Текст книги "Бесконечная мысль. Философский роман"

Великий кадастр

После того, как вечеринка у бассейна закончилась, Артур и Олеся лежали на теплой крыше отеля, обнявшись и глядя на звезды. Настроение было приподнятым, безмятежным, располагающим к расслабленному ничегонеделанию с легкими обертонами возвышенности.

– Представь себе, как на эти звезды смотрели наши далекие предки… – начала Олеся.

– Мне кажется, для них это было совершенно другое зрелище, – с улыбкой ответил Артур. – Без огней вездесущего ночного освещения смотрели они на созвездия зоркими глазами, пурпур которых еще не успел выцвести от экранов, угадывая за каждой звездой свой особый мир. И делясь друг с другом догадками о том, какой он.

– Ну уж нет, – покачала головой Олеся. – Это сейчас мы видим за звездами миры. А они – вряд ли. Скорее всего, даже не подозревали, что это огромные расплавленные шары.

– О шарах – конечно, не подозревали. Зато это позволяло им выстраивать в воображении миры значительно более причудливые и изощренные, чем создаваемые обучающими сериалами BBC. Например, представлять себе, как Гераклит, что звезды – это дырочки в темной материи неба, приоткрывающие белую субстанцию подложки. А ты действительно веришь в научный прогресс? – достаточно неожиданно повернул к ней голову Артур.

– По крайней мере теперь мы не верим в богов, духов и прочих мифологических персонажей подобно тоже же Гераклиту, – откликнулась Олеся.

– Ой ли? – улыбнулся Артур. – Разве ты не замечала, что мифология давно перекочевала в министерства, ведомства и кабинеты, благополучно воспроизводя себя в административном аппарате? Божества архаики спокойно проникают в реальность через приоткрытую заднюю дверь коллективного бессознательного гос. образований. Самые важные события в жизни людей протекают под эгидой этих всемогущих метафизических сущностей. Например, ЗАГСа.

– А, ты об этом! Да уж, меня всегда удивляла эта странная казенная мифология, – подхватила мысль Олеся. – И примеров-то довольно много. Один только Главк чего стоит!

– Главк… – как бы пробуя на вкус и смакуя это слово, протянул Артур. – Прямо-таки древнегреческое божество… И ведь это только верхушка айсберга. Помнишь старый социалистический анекдот: «Раньше восклицали „Слава великому Августу“! Теперь – „Слава великому Октябрю“»!

– Это и впрямь странновато. Особенно, когда видишь табличку наподобие «проспект 60-летия Октября». В этом случае Октябрь самопроизвольно читается не как название месяца, а как имя мифического героя или, в крайнем случае, императора.

– Ага. И это далеко не всё. У нас же существуют целые региональные пантеоны. Только вдумайся, насколько богата мифология, в которой обитают ОКАТО, ОКУД, БИК, ОГРН, ЕГРЮЛ. КУДИР, в конце концов! До конца непонятно, то ли это названия божеств, то ли заклинания.

– Больше похоже на заклинания. Но если это примеры обращения к высшим силам в рамках серой магии, то существует еще одна ветвь – откровенно черные заклятия: МРЭО, ГИБДД, КПЗ, СИЗО, ШИЗО. Сюда же можно присовокупить ОМОН и ОБЭП, – немного подумав, внесла свою лепту Олеся.

– Не то слово. Есть еще и стигматизирующая ветвь: проклятия, которые определенные категории населения носят на себе как клеймо. Особенно повезло в этом плане адептам Минобраза, то есть учителям, я хотел сказать. Чего стоит сакраментальное: «Простите, я не педорг, а педобраз из МУДО»? При том, что расшифровывается эта мудреная сентенция всего лишь: «Я не педагог-организатор, а педагог дополнительного образования из муниципального учреждения дополнительного образования».

– Да, видимо на этом жизненном пути не обошлось без Педучилища, – хохотнула Олеся.

– Помню, был такой мультфильм «КОАПП» про мартышку и леопарда. Никогда не забуду слезы смеха, которые при просмотре этого мультика буквально лились из глаз пьяненькой главбушки Евгеши – знакомой моей матери, – задумчиво произнес Артур.

