Текст книги "Как готовиться к войне"

Фронтом к прошлому

П. Симанский

Войны никогда не исчезнут. Тишина кладбища, о которой мечтают многие, никогда не установится на земном шаре. Причин указанному явлению много, и в числе их одна – наиболее серьезная – это та, что война не входит в понятие о так называемых волевых явлениях, т. е. лежащих в воле человека. Человечество может молить: «да идет мимо меня чаша сия», но должно сейчас же, уже при самой мольбе, понимать, что это «мимохождение» не от него, человечества, зависит, что в сознании своего бессилия оно должно добавлять почти то же, что уже однажды, в томительных муках в ожидании креста, определенно говорил в Гефсиманском саду один великий Страдалец: «но не яко же Азъ хощу, но яко Ты».

Вся история мира показывает, что войны не прекращаются. Люди оттягивают вооруженную борьбу, кладут между наиболее крупными войнами полустолетия и даже столетия, временами пытаются смягчить ужасы своих кровавых распрей, останавливаются на мерах предупреждения, хлопочут о разоружении, проповедуют значение мирных конференций и конгрессов, создают влиятельные общества сторонников мира, подписывают пакты Келлога и все же в конце концов, после всех усилий, благородных стремлений, колоссальной работы и умилительной проповеди скрещивают свои мечи и устраивают такой ад, после которого не могут оправиться целые десятки лет. До сих пор войны ‘окончательно не прекращаются, главным образом, и прежде всего потому, что прекратиться не могут.

Те, кто думают иначе, выдвигают вперед океан крови, только что пролитой в последней мировой войне… «Неужели и он, этот океан, – спрашивают они, – не закончит в окончательной форме стремлений людей к вооруженной борьбе, неужели не образумит их, не смягчит их души, не заставит заменить войну другими способами, могущими разрешить споры, недоумения, экономическую и политическую вражду, жажду наживы за счет более слабых и менее устойчивых? Казалось бы, теперь, после всего пережитого и после всего переживаемого, перед лицом непомерных затруднений по излечению всех нанесенных войною ран, по восстановлению всего, ею потрясенного и разрушенного, по собиранию всего, ею развеянного, и очищению всего, ею оскверненного, – самая простая логика подчеркивает, что человечество должно раз навсегда проститься с войной как одним из составных элементов мировой жизни и людской деятельности».

Логика… Да, это великая вещь. Но разве те, кто о ней напоминают и в ее торжество верят, не замечали, что человечество во многих вопросах всегда шло чрезвычайно оригинальным путем – двойным, нелогичным, напоминавшим нам, военным людям, с чисто внешней стороны, своеобразную сцену на берегах Березины в 1812 году, когда Чичагов, чтобы поймать Наполеона, спускался за ним с севера на юг, а Наполеон, чтобы поймать, т. е. в данном случае обмануть Чичагова, поднимался с юга на север. Ведь подобно тому, как окончательное прекращение войн лежит не в человеческой воле, точно так же вне этой воли лежит, по-видимому, и придача всем деяниям человечества логической красоты и строгой последовательности.

Француз Пастер давно отметил эту поразительную нелогичность. При открытии института, посвященного его великому имени, он сказал, между прочим, следующее:

«Идет, по-видимому, борьба между двумя противоположными законами: законом крови и смерти, который, производя все новые средства разрушения, побуждает народы постоянно готовиться к действиям на поле брани, – и законом мира, труда спасения, который направляется к освобождению человека от осаждающих его страданий. Один толкает к кровавым заповедям, а другой ведет к оказанию человечеству помощи; этот последний ценит жизнь одного человека выше всех побед, между тем, как тот бросает сотни тысяч жизней в жертву единичного честолюбия».

Но можно идти и дальше…

Мир все больше и больше сплетается в одно целое по своим экономическим интересам. Жена рабочего в Эссене покупает кофе, идущий из Гамбурга. Гамбургский оптовик заказывает кофе в Бразилии; бразильский плантатор покупает сельскохозяйственные машины в Чикаго. Чикагский сталелитейщик нуждается в японском шелке, японец – в китайской коже, Китай – в мясных консервах из Аргентины, аргентинский колонист – в автомобилях из Франции; французский рабочий и автомобильный мастер – в рыбных продуктах из Норвегии; норвежский рыбак – в итальянских фруктах, итальянский садовод – в алюминиевых изделиях из Швейцарии и т. д.

