Текст книги "Суть творчества. Бегство в иллюзорный мир, помогающий выжить"

Суть творчества
Бегство в иллюзорный мир, помогающий выжить
Любовь Леонидовна Гайдученко

© Любовь Леонидовна Гайдученко, 2016

ISBN 978-5-4483-0962-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Суть творчества

«Когда б вы знали, из какого сора…»

Анна Ахматова

Наступила осень – вслед за бездарно проведённым летом: она валялась на берегу моря совсем никакая. Жизнь её таки доконала. Правда, чисто физически – нельзя безнаказанно много лет жить между небом и землёй, человек – существо, нуждающееся в стабильном быте. Это космонавты прекрасно чувствуют себя на орбите, глядя в иллюминаторы на свою болтающуюся в отдалении голубую планету с семью миллиардами безмозглых тварей. А в обыденной жизни всё не так: ты вынужден находиться под прессом дебилизма, который обильно выделяется из скудных мозгов твоих собратьев по среде обитания. И убежать было совершенно некуда, кроме как забиться в нору своей квартирки. Но она уже десять лет как лишена была даже такой жалкой возможности спрятаться от людского маразма и хамства. Десять лет, как она превратилась в беззащитное существо, наплевать в душу которому мог всяк желающий.

Она поплакала над своей жалкой участью, но быстро перестала. Ну, подумаешь, на неё поорала серая недалёкая нерусская баба, которая и читает-то по складам! Нашла на кого обижаться! Это одноклеточное существо было уверено, что оно живёт прекрасно, ведь оно имело дом, деньги и мужа, который её обеспечивал, хоть и регулярно прикладывался к её глупой «морде лица».

Она понимала, что всё это яйца выеденного не стоит, но сил терпеть грязь и бардак, которые разводила эта редкостная неряха, её идиотские придирки ко всему уже не было. Она заболевала от таких ничтожеств – это было выше её возможностей.

Это никчёмная по своим умственным способностям (вернее, по полному отсутствию оных) особь была каплей в море, каплей, «достойно» отражающей океан дерьма, в который она попала с самого рождения. Она всю жизнь находила множество способов бороться с этой вселенской пошлостью: книги, музыка и любимое существо. Но сейчас книги ей были недоступны – не имея дома, их не купишь, ведь и так приходилось таскать тяжёлый чемодан при частых переездах с места на место; музыку слушать не хотелось, это было всё равно что молиться в вонючей сральне; а любимое существо уже три года как находилось на том свете (за много времени до реальной смерти умерев духовно).

А интернет, из которого она практически не вылазила много лет, сделав его образом жизни и средой своего настоящего обитания, только расстраивал в последнее время – наконец-то он стал доступен самым широким массам, которые устроили из него ту же самую помойку, в которую они превратили в итоге свою цивилизацию, построенную умственно отсталыми существами, подобными той бабе, каждодневно пытающейся (скорей всего, не нарочно, а полностью бессознательно, но от этого было совсем не легче!) унизить легко ранимую героиню нашего повествования.

К тому же, она никогда в жизни не скрывала того, что думает, и бита за это была всегда нещадно. Ещё в детстве её пытались «перевоспитывать»: школа, педагоги, комсомол, потом за неё принялись структуры, стоящие в то время у власти и бдящие, чтобы никто не смел мыслить инако. Её чуть не упрятали в молодости в психушку, но она каким-то чудом избежала общей участи тех многочисленных товарищей, которым в дальнейшем приклеили ярлык «протестные личности».