– И не говори. Кстати, само слово «главбушка» тоже относится к этой категории. Живущих под властью рока в виде Кодекса об Административных Правонарушениях. Неудивительно, что смех всегда был именно сквозь слезы.

– Но, согласись, венчает пирамиду этой иерархии локальных божеств Великий Кадастр! Я даже наблюдал в 90-е, как люди в министерствах и ведомствах поднимали за него тосты! Без шуток! Натурально чокались, далее звучало обязательное воззвание к Великому Кадастру и следовали обильные возлияния в его честь. Причем, со временем одни божества становились более популярными, а другие – менее. А Кадастр оставался. Видимо, название настолько звучное, что совершенно естественно занимает свою верхнюю полку в коллективном бессознательном.

Вообще, это самое коллективное бессознательное чиновников весьма любопытно эволюционирует: если анализировать смену аббревиатур при переходе от советской ментальности к постсоветской, можно сделать вывод о наличии определенного тренда в сторону многобожия. Отчетливо выраженная монотеистическая вертикальная иерархия, пронизывающая собой эпохальное противостояние «Ад. Центра и Рай. Центра» при совке, сменилась в девяностые и нулевые почти индуистской феодальной раздробленностью множества мелких и ведомств и комитетов регионального значения. Теперь же наблюдается обратный откат в сторону централизации, что совершенно четко коррелирует с наметившейся тенденции к установлению православия в качестве государственной религии.

Существуют еще и профанические «опилки», остающиеся от работы этой системы и знаменующие собой окончательную диссипацию верхних этажей коллективного бессознательного: например, неологизмы уровня «Бомж». Не все знают, но это звучное словцо произошло всего лишь от казенной аббревиатуры «без определенного места жительства». Или из совсем уж недавних изобретений – «пухто».

– Что? – переспросила Олеся.

– Пухто.

– Что это? Похоже на деда Пихто.

– Никогда не догадаешься. Пункт утилизации и хранения твердых отходов! – с тщательно имитируемым канцелярским торжеством провозгласил Артур, патетически воздевая палец к небу.

– Да уж. Как много в восприятии мира зависит от языка…

– Даже больше, чем принято полагать. Огромное количество малопонятных вещей вокруг нас объясняется достаточно просто, если знать лингвистическую историю их происхождения.

Например, традиционная для русской шизотерики «борьба с умом» объясняется достаточно изящно, хотя и несколько запутанно:

Дело в том, что английское «consciousness» – сознание – очень похоже по звучанию на «cautiousness» – опасливость, бережливость, настороженность. Именно поэтому англо-американский нью-эйдж, основанный на достаточно плоско понятых переводах с пали и санскрита, однозначно растолковал то, что делают правоверные буддийские монахи, как «борьбу с умом». В действительности же в нативном варианте борьба скорее должна вестись с беспокойством и омрачением ума, однако, поскольку существование не обеспокоенного ума просто не вписывается в англо-саксонский языковой менталитет, при переводах переводов с английского на русский этот аспект был уже попросту утерян.

Так изначальная буддийская работа с обеспокоенностью ума вследствие цепочки топорных переводов элегантно превращается… в борьбу с умом как таковым. При наложении же на русскую ментальность этот момент в наших шизотерических школах вообще стал самым главным, обретя прямо-таки исступленную беспощадность – поскольку выступил символом отчаянного сражения русского за свою идентичность с симулякром «чуждого», надуманного, западного. Так русский ум стал сражаться с самим собой посредством английских переводов буддийских текстов с пали через тибетский. Добро пожаловать в постмодернистскую современность.

– А что, изначально в буддизме действительно не было момента борьбы со своим умом? – поинтересовалась Олеся.

– Борьбы – однозначно нет. Ум воспринимался, да и воспринимается по сей день, говоря современным языком, как устройство, наподобие компьютера. И одна из задач, с ним связанных, заключается в обеспечении хорошей, устойчивой и бесперебойной работы всех схем и элементов. Беспокойство, негативные эмоции и прочие глюки, вызванные переданными по наследству вирусами, воспринимаются именно как помехи, а не как само существо компьютера. И это проявляется в нескольких значимых моментах. Фигурально выражаясь, помимо задачи деинсталляции вредоносных программ, прошитых глубоко в бессознательном практика, для достижения идеальной работы всей системы требуется еще и установить затем рабочее ПО, обрести полноценный доступ к арсеналу «умелых средств». Т.е. без послушного, отлаженного, корректно работающего ума достижение просветления крайне маловероятно.

