Текст книги "Изгнанник"

– И что сказал Вельдер? – осведомился Шани, положив платок на скамью и снимая камзол. Вблизи оказалось, что одежда декана инквизиции замарана винными пятнами всех цветов и оттенков; маскировка удалась на славу.

– Он сказал, что не сможет приготовить этих препаратов, – ответила Софья. – И никто в столице не сможет этого сделать. И если бы вы не отправили на костер зельевара Керта, то сейчас бы уже имели нужное зелье. Но Керт умер, а больше ни у кого нет таких же талантов.

Шани усмехнулся и принялся распускать шнуры на рубашке, испачканной не меньше камзола. Судя по одежде, благородный господин покутил изрядно, побывав и в кабаках, и в канавах.

– Во-первых, я его не сжигал, – брезгливо заметил Шани, избавившись от рубашки. Софья испуганно смотрела на грубый шрам, который вился у него по груди и уходил вбок, и не могла отвести взгляда: когда-то инквизитора очень хорошо подрезали в бою. Из саквояжа, стоявшего на скамье рядом, он достал форменную темную сорочку-шутру с алыми официальными шнурами, без единого пятнышка, и продолжал: – А во-вторых, это было пять лет назад. Тогда я в скромном чине брант-инквизитора работал в Залесье и знать не знал о здешних делах.

– Я ни у кого больше не была, – призналась Софья. – Не успела. Вельдер дал мне коляску и кучера, и мы как раз ехали к мастеру Кримешу.

Инквизитор отмахнулся и небрежно затолкал грязное тряпье под лавку.

– Если Вельдер не сможет выполнить заказ, то и в самом деле никто не сможет. Ладно, что теперь… Спасибо за работу, Соня, я признателен.

Софья только руками развела: дескать, что вы, не стоит благодарности. Шани завязал шнуры на воротнике и спросил:

– Ты, должно быть, голодная?

* * *

– Я этот день очень хорошо помню. Погода стояла славная, солнечная. Птицы в саду пели. Родителей увезли из дома две седмицы назад, и я уже не верила, что они вернутся. Знаете, мы ведь очень хорошо жили. У нас был свой дом на набережной. И вот я на всякий случай собрала маленькую сумку с вещами. «Послание Заступника» взяла, куклу и медоеда. Ну я же маленькая была, что еще могла собрать. А потом в дом пришли чужие люди, и огромный такой, толстый господин с красной рожей взял меня за шиворот и выкинул на улицу. Ничего я не успела взять, так и пошла.

Они сидели в небольшом, но очень приличном кабачке, в закрытом кабинете, где их никто не беспокоил. Кабатчик с порога получил пригоршню монет, принес еду и несколько бутылей южного вина и больше не показывался. Когда одна из бутылей опустела, то Софья внезапно обнаружила, что говорит и не может остановиться. Слова, которые давным-давно созрели и умерли в ее сердце, вдруг неожиданно ожили и решительно прорвались наружу, и она не в силах была их удержать.

– И куда ты пошла? – спросил Шани.

Софья вдруг подумала, что он не верит ни единому ее слову. У всех проституток есть как минимум две жалобные истории: одна про жестоких родителей, вторая про судьбу-злодейку, вот он и слушает ее, как слушал бы любую другую байку. Да и кем еще, кроме дорогой проститутки, можно считать Софью, после жизни-то в приюте Яравны…

– Не знаю, – призналась она. – Не знаю, просто шла себе и шла. В никуда. А потом пришла к собору Залесского Заступника и села на ступеньки… Так и сидела, пока не стало темнеть. А потом из собора вышел настоятель и спросил, кто я и что тут делаю.

О том, что потом она довольно часто видела этого настоятеля в гостях у Яравны, Софья решила умолчать. Шани откупорил вторую бутылку вина и плеснул немного Софье и себе. Девушка заметила, что он почти не слушает: смотрит ей в переносицу, задает правильные вопросы в правильный момент, но сам думает о чем-то другом. Ну и ладно. И пусть. Он купил ее не затем, чтобы слушать пьяные откровения девицы с желтым билетом.