Пожила она, в общем, не так уж плохо – денежки свалились с неба (сдавали квартиру в Москве), поездила по шарику вдосталь, сыта была по горло этими никому не нужными путешествиями, которые ей ничего не добавили и не прибавили. А погорела на собственной глупости, хотя это как посмотреть: доверилась своему горячо любимому дитяти. Не знала, что получит на свою наивную доверчивую головушку типичную ситуацию, описанную ещё в «Короле Лире»…

Осень обещала быть почти болдинской. Она убегала в иллюзорный мир, который творила на ходу, и который был, как ни странно, следствием её тяжёлой, почти невыносимой ситуации. Ведь находись она где-нибудь в прекрасных условиях (например, на своём любимом Красном море в номере-люкс) – разве это подвигло бы её на сочинение опусов? Нет, скорей всего, она бы просто расслабилась и наслаждалась жизнью…

А какой-то неумолимый Молох требовал всё новых жертв. Для чего, зачем??? Это было на уровне животных инстинктов, писать для неё значило – жить.

Самый страшный момент в моей жизни

Самый страшный момент в моей жизни был… нет, не жуткая долгая мучительная смерть близкого человека от рака. И не тогда, когда дочь сказала мне, что я ей не мать, а тётя Маня с улицы. И вовсе не год назад, когда я была при смерти. И не зимой в глухой пустой деревне в морозы без дров, без копейки денег и без одной живой души, которая могла бы как-то помочь.

Да много чего можно вспомнить из моей насыщенной как хорошим, так и плохим, жизни. Но всё это будет не то. И по сравнению, например, с ленинградской блокадой, с тем, что пережили люди тогда – это всё просто семечки, не заслуживающие особого внимания.

А самое страшное событие (а может, оно тоже кому-то покажется полной ерундой, и он сочтёт, что я сильно преувеличиваю) произошло во времена моей молодости, мне тогда не было ещё и двадцати лет. Это сейчас я битая-перебитая жизнью, и меня даже укоряют, что я очень злая и не люблю людей, а тогда уж точно никто бы не укорил – я была добрая, доверчивая и наивная (можете не верить, но это святая правда!) и тянулась к людям. Меня отвергали, били фейсом об тейбл – а я всё равно тысячу раз наступала на одни и те же грабли. Я была как мой пёс Дэндик: огромный добрый мраморный дог свято верил, что все люди – хорошие, хоть они не раз делали гадости – один раз какой-то пьяный мужик ткнул ему в морду горящую сигарету, а девка, когда мы гуляли поздно ночью и он побежал к ней знакомиться, больно испинала его ногами, обутыми в тяжёлые ботинки. По всей видимости, она была наркоманка, потому что в здравом рассудке никто не станет пинать псину ростом с телёнка…

Так вот и я – мне делали очередную гадость, а я всё равно упорно верила, что все люди – честные, хорошие, умные, добрые и порядочные.

Но страшное событие произошло вовсе не потому, что кто-то сделал мне что-то плохое. Просто моя соседка по дому преподавала в педагогическом училище и взяла меня с собой в подшефный детский дом, где студенты давали концерт для детишек. Он находился не в городе, а где-то в области, потому что мы туда довольно долго ехали на автобусе.

И вот мы зашли в этот детский дом, и не успели раздеться и пройти в зал, где была сцена, как со всех сторон к нам бросились совсем маленькие дети, лет двух-трёх. Я ещё обратила внимание, что они были чистенькие и даже как-то принаряженные. Но когда в меня вцепилось цепкими ручонками человек пять сразу, и все они истошно кричали: «Мама! Мама!», тут со мной что-то случилось страшное. Я сломалась, во мне, двадцатилетней девчонке, у которой и в помине не было никаких детей (дочь я родила значительно позже, чуть ли не под тридцать) начался какой-то прямо-таки неуправляемый процесс типа урагана «Сенди», налетевшего на огромный город Нью-Йорк. Моя душа закипела. И я не понимала, как такое возможно – столько сирот при живых матерях??? Они же были совсем крошки, они так нуждались в материнской любви…

И пока шёл шефский концерт – а он продолжался, наверное, часа два (кажется, это было под Новый год, и представление было, как и положено, с ёлочкой, Дедом Морозом и Снегуркой) – я безудержно прорыдала за сценой и тихо рыдала всю обратную дорогу и потом ещё долго дома.