– Какой-то прямо совершенно другой буддизм.

– Именно. Совершенно другой. К сожалению, насчет буддизма вообще бытует невероятное количество разнообразных заблуждений.

Например, относительно контроля над мыслями. На Западе при осмыслении психических процессов привычно используют следующую секвенцию: от неосознанной некомпетентности по отношению к чему-то – к осознанию этой некомпетентности, далее – к осуществлению осознанных действий по обретению компетентности, и затем – к переводу этих действий в режим бессознательной компетентности, что считается вершиной всей цепочки.

Для продуктивной же работы с уровнем осознанности, предполагаемым буддийскими практиками, должна иметь место другая последовательность: от полной неосознанности к бессознательному контролю, затем – к сознательному контролю, и наконец – к постоянному актуальному осознаванию.

– Довольно интересно. Можешь пояснить? – попросила Олеся.

– Это похоже на углубление навыка владения каким-либо языком. Сначала ты им вообще не владеешь, затем – в том случае, если речь идет о родном языке – владеешь бессознательно, но вполне уверенно, исключая только некоторые особенно заковыристые его аспекты, затем – пытаясь осмыслить эти аспекты и постепенно постигая скрытую за ними механику – начинаешь сознательно выстраивать новое, углубленное понимание языка, и наконец – переходишь к актуальному осознаванию того, как работают эти глубинные структуры в тебе прямо сейчас, параллельно с формулировкой высказывания.

Язык является хорошим примером именно потому, что само сознание является в некотором смысле реализацией внутреннего, индивидуального языка. Оно тоже структурирует мир по определенным правилам, реализуемым чаще всего бессознательно. Одна из задач медитативной практики – осознать эти правила. В той мере, в которой сознание произвольно, оно основывается на некоем самоизменяемом коде. Если этот код не осознан – нет самоизменения, нет произвольности. Соответственно, нет и устойчивых достижений. Есть только бесконечная борьба с умом: бессмысленная и беспощадная, – Артур улыбнулся.

– Почему же тогда так много людей настойчиво борются с умом, как будто не замечая и не ощущая этого? – задала вопрос Олеся.

– Потому что их выбило в несвойственный им, чуждый экзистенциал.

– Экзистенциал? – удивилась Олеся. – А можно об этом чуть поподробнее?

– Легче всего, наверное, подступиться к этой теме через «амбивалентные видео» – например, с вращающейся балериной. Знаешь такие?

– Да, это там, где показан набор пикселей, условно напоминающий тень девушки, – и вращаться он может в две разные стороны, в зависимости от установок того, кто смотрит… То есть экзистенциал – это способ видеть вещи?

– Не совсем. Видеть, слышать и в целом сенсорно воспринимать – это одно дело. Другое – эмоционально ощущать. Экзистенциал отвечает за второе. И теперь можно задаться вопросом: тот способ, которым ты сейчас ощущаешь всё окружающее, – твой или не твой?

– В смысле? А чьим же он еще может быть? – с некоторым недоверием спросила Олеся.

– Представь себе, что кто-то несколько раз в твоей жизни, пока ты была ребенком, поменял направление вращения внутренней эмоциональной балерины. Не спрашивай меня, каким образом, но это, условно говоря, и будет аналогично последствиям пресловутого вредоносного ПО. И теперь ты ощущаешь это вращение так, как ему было нужно, не в силах перестроиться на свой первоначальный, нативный, способ восприятия. Не в силах – потому что то, что произошло с тобой, невыразимо в словах. И не только в словах, самое страшное – оно невыразимо в ощущениях и воспоминаниях. Если бы ты могла вспомнить сами моменты перестройки – или как выглядел мир до них – тем самым ты смогла бы вернуть потерянный рай своего нативного экзистенциала. Но время идет, а мир-балерина все крутится, крутится, крутится… В одну и ту же сторону. И возможно – не в твою.

– А как понять, в мою сторону всё крутится или нет?