– Я переночевала в комнатке при соборе, а наутро настоятель отвел меня в приют госпожи Яравны. Представляете, я только через два года поняла, что там к чему, думала, что это обычный приют. Ходят туда важные господа, так мало ли – может, деньги дают на содержание сирот, – Софья нервно хихикнула и зажала рот ладонью. Все правильно: приходят господа и дают деньги.

Софье казалось, что у нее начинается истерика. Очень некрасивая, пьяная истерика.

Инквизитор отпил вина и вдруг посмотрел на Софью так, словно впервые увидел ее, пожалел и поверил. В сиреневых глазах теперь светилось неподдельное сочувствие; Софья шмыгнула носом и стерла слезинку тыльной стороной ладони.

– Милая Софья, – задумчиво и мягко проговорил Шани, – у тебя все будет хорошо. Слушайся меня, делай все, что я скажу, и через полгода ты уедешь отсюда и будешь жить в своем доме. Поселим тебя в небольшом, но культурном городке, ты станешь собирать яблоки в собственном саду, а потом выйдешь замуж за доброго и хорошего человека. А я, старый грешник, стану кружником ваших детей, если мы с тобой к тому времени не рассоримся по моей милости.

Вот тут Софью прорвало: она опустила голову на руки и разрыдалась. Тяжелая ладонь инквизитора легла ей на макушку и ласково погладила несколько раз – так когда-то давно, в другом мире и другой жизни, плачущую Софью успокаивали родители.

– Что я должна сделать? – проговорила Софья, захлебываясь в слезах. Видение иной, хорошей жизни было таким желанным и почти невыносимым. – Шани, что я должна сделать?

– Не бойся, девочка, – донеслось до нее. – Всего лишь войти в высший свет. Я помогу.

* * *

Следующие две седмицы пролетели быстро, насыщенные самыми разными, но не слишком примечательными событиями.

За быстрое завершение расследования смерти покойного государя Луш наградил декана инквизиции роскошным особняком на площади Звезд, с полной обстановкой и прислугой. Несколько дней ушло на переезд; Софье выделили собственную комнату, в два раза превосходившую размерами ее прежнюю спаленку в приюте Яравны. Это не дом, говорила себе Софья, бродя по комнате и то рассматривая красивую изящную мебель тонкой восточной работы, то выглядывая из окна на площадь, где чинно гулял народ, мастера открывали ставни на витринах многочисленных модных магазинов, а глашатаи зазывали зрителей в центральный столичный театр на очередное представление. Это не дом, повторяла Софья, это только шаг на пути к дому – и все равно чувствовала себя невероятно счастливой.

Прислуга оказалась чрезвычайно вежливой и почтительной, но Софья не могла не заметить их слишком пристальных для прислуги взглядов. Вечером она осторожно поделилась с Шани своими опасениями, стараясь, чтобы ее не услышали. На декана снова напала тоскливая хандра, которую он запивал крепкими винами, на сей раз не маскируясь. Вольготно устроившись в широком кожаном кресле и с хозяйской небрежностью положив ноги на инкрустированный дальневосточным перламутром столик для посуды, Шани мрачно выслушал Софью и сообщил:

– А, это они все записывают и доносят.

– Доносят?! – изумилась Софья. – Кому? И зачем?

– Государю доносят, – сказал Шани и полез в секретер за очередной бутылкой спиртного. – Ему, видишь ли, очень любопытно знать о том, как у меня обстоят дела.

Что ж, пусть так. Софья сделала правильные выводы и в присутствии домоправителя и двух горничных держала язык за зубами, так что доносить им было особо не о чем – во всяком случае, по ее поводу.

