Текст книги "Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея"

«После непродолжительных прений совет естественного факультета удостоил г. Амалицкого искомой им учёной степени»[122]122
  Диспут в университете // Петербургский листок. – 1887. – 16 ноября (№ 312).


[Закрыть].

В заметках по поводу защиты газеты правильно напечатали фамилию Амалицкого, и только «Новое Время» опять ошиблось, перепутав инициалы и назвав Владимира Прохоровича «В. А. Амалицким».

Защиту отметили на широкую ногу. Судя по воспоминаниям Андрусова, любое событие у геологов кончалось отчаянным застольем. Андрусов даже счёл нужным предупредить читателя, что не был совсем уж горьким пьяницей, как можно подумать по его мемуарам.

На торжество пригласили приятеля Иностранцева – знаменитого художника Ивана Ивановича Шишкина. Иностранцев познакомился с ним на острове Валаам на Ладожском озере, где изучал геологию. Они жили в одном монастыре, причём Шишкин расплачивался за комнату рисунками, и вся гостиная монастыря была увешана его этюдами.

Шишкину очень нравились геологи, он неизменно над ними подтрунивал, особенно над Андрусовым, которого за бороду и насупленный вид называл архиереем. Однажды Шишкин пришёл на доклад Андрусова о распределении осадков Атлантического океана. Дальтоник Андрусов нарисовал карту дна цветными карандашами. Рисунок привёл Шишкина в восторг. Он говорил, что это не карта, а настоящий персидский ковер[123]123
  Андрусов Н. И. Воспоминания. 1871–1893. – Париж, 1925. – С. 166.


[Закрыть].

Шишкин любил в шутку болтать «по-фински» – набором ничего не значащих слов, напоминающих финский язык. Такую «чухонскую речь» он произнёс в качестве тоста для новоиспечённого магистра Амалицкого[124]124
  Там же. – С. 152. – Андрусов пишет, что не помнит точно, чью магистерскую защиту отмечали в тот раз – Амалицкого или Левинсон-Лессинга. Первый защитился в ноябре 1887 года, второй – спустя полгода, в мае 1888 года.


[Закрыть].

Весной Амалицкий уплатил университету девять рублей за изготовление диплома магистра минералогии и геогнозии[125]125
  ЦГИА. Ф. 14. Оп. 1. Д. 9153. Л. 27.


[Закрыть]. Диплом давал право на новый чин – титулярного советника.

Амалицкого утвердили в нём в июле 1888 года. На мундир он повесил петлицы с эмблемой Министерства просвещения.

В сентябре 1889 года тридцатилетний Амалицкий начал читать первые лекции в ранге приват-доцента. Они шли раз в неделю и поначалу не задались. Как писал почвовед Пётр Андреевич Земятченский, на вступительной лекции Амалицкий выступил плохо: «По крайней мере, принципалы так говорят; по языку она, действительно, из рук вон плоха, хотя предмет, выбранный для чтения, весьма интересный – „Агрономическая геология“»[126]126
  АРАН. Ф. 518. Оп. 3. Д. 633. Л. 8-об.


[Закрыть].

Впрочем, скоро всё вошло в колею. Про «агрономическую геологию» Амалицкий рассказывал студентам целый год, но потом уже никогда не возвращался к этой экзотической теме.

Основные его интересы по-прежнему были связаны с пермским периодом. В 1890 году Амалицкий на средства Общества естествоиспытателей поехал в Новгородскую, Вологодскую и Олонецкую губернии. От Вытегры Амалицкий отправился через Кириллов на Вологду, описывая пермские и ледниковые отложения[127]127
  Обзор деятельности С.-Петербургского общества естествоиспытателей за первое двадцатипятилетие его существования. 1868–1893. – СПб., 1893. – С. 112.


[Закрыть].

Ездил знакомиться с коллекциями за границу. На время одной заграничной поездки выпали страшные холода, и Амалицкий сильно простудился: из экономии в университете не отапливали библиотеку и музей.

«Руки окоченели, ноги промёрзли на этом морозе. Идя в библиотеку или музей, члены Reichsanst одеваются, как на улицу», – ругался он[128]128
  АРАН. Ф. 347. Оп. 3. Д. 31. Л. 4-об.


[Закрыть].

В другом городе музей вовсе закрыли на зиму. Амалицкий пробовал уговорить коллегу показать коллекции, но тот ответил, что боится подхватить в промёрзшем музее воспаление лёгких.

Из ледяной «кокотки Вены» Амалицкий добрался до «почтенной старушки Праги» и здесь опять заболел, уже в гостинице. Печи в номерах топили без остановки, но даже это не спасало от морозов. Амалицкий жаловался, что спит «в пальто, под шубой и пуховиком, опасаясь, чтоб не встать с отмороженным носом»[129]129
  АРАН. Ф. 347. Оп. 3. Д. 31. Л. 6.


[Закрыть]. И всё равно, несмотря на старания, подхватил простуду.