– Лучшим критерием здесь, как ни странно, будет ощущение смысла и глубины в окружающем мире, наличие постоянных приятных эмоций – таких, как радость, эйфория или экзальтация – ну и систематическое творчество, которое закономерно результирует все аспекты жизни. Если радость и творчество являются твоими ежедневными спутниками – волноваться в целом не о чем. Если же с этим напряжёнка – значит, что-то не так. Впрочем, люди частенько интуитивно это чувствуют.

– Ты знаешь, пока я тебя слушала, мне пришла в голову другая аналогия: есть последовательность тонов в музыке, которую тоже можно воспринимать двояко. И раньше жизнь казалась мне прекрасной мелодией. Но однажды кто-то толкнул меня или еще каким-то подлым способом прервал процесс безмятежного прослушивания. И я стала воспринимать мелодию «обратной», инвертированной стороной. Оказалось, что так тоже можно, но теперь она гораздо менее красива, эстетична и притягательна. Отсюда – общая демотивация, исчезновение интереса. Жить, вынужденно слушая такую мелодию, просто не хочется. А перестроить восприятие «на ходу», вернувшись к первоначальному способу, не получается.

– Да, – кивнул Артур. – Всё так. Метафора абсолютно верная. В реальности же всё усложняется тем, что вариантов для «слышания» этой мелодии жизни невероятное множество. То есть измерений ощущения мира невообразимо больше, чем эмоций, называемых словами. И обычный человек, с детства выбитый из своего экзистенциала, барахтается в этом чужеродном напластовании иллюзорного на нереальное, которое невозможно даже толком отразить в словах. Но от которого, между тем, зависит вся его жизнь. И открыть заново эту чудесную мелодию может только как невероятное дополнительное измерение, в существование которого ему уже даже не верится.

– Похоже на «плоскатиков» Эббота, – улыбнулась Олеся. – Существ, которые не осознают наличия третьего измерения, передвигаясь только в двух, хотя ничего, кроме отсутствия такого осознания, им это делать не мешает.

– Похоже, – согласился Артур. – Итак, для возврата в свою полосу один из самых важных шагов – прочувствовать и воспринять саму концепцию множественности экзистенциальных измерений восприятия. Так, чтобы можно было начать ориентироваться в этом пространстве – и даже приступить к его картографированию. Именно в этом благородном деле и помогает «внутренний язык», без которого все потенциальные состояния будут лишены якорей, позиций и ориентиров.

– Все-таки, несмотря объяснения про три уровня и всякие там невыразимые qualia, меня не покидает ощущение, что для тебя мой внутренний язык не такой уж и непроницаемый, – с нотками оптимистичного сомнения протянула Олеся. – По крайней мере, мы вот уже полчаса на нем говорим. И какие-то изменения во мне от этого определенно происходят.

– Ага. Мистика, – чмокнул ее в губы Артур, поглаживая рукой. – Говорим. Хвала Великому Кадастру! И мне уже не терпится перейти к действиям по углублению и расширению этих изменений. Пойдем уже в номер, солнце.

Heaven on Earth

Негромко щелкнув язычком, приоткрылась дверь номера, пролив полоску приглушенного желтого света на пол – и сладкая парочка, надолго замерев на пороге в страстном поцелуе, проникла внутрь единым клубком, не в силах расцепить объятия.

Мягко уронив Олесю в складки постели, Артур изящным движением скользнул к ноутбуку, нажал несколько кнопок – и из динамиков заструились плавные переливы Ethereal Murmurings от M-ziq, пропитывая собой пространство комнаты, взвиваясь пластичными тенями под потолок, просачиваясь в мысли, действия, ощущения…

Олеся полулежала на кровати и счастливо, расслабленно-приглашающе улыбалась, глядя на него – очевидным образом наслаждаясь всем происходящим.

И в отблеске, мелькнувшем в её сияющем взгляде, Артур прочитал отдаленное эхо Вечности. Но это была не вечность пролитых слез или выстраданных убеждений, и даже не вечность отстраненно-безличного молчания – ни одна из тех вечностей, которые он привык угадывать в глазах других людей. Это была Вечность солнца, радости, веселья – и сладких брызг, доносимых легким бризом с теплого океана: отражение его собственной Вечности.

И внутри, подобно шуму в ушах, выросло, достигло гула стабильно работающего механизма страстное, жгучее как порыв, желание: добежать, долететь, доплыть до этой пронизанной солнцем и всплесками радости теплого залива Вечности.