Успокоила меня тогда вот какая мысль: что не так ведь всё безнадёжно, эти дети обязательно вырастут, заведут свои семьи, народят детей, и их будет кто-то любить. И забудут они своё холодное детство в казённом доме, куда они попали из-за каких-то сучек – нелюдей женского рода. И всё у них будет хорошо…

И поэтому, когда мне предлагают пойти в дом престарелых, я представляю, что со мной будет, когда я переступлю его порог – я, наверное, сразу сойду с ума от ужаса при виде несчастных брошенных стариков, у которых впереди маячит только одно – Смерть…

Мгновенье призрачного счастья

Я была уверена, что я была рождена для того, чтобы совершить нечто необычное. Но лет до пятидесяти я жила хоть и не совсем стандартной для обывателя, но вполне благополучной жизнью. Сначала, по молодости, я себя «искала». Тыкалась то туда, то сюда, перебрала несколько высших учебных заведений и обнаружила, что я не имею ко всему этому ни малейшего отношения. Поступить в них во времена так называемого «застоя» было очень трудно – люди рвались к знаниям, конкурсы были просто страшными, особенно на гуманитарные факультеты. Тем более, что образование было совершенно бесплатным.

Я преодолевала все препоны, проходила – одна из ста – все экзамены, но проучившись года два, много – три, я понимала, что никакая это не наука, а обыкновенный бред собачий: на специальные предметы отводилось так мало часов, зато надо было запоминать какие-то маразматические, никому не интересные события – всякие там съезды КПСС и прочее в этом роде. Они были похожи друг на друга, как близнецы, бессмысленной информации было много, и она вызывала рвотный рефлекс.

Насиловать себя я не умела никогда, и поэтому не задумываясь бросала все эти очень солидные учебные заведения – институты и университеты. Впрочем, из двух меня с треском выгнали, и я чуть не попала в скверную историю, но как-то обошлось.

Потом я влюбилась, как последняя идиотка, в совершенно неподходящий объект – в мужчинку старше себя ровно на двадцать лет. Он был весь такой «траченный молью», и вся его энергия уходила в болтологию. Жизнь к нему отнеслась довольно-таки немилосердно: в детстве он попал в ленинградскую блокаду, потом его семье удалось уехать в эвакуацию, младший братик погиб от недоедания, а Юра чудом выжил. Это действительно было какое-то невероятное стечение обстоятельств! Он уже был при смерти. Но его отца ранило, и он попал в госпиталь того же города (Вятки, который назывался тогда Кировым), где находилась его семья. И они встретились почти случайно…

Отец пошёл в какой-то загородный совхоз и договорился с председателем, что в обмен на его военный аттестат, по которому ему шли хорошие деньги, тот будет давать ему пол-литра молока каждый день. И вот это Юру спасло, он остался жив. Наверное, для того, чтобы в итоге через много-много лет пробудить в романтической молодой особе бешеные чувства…

От этих ненормальных по силе страстей родился ребёнок – настоящее «дитя любви», ничего не скажешь! Но Юра оказался слабаком и не вынес всей неблагоустроенности нашей жизни (не было пристанища, и вообще, кроме чувств с моей стороны, ничего не было), и я очутилась в Сибири с младенцем на руках – в этом городе я родилась и там жила моя бабушка, которая меня и приютила. Потом бабушка умерла, и удалось поменять её квартиру очень близко к Москве.

Первые наши совместные с дочерью пятнадцать лет были наполнены редким счастьем нашего с ней общения и полного взаимопонимания, хоть материально, конечно, жилось чрезвычайно тяжело. Но когда человеку тридцать лет, он плевать хотел на все трудности. Потом, в её переходный возраст, начались первые звоночки неблагополучия. Но всё как-то сглаживалось, как-то налаживалось…

Потом началась перестройка – «лихие девяностые». Мы с чадом тоже не растерялись – крутились, вертелись, изыскивали разнообразные средства, чтобы прожить. Однажды нам повезло: мы случайно купили путёвки на дефицитную теплоходную экскурсию в Кижи, и там, на теплоходе, познакомились с женщиной, которая сыграла самую главную роль в нашей жизни. В итоге мы стали сдавать её московскую квартиру и на эти деньги объездили весь мир, а дочь закончила элитную гимназию, где обучение стоило очень недёшево, и институт, тоже уже платный. Успела даже немного поучиться в Англии.

