Текст книги "Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея"

В пермских слоях Индии в изобилии встречались отпечатки листьев древовидных папоротников глоссоптерисов. Их было так много, что некоторые слои представляли собой своеобразные «листовые кровли»[185]185
  Мейен С. В. Следы трав индейских. – М., 1981. – С. 77.


[Закрыть]. Африка славилась костями пермских ящеров дицинодонтов и парейазавров, которых находили вместе с антракозиями.

Следовало найти в рухляках глоссоптерисы и ящеров. «Сходство не может ограничиться одними пресноводными моллюсками и должно распространиться и на остальной органический мир, т. е. на растения и животных», – считал Амалицкий[186]186
  Амалицкий В. П. Раскопки древних позвоночных животных на севере России // Мир Божий. – Кн. 1, отд. 2. – 1901. – С. 73.


[Закрыть].

Два мира пермских ящеров

Континентальные отложения пермского периода лучше всего представлены в двух местах на планете: в Восточной России и Южной Африке. Здесь собраны самые богатые коллекции остатков пермских животных и растений. История этих находок насчитывает пару столетий, а предыстория теряется в дымке тысячелетий.

В России на широкой полосе между Волгой и Уральскими горами до сих пор сохранились остатки небольших медных рудников.

Особенно много их в оренбургских степях, где толща земли зачастую напоминает дырявый сыр. Медь залегает здесь в песчаниках пермского периода. Её здесь добывали с бронзового века[187]187
  Черных Е. Н. Каргалы. Забытый мир. – М., 1997.


[Закрыть]. Рудокопы, конечно, регулярно наталкивались на остатки древних животных и растений. Их ценности никто не понимал, находки терялись в неизвестности. Сколько их нашли и потеряли за тысячи лет? Сотни, если не больше.

Первое письменное упоминание о них относится к 1762 году, когда из Оренбурга в Петербург пришло доношение, что на медных рудниках Твердышева найдено окаменелое дерево шести метров в длину. Из-за «небережения» дерево разбили на несколько кусков и большой двухметровый обломок привезли в Оренбург, он весил «150 пудъ», то есть 2,5 тонны. Всё остальное осталось на руднике до получения дальнейших распоряжений.

В доношении говорилось, что найденное дерево представляет собой «вещь весма куриозную», которая достойна «охранению в императорскую кунстъкамеру»[188]188
  АРАН. Ф. 3. Оп. 17. Д. 1. Л. 1.


[Закрыть].

Правительствующий сенат распорядился доставить дерево в столицу, в Академию наук. Академики составили особое наставление для перевозки «в минерал претворившагося дерева». Оно написано старым, непривычным слогом: «Если дерево совсем цело или немного не цело, то не надлежит оное разбивать в куски, но распиловать особливою пилою, зделанной из доброй, гибкой и неломной стальной полосы длиною например в два аршина, а шириною в четыре пальца, толщиною же в обух»[189]189
  АРАН. Ф. 3. Оп. 17. Д. 1. Л. 8.


[Закрыть].

Куски дерева после распиловки следовало пометить, «дабы знать можно было, как их после опять сложить». Вывезти надо было и куски, оставшиеся на руднике. Также следовало узнать, не находят ли рудокопы «окаменелых листов и плодов, как, например, дубовых жолудей, лесных орехов, сосновых шишек, в таком случае и оные прислать особливо с описанием их».

Сенат и только что взошедшая на престол императрица Екатерина, кроме того, отправили в Оренбург указ, чтобы впредь «подобные сему куриозные вещи» также присылали в Академию.

Указ не возымел действия. Окаменелые кости и деревья в медных рудниках находили постоянно, но их ценности по-прежнему не понимали и никуда не отправляли.

Через шесть лет после находки каменного дерева по приуральским степям проехал учёный путешественник, капитан Николай Петрович Рычков. В дневнике он писал, что рудокопы нередко находят кости всякой «рогатой скотины» и древних «чудских рудокопов». Он и сам подобрал на руднике пару костей и сочинил по этому поводу «усладительное размышление о премудрости натуры».

Нашёл я две окаменелые человеческие кости, достойные справедливого примечания. Они не только что окаменели, но находясь между рудою, насосали в себя исходящих из неё паров так много, что вместо бывшего в них мозгу в одной находится самая лучшая медная руда, а во внутренности другой видим зарождающийся хрусталь. Та, коя напоена рудою, кажется, была часть лядвей человеческой; а другая подобна той кости, которая составляет наши колена. Впрочем, они обе сохранили существенной кости вид, только что почернели, находясь долговременно во влажности земной[190]190
  Журнал или дневные записки путешествия капитана Рычкова по разным провинциям Российского государства в 1769–1770 году. – СПб., 1770. – С. 101.


[Закрыть].

Обе кости наверняка принадлежали крупным ящерам пермского периода.