Волны экстатического опьянения подняли его и буквально поднесли к Олесе, выбросив как усталого пловца на спасительный берег. Повинуясь этому властному порыву, он буквально набросился на нее и принялся лизать сладкие уголки её губ, слегка покусывая их перед сочным поцелуем.

«Может быть, это мягкий, изящный контур носика делает её такой невообразимо-прекрасной и желанной?» – пронеслась в сознании пропитанная нежностью мысль. – «Да, тот самый завиток генокода, который на счастье появился на свет в результате удивительного и прекрасного множества случайностей. И теперь он принадлежит нам двоим».

Издав низкий, бархатистый стон, Олеся откинула голову, отбрасывая с лица длинные мягкие волосы, и неожиданно резко открыла глаза. И вот, погрузившись целиком в магический водоворот её взгляда, Артур вдруг увидел там себя – сияющим и лучезарным, на пике формы: таким, каким он отразился несколько лет назад на Гоа, в волшебном зеркале воспоминаний первого трипа юности. Её взгляд говорил «я вижу тебя идеальным – таким, какой ты есть». Это было удивительно красиво, глубоко и обнадеживающе. Настолько, что хотелось навсегда остановить, запечатлеть, сохранить эту неожиданно прекрасную констелляцию взаимных отражений. Вернуться туда, в это сказочное зазеркалье личного идама – но уже не как гость, робко пробующий ногой воду, а как полноправный хозяин. Ощутив легкое дуновение ветерка трансцендентного, доносящегося через щель «с той стороны», Артур трудноописуемым усилием рванулся в приоткрывшуюся на мгновение дверь неведомого, вложив в этот рывок всё, что мог.

Экраны его восприятия сместились так, чтобы идеальным образом отразить её влюбленный взгляд – и благодаря этому создать зеркальный фрактал, высвечивающий глубину её собственного идама. Показать «какой она может быть, идеальной», и самим этим актом сделать образ реальным хотя бы на мгновения его восприятия. И откуда-то из невообразимой дали этого фрактала внезапным отблеском запредельной космической удачи долгожданного узнавания донесся испущенный динамиками карнавально-упоительный, пронизанный отблесками Вечности прощальный гудок уходящего парохода Switch out the sun от Juantrip. И утонул в отголосках анфилады ревербераций смутным обещанием бесконечного счастья и радости. Самые глубокие обертоны внутренней мелодии сновидений и воспоминаний смешались в этом гудке с непоколебимой, ясной уверенностью: тайным, потусторонним, окончательным знанием о том, что всё неотвратимо случится – может быть даже быстрее, чем кажется; может быть сегодня, может быть совсем скоро… Да! Сейчас!

В эту секунду всё то, о чем он смутно мечтал; всё, что составляло окраинные, потаённые уголки пространства его фантазий, – всё это явственно, несомненно, со всей силой очевидности сбылось. Он был безусловно прав – прав в своих действиях, своих помыслах, своем упорстве, исканиях и обретениях. И наконец дошел до конца. Приоткрытая дверь распахнулась. Теплая лавина нежности беспрепятственно хлынула через открытые настежь окна глаз. Невыразимое мгновение контакта, ощущение легкого, поверхностного натяжения от соприкосновения – и мягкий, струящийся поток его внимания погрузился в распахнутое сознание Олеси. Мелькнула мысль о том, что частая метафора, сравнивающая мужчину с небом, а женщину с землей, верна лишь отчасти. По крайней мере, в их случае. Да, он был небом. Но она… она была морем. Морем радости. От каждого сознательно направленного в Олесю импульса удовольствия на размеренно-волнообразной поверхности её восприятия образовывалось что-то наподобие мгновенно возникавшего и медленно рассасывающегося водоворота наслаждения. Судя по счастливой улыбке, озарявшей в эти мгновения её лицо, каждый испущенный импульс прекрасно ощущался с другой стороны. Артур решил проверить это и добавил к перманентным турбулентностям нежности внезапный разряд молнии мысли, в результате чего Олеся застонала и распахнула глаза еще шире. Это было явным подтверждением, совсем уж выходя за рамки любой статистики случайностей. Ощущая себя счастливым первооткрывателем, он проделывал это еще и еще раз, каждый раз с возрастающей радостью убеждаясь в том, что Олеся реагирует на каждый из этих импульсов. «Это и есть тантра?» – внезапно пронеслась в его сознании испущенная ею мысль.