Потом всё рухнуло. Сначала мы насмерть поссорились с дочерью, когда она потребовала продать квартиру в Питере и переехать в Москву, где она в то время нашла очень денежную работу. Я, как последняя идиотка, согласилась, и в итоге мы все остались без квартиры – времена были действительно «лихие»…

Потом умерла подруга, она была уже очень старой – 85-и лет, а года за три до того она впала в старческий маразм и умерла ещё при жизни, потому что из интересного, очень необычного человека превратилась в полный овощ.

Дочь от меня отказалась, и я стала одинокой, никому не нужной тёткой. Поначалу были какие-то деньги, я ещё немного попутешествовала, прокатилась даже до Америки, где поработала – представьте себе! – нянькой. Это, конечно, было тяжело и физически, и морально – чужая страна, наши несносные люди, сбежавшие туда от тягот нашей жизни (образ напрашивается дюже банальный: крысы с тонущего корабля), от кого-то я уходила сама, кто-то с треском меня выгонял, но бесценного жизненного опыта я хлебнула на полную катушку…

Потом деньги, которые, как известно, имеют свойство таять, как снег на солнце, быстренько закончились. А я не заработала себе даже маленькой пенсии, потому что всю жизнь легкомысленно относилась ко всяким бумажкам и формальностям. Я почему-то была уверена, что не доживу до старости.

Дожила, дожила, ещё как дожила! И старость моя обещала быть просто беспросветной, хоть вешайся на первом попавшемся суку!

Но тут вдруг во мне прорезался талант. Ну, во-первых, это вообще стало модным поветрием, у нас не пишет только ленивый. А так вся страна вдруг превратилась в Толстых, Чеховых и Достоевских – и совершенно неважно, что многие еле-еле могли связать несколько слов и в одном слове делали кучу ошибок! Ну а мне-то заниматься сочинительством сам Бог велел! Я ещё с детства поражала своих педагогов по русскому языку и литературе недюжинными способностями – лучше всех писала сочинения, причём могла натрепаться много и убедительно на абсолютно любую тему, одно время даже прирабатывала в местной газетке городка, где родилась, внештатным журналистом, и все были уверены, что пойду я именно по этой стезе. Впрочем, педагоги музыкальной школы тоже были уверены, что я стану каким-нибудь известным музыковедом. Увы и ах. Обманула я все ожидания, и никем не стала. Я никто и звать меня никак, но от этого ничего не меняется – я живу и продолжаю наслаждаться своей беспутной жизнью…

Во-вторых, ну что ещё делать в этой жизни потерпевшему такой сокрушительный крах человеку??? Самое милое дело – лежать на постельке (правда, чужой, сколько я уже сменила этих бесчисленных ободранных сдаваемых жадными до дармовых денег русскими людьми халуп!) и строчить, строчить, как из пулемёта на стареньком ломанном-переломанном ноуте! Это, кажется, по-научному называется сублимацией – ты снова и снова переживаешь все свои неприятности, когда их описываешь, и от этого острота твоих негативных эмоций становится всё меньше и меньше…

Как я написала в самом начале, у меня было какое-то туманное слабое предчувствие, что в итоге я изображу нечто гениальное и дико прославлюсь. В сладких грёзах мерещилось нечто вроде:

 
«Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.»
 

Я всегда была девушкой с большим чувством юмора.