И вот при таком положении дел тот же человеческий мир пером различных договоров и трактатов рубит десятками лет установившиеся экономические цельности, создает целый ряд новых мелких государств с их таможенными границами, оставляет одних с углем, но без железа, других с железом, но без угля, возвращает крупную часть мира к печальному состоянию старого германского союза, когда вся Германия делилась на сотни Липпе и Детмольдов и немец должен был перевозить свои товары и самого себя через десятки таможенных и политических границ.

Наряду с провозглашенным принципом самоопределения народов новые политические границы установлены так, что 80 миллионов людей оказались под господством иной, чем они, национальности. Наряду со стремлением к международному объединению в прямой противовес ему все человечество идет и по пути не только здорового национализма, но и больного шовинизма. Наряду с возвращенной во всем свободой устанавливаются такие стеснения и ограничения, которые казались безумными даже в средние века.

Думается, что в вопросе о той или иной неизбежности войн логику нужно отложить в сторону и считаться лишь с наличными жизненными фактами. А последние говорят, что войны будут неизбежны и что XX век и его преемники едва ли будут в этом отношении разниться от своих предшественников.

Впечатление, произведенное мировою войною на многих, начинающих уже считать, что при такой кровавой бойне войны в будущем станут положительно немыслимыми, не является новым. <…>

В 1898 году И. С. Блиох в своем известном труде «Будущая война» высказывал ту мысль, что при колоссальном развитии современной военной техники, когда огонь противника в несколько минут будет сметать целые полки, военные операции станут немыслимыми. Он говорил об этом только по опыту франко-прусской, русско-турецкой и англо-бурской войн, т. е. по данным таких столкновений, которые по сравнению с всемирной войной казались простой передышкой в бою или почти обычными маневрами мирных дней. Между прочим, он указывал на Америку как на ту страну, которая умеет достигать всех стоящих перед нею задач, не обнажая давно заржавленного меча. Он выпустил свою работу в мае, а в июле того же года, как бы опровергая его выводы, та же Америка из-за плантаций на Кубе объявила войну древней Иберии.

Ужас, вносимый войною, кажущаяся при блистательном развитии военной техники невозможность войны, наличие иных, уже мирных способов разрешения международных тяжб, – все это, как показали события мировой истории, еще никогда не приостанавливало кровавых столкновений, если только плод распри созревал окончательно. Но ведь войны в будущем можно прекратить путем всеобщего разоружения?

Я желал бы видеть военных людей в те минуты, когда они будут заседать на конференциях, посвященных этому разоружению, но военных людей, понимающих свое дело, не тех, кто, подделываясь под модные течения и вопли толпы, фарисейским языком говорил бы о прелестях разоружения или кто надел военный мундир по простому недоразумению, а иногда и по родительской прихоти. Я заглянул бы тогда в их головы и, если бы это удалось, прочел бы в них следующее: «Разоружайтесь, уничтожайте все, что вы наметили к уничтожению как заманчиво влекущее вас к новой кровавой борьбе и дающее вам в руки полную возможность этой борьбы. Но так как войны неизбежны и так как все же наступит минута, когда вам, людям мира, вновь будут нужны и ружья, и пулеметы, и мы, военные люди, то знайте, что своим решением разоружиться вы ставите только новые, особенно сложные задачи военному миру, только затрудняете ему удачное разрешение специально военных вопросов в минуту, когда война все же вспыхнет».

Если нельзя будет по запрету мирных конференций содержать постоянные армии, если в облегчение народных масс нельзя будет пополнять их по обычным законам всеобщей воинской повинности, то мы, военные люди, должны будем иметь и создавать наемные или добровольческие армии; если при этих условиях вооруженные силы естественно станут не многомиллионными, какими они были в 1914 году, и станут неспособными протянуться по окопной линии от Балтийского моря до Черного, то мы должны будем отказаться от позиционной войны и вновь вернуться к маневренной войне лучших времен военного искусства; если вам нельзя будет иметь в мирные дни тяжелые орудия и пулеметы, то нам придется или создавать их в дни самой борьбы, как это уже пришлось делать всем в эпоху всемирной войны, или же переделать наши фабричные станки, наши плуги и наши повозки так, чтобы с открытием военных действий станок явился бы частью тяжелого орудия, плуг затрещал бы пулеметом, а повозка выехала бы вперед, как блиндированный автомобиль. Та же техника, которая, по общему мнению, создала особые ужасы, а отсюда и невозможность новых войн, придет на помощь военному миру, когда последний будет скован ограничительными соглашениями и как раз даст военным людям полную возможность вести и новую борьбу.

