Текст книги "Фиалок в Ницце больше нет"

По предложению Феди, они пригласили Полину Аркадьевну к себе на чай. На чай, сушки – а также на экспертизу.

Последовал ни к чему не обязывающий разговор, который плавно завершился, сведясь к истинной цели посещения дамы из Русского музея.

– Как я поняла, у вас остались кое-какие экземпляры коллекции Ильи Ильича? Это, вне всяких сомнений, крайне отрадно, и мы все надеемся, что и его коллекцию, и тех, кто ее украл, лишив жизни вашего замечательного дедушку, скоро отыщут.

Саша провела гостью с кухни в гостиную, где на двух стульях помещались картины: Репин и Пикассо.

Удовлетворенно хмыкнув, Полина Аркадьевна стала рассматривать сначала одно, потом другое полотно:

– Занятно, крайне занятно! Значит, Репин и Пикассо? Причем работы, о которых только мельком упоминается в парочке монографий, но которые нигде никогда не выставлялись? Просто удивительно!

Она долго и дотошно рассматривала картины, а потом сказала:

– Чтобы выдать экспертное заключение, мне нужно детально их исследовать, а это возможно только в лабораторных условиях. Вы ведь мне их доверите?

Саша, колеблясь, посмотрела на Федора. Эти две картины – все, что осталось у нее.

Тот кивнул, и Саша произнесла:

– Но никто об этом не узнает? Потому что если станет известно, что у вас на экспертизе находится неизвестный Пикассо…

Полина Аркадьевна усмехнулась.

– Ну да, уж извините за откровенность, но судьба вашего дедушки мне известна. Нет, конечно же, мы будем соблюдать полную конфиденциальность. Думаю, мне понадобится несколько недель, чтобы вынести окончательное решение.

Федор помог снести завернутые в наволочки картины в припаркованный около дома автомобиль дамы из Русского музея, а Саша, наблюдая из окна, как ее жених укладывает полотна в багажник, с тоской подумала, что у нее больше ничего не осталось.

А что, если картины также поддельные?

Но какой смысл кому-то подделывать шедевры, находившиеся в частной коллекции, – если это копии, то где тогда подлинники? Подлинник и подделки всегда существуют вместе, порознь их сложно представить: копировать можно только оригинал.

А оригиналы все время были во владении ее семьи.

Вернувшись, Федор поцеловал ее и заметил:

– А теперь идем есть мороженое!

Саша, в глазах которой стояли слезы, попыталась отнекиваться, но Федор, подхватив ее на руки, закружил по коридору.

– Идем есть мороженое, причем прямо сейчас! Потому что у кого-то на следующей неделе двадцатый день рождения – так ведь?

Все прошло как и планировалось: Полина сумела убедить внучку академика, давя своим именем, авторитетом и репутацией.

«Я защитила свою докторскую по русскому авангарду». Охренеть. Надо за такое Полину потом со всеми вывертами прожарить, она жуть как это любит.

И девчонка разрешила забрать картины, а потом даже расплакалась, словно подозревая, что никогда их больше не увидит.

В самом деле никогда.

Полина была особой верткой, знала, хотя и шапочно, батю, а среди людей с репутацией в криминальных кругах (да и не только) считалась экспертом, если речь шла о том, как украсить свой загородный особняк раритетными экспонатами.

Помимо того, и это было известно лишь немногим, Полина охотно принимала участие в кое-каких сомнительных экспертизах: небезвозмездно, конечно же.

И еще меньше людей знали, что кое-какие замененные копиями шедевры висели не только в Эрмитаже, но и в Русском музее и что произошло это не без помощи Полины.

Федор уже года два как время от времени трахался с Полиной – та хоть и была замужем за сыном какого-то крупного партийного чиновника и у нее был сын ненамного младше самого Федора, но тете-искусствоведу хотелось хорошего секса.

И он ей его обеспечивал.

А заодно и уяснил для себя, что к помощи Полины вполне можно прибегнуть, если речь идет о крайне щепетильных и не особо законных делах в области искусства.

Ну или о совсем незаконных.