Прошло ещё почти семьдесят лет, и наконец появилось первое научное описание находок из рудников. Оно принадлежало петербургскому профессору Степану Семёновичу Куторге. Любопытно, что он, кажется, был родственником Амалицкого, чья бабка в девичестве носила фамилию Куторга[191]191
  Поколенная роспись дворян Полубинских герба Ястржембец. URL: www.balandin. net/Gunin/Bobruisk/CHAPTER_4/polubienskije-genealogija.htm


[Закрыть]. То есть Куторга, вероятно, приходился ему двоюродным дедом.

Судьбы Амалицкого и Куторги интересны неожиданными параллелями.

Куторга родился в Мстиславле в небогатой семье в 1805 году. Отец его рано скончался, и Куторга воспитывался матерью. В возрасте восьми лет он попал в Петербург, где получил образование в Санкт-Петербургской гимназии (будущей Третьей) и Петербургском университете. Он тоже скончался рано, в возрасте 56 лет.

Куторга был очень увлекающимся человеком. Он одновременно занимался палеонтологией, геологией, зоологией, лингвистикой, этнографией, писал обзоры на труды по химии, археологии, статистике, медицине и астрономии, печатал научно-популярные заметки в журналах, преподавал сразу в трёх-четырех заведениях, руководил Минералогическим обществом и успевал пополнять всевозможные коллекции Петербургского университета: там долго хранились человеческие кости и черепа, на которых чёрной краской было написано «Куторга» и указание, откуда взят образец – например, «Шведская могила, Нарва»[192]192
  Ухтомский А. Доминанта. – СПб., 2002. – С. 250.


[Закрыть].

Кроме того, Куторга служил инспектором частных учебных заведений и был императорским цензором. Именно он разрешил к печати некоторые стихи Лермонтова. Работа была нервной: в один раз за пропуск неугодной повести его арестовали на ночь, в другой едва не выгнали из университета за дозволение напечатать туманные немецкие стихи, в которых чиновники потом углядели чужеродность и враждебность русскому духу. Император Николай I собственноручно написал по этому поводу резолюцию: «Куторгу за подобное пренебрежение прямых его обязанностей сверх положенного взыскания посадить на 10 дней на гауптвахту и отрешить от должности цензора, а министра народного просвещения спросить, можно ли его долее оставлять при здешнем университете, ибо я его здесь считаю вредным»[193]193
  Зоотомический кабинет (кафедра зоологии беспозвоночных) Санкт-Петербургского университета. К 140-летию основания. – М., 2011. – С. 128.


[Закрыть].

В университете Куторгу всё же оставили, но под строгим надзором.

Помимо всего этого Куторга три раза был женат и воспитывал семерых детей.

В палеонтологии, или, как тогда говорили, «зоологии первобытного мира», он демонстрировал самые широкие интересы. Куторга изучал остатки растений и беспозвоночных, обломки рыбьих панцирей, которые по ошибке принимал за кости черепах и крокодилов[194]194
  Геккер Р. Ф. На силурийском плато. Очерки по истории геологических знаний. – М., 1987. – С. 55.


[Закрыть].

В 1838 году вышла его небольшая брошюра на немецком языке с традиционным для тех лет громоздким названием: «Вклад в познание органических остатков из медистых песчаников западного склона Урала доктора Стефана Куторги, профессора Императорского университета Санкт-Петербурга, члена Императорского российского минералогического общества и Императорского московского общества испытателей природы»[195]195
  Kutorga S. S. Beitrag zur Kenntnis der organischen Uberreste des Kupfersandsteins am westlishen Abhange des Urals. – St.-Petersburg, 1838.


[Закрыть]. В ней даны описания отпечатков растений, панциря крупного ракообразного наподобие мечехвоста и костей ящеров.

По костям Куторга выделил сразу три рода, которые стали первыми в науке пермскими ящерами.

Животное, от которого сохранился похожий на луковицу обломок плечевой кости, Куторга назвал бритопусом (Brithopus), то есть «тяжелоногом». Другой небольшой фрагмент кости отнёс к новому ящеру ортопусу (Orthopus), или «прямоногу». Позже выяснился курьёз: оба обломка принадлежали одной и той же кости. «Бритопус» был нижним концом, «ортопус» – верхним[196]196
  Ефремов И. А. Фауна наземных позвоночных в пермских медистых песчаниках Западного Приуралья. – М., 1954. – С. 44.


[Закрыть].

Третью находку – изогнутый серповидный зуб – Куторга приписал новому ящеру сиодону (Syodon), или «свинозубу». Впоследствии зуб удалось сопоставить с более полными остатками, и название сиодон используется до сих пор.

Сиодоны были ящерами величиной с собаку, их клыки по форме напоминали крюки, были гладкими, без зазубрин. Такими клыками нельзя проткнуть или разорвать добычу, зато удобно удерживать скользкую рыбу.