Шик и пшик

Весной 1890 года в Варшавском университете ушёл на пенсию старый профессор Ян Трейдосевич, более тридцати лет читавший курс геологии. Найти ему замену оказалось непросто.

Варшава уже почти сто лет была частью Российской империи, но продолжала оставаться строптивой и беспокойной. Поляки нередко бунтовали, требовали особых прав, вольностей, автономии.

Особенно мощным стало восстание 1863–1864 годов, во время которого погибли тысячи поляков. После восстания на край наложили десятки ограничений, в том числе запретили писать уличные вывески и давать в газетах объявления на польском: всё должно было быть на русском.

Ограничения ввели и в университете, где запустили жёсткую политику обрусения. Профессорам дали два года, чтобы научились говорить по-русски. После этого лекции читали исключительно на русском. Это было неудобно и преподавателям-полякам, и студентам-полякам. Некоторые профессора, знатоки своего дела, плохо владели русским, говорили «на невероятном языке» и выдавали удивительные фразы. Один рассказывал студентам о «казачьем молоке» вместо «козьего», другой называл любителей искусства «любовниками штуки»[130]130
  Кареев Н. И. Прожитое и пережитое. – Л., 1990. – С. 157.


[Закрыть].

У русских профессоров возникла другая проблема. Польские студенты постоянно выказывали им неприязнь и доставляли мелкие неприятности: громко шаркали ногами в аудиториях, демонстративно говорили только на польском. Зачастую профессора не выдерживали враждебной атмосферы и уходили в отставку.

В университете не прекращалась текучка кадров, которая осложнялась политическими соображениями. Администрация края стремилась заполнять университет «природными русскими» и не давала замещать вакансии полякам. Из-за этого некоторые кафедры пустовали годами. Чтобы заполучить русских профессоров, в Варшаве ввели немало льгот: платили больше, чем в других местах, давали право на пенсию через двадцать лет службы – на пять лет раньше, чем везде.

Узнав об освободившейся кафедре, Иностранцев предложил Амалицкому выставить свою кандидатуру и написал для него лестный отзыв. 10 августа 1890 года Амалицкого утвердили экстраординарным профессором Варшавского университета.

Незадолго до этого он женился. Невеста, Анна Петровна Курдюмова, была на девять лет моложе. Она родилась 25 ноября 1868 года в городе Павловск Санкт-Петербургской губернии.

Её отцом был генерал от кавалерии Пётр Курдюмов[131]131
  ЦАНО. Ф. 2082. Оп. 2. Д. 92. Л. 6.


[Закрыть], матерью – швейцарка по национальности, вначале работавшая гувернанткой и от первого мужа имевшая болезненную дочку, которая «передвигалась в колясочке»[132]132
  АРАН. Ф. 518. Оп. 3. Д. 1319. Л. 2-об.


[Закрыть]. Такой брачный союз был необычным, но никаких подробностей о нём не сохранилось.

Кроме сестры-инвалида у Анны Петровны было два брата: Михаил и Александр. Оба пошли по стопам отца. Михаил Петрович окончил Николаевское училище гвардейских юнкеров, был приписан к Уланскому полку[133]133
  Александровский К. В. Очерк истории Лейб-гвардии Уланского Ея Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка. – СПб., 1897. – С. 60.


[Закрыть]. В 22 года сражался с поляками, поднявшими мятеж. За усердие в подавлении восстания его наградили орденом Святого Станислава третьей степени с мечами и бантом[134]134
  История Лейб-гвардии Уланского Eя Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка. – СПб.,1903. – Т. 2: приложения. – С. 164.


[Закрыть]. Александр Петрович детство провёл в Императорском пажеском корпусе, потом был зачислен в конноартиллерийскую батарею и дослужился до генерала. Близких отношений с сестрой у братьев не было.

Анна Петровна стала последним ребенком генерала Курдюмова. Она родилась, когда он разменял шестой десяток.

Образование она получила в частной гимназии Лосьевой-Тедда[135]135
  АРАН. Ф. 316. Оп. 2. Д. 1. Л. 1.


[Закрыть]. Что это за гимназия, не знают даже специалисты по истории петербургских учебных заведений. Видимо, совсем крохотное заведение, где учились две-три состоятельные девицы.

Девушка любила читать, хорошо рисовала, пробовала писать стихи, брала уроки живописи. На Бестужевских курсах занималась иностранной литературой. Выйдя замуж, бросила учёбу, не кончив последнего курса.

Как она познакомилась с Амалицким, неизвестно. Но, судя по разным документам, Амалицкий тесно общался с представителями военного сословия. К примеру, в августе 1881 года он отдыхал в Смоленской губернии в имении генерал-майора Д. А. Арбузова и серьёзно там заболел[136]136
  ЦГИА. Ф. 14. Оп. 3. Д. 20502.


[Закрыть].

Варшава встретила молодожёнов страшной жарой. В газетах писали, что над городом висит настоящее тропическое солнце. От зноя листья на каштанах высыхали и сворачивались в трубочки. Жара закончилась сильной бурей, которая пронеслась ранним утром, поломала деревья, сорвала с магазинов вывески, разбила мачты у судов на Висле.