Поэтому-то он и привлек Полину для этой нехитрой операции: красть у девчонки ничего не требовалось, она сама все отдала.

А остальное было делом техники.

Федору было даже жаль внучку академика: справляя в начале июля свой день рождения, она так радовалась, так резвилась, строила такие планы на будущее…

Будущее, которого у нее, по сути, не было и которого, если уж на то пошло, лишил ее он.

Город был заполнен туристами, белые ночи вот-вот должны были закончиться, и все наслаждались этими сизыми часами, заполненными романтикой, негой и любовью.

Двадцатый день рождения Саши они встретили на набережной, окруженные разномастной праздношатающейся публикой, и Федор, поцеловав девушку, произнес:

– С новым годом твоей жизни, милая, с новым счастьем! Все будет хорошо!

Саша, чьи глаза блестели от слез, произнесла, прильнув к нему:

– В этом новом году ведь все будет лучше, намного лучше?

И Федор заявил:

– О да, все будет лучше, я тебе обещаю!

А ведь знал, что врет.

Удар последовал всего три дня спустя. В тех же «600 секундах» сообщили о зверском нападении на известного искусствоведа Волкову-Красовскую, в результате которого сама искусствовед оказалась в больнице, а ее дача была обчищена подчистую.

О произошедшем Саша узнала от Федора, который поведал ей неутешительную весть: вместе с прочими предметами искусства, деньгами и украшениями с дачи Полины Аркадьевны унесли и картины Репина и Пикассо, отданные ей на экспертизу.

Саша только упала на ковер, чувствуя, что не в состоянии даже заплакать – она так и знала, что лишится этих двух картин.

Она и лишилась.

Успокаивая девушку, Федор склонился над ней.

– Их найдут, поверь мне, их найдут!

Саша закричала:

– Убийц дедушки тоже ищут – и что, нашли?!

Федор примирительно вздохнул и добавил:

– Это все исключительно моя вина. Если бы мы не отдали ей на экспертизу картины, то ничего бы этого не было. Это я во всем виноват…

Чувствуя себя крайне неловко и понимая, что повела себя как последняя дурочка, Саша обняла Федора и прошептала:

– Конечно же, нет! Картины украли, но их найдут – ты прав. Я бы не пережила, если бы у меня украли тебя.

И добавила:

– Давай поженимся?

Ну да, все прошло как и было задумано, за исключением одного: девчонка вдруг захотела замуж, причем немедленно. Никакого тебе траура по любимому дедушке, никакого следующего года – вот прямо сейчас идти и подавать заявление в ЗАГС.

Тогда Федору удалось отвертеться и убедить внучку академика, что надо остыть, подождать, обмозговать решение; уговорить-то удалось, но она была по-прежнему полна решимости.

Пришлось даже затащить ее в постель и, несмотря на то что приехал к ней от одной жаркой цыпы, бывшей пассии бати, заняться с нею сексом, что всегда действовало.

Ну или любовью, как предпочитала стыдливо говорить внучка академика.

Но даже во время секса девчонка все время верещала о том, что они на следующей неделе пойдут и подадут документы, а потом как можно быстрее распишутся. Причем вещала об этом как о свершившемся факте и даже его мнения не спрашивала.

Федор понял: пора рвать когти и завершать их и без того затянувшийся роман.

Ну да, не так давно все сходили с ума от «Романа с камнем», а у него был роман с квартирами и картинами.

Но теперь и квартиры, и картины его. Потому что никакого нападения на Полину в действительности не было: ну да, пришлось устроить у нее на даче кавардак, унести кое-какие вещички, а потом несколько попортить физиономию заместителю Русского музея и даже привязать ее к стулу. И даже жестко, как Полина и любила, ее там трахнуть.

Все должно выглядеть правдоподобно.

Но цель этой акции заключалась, во-первых, в том, чтобы по просьбе Полины, находившейся сейчас как раз в процессе расторжения брака со своим опостылевшим супругом, изъять кое-какие наиболее ценные вещи из их совместного обихода, дабы не пришлось делиться с этим самым опостылевшим супругом, а во-вторых, сделать так, чтобы и Репин, и Пикассо просто-напросто исчезли.