Работа Куторги стала первым трудом о позвоночных пермского периода. Но уже вскоре вышло ещё несколько работ других исследователей. В них описывались ископаемые, которые нашёл любитель палеонтологии пожилой майор Фридрих Август Теодор Вангенгейм фон Квален. В науку, да и вообще в Россию, он попал совершенно случайно.

Квален родился в дворянской семье на севере Германии то ли в 1778[197]197
  Соколов Д. Несколько слов памяти Вангенгейма фон-Квалена // Труды Оренбургской Учёной Архивной Комиссии. – Оренбург, 1903. – Вып. XI, т. XI. – С. 114.


[Закрыть], то ли в 1791 году[198]198
  Наугольных С. В. Растительные остатки пермского возраста из коллекции Ф. Ф. Вангенгейма фон Квалена в Геологическом музее имени В. И. Вернадского. – М., 2001. – С. 2.


[Закрыть], получил университетское образование. Во время наполеоновской кампании выступил против французов на стороне России, подобно многим другим немцам. С русскими войсками штурмовал Париж, в боях потерял левую кисть. За воинские отличия получил в награду два чина и орден.

С полком вернулся в Россию, взял себе имя Фёдор Фёдорович и был направлен на пограничную службу. Полк Квалена стоял в глухом уездном городке. За несколько лет Квалену крайне надоела скучная и пресная жизнь. Новой войны не предвиделось, и он, пользуясь правом раненого, вышел в отставку, поступив на службу в Белебеевский уезд земским исправником.

Через пару лет его заметили и повысили до полицмейстера Оренбурга.

Квален имел необычную для тех мест безупречную репутацию и славился неподкупностью. Должность полицмейстера считалась весьма доходной, но Квален не использовал скользкие методы, чтобы поправить свои дела. Однажды губернатор поинтересовался, удалось ли Квалену выбраться из нужды. Квален ответил отрицательно, на что губернатор воскликнул: «Ведь я приставил осла к яслям, так что же он не ест?»[199]199
  Соколов Д. Несколько слов памяти Вангенгейма фон-Квалена // Труды Оренбургской Учёной Архивной Комиссии. – Оренбург, 1903. – Вып. XI, т. XI. – С. 115.


[Закрыть] В конце концов Квален разругался с генерал-комендантом Оренбурга и уехал в Челябинск, где вновь занял должность исправника.

В 1831 году в чине майора он окончательно оставил государственную службу и поселился в имении жены, где занялся естественными науками, прежде всего геологией и палеонтологией.

Впрочем, без дела он оставался недолго. Квалену предложили пост управляющего гигантскими Пашковскими медными и железными заводами. В его ведении оказались сотни рудников, изобиловавшие пермскими окаменелостями.

Квален из собственных средств назначил рабочим награды за ископаемые остатки и во время поездок на рудники скупал интересные образцы. Вскоре он стал обладателем крупной коллекции. Квален устоял перед соблазном оставить находки в своей собственности и передавал их специалистам.

Он не изучал и не описывал окаменелости, однако его роль в палеонтологии трудно переоценить. Как сказал один учёный, Квален, «не будучи специалистом ни по геологии, ни по палеонтологии, сделал для изучения Пермской системы в России более чем кто-либо до него»[200]200
  Там же. – С. 116.


[Закрыть].

Самые знаменитые открытия Квалена – кости древних амфибий и ящеров.

Вначале ему повезло раздобыть обломок нижней челюсти с семью зубами, который вскоре описали под названием ропалодон (Rhopalodon), то есть «ящер с зубами-булавами».

Затем Квален привёз из Ключевского рудника целую «голову ящера», которую впоследствии описывали и переописывали под разными именами. «Голова» собрала целую горсть синонимов, но, вероятно, самым правильным будет её первое название – «динозавр Мурчисона» (Dinosaurus murchisoni).

Потом Квалену достались ещё две «головы ящеров», которые принадлежали крупным амфибиям, и позвоночный столб с одиннадцатью рёбрами, описанный под названием деутерозавр (Deuterosaurus), или «другой ящер».

Столь благоприятное для палеонтологии положение дел оборвалось случайным образом. В начале сороковых годов XIX века Квален потерял единственного ребёнка, а вскоре после этого жену. Двойное горе так потрясло его, что он бросил пост на Пашковских заводах и уехал в Лифляндию. В середине сороковых он, по просьбе английского геолога Мурчисона, сделал небольшую экскурсию по Оренбуржью. Возможно, лично сопровождал Мурчисона в Приуралье. Стоит напомнить, что по итогам той экспедиции пермский период был выделен как особый отрезок в истории Земли.

Костями из медистых рудников, в общем, исчерпывались находки пермских ящеров в России.

Совсем иначе выглядела история находок в Южной Африке. Окаменелые кости в изобилии встречались на самой окраине континента, где располагались колонии англичан и поселения голландских переселенцев – буров.

