельную жизнь, вскарабкаться наверх и, оттолкнувшись с её вершины, прыгнуть ещё выше, зацепившись за следующую. При этом стремительность продвижения обязательно должна быть выше, чем скорость падения вместе с глыбой. Иначе весь этот невероятный порыв просто теряет смысл…

Ощущая, как его относит течением в море, и слегка забирая к виднеющемуся вдали берегу, чтобы скорректировать курс, Артур подумал о том, что большинство людей намертво вцепляются когтями в твердую породу жизни и сидят на одном месте до момента окончательного падения. Другие просто не могут приложить достаточного усилия для того, чтобы основательно зацепиться, третьи срывают себе когти во время рывка. Четвертые никуда не трогаются со дна, полагая, что это просто бессмысленно. И лишь немногие узнают, что следующую глыбу видно только после достижения верха предыдущей…

Когда он, наконец, доплыл до Secret Beach и выбрался на берег, выяснилось, что пройти в темноте сквозь окружавшие пляж поросшие джунглями горы практически невозможно. Так что Артур просто решил переночевать здесь – и вернуться утром вплавь обратно на Хаад Рин, где к тому времени вся шумиха уже должна была рассосаться.

Обнаружив заботливо растянутый кем-то между пальмами гамак, он улегся в него и, глядя на выглянувшие из-за туч звёзды, неожиданно улыбнулся. Улыбка всё росла и росла в такт покачиваниям, пока, наконец, он просто не расхохотался от счастья и облегчения.

Спокойно качаться в гамаке и подсыхать на теплом ветру, ощущая, что всё позади и опасность миновала, оказалось приятно до такой степени, которая прежде была с трудом представима.

Артур засыпал под мерный шелест волн, ощущая, что сделал всё в полном соответствии со своим личным принципом.

Son of the beach

Как правило, сны Артура представляли собой напластование одних фантастически-нереальных эпизодов на другие. Поэтому особенно удивительным было то, что этот сон, явившийся ему в гамаке Secret Beach под шелест волн, до невероятия напоминал перепросмотр – цепочку последовательных погружений в реальные события прошлого:

День. Яркие лучи весеннего солнца заливают большой, оборудованный для танцев зал в подмосковном Пушкино. Спокойно струится негромкая музыка – «For you» от Dagda Плавно кружатся пары по паркету. Я лежу на боку, наблюдая за этим неслитным движением длинных шуршащих юбок и отстраненно-обрадованным выражением лиц танцующих. Лежу после техники «дыхание животного», в которой мне, вопреки корявым инструкциям, удалось ухватить тонкое состояние разливающейся по телу истомной детской радости – и, улыбаясь, обживаю его. Просто смотрю на узор из теней деревьев за окном, легкой вуалью покрывающий зал, смотрю сквозь пальцы своей правой руки, на предплечье которой покоится моя голова. Взгляд останавливается на ногтях, рельефно поблескивающих в солнечных лучах.

Это сочетание светлой, солнечной, возвышенной атмосферы и свежести, отблески, проступающие в дневном свете, льющемся из открытого окна, уводит в еще более глубокий сон-воспоминание о раннем детстве:

Морозный мартовский день. В детском саду тихий час. Ровный периметр из коек, опоясывающий спальную комнату. Одинокий анклав из четырех составленных вместе кроваток в центре. Даже не поворачивая головы, можно увидеть, как рядом на соседней койке мирно спит девочка Катя из моей группы. Да и остальные дети вокруг тоже спят. Не сплю только я, разглядывая ногти на правой руке. В памяти – недавний разговор: я стою одетый перед прогулкой, прислонившись лбом к холодному оконному стеклу коридора, за которым снег, снег, снег – и спрашиваю взрослых «а когда же весна»? Мне отвечают, что надо еще потерпеть, что тепло приходит значительно позднее – иногда вообще в мае. Рассеянный тусклый свет проникает в окно спальной комнаты, а я, глядя на кутикулу, нарастающую на ногти, размышляю над тем, как образовался этот странный зазор, из-за которого по календарю весна должна начинаться в марте, а в действительности приходит непонятно когда. Мне еще неизвестно, что месяцы и сезоны изобрели в Италии, где значительно теплее, и весна действительно приходит в марте, но подозрение о том, что за всем стоит какой-то фундаментальный подвох, уже начинает проникать в мысли.