Моей единственной отрадой в этой жизни был мой кумир – гениальный пианист Даниэл Баренбойм. Я могла слушать его бесконечно (когда-то скачала видео с сонатами Бетховена в его божественном исполнении), и самые лучшие идеи приходили ко мне именно в эти минуты. Его гений будил во мне тоже что-то похожее…

Но… мне было не до творчества. Я элементарно пыталась выжить – на это уходили все мои силы и способности.

Я бесконечно скиталась по чужим и чуждым мне людям, по их неприятным домам, подвергаясь их мещанскому напору – люди ведь устроены так, что когда они видят перед собой попавшего в беду человека, они и не собираются протягивать ему руку помощи, нет, они с радостью и злорадством пытаются спихнуть его ещё ниже, чем он уже пал. По крайней мере, НАШИ люди таковы, может быть, западные более милосердны, в чём я очень сомневаюсь… Но наши люди злорадствуют, когда встречают человека, которому хуже, чем им.

Где я только ни приземлялась, и всё это было сущим экстримом! Последнее моё прибежище сначала показалось просто земным раем. Это была небольшая мини-гостиница. Там было уютно, и хозяйка поначалу изображала из себя этакую неординарную личность, она и денег-то больших с меня не брала – добренькая, ох, добренькая, и каким же боком мне в итоге вышло это добро! Я сбежала от неё со всех ног, она просто замордовала меня какой-то невообразимой глупостью высшей пробы и уникальной приставучестью, она не давала мне шагу ступить, не сказав мне какой-нибудь гадости в мой адрес и не сделав мне очередного идиотского втыка!

Я могла бы и на берегу под лодкой очутиться, лишь бы не подвергаться этому активному дебилизму, но судьба привела меня ещё «лучше» – в жуткую развалюху, где с меня содрали по полной программе, но там нельзя было помыться, и, простите за такие подробности – нормально сходить в туалет. Так жить было абсолютно невозможно. Я согласна была на что угодно, но не мыться я не могла. Ну не виновата же я, что будучи уже целых десять лет бомжом, я сохранила до малейших деталей все привычки нормально живущего человека!

К тому же, эта развалюшка продувалась насквозь, а в нашей стране, как всегда зимой, начались ужасные катаклизмы, сопровождающиеся дикими аномальными морозами и штормовыми ветрами.

И я совершила ужасный шаг – стала жить «не по средствам». Это тоже могло закончиться плачевно. Но что оставалось делать? Я хотела писАть! Это стало моим наркотиком, моим единственным доказательством, что я живу не зря.

Мне хотелось позлорадствовать, как ловко я в очередной раз обманула эту сволочь – Дьявола, который в последние годы так и норовил сделать мою жизнь сущим адом ещё здесь, на Земле, но я боялась, что он разозлится и вышвырнет меня на мороз – у него ведь было много способов сделать человеку какую-нибудь страшную гадость! Кто я – и кто он?!!

А пока что я сидела в тепле, чистенькая, принявшая горячий душ (ну ничего мне больше не надо для счастья, честное слово!) – и строчила, строчила, омываемая волнами очередной эйфории, которая может кончиться так резко и так внезапно. Ну и пусть – зачем думать о том, что может быть? Не умнее ли жить настоящей минутой?

Лунные ландшафты одиночества

Никто так никогда и не узнал, от чего умерла эта молодая женщина. Она легла спать, как обычно, а утром её нашли мёртвой. Патологоанатомы исследовали потом клетки её мозга, но так и не смогли дать никакого заключения. Да, она была больна неизлечимой болезнью, потому что в войну, подростком, голодала, но с этой болезнью люди вполне могут дожить до глубокой старости и даже иногда выздоравливают. Достоевский страдал этим же самым, и это не помешало ему создавать шедевры – а может быть, даже помогало? Дело в том, что человеческий мозг, в отличие от других органов, непредсказуем. И случаются разные парадоксы, которые давным-давно описаны. Например, существовал человек, попавший на афганской войне под артиллерийский обстрел, рядом с ним разорвалась бомба. Контузия была обширной, но когда он пришёл в себя, он вдруг заговорил на всех мыслимых языках – даже на тех, на которых уже говорить перестали.