И, уцепившись за это сочное ощущение невероятной, трансгрессивной радости понимания и обретения, истомным усилием продлив острие породившего его намерения еще дальше, ввысь, в сторону воплощенного трансцендентного принципа, Артур с разбега нырнул в океан чистого счастья: триединства принимающей нежности, трепетно лелеемой утонченности и упоительной красоты. И это наполнило его до самых краев – спокойствием, глубиной понимания и необратимой уверенностью во всем происходящем.

А дальше была растянувшаяся на всё мироздание спелая, сочная мякоть вишневых губ, роскошный палантин коричневых волос, ямочка на грациозном изгибе шеи и воспламеняющий аромат её тела…

Утопая в упоительном океане изливающейся на неё нежности, Олеся погрузилась в размягченное и сладкое как патока состояние текучих эмоциональных грёз, легкой рябью покрывающих море чистого наслаждения.

В этом эйфорическом пространстве вспыхнувшая на мгновение метафора райской лагуны обрела удивительную полноту и силу, став в её восприятии ощутимой реальностью – теплым, ласковым морем. Шум прилива, загадочный и велеречивый, проникновенный, мощный и вкрадчивый вторгался под нежную, утончающуюся вуаль магического полусна вместе с накатывающими волнами наслаждения, побуждая продлить эту неожиданно приятную игру в обживание своего маленького идеального мира. Погрузиться в манящую текстуру деталей, бережно и заботливо наполняя каждую из них счастьем…

Счастье. Ощутимое, осязаемое и живое, бьющееся в груди – всё было наполнено им: счастье играло в висках, расширяло легкие при каждом вдохе, примешивалось к каждому звуку и аромату. Это чувство зарождалось где-то позади глаз и теплой волной разливалось по всему телу: как маленький ручеек превращается в бурный поток, струящийся по залитой солнцем равнине к изумрудным водам теплой лагуны.

Запах. Невозможно было устоять перед искушением и не вдохнуть в себя карамельно-истомный запах ярких цветов, распускающихся рядом с мангровыми деревьями у самой кромки прибоя; запах, пробуждающий пьянящее ощущение легкости и беспечного полета мысли – при попытке распахнуть закрытые от наслаждения глаза Олесе казалось, что его источают рассыпанные в воздухе серебристые искры счастья, оседающие на лице Артура, трудноописуемым, но несомненно прекрасным образом преображая каждую его черточку. Это смешение воображаемого и реального размывало границу между ними еще больше, и она удовлетворенно закрывала глаза, погружаясь как отважный пловец в совместно сотворяемый мир фантазматической неги.

Этот мир был одной бесконечно длящейся нотой властной, запредельно-нежной эмоциональной свежести: пропитанной тонким, трепетным ореолом, сотканным из отголосков счастливого детского смеха и щебетания птиц за окном. Она всегда любила этот ореол из далекого детства – приглушенную квинтэссенцию долгого, убаюканного ласковым солнцем дня и спокойной, умиротворяющей ночи: теплый ветерок, доносящий аромат радости из потаённых закоулков созвучий изящной, воспаряющей к небесам музыки; легкий, вкрадчиво нарастающий шум расслабленного мления верхушек деревьев в саду… По волнам этого потока воспоминаний мягко и напевно струились долгие, истомные, золотисто-ультрамариновые мысли, кувшинками распускаясь в такт тихой мелодии на поверхности их залива Вечности. И каждая из них таила в себе неразгаданное откровение наполовину оформленных очертаний воплощающейся на глазах мечты.

А внутри поднималось и крепло невероятно острое чувство пронзительной благодарности себе, Артуру, реальности за этот удивительный сбывшийся сон. Благодарности, достигшей звёзд и разлившейся океаном экстаза по бескрайнему плато ночного теплого неба. Благодарности за то, что где-то глубоко на донышке её глаз отныне навсегда поселилось счастье, а в уголках губ, если их облизнуть, ощущалось тонкое послевкусие Вечности…