Спустя три дня на площади перед дворцом был сожжен злокозненный колдун и еретик, бывший лейб-лекарник Машу. На казни присутствовал государь собственной персоной вместе с семьей, Шани, сидевший в скромном, подобающем его положению отдалении от владыческих мест, сделал вид, что не заметил пристальных взглядов правящей фамилии. Несмотря на большие ожидания, захватывающего зрелища мук цареубийцы никто не увидел: доктор Машу получил в последней кружке воды порцию яда, который Шани смешал собственноручно, и умер, едва только его привязали к позорному столбу. Луш пробормотал что-то про инквизиторские штучки и вместе с женой покинул место казни, не дожидаясь полного сожжения тела. А Шани спокойно досидел до конца, проследил за тем, чтобы пепел и головешки тщательно собрали, чтобы развеять над полем самоубийц и нечистых покойников, а затем вернулся домой, где напился до полного изумления, переколотил всю посуду и разогнал прислугу пинками под зад. Сжавшись комочком в углу своей комнаты, Софья с ужасом вслушивалась в звуки снизу, вспоминая, что в приюте Яравны, если гости принимались бить фарфор хозяйки и гонять горничных, то следующим номером программы было уже обрывание юбок у всех, кто имел несчастье попасться под хмельную руку. Однако ничего страшного не случилось. Декан заснул на диванчике в гостиной, а по городу поползли сочувственные разговоры о том, как его высочество горюет о потере родителя.

На следующий день они покинули столицу.

Официально было объявлено о том, что декан инквизиции отправляется на богомолье в Шаавхази с одновременной проверкой состояния дел в подотчетных ему северных землях. В действительности же Шани и Софья отправились совсем в другую сторону.

– Красиво, правда?

Софья всю жизнь провела в столице и никогда не видела Залесья. Сейчас, когда их лошади стояли на вершине зеленого холма, девушка смотрела по сторонам и не могла насмотреться – кругом, насколько видел глаз, тянулись леса. Их гребни всех оттенков зеленого выглядели горбатыми спинами невиданных сказочных животных; когда налетал ветер, и деревья приходили в движение, то казалось, что животные ворочаются во сне или волны набегают на берег маленького острова, и уходят, и возвращаются снова. Воздух пах не столичным дымом и гарью – он был пропитан запахами травы и хвои, цветов и воды: Софья словно впервые в жизни поняла, что значит дышать. Чуть поодаль холм обрывался – словно утес выдавался в море, и контраст травы и светлого грунта выглядел так, словно с холма сняли кожу, но это было не страшно, а красиво. И на всем, буквально на всем лежал отпечаток того благородного и трогательного очарования, которым обладает лишь природа северных неласковых земель: красоты быстротечной, но незабываемой.

– Потрясающе, – промолвила Софья еле слышно. – Я не знала, что так бывает.

Шани понимающе улыбнулся и повел поводьями, разворачивая лошадь обратно на тропу.

– Добро пожаловать в Залесье, – сказал он. – Любопытное место.

Залесье, самый крупный и самый глухой регион страны, действительно имело двойственную славу. Насколько хороша была здешняя природа, настолько странные вершились тут дела испокон веков. Из Залесья происходили многие аальхарнские подвижники и великие святые – а также и самые злостные колдуны и еретики. Шани не верил в колдовство: его знаний хватало, чтобы объяснять чародейство довольно-таки обыденным знанием людской психологии и лекарственных растений, однако в Залесье он всегда чувствовал, что в мире есть нечто большее, чем физика и медицина. После истории с Кругом Заступника и предсказанием смерти Хельги он почти что поверил в существование тех загадочных вещей, с которыми боролся по долгу службы.

Тропинка, по которой они ехали, становилась все уже, а лес все глуше. Стройные стволы сосен постепенно оставались позади, сменяясь мрачным ельником. Здесь, несмотря на яркий, почти летний день, царил сонный полумрак, и Софье чудилось, что деревья пристально и неотрывно следят за двумя всадниками, пока не делая им ничего дурного, но и добра тоже не обещая. Ориентируясь по ему лишь известным приметам, Шани свернул на едва заметную стежку в траве, которая то пропадала среди зарослей острой осоки, то появлялась вновь. Воздух здесь уже не был таким ароматным и свежим, как на вершине холма: тяжелый, спертый, он словно сжимал грудь влажными лапами.

– Смотри-ка, – внезапно сказал Шани и, протянув руку, указал на один из стволов. – Гогуль!

Софья увидела растрепанную соломенную куклу-скрученку, старательно привязанную к дереву. Это была самая обычная сельская самодельная кукла, только почему-то при взгляде на нее Софью пробрало холодом. То ли оттого, что из соломенного тельца торчал кривой ржавый гвоздь, то ли потому, что круглое безглазое лицо было измазано чем-то, подозрительно похожим на кровь. Софья поежилась и спросила:

– Это и есть гогуль?