Она сама ничего особенного из себя не представляла – обыкновенная ничем не примечательная личность, из-за своей болезни ей так и не удалось получить высшего образования, она могла бы оформить себе инвалидность, но предпочла устроиться на какую-то нехитрую работёнку. А вот детей иметь ей врачи строго-настрого запретили. Но существует такая страшная вещь, как инстинкт продолжения рода, который не её первую уловил в свою неумолимую ловушку, и она, когда была ещё совсем молодой, не долго думая, выскочила замуж и родила ребёнка. Впрочем, личная жизнь не заладилась, неизвестно, что тут сыграло роль, может быть, всё-таки болезнь, а может и нет – разводы случаются на каждом шагу у вполне здоровых людей.

А вот ребёнка – девочку – у неё отобрала мать, она действовала категорически, долго не размышляя, таков уж был у неё характер, решительный и властный, как у мужика, потому что на её долю выпало кормить и содержать всю семью, так уж получилось, что с мужчинами их роду не везло изначально. Век был бурный, то революции, то мировые войны, мужиков уничтожали пачками, а сколько миллионов погибло в том же Гулаге, никто не считал.

Девочка росла странным ребёнком, не похожим на других детей. Совсем в раннем детстве, можно сказать, в младенчестве, было замечено, что она смотрит на всех таким отсутствующим взглядом, обращённым внутрь себя, сосредоточенным на чём-то неведомом окружающим. Казалось, что она находится где-то не здесь, а возвращалась в этот мир только тогда, когда при ней начинали что-то читать. Бабушка была старой интеллигенткой, любила литературу, особенно русскую, часто читала вслух русских классиков – стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева… Никому и в голову не приходило, что ребёнок, которому не исполнилось и двух лет, впитывает в себя всё это, как губка, пока её не повели на ёлку на бабушкину работу, и тут она выдала такое!

Её поставили на стульчик, ожидая, что она подобно другим детям пролепечет какой-нибудь детский стишок и получит конфетку. А она начала с самого начала, со знаменитой всем известной фразы: «Мой дядя самых честных правил…» и стала бойко чесать дальше, прошло десять, пятнадцать минут, она не останавливалась, народ очнулся – никто не собирался слушать её до вечера, и пришлось стаскивать ребёночка со стульчика силой под её оглушительный рёв.

Вот такой вот смешной инцидент случился в её раннем детстве, а уж когда она научилась читать, вообще никто даже и не заметил, и она стала проводить с книгами всё своё время, почти не общаясь со сверстниками и очень редко выходила во двор поиграть с ними, только под большим нажимом бабушки, боявшейся, что она «свихнёт себе мозги». Библиотеку бабушка собрала большую, девочка её перечитала всю, а потом перешла на две библиотеки, имевшихся в городе. В этот город много лет ссылали интеллигентов из Москвы и Питера, задолго до её рождения, они привозили с собой много книг, которые потом попадали в общественное пользование.

Надо ли говорить о том, что в школе ей было нечего делать? Информация, содержавшаяся в книгах, во много раз превышала скудные знания из учебников, и не только по количеству. Но она честно провела в стенах школы все положенные десять лет, правда, на уроках она в основном опять же читала книги – полулегально, но учителя смотрели на это сквозь пальцы: ведь она никому не мешала, а училась всегда на круглые пятёрки, лучше всех.