Потому что – и Полина сказала это ему сразу, а потом, проведя детальное исследование, подтвердила – оба полотна были подлинниками.

И предложила свою помощь по взаимовыгодной продаже этих шедевров.

Потому что при сбыте раритетов такого уровня надо соблюдать осторожность и иметь нужные контакты, а они у Полины были.

После секса с внучкой академика Федор сказал:

– Я говорил с Полиной Аркадьевной, она в больнице, у нее серьезные травмы, но она идет на поправку…

– Мы должны навестить ее! – заявила девчонка, и Федору стоило больших усилий удержать ее от этого: на самом деле Полина хоть и лежала в больничке, однако никаких особых повреждений, кроме пары царапин и массивного фингала, по поводу которого она сокрушалась больше всего, у нее не было.

– Так вот, я говорил с ней, и она сказала… – Федор кашлянул. – Тебе не стоит особо расстраиваться из-за Репина и Пикассо, потому что это, увы, были не Репин и Пикассо, а всего лишь искусные имитации.

Саша в сердцах заявила:

– Не может быть, я уверена, что это подлинники…

И расплакалась.

Пришлось приложить все усилия и даже пообещать, что да, они на следующей неделе подадут документы, чтобы она смирилась с неизбежным.

И все равно Саша долго пытала Полину по телефону, а та, извиваясь и сыпя терминами, убеждала внучку академика, что никакого Репина и Пикассо у нее не было, имелись всего лишь чьи-то умелые подделки.

Завершив трудный и долгий разговор, внучка академика вздохнула и долго смотрела в окно. Федор беспокойно ходил вокруг нее, пытаясь понять, какой же вывод она для себя сделала.

Обратится в милицию?

Нет, ментам она не верила.

Наймет частного детектива?

Ну да, было бы чем платить, ведь денег у нее навалом – по крайней мере, в представлении внучки академика.

Целая банковская ячейка, забитая фальшивыми долларами.

– Думаю, это нарисовал сам дедушка, – промолвила она наконец. – Он ведь тоже любительски увлекался живописью, однако бросил, переключившись на коллекционирование.

Помолчав, она добавила:

– Наверняка он так и не смог найти те подлинники Репина и Пикассо, которые тогда пропали при аресте его матушки, и, чтобы как-то компенсировать это, сам их и воссоздал.

И снова заревела.

Пришлось опять утешать ее, но это далось Федору легко: на ручках в постель и там трах-тибидох. Девчонка поверила всему тому, что сказала Полина, – ну да, тому, что она говорит, все верят!

И успокоилась, что нечего сокрушаться по пропавшим картинам, потому что все равно это были подделки.

Но не тут-то было!

– Однако я все равно хочу их найти! – заявила упрямо Саша. – Пусть и поддельные, они все равно мои любимые. И если это работы дедушки, то они просто гениальные! Это все, что у меня от него осталось, они мне нужны!

Она заметила, что Федор порывается что-то сказать, и спросила:

– Ты же согласен со мной, Федя?

Тот медленно кивнул и добавил:

– И все же не стоит ворошить прошлое. Ну, исчезли и исчезли, их уже не вернуть, все равно подделки…

Саша закричала:

– Ну как ты не понимаешь, что это мое единственное воспоминание о дедушке и о родителях! Почему ты такой черствый!

Она снова заплакала, уверенная, что он утешит ее.

А через минуту услышала, как громко хлопнула входная дверь: Федор ушел.

Он просто сбежал, воспользовавшись первой же подвернувшейся возможностью: нет, девчонка его определенно раздражала: плачет и вопит, тут любой сойдет с ума.

А если не плачет и не вопит, то заводит разговоры о ЗАГСе.

В ЗАГС с ней он, конечно же, при любом раскладе не отправился бы, так что надо было искать пути к отступлению.

Вот он и отступил.

В сущности, больше она ему не требовалась. Ну да, забрал у нее две картины, о чем она не подозревала, уверившись, что это подделки, к тому же еще и унесенные грабителями. Прихватил и две квартиры, о чем внучка академика не имела понятия – пока что, во всяком случае.