Сон продолжает скользить по поверхности памяти гибкой сеткой солнечных зайчиков: будто рыбка, пойманная бреднем постепенно подтягиваемой к моменту настоящего эмоциональной сети, на поверхность сознания выплывает следующее воспоминание:

Начало марта, яркое солнце, теплое солнечное утро, Гоа. Я лежу на пляже и смотрю на море сквозь пальцы правой руки. Молодой, неглупый, самоуверенный и полный сил. Сумевший ухватить судьбу за хвост и оседлать тигра. Вчера со мной произошло событие, навсегда изменившее экзистенциальную траекторию. Удивительный и прекрасный, как прыжок дельфина, трип, рывком выбросивший меня в пиковое состояние, доступное в этой жизни. Сохраняя привкус этого состояния, перекатывая его, как карамель во рту, я отстраненно-расслабленно улыбаюсь и созерцаю отблески солнца на поверхности волн, осваиваясь с тем, как мне теперь жить со всем этим дальше. И отголоском абсолютной несомненности приходит ощущение, что жить мне дальше теперь – исключительно хорошо… Потому что я полноправный сын этого пляжа, этого неба и этого солнца.

Но это очевидное как день самоощущение зарастает хаотичной констелляцией жизненных событий – и надо время от времени очищать постоянно нарастающую пленку восприятия, как кутикулу на ногтях. Если не делать этого, то с возрастом ей затягиваются целые области восприятия, инфракрасные и ультрафиолетовые его аспекты, само собой разумеющиеся в детстве, но с годами отступающие вглубь памяти, теряющие жизненность, яркость и блеск. Чтобы они оставались, необходимо их предварительно осознать. Впитать, метаболизировать – так, чтобы уметь по желанию обращать на них внимание, вызывать с помощью внутреннего языка. И чем раньше это произойдет, тем более широкий спектр нативной полосы восприятия удастся сохранить в зрелом возрасте.

А что означает это осознание на практике? Что ежесекундно создаваемое ощущение «Я» должно стать управляемым прямо в процессе его реализации. А значит – содержать в себе парадоксальные элементы самоприменимости, бесконечную череду собственных отражений. Это означает бесконечное творчество по созданию этих самоощущений…

С этой мыслью Артур стал всплывать на поверхность яви. Отступающий как морская волна сон оставлял внутри ощущение мягкой неги, в недрах которой по мере пробуждения распускалось предвосхищение чего-то неизвестного, но заведомо и необратимо чудесного, как перед днем рождения в детстве. Утреннее солнце уронило свой луч на лицо сквозь пальмовую крону, заставляя сознание медленно вытекать из-под складок ночного покрывала через мякоть розовато-оранжевых всполохов на внутренней стороне век.

Первое, что предстало взгляду после того, как он окончательно открыл глаза, была повторяющая контуры улыбки светлая полоска попки, приятно контрастирующая с умеренно загорелой спинкой. И то и другое принадлежало девушке, избавлявшейся прямо на его глазах от остатков одежды. Отбросив на подстилку последнее, она медленно вошла в воду и поплыла.

Поневоле сомневаясь в том, насколько происходящее с ним сейчас реально, Артур залюбовался тем, как гармонично сочетаются отблески восходящего солнца, играющие бликами на поверхности моря, и золотистые волосы девушки, резвящейся в волнах.

Эта сцена продолжалось несколько минут, пока, наконец девушка не вышла на берег, очевидно, накупавшись, и не улеглась загорать на подстилку, прикрыв голову шляпой. Судя по всему, всё так же не замечая его. Название книги, лежащей рядом с ней, было написано по-русски.

Предчувствуя интригующий поворот сюжета, Артур решил выбраться из своего гамака. Оглянувшись на него со стороны, он выяснил причину такого беспечного поведения незнакомки: благодаря черно-зеленой расцветке, как оказалось, гамак сливался с зарослями на берегу почти до неразличимости.