От скуки она уже тогда начала писать. Вставала летом раньше всех и шла в уголок своего двора, засаженный акациями, там ей соорудили небольшой столик и скамеечку. Ну что такого особенного может написать маленькая девочка? Конечно, какую-нибудь ерунду. Она писала «дневник» – обо всём, что случалось в её детской жизни. А зимой она забиралась в маленькую заднюю комнатку, почти чуланчик, где складывались всякие ненужные вещи. Её никто не беспокоил – все взрослые работали, а старенькая больная прабабушка, которую она очень любила, безвылазно сидела у себя в комнате и перечитывала старые газеты… И девочка предавалась писанию с наслаждением, она уже тогда почувствовала всю сладость этого удивительного занятия – создавать на бумаге особый мир, который принадлежит только тебе…

Наверное, уже тогда ей стало понятно, что она обречена на одиночество, которое будет сопровождать её всегда, всю жизнь. Это при том, что по натуре она была общительной, коммуникабельной и поначалу очень тянулась к людям. Но каждый раз это плохо кончалось, её не только не понимали, но и старались сделать ей больно. Зачем это было нужно? Наверное, люди делали это не специально, просто так уж они были устроены. Всё, не похожее на них, не вписывающееся в рамки их скудных представлений, они старались превратить в то, что могли бы переварить своим недалёким умишком.

Ко времени её повзросления пышным цветом распустилась ложь, господствовала коммунистическая доктрина, в которой уже не осталось ничего от возвышенных идей (да были ли они вообще когда-нибудь?), а царило глухое лицемерие, всех стригли под одну гребёнку, заставляя верить в «светлое будущее». Это было совершенно несопоставимо с миром, который она создала для себя одной. Не сказать, что она не пыталась как-то вписаться в существующий социум – пыталась вовсю. Поступала в вузы, преодолевая огромный конкурс, училась какое-то время, но потом понимала, что это невозможно. Такой уж создала её природа, не наделив способностью лгать и лицемерить, подстраиваясь под всеобщий маразм.

И начались крупные неприятности. Её чуть не сломали. Но каким-то образом ей удалось избежать расправы, которую во все века чинили над теми, кто мыслил не так, «как все», и кто не хотел идти в ногу с большинством, с этим миллиардным стадом, которое гнали какие-то неведомые пастухи в направлении, нужном для их сладкой жизни за счёт других. А тут неожиданно попался крепкий орешек…

Потом это явление было описано крупными социологами, оно называлось «внутренняя эмиграция». Вот так и прошла целая жизнь – в ней, родимой. А когда она выбиралась на «свет божий», к людям – она не получала ничего, кроме боли и непонимания.

Конечно, ей, как и всем, хотелось любить и быть любимой, тем более, что, в общем, Бог её совсем даже не обидел в плане внешних данных – конечно, она не была писаной красавицей, но и к уродинам её совсем даже нельзя было причислить: стройная симпатичная молодая девушка с правильными чертами лица. Противоположный пол оказывал ей повышенные знаки внимания, а она выбрала старого маленького еврея с громадными глазами, из которых рекой лилась на мир еврейская печаль, старше её на 20 лет. В её жизни всегда в отношениях с другими происходило одно и то же: сначала ею пламенно восхищались, обещали ей златые горы, но проходило какое-то время и… в лучшем случае эти люди тихо исчезали из её жизни, но чаще всего её безжалостно предавали – те, кто громче всех клялся в любви и преданности.

И эта «неземная» любовь чуть не привела её к гибели, она чудом выскользнула тогда из объятий смерти. Но душа была покорёжена в пух и прах, она больше не смогла верить ни одному мужику и не воспринимала противоположный пол как полноценных людей, способных дать ей женское счастье – так, самцы какие-то, с которыми возможен только природный акт, смахивающий на зоофилию… А ведь лет-то ей было совсем немного – как жить дальше, если тебе совсем никто не нужен?

Но в тот момент безжалостная Природа оказалась, как ни странно, союзницей. Она выкарабкалась только потому, что родился ребёнок. Она не смогла убить вместе с собой и его. А дальше было понятно, что она ему нужна и уйти не имеет права. И почти два десятилетия она находилась в сладком заблуждении, что она на этом свете не одинока – рядом есть существо, которое не только требует твоей каждодневной заботы, но и дарит тебе любовь. Да и общаться было интересно – девочка росла умницей, талантливым человечком, с раннего детства была видна её редкая незаурядность во всём, и казалось, что вот оно – счастье: рядом самый близкий, родной человек, с которым не страшны все житейские невзгоды.