– Он самый, – ответил Шани. Он рассматривал куклу без страха и с искренним любопытством исследователя. – Встречается такое по деревням. Поверье гласит, что гогуль, обмазанный человеческой кровью, способен удержать ведьму в пределах отведенного ей места и не выпустить ее к людям. Да, давненько я гогулей не видел. А этот, смотри-ка, свеженький. Красавец какой, надо же…

Софья зажмурилась и отвернулась. В животе ворочался отвратительный липкий ком не страха даже – панического ужаса. Отдышавшись, Софья отважилась открыть глаза и тотчас же увидела еще один гогуль, запачканный кровью посильнее первого.

– Вон там, – пролепетала она. – Гогуль.

Шани посмотрел туда, куда указывала дрожащая рука Софьи, и пренебрежительно хмыкнул.

– Не бойся. Он тебя не укусит. Если ты не ведьма, конечно. А ведьм ему положено кушать. Сырыми и без соли…

Подозрение в ведьмовстве оскорбило Софью до глубины души. Она нахмурилась и промолчала, хотя с языка так и рвался достойный и хлесткий ответ. Но с Шани станется бросить ее в лесу, и как тогда она выберется к людям в одиночку?

Соломенные куклы попадались и дальше: расположенные вдоль тропы, они словно стояли на карауле, не пропуская лесную ведьму к людям. Окровавленные головы смотрели вслед всадникам, и Софья всем существом ощущала их слепые тяжелые взгляды. Спустя час пути живой лес потихоньку стал умирать: всадникам все чаще и чаще попадались иссохшие деревья. Чья-то злая сила искривила их стволы и выпила соки: теперь коряги тянули ветви к тропинке, будто пугали и грозили. Гогулей стало еще больше: видимо, жители лесного поселка потратили немало времени и сил, чтобы отвадить ведьму от своих домов: страх, который она им внушала, был сильнее страха перед мертвым лесом.

– Зачем мы туда едем? – робко спросила Софья.

– К ведьме, – коротко ответил Шани. – У меня к ней есть разговор.

– Неужели вы разговариваете с ведьмами? – выпалила Софья. – Я думала, что вы их сразу же посылаете на костер.

Шани усмехнулся.

– На костер – это обязательно, но, вообще, я люблю поговорить, – он остановил свою рыжую лошадку, которая, в отличие от Софьи, не была обеспокоена присутствием чародейства, и спрыгнул на землю.

Софья последовала его примеру. Привязав лошадей к одному из деревьев, Шани прикинул, куда идти, и уверенно направился в самую чащобу, напролом через кусты. Подхватив подол дорожного платья, Софья последовала за ним.

Когда колючие ветви и сухие сучья почти полностью изодрали ее чулки, наградив уймой кровоточащих царапин, то лес неожиданно кончился: путники вышли на небольшую солнечную поляну, сплошь усеянную разноцветными искрами цветов. После пути сквозь лесной сумрак здесь было чудо как хорошо; Софья хотела было что-то сказать своему спутнику, но вдруг с изумлением и ужасом обнаружила, что тот бесследно исчез. Только что, мгновение назад, он стоял чуть впереди, закинув на плечо вещмешок и жуя сорванную травинку, а теперь его нет.

Да и леса уже не было. Спустя несколько секунд Софья уже не помнила о нем. Она сидела в углу своей комнатки в приюте Яравны, тряслась от страха и сбивчиво молилась. Снаружи доносился грохот и хмельные крики. Софью искали по всему дому: одному из подвыпивших гостей, молодому генералу в расшитом золотом мундире, очень приглянулась милая кудрявая девочка. Напрасно Яравна уверяла, что эта воспитанница пока не может быть отдана покровителю – Заступник великий и всемогущий, да ей и четырнадцати еще нет! – но генерал хлестнул Яравну по щеке и отправился на поиски приглянувшейся ему девочки с тем же рвением, с каким ходил на маневры.