В тридцатых годах XIX века военные дороги в этих местах строил некто инженер Байн. Он заметил в пустынной местности глыбы песчаника, из которых торчали кости. Разбив несколько глыб, Байн обнаружил окаменелые черепа странных животных с двумя бивнями, как у моржей. Инженер вполне понимал важность древних костей и начал их собирать. Буры с недоверием относились к этому занятию, пока Байн не догадался сказать, что продаёт камни в музей. Буров вполне удовлетворило такое здравое объяснение. Байн отправил кости в Лондон, и в 1845 году Ричард Оуэн описал их под названием дицинодонтов (Dicynodon), то есть «двуклыкозубов».

С инженером Байном, видимо, встречался русский писатель, автор «Обломова», Иван Александрович Гончаров, путешествовавший вокруг света на фрегате «Паллада». В своих очерках он упоминает англичанина Бена, который прокладывал дороги на мысе Доброй Надежды и собрал целую коллекцию ископаемых «двузубых змей». Этими «двузубыми змеями», вероятно, были черепа дицинодонтов с позвоночниками, но без конечностей.

«Он нам показывал скелеты этих животных и несколько подарил», – писал Гончаров[201]201
  Фрегат Паллада. Очерки путешествия Ивана Гончарова в двух томах. – СПб., 1858. – Т. 1. – С. 322.


[Закрыть].

Число находок быстро увеличивалось, поскольку в Африку отправились геологи на поиски алмазов. Они обследовали многие места и попутно собирали окаменелости, преимущественно черепа. Находки были представлены в основном дицинодонтами, хотя и разных видов. Они и сейчас составляют до 90 процентов всех пермских позвоночных в этих краях.

Наконец попался череп другого ящера, с опущенными вниз скуловыми костями. Оуэн назвал его парейазавром (Pareiasaurus), то есть «ящерицей с парейей» (на древнегреческом «парейа» означает часть шлема, которая закрывала щёки воина).

Африканскими ящерами чуть позже заинтересовался ещё один английский палеонтолог, Гарри Сили. В 1889 году он отправился в Южную Африку изучить кости в местных музеях, но его ждало разочарование: музеи оказались пустыми, все кости отправили в Британию.

Сили пришлось самому искать их в пустынных землях, где по полгода не выпадали дожди. Своё путешествие он подробно описывал в письмах, которые впоследствии опубликовали. В них много любопытных подробностей. К примеру, однажды вечером Сили рассказывал семье фермера о далёком прошлом и показывал реконструкции древних животных. Жена фермера взглянула на рисунки и порадовалась, что эти чудища погибли, иначе они наверняка истребили бы весь скот, и людям стало бы трудно жить на белом свете[202]202
  Swinton W. E. Harry Govier Seeley and the Karroo reptiles // Bulletin of the British Museum (Natural History). Historical series. – London, 1962. – V. 3, № 1.


[Закрыть].

Сили повезло. В пустыне он заметил остатки парейазавра и начал раскопки. Скоро стало ясно, что в породе залегает целый скелет. Кости заняли несколько ящиков, которые Сили вывез на караване мулов[203]203
  Гечинсон. Вымершие чудовища и животные прошлых геологических эпох. – М., 1898. – С. 189.


[Закрыть], а затем морем доставил в Лондон.

За год препараторы Британского музея очистили находку, и в 1891 году скелет парейазавра выставили в экспозиции. Он был величиной с барана. Во время своих визитов в Лондон Амалицкий наверняка его видел.

Скелет прославился на весь мир, про него рассказывали журналы и газеты, в том числе русские. «Очевидцы находки сообщают, что один взгляд на строение и формы остова этого животного, когда-то существовавшего на земле, переносят воображение в чудовищный мир», – писали они, уточняя, что в ящере особенно поражает грудина, похожая на хомут[204]204
  Новоотрытое чудовищное ископаемое // Правительственный вестник. – 1893. – 1 июля (№ 141).


[Закрыть].

Дицинодонты и парейазавры считались неким «сборным типом» животных: у них отмечали признаки и рептилий, и амфибий, и млекопитающих. О русских ящерах высказывали такое же мнение, особенно о деутерозавре. Специалисты вообще отмечали сходство русских и африканских ящеров.

Сили специально приезжал в Россию, чтобы посмотреть остатки ропалодонов и деутерозавров, и пришёл к выводу, что они тесно связаны с южноафриканскими ящерами, но всё же принадлежали к другим группам.

В Африке среди сотен костей не было ни одной кости ропалодона или деутерозавра. А парейазавров с дицинодонтами не находили в России. Была только одна сомнительная находка. В коллекции Казанского университета хранились обломки костей, которые палеонтолог Траутшольд посчитал за остатки беззубого дицинодонта оуденодона (Oudenodon)[205]205
  Trautschold H. Die Reste Permischer Reptilien des Paläontologischen kabinets der Universtät Kazan // Nouveaux Mémoires de la Société Impériale des Naturalistes de Moscou. – 1884.