В первых числах сентября в Варшавском университете прошёл торжественный акт по случаю начала учебного года. Ректор Николай Алексеевич Лавровский в своей речи упомянул, что кафедра геологии получила нового руководителя – Амалицкого, чьи труды уже внесли «солидный вклад в геологическое познание России»[137]137
  Варшавский дневник. – 1890. – 1 сентября (№ 190).


[Закрыть].

По традиции вступительную лекцию обставили с большой торжественностью. Послушать Амалицкого пришли все профессора Варшавского университета, а также попечитель учебного округа и студенты всех факультетов.

Лекция прошла вполне благополучно. Когда она закончилась, попечитель округа подошёл к Амалицкому и спросил: «Вы, должно быть, давно уже читаете лекции?» Попечитель пояснил, что Амалицкий не только хорошо справился с предметом, но и показал владение аудиторией, а для этого «кроме знаний и таланта надо иметь ещё и большой навык»[138]138
  АРАН. Ф. 347. Оп. 3. Д. 31. Л. 33.


[Закрыть].

Затем потянулись преподавательские будни.

У Амалицкого занималось 35 студентов: 25 с третьего курса и десять с четвёртого. Он читал три предмета: историческую геологию, динамическую геологию и палеонтологию.

Лекции проходили в небольшой аудитории. Сохранились её фотографии[139]139
  АРАН. Ф. 316. Оп. 1. Д. 134.


[Закрыть]. На них видны четыре длинные парты, за которыми сидели студенты, длинный стол для показа образцов. У одной стены возвышались шкафы с ископаемыми, вторую занимали большие окна. Профессор во время занятий стоял за деревянной кафедрой, а в противоположном конце аудитории располагался постамент для волшебного фонаря – аппарата, с помощью которого на экран проецировались изображения.

Амалицкий писал, что студенты посещали лекции «очень исправно», и жаловался на объём работы. «Лекций у меня очень много, меньше шести читать нельзя, работы чисто учебной и организаторской не оберёшься, но, откровенно говоря, делаю всё с большим удовольствием», – рассказывал он Левинсон-Лессингу[140]140
  АРАН. Ф. 347. Оп. 3. Д. 31. Л. 34.


[Закрыть].

Много сил отнимало обустройство геологического кабинета. Учебных коллекций в нём почти не было, а кабинет приходилось делить с минералогами. Амалицкий посчитал такое положение дел неудобным и принялся оборудовать отдельный кабинет. Он закупил учебные пособия, таблицы, карты, модели, шкафы, распорядился провести в кабинет газ и воду.

Главное внимание он уделял ископаемым остаткам и скупал всевозможные окаменелости, в том числе у студентов. В некоторых отчётах его кабинет так и называли – «палеонтологический». Уже через пять лет после прихода Амалицкого в нём насчитывалось 157 коллекций, содержавших 10 159 образцов на общую сумму 7390 рублей 48,5 копейки[141]141
  Ежегодник по геологии и минералогии России. – Варшава, 1896–1897. – Т. 1 (1895), V отд. – С. 3.


[Закрыть].

Весной Амалицкий со студентами ходил в геологические экскурсии, в том числе в Предкарпатье, что занимало десять дней. Такие походы назывались научно-педагогическими. В поле он учил студентов составлять геологические колонки и разрезы. Для забавы верхний слой обозначал как «мусор»[142]142
  Амалицкий В. П. Несколько замечаний о постплиоценовых отложениях Варшавы // Труды Варшавского общества естествоиспытателей. Прот. отд. биол. Год VII: 1895–1896. – Варшава, 1896. – № 2.


[Закрыть]. Сохранился его отчёт о студенческой практике в окрестностях Варшавы[143]143
  АРАН. Ф. 316. Оп. 1. Д. 35. Л. 2-об.


[Закрыть].

Перед выходом Амалицкий прочёл весьма обширную вступительную лекцию, рассказал про строение земного шара, «перемещения океанов и морей», изверженные, осадочные и метаморфические породы. От общих представлений перешёл к частным: показал геологические схемы Восточной Европы, Варшавы и наиболее характерные образцы горных пород.

После этого отправился с учениками на экскурсию.

Варшавский университет стоял на высоком берегу Вислы. С высоты карниза студенты выполнили «ориентировку в рельефе местности», осмотрели намывные отложения реки, её надлуговую и заливную террасы.

«Строение университетского двора было демонстрировано на основании профилей высот, сделанных при канализации», – писал Амалицкий. Профили показывали, что университет стоит на двух моренах, разделённых межледниковыми песками. С университетского двора экскурсанты спустились в долину Вислы и в обнажениях познакомились с верхней мореной. Пройдя вдоль реки до Белян, поднялись на обрыв и «в прекрасных обнажениях» ознакомились с нижней мореной. На «возвратном пути» прошли по шоссе мимо дюн и наблюдали «геологическую деятельность ветра».