Зато оставил ей третью квартиру, родительскую, – лишать всего и вся всегда плохо, тогда человек становится неуправляемым. Другие бы и это отобрали, а он, добрый, нет.

А так ей есть где жить, кое-какие накопления остались; что еще требуется для двадцатилетней студенточки из хорошей семьи?

Уж точно не муж, связанный с ОПГ, который, впрочем, решил от криминала отойти, дабы строить свою собственную карьеру.

На те денежки, которые принесла ему внучка академика.

Хорошо с ней было, что ни говори: секс под конец сделался даже вполне ничего, девчонка оказалась способной ученицей, да и он многое почерпнул из заумных разговоров с ней.

Ну а главное, приобрел стартовый капитал для своей карьеры.

Вот и все: спасибо тебе, Саша, но больше ты не наша!

Саша даже выбежала на улицу, чтобы вернуть Федора, но его и след простыл. Ну да, замешкалась, одеваясь.

И по-идиотски ключи даже не взяла, а дверь захлопнулась: пришлось в итоге к соседу обращаться, чтобы тот помог попасть в квартиру.

Хорошо, что у родителей не было бронированной двери, как у дедушки. Хотя и та не уберегла ни его самого, ни его коллекцию.

Саша проплакала весь вечер и полночи, кляня себя за то, что сгоряча несправедливо обвинила Федю.

Нет, никакой он не черствый, а очень даже нежный и чувственный! И ей с ним так хорошо, и если она еще и его потеряет, теперь, после родителей, дедушки и любимых картин… то что у нее останется?

Ну да, банковская ячейка, забитая долларами.

Только она требовалась ей для совместной жизни с Федей, для того, чтобы родить и вместе воспитывать Илью Федоровича и Лауру Федоровну.

А так-то ей капиталы зачем?

К своему ужасу, Саша поняла, что не знает ни адреса Федора в коммуналке невесть где, ни даже номера его телефона.

Только фамилию: Завьялов. Ну да, такая, надо сказать, редкая, что она сразу найдет, если искать начнет.

В каком вузе он учился на юриста? И где жила его любимая бабушка?

Может, искусствовед Полина Аркадьевна ей поможет, она должна знать, как с ним связаться, но она лежала в больнице. В какой, интересно?

И будет ли прилично беспокоить человека, который получил тяжелые травмы во время разбойного нападения, подобными вопросами?

Конечно, нет, но она все равно попытается!

Но неужели Федя ей так и не позвонит?

Федор позвонил. Конечно, он не мог просто так исчезнуть, иначе девчонка всех на уши поставит, его найдет и в итоге еще что-то лишнее разузнает.

Поэтому требовалось взять инициативу в свои руки. Он вот и взял, однако не отказав себе в удовольствии промурыжить внучку академика два дня.

Три было бы слишком много, а два – в самый раз. Квартиры две, картины тоже две, вот пусть два дня и ждет.

Дождалась, ибо сняла трубку телефона после первого же гудка.

– Привет, малышка, – послышался его тягучий голос. – Думаю, нам надо встретиться. Только прихвати паспорт. Сегодня в восемь вечера в «Ване Гоге»?

Ну да, та андеграунд-забегаловка, в которой они провели свое первое свидание!

Часы показывали только начало второго.

Саша сама не знала, как дождалась восьми вечера, – время не просто тянулось как резиновое, оно не двигалось как каменное. Она то и дело таращилась на циферблат, а когда уже в половине седьмого оказалась около «Вани Гога», то была уверена, что наткнется там на Федора.

С букетом алых роз и коробочкой с обручальным кольцом.

Ну да, иначе зачем он попросил ее паспорт с собой прихватить – неужели…

Неужели они прямо там и поженятся?

О подобном Саша читала – значит, Федя хочет сделать ей сюрприз?

И она знала, что на сакраментальный вопрос, конечно же, ответит «да».

Пришлось почти час, самый долгий в ее жизни, прыгать по Невскому и окрестностям, дожидаясь, когда же наступит половина восьмого – и будет не слишком рано войти в «Ваню Гога».