[Закрыть]. Но обломки были слишком плохой сохранности, чтобы точно определить их принадлежность. Стоит также отметить, что Траутшольд был специалистом по древним моллюскам и в ящерах разбирался не слишком хорошо. Из той же коллекции Казанского университета он описал челюсть амфибии лабиринтодонта, которая позже на поверку оказалась челюстью щуки[206]206
  Ефремов И. А. Фауна наземных позвоночных в пермских медистых песчаниках Западного Приуралья. – М., 1954. – С. 53–54.


[Закрыть].

Сопоставление русских и африканских ящеров осложнялось тем, что первые по возрасту были более древними, чем вторые. Судя по порядку залегания слоёв, африканским породам соответствовали не медистые песчаники, а пёстрые рухляки[207]207
  Амалицкий В. П. Раскопки древних позвоночных животных на севере России // Мир Божий. – 1901. – Кн. 1, отд. 2. – С. 73.


[Закрыть]. А они до находок Амалицкого вообще считались немыми…

В Лондоне Амалицкий попробовал сравнить кости из рухляков с остатками африканских дицинодонтов. Они показались ему похожими, по крайней мере «в пределах родовых признаков»[208]208
  Амалицкий В. П. Несколько замечаний о верхнепермских континентальных отложениях России и Ю. Африки (предварительный отчёт) // Труды Варшавского общества естествоиспытателей. Засед. отд. физ. и хим. Год VI, 1894–1895. – Варшава, 1895. – Вып. VII.


[Закрыть]. Но для доказательства гипотезы о непрерывном материке требовались более веские аргументы – достоверные, хорошо сохранившиеся остатки, не допускавшие двойственных и неточных определений. Амалицкий собрался найти их на севере. Как патетично говорилось в одной статье, он словно бы «почуял близость крупного зверя, и, бросив всё, помчался по свежему, хотя и чуть заметному следу»[209]209
  Владимиров С. Из глубины веков // Вокруг света. – 1947. – № 2.


[Закрыть].

Тысяча вёрст палеозоя

30 августа 1896 года Амалицкий выступил с большой речью на торжественном акте Варшавского университета. Вскоре её напечатали отдельной брошюрой под названием «О геологическом развитии организмов и земного рельефа». Она небольшая, всего на 31 страницу, но очень важная. В ней Амалицкий вкратце изложил свои представления об истории планеты.

По его словам, в самые древние времена Землю покрывал неглубокий «первичный универсальный океан». Его дно было ровным, без впадин и поднятий. Материков не существовало. От этого периода остались громадные толщи кристаллических пород, в которых нельзя заметить никаких признаков жизни. Амалицкий называл эти породы «совершенно безмолвными памятниками» истории планеты и сравнивал с иероглифами, которые только предстоит разгадать[210]210
  По современным представлениям, эти «безмолвные» породы относятся к архейскому и протерозойскому эонам, когда Землю населяли только микроскопические организмы.


[Закрыть].

Постепенно рельеф Земли усложнялся. В кембрийском периоде, во времена «едва ли понятные человеческому уму», на северном полюсе из океана поднялся огромный континент, который протянулся в широтном направлении от нынешней Канады через Скандинавию, Шотландию, Финляндию и Карелию до северных окраин Азии.

На южном полюсе, видимо, в те же времена поднялся второй крупный материк.

Их просторы оставались пустыми, всё «живое население» планеты сосредоточилось в океане, причём живые существа отличались «замечательным однообразием».

Медленно нарастали перемены. Континенты увеличивались в размерах и поднимались всё выше, а в океане появились глубокие впадины. Это ускоряло эволюцию животных и растений.

Амалицкий полагал, что живая и неживая природа развиваются параллельно и между ними имеется взаимная причинная связь[211]211
  Амалицкий В. П. Раскопки остатков позвоночных в 1899 г. в пермских отложениях севера России // Приложение к протоколу общего собрания Варшавского общества естествоиспытателей. Год XI, 1900. – Варшава, 1900. – С. 1.


[Закрыть]. Долгие этапы неторопливого развития сменялись короткими промежутками резких изменений, когда усложнялся рельеф, а живым существам приходилось быстро к этому приспосабливаться.

К пермскому периоду северный материк достиг гигантских размеров, вся Европейская Россия была его частью. На экваторе простирался такой же огромный южный материк, идущий «из Бразилии чрез Атлантический океан в центральную и южную Африку, Мадагаскар, Индийский океан, Индию и Австралию».

О точном «очертании, соединении, разъединении и расчленении» этих континентов можно судить по ископаемым остаткам наземных животных и растений. Одинаковая флора и фауна указывали на связь различных участков Земли.