Варшавский профессор Александр Андреевич Жандр писал, что учебные экскурсии Амалицкий устраивал «постоянно и в широком масштабе», будучи совершенно неутомимым и нетребовательным в отношении комфорта. Это «сближало экскурсантов настолько, что конец экскурсии всегда вызывал искреннее сожаление», и студенты перед расставанием горячо благодарили Амалицкого, причём иногда дело доходило до оваций[144]144
  Жандр А. А. Памяти Владимира Прохоровича Амалицкого // Протоколы заседаний Общества естествоиспытателей при Донском университете. Годы 1916–1918. – Ростов– на-Дону, 1919. – Вып.1. – С. 24.


[Закрыть].

К студентам Амалицкий вообще относился с большим участием. «Зато и они любили его, как отца, и всегда шли к нему со своими горем и радостями, зная, что у него найдут сочувствие, добрый совет, а нередко и материальную помощь», – вспоминала Амалицкая[145]145
  Амалицкая А. Профессор Владимир Прохорович Амалицкий // Записки СевероДвинского общества изучения местного края. – Великий Устюг, 1925. – Вып. 1. – С. 3.


[Закрыть].

Лекции, экскурсии, обустройство кабинета занимали всё время, на науку его совершенно не оставалось. «Ты говоришь о двигании науки, а я всё не нахожу времени на занятия», – писал Амалицкий Левинсон-Лессингу[146]146
  АРАН. Ф. 347. Оп. 3. Д. 31. Л. 38-об.


[Закрыть].

Заодно жаловался на дороговизну и атмосферу Варшавы: «Жить в Варшаве страшно дорого, не знаю, как управимся. Анюта бьётся из сил, таскается по жидовским конурам, закупая мебель, в магазинах о покупке и думать нельзя, раза в 3 дороже петербургских».

И ещё Амалицкий удивлялся сильному разрыву между поляками и русскими. «Русское общество живёт совершенно отдельно от польского… К русским со стороны поляков полнейшая неприязнь. Поляки сходятся только с теми, кто совершенно ополячивается», – рассказывал он[147]147
  АРАН. Ф. 347. Оп. 3. Д. 31. Л. 35-об.


[Закрыть]. Даже служанка не разговаривала с ним по-русски, хотя прекрасно понимала язык.

Больше всего его поразил контраст внешнего блеска и внутренних неудобств Варшавы. «Снаружи шик, а внутри пшик», – писал он[148]148
  АРАН. Ф. 347. Оп. 3. Д. 31. Л. 3.


[Закрыть] и рассказывал, что живёт в прекрасном доме с мраморной лестницей, лепными украшениями «внутри и вне», зато ватерклозет, как везде в городе, не в квартире, а в сарае во дворе.

Амалицкие снимали трёхкомнатную квартиру на пятом этаже, и, надо полагать, ходить во двор им было не слишком удобно, тем более что аренда обходилась дорого: 47 рублей в месяц.

«В Варшаве много блеску, шику, но уютности нет, ходят в бархате сверху и без рубашки на теле», – бранился Амалицкий[149]149
  АРАН. Ф. 347. Оп. 3. Д. 31. Л. 35.


[Закрыть], но остался здесь почти на всю жизнь.

«Не следует отчаиваться, авось всё будет благополучно. Я всё-таки благословляю судьбу за то, что она мне дала любимое дело», – писал он[150]150
  АРАН. Ф. 347. Оп. 3. Д. 31. Л. 36-об.


[Закрыть].

Межконтинентальные моллюски

Среди животных пермского периода особое место занимали двустворчатые моллюски, которых во времена Амалицкого объединяли в огромную вымершую группу антракозий (Anthracosia). Их представители во множестве населяли древние водоёмы. Они были небольшими, обычно с грецкий орех, хотя некоторые вырастали до размеров ладони.

На первый взгляд все антракозии одинаковые, даже геологи называли их невзрачной и однообразной группой[151]151
  Ежегодник Русского Палеонтологического общества. – Т. 2. 1917. – Пг., 1918. – С. 119.


[Закрыть]. Только специалист мог разглядеть отличия: у одних раковин зубчик на замке гладкий, у других – зазубренный, у одних бороздки чуть тоньше, у других чуть толще.

Остатки антракозий находили по всей планете в слоях девонского, каменноугольного и пермского периодов: в Северной Америке, Африке, Западной Европе, России. Единого мнения об их образе жизни не было. Кто-то полагал, что антракозии обитали в морях, другие считали их пресноводными; один палеонтолог не исключал, что антракозии вовсе были наземными[152]152
  Амалицкий В. П. Мергелистопесчаные породы Окско-Волжского бассейна. Anthracosidae. Материалы к познанию фауны пермской системы России. – Варшава, 1892. – С. 18.


[Закрыть].

Амалицкий кропотливо доказывал, что антракозии жили в пресных водоёмах. С годами он стал главным, а по сути, единственным в мире специалистом по этой группе. Он изучал их без спешки, ездил в Европу, сравнивал найденные в России раковины с образцами из других стран.