И все это время в голове она складывала фразы – что ему скажет, что он ответит, что потом снова она.

И в знак примирения поцелует его.

Вот и допрыгалась: время, текшее как мерная речушка, вдруг превратилось в бурный горный ручей, и часы показали без семи восемь.

Буквально ворвавшись в «Ваню Гога», Саша глазами искала его – единственного и неповторимого.

Своего единственного и неповторимого.

Но, кроме первой группки интеллектуальной интеллигенции, впрочем уже подшофе, никого она в «Ване Гоге» не узрела: серьезная публика подваливала поближе к полуночи.

Значит, в восемь у них будет время и возможность не торопясь обо всем поговорить!

Хотя говорить Саша как раз и не намеревалась: она поцелует его, они возьмутся за руки, и все будет снова хорошо.

Как же все легко!

Но ни в восемь, ни в половине девятого, ни в девять Федор не появился.

Чувствуя, что ее колотит, девушка, ерзая на внезапно ставшем таким неудобным стуле, заказывая себе очередной безалкогольный коктейль (хотя и два предыдущих еще не выпила, но патлатый бармен на нее уже косился), все пыталась восстановить в памяти детали разговора с Федором.

Может, она ослышалась? И он сказал не «в восемь», а «в девять»?

Ну, так уже и девять миновало.

Или в десять?

Самое страшное было в том, что она понятия не имела, куда и кому звонить, – значит, оставалось одно: ждать.

Она и ждала.

После половины одиннадцатого «Ваня Гог» стал заполняться, а когда пошло ближе к двенадцати, вдруг с порога (в заведении уже стоял дым коромыслом, а Саша все сидела, глядя на столешницу перед собой, пытаясь заглушить мысль о том, что… с Федором по пути сюда могло произойти что-то ужасное) раздался голос:

– Кто тут Александра Ильинична Каблукова?

Саша даже не сразу поняла, что назвали ее имя, потому что так этого не ожидала, зато сразу несколько пузатых и бородатых, облаченных в черное рокерское субъектов заревели:

– Да я это, я, не видишь, что ли? Я и есть Александра Ильинична Каблукова!

Неловко встав из-за столика и чувствуя, что ноги затекли, Саша увидела на пороге заведения молодого, одетого в форменную одежду курьера.

– Это я, – произнесла она, и курьер, бросив на нее взгляд, попросил паспорт.

Саша, оставившая его на столике, бросилась обратно, уверенная, что один из бородатых и пузатых рокеров уже похитил ее документ. Однако ее бордовая книжечка с гербом СССР сиротливо лежала на столе рядом с четырьмя недопитыми коктейлями.

Курьер протянул ей заказное письмо.

– Вот, распишитесь в получении. Доброго вам вечера!

Но последних его слов Саша уже не слышала, потому что деревянными пальцами рвала конверт, извлекая оттуда прямоугольную открытку с изображением солнечного заката над Невой.

Перевернув ее, она увидела начертанное твердым мужским почерком: «Малышка! Я думаю, что мы не подходим друг другу. И чтобы уберечь нас обоих от большой беды, я решил, что нам надо расстаться. Прошу, не пытайся меня разыскать и переубедить. Решение принято. Кроме того, я теперь уезжаю в Москву. Постарайся быть счастлива. Мне было с тобой хорошо, но все заканчивается. Не поминай лихом. Ф.»

Кажется, после прочтения этого не оставляющего никаких иллюзий послания от Федора она вздумала потерять сознание, и если бы не проходивший мимо один из этих самых бородатых и пузатых рокеров с кружками пива, то брякнулась бы на пол заведения.

Не самого, надо сказать, чистого.

Ее подхватили, оттащили, куда-то положили. Сквозь дрему Саша помнила, что столпившиеся над ней личности, так похожие на рогатых демонов (она что, умерла и попала в преисподнюю?), совещались, вызывать ли «скорую» или нет, а кто-то предложил сделать ей искусственное дыхание.