Не сумеют разрешить этой задачи лишь те народы, которые искренно поверят в силу «клочков бумаги», которые не найдут у своих передовых людей творческой мысли приспособления и которые окажутся по общей народной массе резко отставшими в культурном отношении. Договоры, ограничившие боевую готовность Германии, оказали ей великую услугу, побудив ее ранее других европейских народов вступить на хитроумный путь скрытого обхода установленных запрещений. Немудрено, если в минуту скрещения мечей она окажется несравненно более готова, чем другие, в том числе и ее враги.

Проповедуемое разоружение преследует будто бы две цели: во-первых, уничтожить заманчивость легкого вступления в борьбу – легкого потому, что оружие лежит под рукою, в полной готовности и исправности, – и, во-вторых, облегчить народные массы от ощущаемой ими тяготы вооруженного мира. Но если первая цель, несомненно, не будет достигнута потому, что войны, как мы видим, все же останутся неустранимыми, то едва ли будет достигнута и вторая цель.

Если армии в том виде, в каком они существовали до сих пор, будут почти сведены на нет, то взамен их придется или создать войска милиционные, или завести наемников. Для подготовки милиции придется, между прочим, ввести военное обучение в школах и устроить целый ряд поверочных и учебных сборов. Опыт Швейцарии, имевшей не регулярную армию, а милицию, показал, что страна была доведена до необходимости вести обучение последней почти по той же программе и в тех же размерах, как шло обучение постоянных войск. После мировой войны целый ряд европейских государств энергично ведет у себя подготовку «вооруженного народа». Станкевич справедливо говорит, что «милиция станет не избавлением от казармы, но, наоборот, казармой, распространенной на все дома, жилища и людей». Все это не снимет бремени, а наложит новые бремена.

Что касается наемных армий, то они дороже призванных по воинской повинности. Чтобы создать их более многочисленными, необходимы колоссальные расходы. Недаром когда-то совершенно правильно говорилось: «деньги есть – швейцарцы (наемники в былые времена для всей Европы) есть; денег нет – швейцарцев нет». Новые расходы в свою очередь вызовут новый нажим податного пресса. И будет «новая лесть горше первой».

И вот, когда мы читаем многочисленные статьи о смысле, порядке и последствиях разоружения, мы невольно обращаем свои мысли к сравнительно недавнему русскому прошлому. Тогда цель, которую должно было преследовать разоружение, предполагалось, по крайней мере у нас, русских, достичь иным, весьма своеобразным путем. По словам бывшего начальника главного штаба ген. Н. П. Михневича, полное осуществление «большой» военной программы, утвержденной свыше 6 марта и 22 октября 1913 г., давало в руки России такую мощь, которая свободно позволяла русскому Государю обратить последнюю в дело служения миру. Ведь источник событий, которые неизбежно привели европейские государства к небывалому по размерам столкновению 1914 года, лежал в обнаруженном Дальневосточной войной бессилии Российской Империи. Германия и Австро-Венгрия в тесном союзе друг с другом немедленно начали энергичное осуществление своих политических и торговых целей – первая на Ближнем Востоке, вторая – на Балканском полуострове. Столкновение их с русско-французским союзом стало неизбежным.

Оно было бы немыслимым, если бы Россия успела выполнить все, ею намеченное по «большой» программе. Мало того. Она смогла бы тогда не связывать себя союзами, которые обращали ее в какое-то подсобное оружие для чужих устремлений. Если бы на материке Европы и смогла бы возникнуть какая-либо вооруженная борьба, нейтралитет мощной России положил бы этой борьбе известные пределы. Посредничество России могло бы последнюю предотвратить. Самая возможность вмешательства такой силы удержала бы спорящие стороны от решения спора оружием, ибо война могла не дать тех результатов, на которые воюющие державы хотели рассчитывать. В 1859 г. Наполеон III и Австрия вели борьбу всего 70 дней, так как первый тяготился нейтралитетом Пруссии, а вторая ожидала вмешательства не только Пруссии, но и России. Борьба 1870–1871 гг. ограничилась пределами Франции только потому, что Россия сдержала Австрию.