В каждой поездке его сопровождала супруга. Она рисовала раковины антракозий, отмечая мельчайшие детали их строения.

Амалицкие совершили несколько зарубежных вояжей, знакомясь с палеонтологическими собраниями «в музеях и учебных кабинетах» и с интересными геологическими достопримечательностями. Они осмотрели ископаемые остатки в Берлине, Лейпциге и Штутгардте. В Баварии совершили экскурсию на триасовые и юрские отложения. Побывали в Брюсселе и Париже, поднимались на склоны Тирольских и Швейцарских Альп. В Италии осмотрели вулканические области Рима и Неаполя[153]153
  Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского С.-Петербургского университета. – Т. 1. А – Л. – СПб., 1896. – С. 14.


[Закрыть].

Из путешествия Амалицкий писал: «Моя жена сопровождает меня всюду, и я удивляюсь её выносливости и умению ходить по горам»[154]154
  АРАН. Ф. 347. Оп. 3. Д. 31. Л. 27-об.


[Закрыть].

Через руки Амалицкого прошли сотни раковин антракозий, собранных в России и Европе. Он замерял их замочные аппараты, считал на раковинах число бороздок и валиков. Раз в год выпускал небольшую статью про антракозий, где прослеживал их генетические ряды, реконструировал родственные отношения и разные примечательные особенности. К примеру, предположил, что современных унионид (Unionidae), к которым относятся наши отечественные перловицы, можно считать потомками древних антракозий[155]155
  Амалицкий В. П. К вопросу о древности семейства Unionidae // Труды Варшавского общества естествоиспытателей. Прот. отд. биол. Год II. 1890–1891. – Варшава, 1891. – № 7.


[Закрыть].

В 1892 году типография Варшавского университета выпустила третью и последнюю монографию Амалицкого: «Материалы к познанию фауны пермской системы России. Мергелистопесчаные породы Окско-Волжского бассейна. Anthracosidae».

На обложке указано, что это первый том. Он остался единственным, других не вышло. Амалицкому вообще не везло с планами по публикациям.

Монография небольшая и почти целиком состоит из сухих описаний. Её страницы заполнены дотошными характеристиками раковин, указано, где на них проходят кантики и штрихи, где располагаются ямки, впадины и «поперечные анастомозирующие веточки».

Только горячо любящий моллюсков человек мог написать целую книгу с таким содержанием: «Раковина овальная; вершинка, расположенная в передней четверти раковины, довольно резко выдаётся над замочным краем и загнута вперёд; от неё идёт киль, сначала довольно заметный, затем сливающийся с общею выпуклостью раковины, которая с боков умеренно и плавно выпуклая. Замочный и нижний края согнуты, передний и задний закруглены; все края, сливаясь друг с другом, в общем образуют овал»[156]156
  Амалицкий В. Материалы к познанию фауны пермской системы России. Мергелистопесчаные породы Окско-Волжского бассейна. Anthracosidae. – Варшава, 1892. – С. 81.


[Закрыть].

И так на сто страниц.

Амалицкий описал десятки новых видов антракозий, назвав их в честь коллег и предшественников: Мурчисона, Циттеля, Фишера, Венюкова, Сибирцева, Левинсон-Лессинга (с редким написанием через верхние точки: Anthracosia löwensoni). Фамилий коллег не хватило, многим раковинам Амалицкий дал имена по внешним признакам:

Палеомутела трапецевидная (Palaeomutela trapezoidalis),

Палеомутела овальная (Palaeomutela ovalis),

Палеомутела полуовальная (Palaeomutela subovalis),

Наядитес сомнительный (Najadites dubia),

Наядитес уродливый (Najadites monstrum).

Всего по материалам из рухляков он определил и описал полсотни видов двустворок. Как ни странно, почти все они остались валидными и до сих пор признаются специалистами[157]157
  Устное сообщение старшего научного сотрудника КФУ В. В. Силантьева.


[Закрыть].

Амалицкий сам удивлялся изобилию видов антракозий и объяснял его большой изменчивостью пресноводных моллюсков. Он указывал, что современные двустворчатые отличаются поразительным разнообразием: в соседних озёрах Африки, Китая или Америки зачастую живут совершенно разные виды. Уже в 1870 году было описано более тысячи разновидностей ныне живущих унионид, и «пред этими цифрами, конечно, бледнеет число видов Anthracosid, не превышающее и двухсот, из девонской, каменноугольной и пермской системы, хотя и это количество удивляет некоторых палеонтологов, мало знакомых с литературою Unionid»[158]158
  Амалицкий В. Геологическая экскурсия на север России. Отд. оттиск из: Прот. засед. Варшавского общества естествоиспытателей. № 3. Год VII, 1895–1896. – Варшава, 1896. – С. 9.


[Закрыть].

В монографии Амалицкий вновь, уже в третий раз, рассмотрел историю пермского моря, которое оставило в Центральной России обширные следы. В целом представления остались прежними. Добавились детали и стали увереннее суждения.