И когда над ней склонилось что-то массивное, волосатое и рогатое (зрение наконец обрело резкость: это был один из рокеров в мотоциклетном шлеме с рогами), Саша закричала.

И, немедленно придя в себя, подскочила и заявила:

– Со мной все в порядке, все в полном порядке!

Чтобы потом опять потерять сознание.

Перепугавшиеся рокеры в самом деле вызвали «скорую», однако Саша наотрез отказалась ехать в больницу, уверив пожилого фельдшера, что у нее ничего не болит.

Тот, проверив рефлексы и сделав ей инъекцию глюкозы, пробормотал что-то насчет дармоедов, которые вызывают «скорую» по пустякам, и оставил Сашу в покое.

К девушке робко приблизился тот самый рокер, который намеревался сделать ей искусственное дыхание, и протянул ей послание от Федора: когда она потеряла сознание, оно спланировало на пол заведения.

Не самый чистый.

– Вот, то ваше… то есть твое… то есть ваше.

И заискивающе добавил:

– Ну и сволочь же этот твой! Расстается с дамой при помощи такой фигни. Видимо, потому, что сам на «ф». Может, с нами выпьете? Выпьешь? И вообще, ты мне нравишься!

Выхватив у него открытку, Саша, чувствуя, что у нее по щекам струятся слезы, выбежала прочь.

Только утешителя в виде этого рогатого красавца ей не хватало!

Нет, дело было вовсе не в рогатом красавце, который, не исключено, был одним из самых лучших и добрейших людей в Питере или, кто знает, даже во всем мире.

А в том прямоугольничке из картона, который она держала в руках. И в том, что на нем было написано.

Федор ее бросил, решительно и бесповоротно.

Федор специально заказал курьера на одиннадцать, хотя встречу внучке академика назначил на восемь. Пусть потомится, помурыжится, подумает о своем поведении.

Хотя думать было, собственно, не о чем.

Ну да, он просто выбрал момент, чтобы расстаться, – а удобный или нет, не ему судить. А то внучка академика завела уже разговоры о свадьбе и о детях – значит, необходимо говорить «прощай».

Ну вот, он, собственно, и сказал. Точнее, в открытке написал – говорить это самому ей в лицо было неохота.

А то начнутся все эти слезы, стоны, крики, увещевания, чего еще доброго, закатывания глаз, обмороки и истерики.

Расстаться все равно в итоге придется, но зато с гораздо большим количество потрепанных нервов.

А трепать свои нервы Федору не хотелось.

Ну да, с внучкой академика была парочка приятных моментов, под конец стали хоть трахаться даже почти по-человечески, а не по-пионерски, так что пусть будет ему по гроб жизни благодарна, что научил ее кое-чему стоящему.

Не стоило забывать, что его миссия была выполнена: картины дедушки давно перекочевали к новым владельцам, но на этом нагреться не получилось.

Зато он отыгрался на двух картинах и двух квартирах внучки академика, которые гарантировали ему стартовый капитал.

Он ведь не врал: в Питере ему делать было больше нечего, на батю конкуренты покушение устроили, киллер в него стрелял, правда промахнулся, но если было одно, то будет и другое, на этот раз удачное.

А без бати ему в Питере делать нечего, да и с батей тоже уже, собственно, нет.

Потому что он был для них чужим. И батя, как он узнал, за новый курс в универе взноса не сделал и, похоже, и не собирался: то ли разочаровался в своем Федяке, то ли по причине покушения и начавшихся войн по переделу зон влияния в Северной столице просто не до этого было. Хорошо, что в свое время от армии надежно отмазал.

А когда будет до этого, то самого бати, не исключено, не станет.

Жаль, учебу так и не завершил, но ничего, теперь у него есть деньги, чтобы начать собственное дело.

Подальше отсюда.

Без бати и внучки академика, зато с долгосрочными планами.

Пока, Питер, – привет, Москва!

Бесцельно гуляя по тем местам, где она еще недавно была с Федей, Саша все задавалась одним-единственным вопросом: почему?

Почему он ее бросил?

Ну да, она в сердцах сказала то, что не следовало говорить, однако ведь среди тех, кто друг друга любит, это нормально.