Сжавшись в углу, Софья слышала визг и грохот в соседней спальне. Еще чуть-чуть, еще совсем немного, и ее обнаружат, а Яравна, получившая оплеуху, не станет вмешиваться, потому что получит еще и деньги: генерал был богат и щедр. До Софьи донесся звук очередной пощечины, и визг оборвался. Хлопнула дверь, и на какое-то время стало тихо. Потом Софья услышала шаги: генерал шел к двери ее спальни.

– Пожалуйста, – прошептала Софья, закрывая голову. – Шани, пожалуйста. Помогите мне.

Сквозь ковер на полу прорастали мелкие белые и розовые цветы с легким сладким ароматом. А под цветами – теперь Софья видела это отчетливо – были кости. Человеческие кости. Софья завизжала от ужаса, и именно в этот момент генерал схватил ее за шиворот и куда-то поволок.

Когда стоявшая рядом Софья исчезла, Шани даже не успел удивиться. Вскоре он забыл, кто такая Софья: провалившись на пять лет назад, он шел по лесу, переведя боевую пистоль в руке в рабочее положение и вглядываясь в гогулей: на сей раз они были вывешены не только для того, чтобы отваживать ведьм, но и чтобы указать дорогу инквизитору. Впрочем, ведьмы сейчас не было: в ее бывшей избушке теперь обитал то ли беглый каторжник, то ли какой-то местный бандит, а брант-инквизитор Торн, как единственный представитель законной власти в этой части Залесья, решил взять поимку преступника на себя.

Он не был новичком: ему уже не раз и не два приходилось иметь дело с уголовниками. Он очень хорошо стрелял и не учел лишь одного: запах растения кабута, в обилии водившегося в этих краях, притуплял внимание и погружал в сон.

Шани не ожидал еще и того, что бывалый бандит не захочет становиться жертвой залетного инквизитора – поэтому и устроил на тропе засаду. Впрочем, бандит тоже не предполагал, что на перестрелку надо брать пистоль, а не клинок, и поэтому успел нанести только один удар.

Шани среагировал быстро, заметив краем глаза движение сбоку и выстрелив навскидку, не целясь, но изогнутое лезвие короткого сулифатского меча, Бог весть как угодившего в эти края, все равно задело его, проехав по груди и скользнув вбок. Бандит удивленно посмотрел на инквизитора, закашлялся и, сплюнув сгусток крови, медленно осел на землю.

Шани тоже рухнул в траву, не чувствуя ничего, кроме боли. Под боком быстро становилось мокро, кровь лилась и лилась, и он понимал, что надо бы как-то подняться и идти обратно в поселок, пока он еще может двигаться, но для этого у него не было больше ни сил, ни воли.

Так он и лежал в траве, пока из-за деревьев не вышла Хельга.

Легкая, красивая, пронизанная каким-то золотистым светом, она приблизилась к лежащему и опустилась на колени рядом. Длинные каштановые волосы вместо мальчишеской стрижки и светлая туника до пят, какой она никогда не носила при жизни, превращали Хельгу из земной девушки в недостижимого небесного духа.

– Я умираю, – радостно сообщил Шани. – Скоро мы будем вместе.

Хельга улыбнулась и провела невесомой ладонью по его груди. От тонких пальцев веяло живым теплом, но сами они были почти прозрачными. Хельга была рядом – и в то же время запредельно далеко: это было страшное, призрачное чувство.

– Не говори глупости, – сказала она. – Ты будешь жить еще очень-очень долго. Все будет хорошо.

Свет становился ярче: теперь Шани мог видеть сквозь Хельгу очертания стволов. Боль отступала, и вместе с ней уходила и Хельга, растворяясь в лесном воздухе. Он протянул руку, попробовав ухватить ее за тонкое запястье и удержать, но Хельга лишь улыбнулась и растаяла.

– Останься. Или меня забери, – горестно промолвил Шани и проснулся.

Он лежал на лавке, накрытой лохматой шкурой. Никакой раны больше не было: нанесенная лесным лихоимцем пять лет назад, она давным-давно успела зажить. И Хельги не было тоже: прикоснувшись к нему во сне, она пропала – не найдешь, не догонишь.