По Амалицкому, в начале пермского периода Центральную Россию покрывали глубокие морские воды, на дне накапливались толщи белого известняка. Постепенно море мелело, как нынешнее Аральское (это – сравнение Амалицкого[159]159
  Амалицкий В. Материалы к познанию фауны пермской системы России. Мергелистопесчаные породы Окско-Волжского бассейна. Anthracosidae. – Варшава, 1892. – С. 130 (примечание).


[Закрыть]), в нём появились опреснённые лиманы и лагуны, в солёные воды врезались дельты. Наконец море распалось на отдельные участки, морской известняк сменился пресноводными рухляками. Вместе с рухляками появились многочисленные антракозии.

В конце концов остатки моря превратились в крупные озёра. Их главными и почти единственными обитателями оставались антракозии, которые жили «целыми обществами, вероятно зарываясь в ил»[160]160
  Там же. – С. 130.


[Закрыть]. Сохранились миллионы их раковин. Некоторые слои рухляков сплошь составлены из слепков антракозий, лишь слегка сцементированных песком.

Особое внимание Амалицкий уделил родственным связям моллюсков. Он посчитал, что некоторые русские роды близки к североамериканским, другие – к западноевропейским, третьи встречались только в Европейской России, да и то редко. Наконец, четвёртые, самые распространённые в рухляках палеомутелы (Palaeomutela), были похожи на пермских моллюсков из Южной и Центральной Африки. Это обстоятельство показалось Амалицкому любопытным, учитывая, что некоторые палеонтологи уже отмечали сходство русских и африканских ископаемых пермского возраста. Британский палеонтолог Ричард Оуэн писал про сходство пермских ящеров Африки и России. Немецкий профессор Мельхиор Неймайр говорил о сходстве пермских растений Африки, Индии и России[161]161
  Амалицкий В. Материалы к познанию фауны пермской системы России. Мергелистопесчаные породы Окско-Волжского бассейна. Anthracosidae. – Варшава, 1892. – С. 18, 148–149.


[Закрыть].

Казалось, тоненькие ниточки связывают пермские отложения из разных концов света в одно большое целое. Амалицкий отметил в конце монографии, что это «очень важное обстоятельство»[162]162
  Там же. – С. 148–149.


[Закрыть], но воздержался от дальнейших суждений, пояснив, что «более или менее надёжную основу для параллелизации пермских пресноводных образований России и Африки» может дать только детальная обработка палеонтологических коллекций.

В первую очередь он хотел лично осмотреть добытые в Африке раковины антракозий. Пока же они были известны ему лишь по иллюстрациям в чужих статьях, а по картинкам трудно судить, насколько сильно африканские моллюски похожи на русских.

Весной 1892 года Амалицкий представил монографию об антракозиях на соискание учёной степени доктора минералогии и геогнозии. Защиту назначили на 10 мая всё в той же одиннадцатой аудитории Петербургского университета, где пятью годами раньше слушали магистерскую речь Амалицкого.

Официальными оппонентами выступили Иностранцев и зоолог Владимир Михайлович Шимкевич. Они «дали о диссертации весьма лестные отзывы», сделав лишь некоторые «замечания, как по существу вопроса, так и в педагогическом отношении»[163]163
  Новости и Биржевая газета. – 1892. – 11 мая (№ 129).


[Закрыть].

Иностранцев отметил, что Амалицкий сделал ценный вклад в геологическую литературу, не только русскую, но и иностранную, так как открыл много новых представителей ископаемой фауны и свёл их в систему, что дало возможность решить некоторые спорные вопросы русской геологии.

Пришедшие на защиту репортёры слушали диспут невнимательно. Один написал, что Амалицкий защищал работу «Материалы к познанию фауны Пермской губернии»[164]164
  Диспут в университете // Петербургский листок. – 1892. – 11 мая (№ 128).


[Закрыть]. По словам журналистов, диспут вышел скучным и «привлёк мало публики, может быть, благодаря сухости самого предмета диспута, и в виду того, что теперь в университете идут экзамены, и студенты сильно заняты»[165]165
  Диспут в университете // Петербургский листок. – 1892. – 11 мая (№ 128).


[Закрыть]. После недолгих прений Амалицкого удостоили новой степени. Публика приветствовала решение рукоплесканиями.

12 мая Амалицкий уплатил двенадцать рублей за изготовление диплома доктора минералогии и геогнозии[166]166
  ЦГИА. Ф. 14. Оп. 1. Д. 9153. Л. 58.


[Закрыть]. Новый статус позволил ему перейти в разряд ординарных профессоров Варшавского университета, что сразу поправило семейный бюджет Амалицких.

Затем потянулись обычные будни обычного профессора. Почти всё время уходило на подготовку и чтение лекций, проведение практических занятий, которым в Варшаве уделяли особое внимание.

1 января 1893 года «за отлично усердную службу и особые труды» Амалицкого наградили первым орденом – Святого Станислава третьей степени[167]167
  ЦАНО. Ф. 2082. Оп. 2. Д. 92. Л. 9-об.