Или нет?

Она в который раз перечитала послание Федора.

От него веяло таким непонятным холодом и отстраненностью.

А ведь Федя, ее Федя, был каким угодно, только не холодным и не отстраненным.

Или все же был, просто она не заметила?

Нет, конечно же, не был!

Значит, она во всем виновата, значит, она упустила свое счастье, значит, она разрушила собственное будущее.

Отыскать и попытаться вернуть все на круги своя?

Однако Федор же просил: его не искать и не пытаться переубедить. Решение принято.

Только принято без нее, зато решительно и бесповоротно.

И не в ее пользу.

Он уезжает в Москву – но что он там будет делать? И почему он уезжает, ведь он же здесь учился в университете на юриста.

Ну да, через университет и найти!

Тут Саше стало страшно – а что, если у него кто-то там, в Москве, появился? Ну да, они туда недавно вместе ездили, чтобы квартиру бабушки на Никитском бульваре продать.

Вдруг у него в Москве невеста?

Или даже скоро законная жена?

Некоторое время, стоя на каменной насыпи и глядя в черные воды Невы, она думала о том, чтобы зайти туда, нырнуть с головой – и не выплыть.

Даже года не прошло, как она потеряла всех, кого любила: родителей, дедушку и вот теперь Федю.

Не говоря уже о картинах, в особенности двух, Репина и Пикассо, своих любимых, которые, однако, оказались подделками.

Может, она и сама подделка?

Не исключено, что она бы так и поступила и покончила бы с собой в ту душную сизую ночь, по крайней мере попыталась бы – ведь, кажется, уже даже по камням стала ковылять к воде, которая манила ее, манила, манила…

Однако, поскользнувшись, попала ногой в расщелину между камней, при этом сильно повредив стопу. Боль отрезвила ее, а когда у тебя ноет стопа и саднит лодыжка, как-то не до самоубийства.

И к тому же с парапета, чуть ли не на нее, кто-то громогласно опустошал свой желудок. Стараясь скрыться, Саша прохромала в сторону – и заметила группку бородатых и пузатых рокеров.

Уж не тех ли, из «Вани Гога»?

Нога болела, голова гудела, в горле першило, щеки сводило от просохших слез.

Какая же она, однако, дура! Кончать с собой вместо того, чтобы попытаться вернуть Федора.

Ну да, даже если у него в Москве кто-то есть, плевать!

Она не даст всему, что не началось, закончиться. Она найдет его и вернет обратно.

Непременно вернет!

Однако осуществить это было сложнее, чем принять решение. О Феде она знала только, что родители у него погибли в автокатастрофе, учился он на юридическом и фамилия его Завьялов, а живет он в коммуналке с любимой бабушкой.

Вот растяпа, даже не узнала, когда у него день рождения!

Зато свой двадцатый она встретила в полном одиночестве, в квартире родителей в Шкиперском протоке: другая, дедушкина, ей ведь больше не принадлежала.

Оттуда она решительным образом ничего не взяла, и об остановке позаботился опять же Федор.

А теперь она должна была позаботиться о том, чтобы…

Чтобы суметь с ним стать счастливой.

Она обратилась в деканат юридического факультета ЛГУ, но там ее быстро отшили, а студенты юрфака теперь все были на каникулах.

Так как же отыскать Федора?

Помогла бывшая секретарша дедушки из деканата географического факультета, которая продолжала работать и при новом начальнике. Сашу она знала сызмальства и, когда та позвонила ей, заверила, что приложит все усилия, чтобы узнать адрес Федора Завьялова с юридического факультета.

Причем любого вуза города.

Дни, потянувшиеся за этими, были прелестными моментами питерского лета. И про каждый из них Саша думала: вот в этот они бы с Федей отправились в ЗАГС, чтобы подать документы. Вот в этот поехали бы за город на Финский залив. Вот в этот остались бы дома и весь день провели в постели, занимаясь любовью.

На душе было невыносимо тошно.