В пермском периоде оба материка разделялись «громадным океаном», но в одном месте – от Урала к Индии – между ними протянулась цепочка островов или даже перешеек, по которому происходил обмен растениями и животными.

В мезозойскую эру очертания обоих материков сильно изменились. Некоторые участки затопило водой, другие, наоборот поднялись выше. Возникли климатические зоны, появились новые географические условия, и вновь ускорилась эволюция.

В кайнозойскую эру скорость изменений «лика земли» и эволюции вновь увеличились. «Никогда ещё земная кора не испытывала столь грандиозных колебаний», как в это время. Выросли горные цепи Карпат, Гималаев, Апеннин и Кавказа. Беспрестанно пульсировал океан, то затапливая окраины материков, то отступая.

Два изначальных материка оказались разделены на части; некоторые из них соединились: Африка с Евразией, Северная Америка с Южной. Началось массовое смешение северной и южной флоры и фауны, которое привело к их современному облику.

В брошюре отчётливо проявился интерес Амалицкого к палеогеографии – реставрации условий жизни прошлых эпох.

Главной загадкой, которая его занимала, оставалась связь южного и северного материков. Отгадку он надеялся найти на севере России, где вскрывались отложения трёх периодов: девонского, каменноугольного и пермского. Большие обнажения горных пород позволяли проследить изменения древних морей, чьё осушение дало возможность смешаться фауне и флоре двух материков.

Амалицкий составил программу исследований и запросил средства в Петербургском обществе естествоиспытателей. Оно, как обычно, пошло навстречу.

Территорию для изучения Амалицкий наметил огромную: от побережья Онежского озера до Архангельска. Маршрут занимал тысячу вёрст, на протяжении которых вскрывались пестроцветные отложения рек и озёр, гипсы и известняки морей.

Летом 1895 года Амалицкий с супругой отправился в путь. Дорога шла от древних пород к более молодым.

Вначале Амалицкий исследовал отложения девонского периода – красные пески на обрывах Онежского озера. Он собрал куски панцирей древних рыб, обломки стволов и своих любимых антракозий.

Его бывший коллега по геологическому кабинету Венюков считал эти отложения прибрежной зоной девонского моря. Амалицкий пришёл к другому выводу: красные пески отложились в серии «озёрных образований, окаймлявших северные материковые пространства». Эти образования напоминали россыпи современных озёр Карелии[212]212
  Амалицкий В. Геологическая экскурсия на север России. II. К геологии Вытегорского уезда. Отд. оттиск из: Труды Варшавского общества естествоиспытателей. Прот. отд. биол. № 5. Год VII, 1895–1896. – Варшава, 1896.


[Закрыть].

Девонские антракозии России оказались похожи на своих родственников из Ирландии и США, то есть представляли собой северный тип.

Затем чета Амалицких по реке Вытерге и системе каналов направилась к Вологде. По пути они осмотрели выходы известняков возле шлюзов Святого Владимира, Святого Михаила, Святого Петра, Святого Александра и Святого Сампсония. Особенно интересной оказалась выемка под новую ветку канала, глубиной 25 метров. На протяжении километра в ней были доступны для обозрения мощные слои каменноугольных пород. «Этот разрез, конечно, следует считать одним из самых поучительных на севере России», – писал Амалицкий[213]213
  Амалицкий В. Геологическая экскурсия на север России. II. К геологии Вытегорского уезда. Отд. оттиск из: Труды Варшавского общества естествоиспытателей. Прот. отд. биол. № 5. Год VII, 1895–1896. – Варшава, 1896.


[Закрыть]. Пресноводных осадков здесь не оказалось: только мощные толщи белых известняков, в которых попадались кораллы и раковины крупных брахиопод.

Инженеры подарили Амалицкому два прекрасно составленных геологических профиля. На них были в красках отрисованы все пятьдесят вскрытых слоёв. Причём для каждого подобрали краску, похожую на подлинный цвет породы. Один профиль Амалицкий подарил Иностранцеву, второй привёз в свой кабинет в Варшаву.

В середине лета Амалицкие добрались до Вологды. Её называли Берёзовым городом. Все улицы, скверы, дворы и площади были засажены берёзами. «Нигде по улицам городов нет такого нескончаемого царства берёзы, как в Вологде», – писал путешественник К. К. Случевский[214]214
  С. Вологда,19июля(Отнашегокорреспондента)//Московскиеведомости. – 1890.– 23 июля (№ 201).


[Закрыть]. Лишь изредка среди берёз показывался тополь или рябина. «Здесь не вымерзают, как я узнал, и другие породы деревьев, но у вологжан уж такая страсть к берёзам. Повсюду виднеются белые стволы», – писал другой путешественник, Н. А. Лейкин[215]215
  Лейкин Н. А. По северу дикому. Путешествие из Петербурга в Архангельск и обратно. Поездка на водопад Кивач. – СПб., 1899. – С. 35–36.