[Закрыть]. Это была самая скромная государственная награда. Её массово раздавали всем государственным служащим, начиная от начальников телеграфных станций и заканчивая губернскими секретарями. По одному только Министерству народного просвещения вместе с Амалицким её получили 350 человек, в том числе помощник библиотекаря Московского университета и заведующий перепиской Варшавского рисовального класса[168]168
  Журнал Министерства народного просвещения. – СПб., 1893. – Ч. 285.


[Закрыть].

Орден Святого Станислава был учреждён ещё польским королём Станиславом Августом. На нём ярко выделялись две буквы SS. В газетах печатали воззвания, что орден следует заменить на что-нибудь более патриотичное, например на орден святого Николая Чудотворца, и вместо вензеля SS разместить поясное изображение святого[169]169
  Петербуржец. Маленькая хроника // Новое Время. – 1901. – 14 января (№ 8938).


[Закрыть]. В 1896 году ходили слухи, что орден в самом деле заменят[170]170
  Московские ведомости. – 1896. – 9 апреля (№ 96).


[Закрыть], но этого не случилось.

На науку, как и раньше, времени у Амалицкого почти не оставалось. Однако он сумел предпринять небольшую поездку в Лондон и изучил богатые коллекции Британского музея и Лондонского геологического общества, где хранились находки из пермских отложений Южной Африки.

Амалицкий посмотрел раковины, прежде знакомые ему по картинкам, и убедился, что африканские формы удивительно похожи на российские. Некоторые оказались тождественными, и даже песчаник, в котором они сохранились, не отличался от нижегородских рухляков[171]171
  Амалицкий В. П. Несколько замечаний о верхнепермских континентальных отложениях России и Ю. Африки (предварительный отчёт) // Труды Варшавского общества естествоиспытателей. Прот. отд. биол. Год VI: 1894–1895. – Варшава, 1895. – № 7.


[Закрыть]. Небольшое частное наблюдение за вымершими моллюсками повлекло за собой глобальный вывод. Пресноводные животные не могут пересекать моря. Раз моллюски были одинаковыми, значит, Россия и Африка (а также связанная с ней Индия) составляли единый непрерывный Русско-Индо-Африканский материк[172]172
  Там же.


[Закрыть], который отделялся морями от других территорий, в том числе от будущей Европы.

Это шло вразрез с общепринятым мнением, по которому в пермском периоде было два обособленных материка – южный и северный, резко отличавшиеся флорой и фауной. В случае правоты Амалицкого следовало пересматривать всю географию пермского периода.

Поворотным событием в судьбе Амалицкого стало выступление в Лондонском геологическом обществе весной 1895 года. Его речь о тождестве русских и африканских моллюсков вызвала большие дебаты.

После доклада Амалицкого геолог Уильям Томас Бланфорд указал, что южноафриканские моллюски могли быть морскими и в таком случае с лёгкостью переселялись от берегов пермской России к берегам пермской Африки.

По словам Бланфорда, остальные палеонтологические данные указывают на полную изоляцию северного и южного континентов. Он также упомянул, что в Индии, которая, по предположению Амалицкого, связывала Россию и Африку, нет «никаких следов подобных двустворчатых моллюсков, хотя эти отложения, в силу их экономического значения, очень тщательно изучены на предмет ископаемых»[173]173
  Amalitsky W. A comparison of the Permian freshwater Lamellibranchiata from Russia with those from the Karoo system of South Africa (discussion) // Quart. Journ. Geol. Soc. London. – 1895. – Vol. 51. – P. 350. – Пер. с англ. К. Н. Рыбакова.


[Закрыть].

Были и другие возражения, тоже весьма обстоятельные.

«Я тогда был настолько заинтересован и даже возбуждён таким скептицизмом, что нарочно просил напечатать эти дебаты не только в протоколах общества, но и в приложении к отдельным оттискам моей статьи», – вспоминал Амалицкий[174]174
  АРАН. Ф. 316. Оп. 1. Д. 74. Л. 12–13.


[Закрыть].

Со стороны отечественных учёных в адрес Амалицкого тоже нередко звучала критика.

Видный геолог Феодосий Николаевич Чернышёв давно говорил, что исследования Амалицкого подрывают «к себе в значительной степени доверие» недостаточно точными определениями раковин, которые могут относиться не к пермскому, а к триасовому периоду[175]175
  Чернышёв Ф. Н. Поездка в Уфимскую и Вятскую губернии // Известия Геологического комитета. – СПб., 1887. – Т. VI, № 1 (отдельный оттиск). – С. 9.


[Закрыть].

Сильнее всего Амалицкого критиковал геолог Сергей Николаевич Никитин. Он пенял Амалицкому, что тот не сравнивал найденные раковины с триасовыми, и писал, что это лишает сочинения Амалицкого «научного значения и интереса»[176]176
  Русская геологическая библиотека за 1892 г. Составлена под редакцией С. Никитина. – СПб., 1893. – С. 51–52.