В очередной раз сжалось сердце. Черт бы с ним, подумал Шани, умереть бы прямо сейчас, да и закончить на этом. Никакой загробной жизни не существовало, он все равно никогда больше не увидел бы Хельгу – да и ладно: его самого тоже не было бы.

– Тихо, мой инквизитор, тихо, – раздалось откуда-то сзади. – Не плачь. Все уже позади.

Приподнявшись на локте, Шани огляделся. Избушку, в которую он попал, можно было бы показывать академитам в качестве классического логова ведьмы. Чего тут только не было! И метелки самых разных трав, свисавших с потолка, и уйма каких-то сундуков, ларцов, коробок и банок с неизвестным содержимым, и мешки, туго набитые семенами растений, и связки лап животных; имелись тут и птичьи перья в огромном количестве, и заспиртованные в прозрачных сосудах уродливые жабы, змеи и жуки, и человеческий череп, что таращил пустые глаза с подоконника, и пухлое чучело нетопыря, свисавшее на вощеном шнурке с потолка и при малейшем сквозняке принимавшееся вращаться, свирепо скаля мелкие, но острые зубы. Одним словом, это было во всех отношениях примечательное место, но интереснее всего была не изба, а ее хозяйка.

Это была молодая женщина, чуть старше Шани, стройная черноволосая красавица. Темно-карие глаза придавали ее лицу какое-то болезненно страстное выражение, длинные волосы были убраны скромно, по-домашнему, но в то же время аккуратно. Ведьма держалась поистине с владыческим достоинством, вот кто мог бы блистать в свете, подумал Шани. Она затмила бы всех придворных дам даже в этом старом платье с заплатами.

– Я не помню, как пришел сюда, – признался Шани.

Губы ведьмы дрогнули в улыбке.

– Неудивительно, – ответила она. – Вы прошли через мой огородик, а здешние травы испускают дурманящий запах. Я вовремя подоспела, а то бы ты и твоя по друга уснули навечно.

Шани не имел ничего против вечного сна, в котором ему бы снилась Хельга, но не стал говорить об этом ведьме. Ей, похоже, пришлось изрядно потрудиться, выволакивая на собственной спине к жилью девушку и крепкого мужика.

– Спасибо, Худрун, – тепло сказал Шани. – Я признателен. А где моя спутница?

Худрун махнула головой в сторону соседней комнатки.

– Спит твоя ненаглядная. Теперь уже по-человечески, без снов.

Шани сел на лавке и несколько минут сидел молча, зацепившись взглядом за банку с серым порошком. Потом он произнес:

– Убили мою ненаглядную, Худрун. Три седмицы назад схоронил. Зарезали и к дому подбросили. Сам обмывал, сам трумну заколачивал.

Ведьма ахнула и обвела лицо кругом. Шани провел ладонями по щекам и устало посмотрел на ведьму.

– С чего, по-твоему, я притащился-то сюда?

Худрун сочувствующе покачала головой. Сев на лавку рядом с Шани, она заботливо погладила его по плечу.

– Мало ли что… Вдруг ты захотел навестить юную ведьму, которую однажды спас от костра? – Сделав крохотную паузу, Худрун продолжала: – Мне очень жаль, что так вышло, Шани. Прости меня.

– А эта ведьма потом подобрала меня раненого в лесу и выходила при помощи своих зелий, – задумчиво откликнулся Шани и взглянул ведьме в глаза. – Помоги мне, Худрун.

Он протянул ей измятый лист с формулой средства, которое никто в столице не мог составить, в чем пылко уверял Хемиш Вальдер. Худрун несколько минут всматривалась в написанное, а потом довольно беспечно произнесла:

– Сделаю. Сделаю в лучшем виде.

* * *

Падая в обморок на пропитанной отравленным воздухом поляне, Софья умудрилась разодрать правую руку от плеча и почти до локтя, зацепившись за что-то торчавшее из земли. Эта боль и привела ее в чувство. Открыв глаза, Софья ожидала увидеть над собой расписанный цветами потолок в доме Яравны, а рядом – храпящего генерала, утомившегося сперва от многотрудной погони за добычей, а потом от продолжительных и жестоких утех с ней же. Впрочем, ничего подобного не было: Софья увидела, что лежит на скромной деревенской кровати, накрытая небрежно брошенным женским платком с бирюзовой бахромой.