[Закрыть].

Многие берёзы имели непривычную густую крону. Саженцы для этого особым образом подрезали, и берёза давала не один, а несколько стволов, становилась раскидистой, словно дуб. Такие берёзы давали большую тень и выглядели экзотично.

Город был тихим и патриархально-сонным. В сквере у главной площади под берёзами лежали коровы. Вечерами они мычали, шагая по улицам. «Дорогой совет: бойтесь пить воду в Вологде и не засиживайтесь в этом нездоровом городе без особенной в этом надобности», – советовали путеводители[216]216
  Наш север. Путеводитель. – СПб., 1897. – С. 228.


[Закрыть].

От Вологды на север лежало огромное поле пермских отложений: вначале пресноводные рухляки, а ближе к Архангельску морские известняки и гипсы.

Район был изучен плохо. Несколько геологов проезжали в этих местах и пришли к выводу, что рухляки здесь такие же немые, как и везде.

Было лишь несколько находок.

Граф Кейзерлинг обнаружил в рухляках у деревни Монастыриха на Сухоне небольшую раковину двустворчатого моллюска.

Полковник Николай Павлович Барбот-де-Марни подобрал на реке Вычегде у деревни Айкиной небольшую, с ладонь, плитку песчаника с окаменелым фрагментом хвоща каламита[217]217
  Барбот-де-Марни Н. Геогностическое путешествие в северные губернии Европейской России. – СПб., 1868. – С. 252.


[Закрыть].

Ученик Иностранцева Поленов во время экскурсии на реку Юг тщательно осмотрел многочисленные конкреции в рухляках. Конкреции появлялись в осадках, нарастая вокруг какого-то ядра, нередко вокруг раковины или кости. В них можно было ожидать ископаемые остатки. Но все конкреции оказались пустыми, хотя иногда достигали громадной величины, а некоторые привлекали внимание «оригинальным рисунком на поверхности, напоминающим ближе всего выделанную кожу крокодила»[218]218
  Поленов Б. К. Отчёт о поездке на р. Юг // Труды Санкт-Петербургского Общества Естествоиспытателей. – СПб., 1888. – Т. XIX: отделение геологии и минералогии. – С. 409.


[Закрыть].

Барбот-де-Марни полагал, что в пёстрых рухляках севера нет никаких окаменелостей. «Их не найдут и геогносты, которые после нас посетят эту местность. Здешние образования суть в полном смысле terrains muets, по меткому выражению барона Мейендорфа», – писал он[219]219
  Барбот-де-Марни Н. Геогностическое путешествие в северные губернии Европейской России. – СПб., 1868. – С. 232. – Terrains muets на латыни значит «немые земли».


[Закрыть].

Поленов оказался настроен более оптимистично и ссылался на своё «сравнительно быстрое путешествие», которое не позволило развернуть тщательные поиски: «Можно надеяться, что со временем, при более детальных исследованиях и здесь, как в других местах, пёстрые породы, вначале безмолвные, дадут достаточный запас органических остатков»[220]220
  Поленов Б. К. Отчёт о поездке на р. Юг // Труды Санкт-Петербургского Общества Естествоиспытателей. – СПб., 1888. – Т. XIX: отделение геологии и минералогии. – С. 422.


[Закрыть].

Амалицкий собрался плыть от Вологды вниз, пока не кончатся летние каникулы. Пароход проплывал расстояние от Вологды до Архангельска за две недели, но не подходил для геологических задач. Амалицкому надо было часто останавливаться, осматривать обрывы, записывать порядок залегания слоёв, искать окаменелости.

«Пришлось купить небольшую лодку, – вспоминал он, – нанять двух гребцов и таким образом путешествовать по Сухоне и Двине, всё время под открытым небом, укрываясь под навесом лодки ночью и в дождливую погоду»[221]221
  Амалицкий В. П. Раскопки древних позвоночных животных на севере России // Мир Божий. – 1901. – Кн. 1, отд. 2. – С. 73.


[Закрыть].

Слова про небольшую лодку потом цитировали во многих заметках, и никто не догадался, что это шутка. Лодка была огромная, иначе бы в неё не поместились Амалицкий с женой, поклажа и ещё двое мужиков на вёслах.

Скорее всего, Амалицкий купил длинный широкобокий карбас. Стоили такие рублей пятнадцать, в основном были ветхими и сколоченными наскоро[222]222
  С.Вологда,19июля(Отнашегокорреспондента)//Московскиеведомости. – 1890.– 23 июля (№ 201).


[Закрыть].

С лодки было хорошо видно, какие берега покрыты растительностью, какие – нет, где обрывы закрыты оползнями, а где обнажаются коренные породы. На телегах и пешком Амалицкие не смогли бы осмотреть и десятой части обнажений.