Верная дедушкина секретарша сдержала свое слово и в начале новой недели объявилась. Хотя когда в пустынной квартире раздался телефонный звонок, Саша, срывая трубку, была уверена, что это Федор.

Не он.

– Ни один Федор Завьялов на юридическом не учится – ни в ЛГУ, ни в других вузах.

Хорошо, что около телефона была софа, на которую Саша могла брякнуться. Она что, фамилию своего любимого неправильно запомнила?

– Тогда я попросила составить мне список всех Федоров, которые учатся на третьем или четвертом курсе. Хорошо, что имечко до недавнего времени не особо котировалось, это облегчает твою задачу: всего Федоров четверо! И только у одного из них фамилия начинается также на букву «З», правда не Завьялов, а Захаров. Адрес по прописке: Дровяной переулок, дом…

По указанному адресу располагалась классическая питерская коммуналка. Когда ей наконец открыли дверь, впуская в большой и захламленный общий коридор, Саша, щурясь на одинокую лампочку под потолком с выщербленной лепниной, ощутила, что ее буквально трясет.

А что, если она сейчас наткнется на Федю? Что именно она скажет? И все придуманные за эти дни гладкие фразы разом выскочили у нее из головы.

– Федька? – произнесла массивная женщина в фиолетовом халате и огромных желтых бигуди. – Давно не видела этого паршивца! Он тут, слава богу, не живет. Но бабка его, увы, все еще тут! Желаете эту стерву лицезреть?

Саша непременно желала. Ага, это и была та самая больная любимая бабушка Федора, о которой он так часто упоминал в разговорах и о которой так трогательно заботился.

Она точно должна знать, как найти ее внука.

Соседка провела ее к двери, грубо ударила в нее и прокричала:

– Захарова, по твою душу пришли, старая ты коза!

Да, формы обращения, конечно же, были весьма и весьма специфические.

Соседка же, окинув Сашу подозрительным взглядом, произнесла:

– Надеюсь, без водяры? Потому что она уж очень на это дело падкая. И так от этой старой козы житья нет, а если вы ей бухло притащили…

Ничего не понимая, Саша уверила, что нет, не притащила.

– Ну да, вид у вас интеллигентный, такие к старой козе не заходят.

Дверь комнаты распахнулась, и грубый старческий голос, насквозь пропитый и прокуренный, заявил:

– Ну, иди прочь, крашеная лахудра!

Соседка усмехнулась:

– Вот, оклемалась после попойки. Желаю вам приятного времяпрепровождения с этой старой козой!

Та, которую она нелестно именовала именно так, стояла в дверях и ничуть не соответствовала образу бабушки Феди, который сложился в голове у Саши.

Она-то воображала, что это пожилая, остроумная питерская интеллигентка, кандидат наук или даже доктор. И, конечно же, опрятно и с шиком Северной столицы одетая: седой волосок к волоску, брошь или камея на воротнике шелковой блузки, очки в золоченой оправе.

А перед ней стояла опустившаяся, взлохмаченная, в расстегнутом засаленном полосатом халате, кажется с чернильным штампом больницы, откуда в своем время он был наверняка украден, старуха. Из-под халата было видно то, чего Саша ну никак не желала видеть. В уголке морщинистого рта худой как жердь старухи с лицом многолетней алкоголички тлела вонючая цигарка.

– Ну, чего шабаш устроили, ироды? – спросила она, словно и не замечая Сашу и грозя кулаком в спину соседке с бигуди. – Спать нормальным людям не даете!

Саша поняла, что ошиблась: нет, это, если уж на то пошло, родственница какого-то Федора Захарова, по причине чего она выражала ему свои самые искренние соболезнования, но точно не бабушка ее Феди.

Та же, взглянув наконец на гостью, просипела, пуская ей в лицо едкий дым:

– Что надо, красавица? Может, в магазин сбегаешь, нам на опохмел принесешь? А то шары гудят, а мы все вылакали!

Нет, точно не бабушка ее Феди.

– Вы извините, я ошиблась… – пробормотала она, пятясь спиной и намереваясь ретироваться. И тут ее взгляд упал на стену комнаты, где висели несколько фотографий.