Не нуждавшаяся в дальнейших завоеваниях, не хлопотавшая о рынках, занятая громадным и быстрым развитием собственных сил и богатств, Россия действительно была бы стражем для всего мира. «Превентивная» война 1914 г. не позволила ей выступить в этой роли и привела как раз к обратному – к созданию на месте прежней России очага бесконечных смут и общеевропейской тревоги.

Вопрос о разоружении, который предполагалось разрешить совсем в иной форме, чем о том думают ныне, отодвинулся в своей развязке на неопределенный и, по-видимому, долгий срок. Ни о каком разоружении – ни по пути, разъясненному ген. Михневичем, ни по пути, намеченному современными политическими деятелями, – не может быть и речи, пока в златоглавой Москве сидят наследники Парижской Коммуны и члены европейского Интернационала.

Уйдут они, и явится несомненная возможность сделать вооруженные столкновения явлением редким…

Симанский П. Фронтом к прошлому //Русский Инвалид. – 1929. – 22 мая.

Американский пацифизм

Н. Головин

Почти каждый американец в принципе пацифист. Он смотрит почти с презрением на Европу, которая никак не может освободиться от таких «варварских предрассудков», как решать наиболее острые международные вопросы войной. Он только не замечает одного – что все это теперешнее благосостояние принесено ему войной, той самой, против которой он восстает. И от этого благополучия, которое является следствием несчастья Европы, он отказаться не хочет.

Европеец, который слушает поучения американца о «незаконности» войны, невольно думает про себя: если война есть средство незаконное – то и благоприобретенные этим «незаконным» средством материальные блага подлежат возвращению. Его мысль невольно переносится на вопрос о так называемых междусоюзных долгах, выражаясь более ясно, – об общей задолженности Америке. Но рядовой американец не хочет и слышать об аннулировании этих долгов. А между тем, это единственный и наиболее верный путь к прочному миру, ибо это значительно уменьшило бы требования победителей к побежденным. Интересно отметить, что отказ Америки от возмещения военного долга может оказаться ей выгодным и в экономическом отношении.

Дело в том, что исключительный прилив золота в Америку являлся следствием того нарушения экономической жизни, которое было вызвано войной. Это, следовательно, представляет собой процесс болезненный.

По мере того, как мировая война все более и более отходит в прошедшее, мировая экономическая жизнь оздоровляется. В условиях мира созданное войной положение не может существовать. Уровень запаса золота в условиях мирного европейского труда должен повышаться за счет отлива золота из Америки. Противиться этому процессу – равносильно тому, что пытаться остановить течение большой реки. Чем большая плотина будет построена – тем большая катастрофа разразится в случае ее прорыва.

Происходящие в этом году в Америке крахи не являются случайными. Они представляют собой обвал тех плотин, которыми Америка пытается удержать отлив из нее золота. Требуя уплату причитающегося ей долга – Америка уподобляется инженеру, который не только перегородил плотиной реку, но в то же время предпринимает работы для того, чтобы увеличить прилив воды в образовавшиеся запруды.

И чем более будет требовательна Америка в отношении между – союзных долгов, чем более будет отгораживаться она от Европы таможенным тарифом, тем большие крахи ожидают ее в будущем.

Социальная жизнь, так же, как и все явления мира, управляется законами. Война есть социальная болезнь. Стремиться отстоять свое благополучие, базируясь на нарушенном войной экономическом равновесии, очень близоруко. В моральном отношении это несравненно больший шовинизм, чем шовинизм воюющей армии. В последней люди рискуют жизнью и не получают никаких материальных благ.

Но где же пацифизм?

Один из моих приятелей – отставной генерал, принимавший участие в рядах армии С. А.С.Ш. в мировой войне, – заявил мне, что он ярый пацифист; он восхищается пактом Келлога и возмущается шовинистическим духом Европы.

– Отдадите ли вы Филиппины японцам? – спросил я его.

– Ни в коем случае, – с горячим возмущением ответил он.

– Но, когда японцы говорят, что им нужно место под солнцем, они правы, – продолжал я.

– Может быть, – вновь столь же горячо возразил он. – Но нам нужны рынки в Китае, уступка же Филиппин нанесет материальный ущерб и подорвет наш моральный престиж на востоке.