От Вологды река сначала шла мелкая, неширокая и тоже называлась Вологдой. Её низкие берега (здесь их называли сторонами) были покрыты травой и лесом. Но вскоре река влилась в Сухону и раздалась вширь. После маленького города Тотьма Сухона стала извилистой, постоянно закладывала крутые виражи.

На берегах появились многочисленные села, починки, общества и деревушки. Многие носили забавные имена: Потеряха, Крысиха, Песчаница, другие сохранили старинные названия Ентала или Кузьюг. Сёла были с большими трёхэтажными домами, красивыми церквами. Избы утопали в зарослях изумрудного хмеля, из которого крестьяне в огромных количествах варили крепкое дурное пиво[223]223
  Случевский К. От Вологды до Устюга // Московские ведомости. – 1890. – 10 августа (№ 219).


[Закрыть].

Возле воды сушились рыбачьи сети, лежали поленницы дров для пароходов, стояли торговые шалаши крестьян, где продавалось всё подряд: баранки, мыло, чулки, чернослив, верёвки, даже книги.

«Это были сонники, оракулы, изданные на толстой бумаге, гадательные книжки, песенники, „Сказание о том, как солдат спас Петра Великого“. Между этими книгами я заметил роман „Тайны Мадридского Двора“ и книжки стихотворений неизвестных мне авторов, очевидно проданные на пуды», – писал путешественник, плывший по Сухоне в те же годы, что и Амалицкий[224]224
  Лейкин Н. А. По северу дикому. Путешествие из Петербурга в Архангельск и обратно. Поездка на водопад Кивач. – СПб., 1899. – С. 63.


[Закрыть].

Наконец показался гигантский обрыв Опоки. Его высота достигала шестидесяти метров, как у двадцатиэтажного дома. Лодки и пароходы рядом с ним казались игрушечными.

Обрыв был почти отвесным и ровным, как стена. В одном месте его пересекал глубокий, заросший лесом овраг.

Река здесь закладывала изгиб в виде буквы «омега» (Ω). Вода бурлила, как в котле, всё русло было завалено валунами. Пароходы нередко останавливались перед Опоками, заглушали двигатели, и матросы звали местных мужиков, чтобы волоком протащили судно через мели и пороги.

Сухону здесь звали Чёртовой рекой. Говорили, будто нёс чёрт в решете орехи и просыпал. Они упали в Сухону, превратились в камни[225]225
  Случевский К. По северу России. Путешествие Их Императорских Высочеств Великого Князя Владимира Александровича и Великой Княгини Марии Павловны в 1884 и 1885 годах. – СПб., 1886. – Т. 1. – С. 206.


[Закрыть].

В обрыве Опоки геолог мог различить сотни разных слоёв песчаников, глин и мергелей, которые вместе составляли пёструю толщу рухляков.

Амалицкий собрал здесь множество антракозий и отпечатков хвощей, а также записал наблюдение, что «битюминозные вонючие мергели» «указывают на богатство органической жизни во время их отложения»[226]226
  Амалицкий В. Геологическая экскурсия на север России. I. Задачи моих исследований (и главнейшие результаты экскурсий 1895). Отд. оттиск из: Прот. засед. Варшавского общества естествоиспытателей. № 3. Год VII, 1895–1896. – Варшава, 1896.


[Закрыть].

Полевой дневник быстро заполнялся записями. Дневники у Амалицкого были чёрного цвета, размером чуть больше ладони. Записи по всем правилам делались не чернилами, а карандашом, чтобы не испортились от влаги. На первой странице было написано: «Владимир Прохорович Амалицкий. Профессор Варшавского университета. В случае потери этой книжки прошу нашедшего доставить её по адресу: Варшава. Университет. Профессору Амалицкому. По желанию нашедшего ему будет выдано вознаграждение в размере 10 рублей»[227]227
  АРАН. Ф. 316. Оп. 1. Д. 4. Л. 1.


[Закрыть].

Дальше шли записи: малопонятный быстрый почерк, зарисовки речных обнажений. Иногда в дневники попадали неожиданные записи. К примеру, о надзоре за студентами: «Это самый больной вопрос университетской жизни, лучше сказать, больной её нерв…»[228]228
  Архив ПИН РАН. Полевой дневник В. П. Амалицкого за 1913 год.


[Закрыть] Или колядная песнь крестьян:

 
Зелена смородина,
Зелена поломана,
Да по чисту полю разбросана,
Да в черну грязь втопочена.
Мне не жаль смородины,
Мне жаль красной девушки[229]229
  АРАН. Ф. 316. Оп. 1. Д. 88. Л. 28-об.


[Закрыть]…
 

Дальше по течению стоял город церквей Великий Устюг. Когда к нему подплывали, то над холмами одна за другой показывались маковки церквей, словно выходящие навстречу путешественнику. Здесь Сухона принимала в себя реку Юг и опять меняла название, становилась Малой Северной Двиной.