Но и тут её ждал такой удар, что и вспоминать страшно. Сначала были какие-то мимолётные размолвки, началось это в дочкин «переходный возраст». Потом мать случайно подружилась с пожилой женщиной, которая тоже была очень одинока, несмотря на то, что имелась тьма знакомых – и по работе, и по увлечениям, такое бывает часто. Это почему-то их отдалило с дочкой друг от друга, она оказалась между молотом и наковальней. Дочка и эта женщина были большими эгоистками и не терпели соперников, делить её между собой не хотели, хотя она не раз пыталась им объяснить, что принадлежит и той и другой, только очень по-разному, и это не повод для ревности. Короче, они с дочерью практически разошлись, отдалились друг от друга душевно, каждый начал жить своей жизнью. У дочери даже появились подруги, которых не было раньше. Впрочем, это было естественно и закономерно, она поступила в институт, её окружало столько молодых, а когда же и заводить друзей, как не в молодости!

И тут случилось вот что: наша героиня и её пожилая подруга очень любили животных. Для них они специально купили домик в деревне, куда летом вывозили «на природу» нескольких собак и кошек. А тут вдруг пришла в голову идея смотаться туда в разгар зимы – подышать. Воздух там был необыкновенный! И тишина, которой никогда не бывает в городе. Деревенька состояла из нескольких домишек, находящихся в дремучем лесу, вдалеке от цивилизации.

В какой-то из дней она отправилась в большое соседнее село, туда было можно дойти минут за 40, за продуктами. И умудрилась сломать ногу, аж в четырёх местах. Хорошо, что это произошло уже в самом селе, а не по дороге, обычно безлюдной, где её нашли бы не скоро и она бы наверняка замерзла. Её привезли домой на санях, в которые впрягли лошадку, и она несколько дней пролежала буквально в шоке. Потом всё-таки опомнилась, и её отвезли в районный центр, где пьяный в дрезину хирург наложил ей гипс.

Моментом воспользовалась зловредная старуха, живущая напротив, местный монстр и редкостная злыдня. Она и раньше любила ей напакостить при каждом удобном случае – например, обворовала её, когда она, наивная, оставила, уезжая как-то осенью, ей ценные вещи на хранение. Когда они весной приехали, она ничего не отдала. С тех пор они не разговаривали. И вот подруга ушла в магазин, она осталась одна, совершенно беспомощная. Старуха подослала мужика-печника, который под предлогом, что ему якобы стало известно, что у неё не в порядке печка и она может сжечь всю деревню, разгромил её печь. Это в январе-то! А она даже встать не могла, чтобы ему помешать, он ничего не слушал, только пыль летела во все стороны…

Её подруга была старой девой, семьи никогда не имела и не занималась домашним хозяйством, всегда поручала это домработницам, имела такую возможность, будучи известным на всю Москву театральным журналистом. А тут она и вовсе растерялась. И пришлось нашей героине в такой безвыходной ситуации звонить единственному человеку, кто как-то мог помочь – дочери. Она несколько дней просила её приехать. Но дочь отказывалась, ссылаясь на какую-то сильную занятость. Но было понятно, что ей попросту глубоко плевать на мать. Наконец, всё-таки ей удалось её уговорить. Но в свою квартиру в Питере они попали не сразу, почему-то дочь с друзьями решила везти её под Москву на дачу своей знакомой (сейчас уже не вспомнить причины, просто она сама, видимо, тогда очень плохо соображала). Её пожилая подруга уехала на поезде вместе с животными в Питер, но в итоге пришлось её вызывать, чтобы она увезла её домой, потому что дочь, бросив её, беспомощную, в домике, где никто ей не мог помочь, даже её не навещала.