– Тогда у вас будет война.

– Да, но в этой войне Америка будет защищать свои законные права.

– Какая же разница между вами и Европой? – спросил я в заключение.

Он ничего не ответил.

Головин Н. Н. Американские впечатления / Русский Инвалид. – 1930. – № 10.

Этика воины

А. Деникин

С тех пор, как споры народов разрешаются войною, – а дата эта теряется в зачаточной истории человеческих обществ… С тех пор, как война является почти перманентным явлением в жизни мира, – ибо время от исхода евреев из Египта и до сего дня, в течение 3.579 лет, было лишь заревом войны… – с тех пор всегда и везде, сообразно эпохам, нравам и племенным особенностям, мировая совесть пыталась утверждать известные обычаи – морально обязывающие правила войны, смягчающие ее жестокую сущность. По этому пути шли гуманистические течения, в особенности движение, поднятое в начале XVII века за установление «права войны и мира» Гуго Гроцием, родоначальником международного права.

Но эти теоретические нормы, по выражению Вольтера, «давая понятие о справедливости, служили только утешением для народов в тех бедствиях, которые созданы политикой и силой». Действительно, XVII и XVIII века являют собой пример исключительного господства жадного эгоизма правителей и правительств, падения политических нравов и жестоких приемов войны. «Сила и корысть создают трактаты, сила и корысть нарушают их»…

Не много перемен внесли и последующие два века. В 1864 году состоялась Женевская конвенция – кстати сказать, в год начала Великой войны исполнится ее полувековой юбилей, – внесшая известные ограничения в отношении воюющих сторон и начала гуманности в приемы войны. Акт лицемерия правительств, ибо правила ее плохо соблюдались во время войн последовавшего полстолетия и были попраны совершенно в мировой войне. Договоры о нейтралитете Бельгии и Люксембурга – «вы объявляете нам войну из-за клочка бумаги»… Причудливо изрезанная по живому телу ее народностей карта Малой Азии – в качестве компенсаций победителям… Подводная война, топящая мирные корабли с женщинами и детьми… Бороздящие тело осколки разрывных пуль… Отравление тела – удушливыми газами и души – ядовитою пропагандою…

Страны-буферы против вторжения вооруженной силы и вредных идей – то выручаемые, то предаваемые на поток… Торговля «хоть с каннибалами»… Готтентотская мораль держав по отношению к плененной России…

То ли еще готовится в тайниках кабинетов, мастерских и лабораторий ко дню грядущего международного столкновения – для истребления человечества!..

В свете этой жестокой действительности так неожиданно было натолкнуться, случайно, на позабытые строки русского военного мыслителя – М. И. Драгомирова, написанные им в 1902 году…

Во время австро-прусской войны 1866 года Драгомиров состоял военным агентом при прусской главной квартире. Передавшийся на сторону пруссаков венгерский генерал Клапка составил для Бисмарка обстоятельные и весьма резкие аттестации австрийских командующих генералов. Аттестации были напечатаны и опубликованы немцами; один экземпляр был предоставлен Драгомирову. И вот, вспоминая этот эпизод, М.И. сетовал на «бесцеремонность Бисмарка в выборе средств для достижения цели»… «На публичных чтениях в Академии я цитировал эти аттестации и одобрения за сие не получил. Тем менее, конечно, мог я предавать их тогда бумажной гласности»… Бисмарк, по словам М. И., «не остановился бы даже перед тем, чтобы взбунтовать подданных против их законного государя, если бы это понадобилось по ходу войны»…

Так рисовался Михаилу Ивановичу предел «бесцеремонности». Какой анахронизм для наших дней! Не превзойдены ли всякие пределы новейшими Бисмарками, безразлично – в военном мундире, в рубахе гитлеровца и в пиджаке социал-демократа. Да и не одними немцами, конечно… В этом деле с ними соперничают – не без успеха – многие другие. Под тихий рокот речей о пан-европейском союзе куются страшные орудия истребления. Право – ничто перед силой. Встает уже прямо вопрос: «Все ли дозволено в интересах нации?»

Политика обходит этот вопрос многоговорящим молчанием. Совесть говорит – «нет!» А жизнь отвечает – «да!»

И если мировая совесть не заговорит громче и решительнее, то мир увидит закат своей культуры.

Деникин А. Этика войны // Русский Инвалид. – 1931. – № 17.