– Простите. Не знал, что здесь нудистский пляж, – приблизившись к подстилке, отчетливо проговорил он, стараясь придать голосу как можно больше светского дружелюбия.

Девушка вскрикнула, вскочила и попробовала прикрыть наготу наспех подхваченной маечкой. Получилось не очень.

– Он не нудистский. И вообще – отвернитесь, – почти всхлипнула она.

– Хорошо-хорошо. Хотя я уже всё, в общем-то, видел, – примиряющим тоном произнес Артур, отворачиваясь. – Кстати, как вас зовут, прекрасная незнакомка?

– Олеся, – неожиданно быстро ответила из-за его спины собеседница. – Как же вы так незаметно здесь оказались?

– Приплыл вчера ночью и ночевал в гамаке, – с неподдельной искренностью ответил Артур. – Вот в этом, – на всякий случай показал он рукой. – А можно уже на «ты»? Кстати, я Артур.

– Ты приплыл сюда специально, чтобы подсматривать за мной, Артур? – с неожиданно проявившимися нотками заигрывающей иронии в голосе поинтересовалась Олеся. По её изменившимся интонациям можно было сделать вывод о том, что одежда уже обрела свое место.

– Видимо, да, – улыбнулся Артур, благополучно сделав этот вывод и поэтому разворачиваясь. – А…? – но договорить он не успел, потому что Олеся просто запечатала ему рот своим поцелуем. Как оказалось, из одежды она успела надеть только трусики на завязках, которые и были мгновенно сметены мощным движением. Затем воспоследовал быстрый и страстный секс на подстилке…

Потом, когда они плескались в волнах, обнимаясь и со смехом обсуждая произошедшее, выяснилось, что Олеся тоже далеко не каждый день посещает этот пляж.

– А ты невероятно смелая, – с уважением сказал Артур. – В хорошем смысле.

– Что ты, обычно я не такая. Просто… Не знаю, как ты относишься ко всяким мистическим предзнаменованиям, но мне сегодня приснилось, что я найду здесь свою любовь, прямо на этом пляже. Ну и представь себе – неожиданно появляешься ты. И выглядишь так… Интеллигентно, что ли. Застенчиво, несмотря на показную самоуверенность. Солнце играло в твоих волосах, – произнесла Олеся, заботливо поправляя выбившийся белокурый локон Артура. – В общем, совсем непохоже на обычного гопника.

– Да, это многое объясняет, – стараясь придать голосу как можно больше шутливой многозначительности, ответил он. – «А я милого узнаю по дискурсу».

– Ну а что ты смеешься? – наморщила носик Олеся. – По крайней мере, ясно, что высшее образование у тебя есть. А то и не одно. А я, между прочим, филолог. Граммар-наци, как сейчас принято говорить, да. Поэтому дискурс для меня крайне важен.

– И чем промышляют дипломированные филологи здесь, в тайской глуши? – поинтересовался Артур.

– В основном, экскурсиями… – несколько смущенно ответила Олеся.

– Ну, это очень даже достойно, – поддержал её Артур. – Гораздо лучше, чем то, чем зарабатывает здесь большинство соотечественников.

– Ты знаешь, вот сейчас ты произносишь всю эту чушь – а для меня важно только одно: ощущение, что ты на каком-то очень глубоком эмоциональном уровне хочешь поддержать нашу связь, не закрываешься, не ускользаешь в сторону. Ты ведь хочешь быть со мной дальше, я правильно чувствую? – спросила она, глядя ему прямо в глаза. Артур серьезно кивнул.

– Вот видишь, – Олеся прильнула к нему всем телом, обвивая под водой ногами. – Значит, сон может быть правдой. Значит, я тебя нашла…

Артур, расставив пошире ноги для устойчивости, крепко обнял её, чувствуя, как твердеет прижавшийся к плечу сосок.

– Ну а что удивительного. В конце концов, мы же на Secret Beach! – его рука подхватила её тело снизу, остановив начавшееся было медленное сползание – и начала нежные возвратно-поступательные движения.

– Ну вот кто ты после этого, а? – улыбнулась Олеся. – Я же серьезно.

– Как это кто? Son of the beach! – патетически пророкотал Артур, не прекращая своих манипуляций.