[Закрыть]. Заодно называл его выводы совершенно неверными[177]177
  Никитин С. Успехи геологических знаний за 1892–1893 года // Ежегодник Императорского Русского Географического Общества. – СПб., 1896. – VI. – С. 29.


[Закрыть], а систематику моллюсков «вполне неудачной»[178]178
  Юрин Н. Т. Заметки о геологическом строении некоторых пунктов Самарской губ. // Известия Геологического комитета. 1893. – СПб., 1894. – Т. 12. – С. 261 (прим. С. Никитина).


[Закрыть].

Здесь сказались не столько научные разногласия, сколько вражда Никитина с Иностранцевым и его учениками. Она началась ещё в 1877 году, когда молодой и неопытный геолог Никитин опубликовал свою первую работу, посвящённую отложениям юрского периода Москвы. Он воспользовался идеей Иностранцева, полагавшего, что разные породы, признаваемые за разновозрастные, на самом деле могли откладываться одновременно, но на разных глубинах и указывать на отличия не возраста, а морских ландшафтов. Иностранцев иллюстрировал идею с помощью подмосковных известняков каменноугольного периода.

Никитину идея понравилась – вслед за Иностранцевым он смешал воедино три крупных яруса юрского периода[179]179
  Басков Е. А. Сергей Николаевич Никитин. – Л., 1982. – С. 152–153.


[Закрыть]. Это была серьёзная ошибка. Когда Никитин её осознал, то вину возложил на Иностранцева. Обладая бойким и едким пером, он принялся критиковать любые работы оппонента.

Доходило до курьёзов. Когда вышел неплохой учебник Иностранцева по геологии, в газетах появилось несколько лестных рецензий и один злой анонимный отзыв. Иностранцев заподозрил, что отзыв принадлежит Никитину, и, кажется, был прав[180]180
  Андрусов Н. И. Воспоминания. 1871–1893. – Париж, 1925. – С. 107.


[Закрыть].

Отношения двух геологов со временем стали «активно неприязненными»[181]181
  Прозоровский В. А., Тихонов И. Л. Предисловие // Иностранцев А. А. Воспоминания (Автобиография). – СПб., 1998. – С. 13.


[Закрыть]. Иностранцев вспоминал, что Никитина раздражал даже просто звук его фамилии. «Не довольствуясь нападками на меня, он перенёс ненависть и на моих учеников, в частности на В. В. Докучаева, Ф. Ю. Левинсон-Лессинга, В. П. Амалицкого», – писал Иностранцев[182]182
  Иностранцев А. А. Воспоминания (Автобиография). – СПб., 1998. – С. 133.


[Закрыть].

Накал страстей дошёл до того, что Иностранцев выпустил брошюру с названием «Открытое письмо Геологическому комитету»[183]183
  Открытое письмо Геологическому комитету А. А. Иностранцева. – СПб., 1891.


[Закрыть]. Его возмутила критика, с которой сотрудник Геологического комитета Никитин обрушился на его работы. Иностранцев сравнил эту критику с газетными фельетонами и напомнил, что Никитина давно отличает «феноменальное незнание литературы», передёргивание фактов и «намеренное искажение» критикуемых работ. Теперь же, по словам Иностранцева, Никитин вышел «из всяких пределов не только научной, но даже и общежитейской порядочности». Попутно он обвинил Никитина в ярусомании, назвал модником и указал на плохую память, которая не позволяет Никитину к странице 95 вспоминать, что он писал на странице 82.

Геологический комитет ответил брошюрой «Открытое письмо Профессору А. А. Иностранцеву»[184]184
  Открытое письмо Профессору А. А. Иностранцеву. – СПб., 1891.


[Закрыть]. Её автор не указан, но с большой долей вероятности им был сам Никитин. Для начала автор прошёлся по стилю Иностранцева, который якобы изложил недовольство в «развязной и комично строгой форме». Опусы Иностранцева здесь названы «сплошным недоразумением», а его таланты и знания – ограниченными «до невозможности»…

Возникла даже вражда между двумя обществами – Обществом естествоиспытателей, где главную роль играл Иностранцев, и Минералогическим обществом, где трудился Никитин.

Иностранцев и Никитин подговаривали коллег не ходить на заседания к неприятелям.

Ситуация усугублялась тем, что Никитин реферировал геологические труды для многих учреждений и настойчиво выискивал слабые места в работах Иностранцева и его учеников. Амалицкий не стал исключением.

Вторая сторона конфликта не оставалась в долгу. Иностранцев советовал ученикам писать критические отзывы на труды Никитина. В той же монографии Амалицкого об антракозиях хватает не вполне адекватных оценок Никитина.

Скептицизм коллег подтолкнул Амалицкого к идее отыскать дополнительные доказательства для гипотезы о «непрерывном континенте». Он предположил, что в русских рухляках найдутся достоверные остатки растений и ящеров, которые будут не просто похожими, но аналогичными тем, что известны из Индии и Африки.