Пробуждение оказалось страшнее сна: Софья угодила в логово ведьмы.

Дом колдуньи был как раз таким, каким описывался в огромном количестве аальхарнских страшных сказок, легенд и быличек: маленький, тесный, доверху набитый бесчисленным множеством мешков и мешочков, тряпочных кукол для наведения порчи, связками покойницких свечей, сушеными крыльями летучих мышей, которые свисали на нитках с потолка, он внушал подлинный ужас.

Софья пискнула от страха и уткнулась лицом в мешковину подушки. Так она и лежала, боясь, что судорожное биение ее сердца привлечет обитающих тут чудовищ, пока в комнату не вошел Шани. Софья обрадовалась ему как родному, но произнесла только:

– Шани, как хорошо, что вы здесь.

И заплакала от облегчения.

Вопреки ее ожиданиям, ведьма оказалась довольно миловидной женщиной. Хотя ей уже было почти тридцать, ее смело можно было назвать девушкой: цвет лица, пухлые красные губы и идеальная осанка это вполне позволяли. А сколько лет ей было на самом деле, Софья и подумать не решалась. Ведьмы живут долго, несколько веков, сохраняя очарование и молодость благодаря особым зельям. Ну и Змеедушец, их хозяин и защитник, тоже вносит свой вклад. Колдунья смазала рану вонючей мазью, приятно холодившей кожу, крутила руку и так и этак и в итоге наложила повязку и оставила Софью в покое. Шани, наблюдавший за целительским процессом, задумчиво произнес:

– Он расправляет мне крыло и рабством тешится моим…

– Было бы чем тешиться, господин поэт, – парировала Худрун и ласково потрепала Софью по щеке. – Ну вот, девочка, переживать тебе не о чем. Перелома нет, вывиха нет. Просто оцарапалась, когда падала, больше страху, чем вреда. Сладкие сны-то посмотрела?

При воспоминании о том, что ей приснилось, Софья вздрогнула. Содрогнулась всем телом и, не осознавая, что делает, взяла Шани за руку – как ребенок, который боится потеряться во тьме. Ведьма понимающе качнула головой и сказала:

– Ну ничего. Есть у меня средство.

* * *

Устроив нежданных гостей в одном из сарайчиков, Худрун дала им блюдо с лепешками, чайник с травяным отваром и, что удивительно, две фарфоровые чашки, невесть как попавшие в эту глухомань и прекрасно сохранившиеся. Вручив Софье пару домотканых одеял, ведьма сказала, что отправляется готовить необходимое зелье, и добавила:

– Сидите тут, отдыхайте и только не мешайте мне, Заступника ради. Собьюсь, придется все заново начинать.

– Слушаемся и повинуемся, – ответил Шани и, когда Худрун скрылась в доме, заглянул в чайник и повел носом: – Так, ага: светоголов, листья чапеля и млечника… Пить можно. Хороший успокаивающий отвар.

Софья вздохнула с облегчением и протянула ему свою чашку. Смотреть страшные сны ей больше не хотелось.

Спустя полчаса, когда первая чашка была выпита, Софья поудобнее устроилась на стогу ароматного сена и поняла, что страх начинает ее потихоньку отпускать. Подумаешь, ведьма! Пока же она их не сожрала, ну, может, и дальше все обойдется. К тому же декан инквизиции – это не абы кто, сумеет с ней совладать в случае чего. Шани осторожно потягивал отвар, и Софья видела, как застарелая тоска на его усталом бледном лице сменяется умиротворением и покоем. Снаружи медленно, но верно густели сумерки; глядя в маленькое окошко, Софья замечала, как по маленькому дворику ползут тени. Верхушки окружающих двор деревьев – а ведьмина заимка располагалось прямо в чаще леса – еще золотило уходящее солнце, но внизу уже хозяйничал вечер. Представив, что здесь может твориться по ночам, Софья поежилась. Может быть, именно сегодня ведьма выпорхнет в трубу на метле и полетит на шабаш: пить кровь некружёных младенцев, плясать под звуки бесовских рожков и предаваться блуду с колдунами. Или же ей может приспичить воткнуть нож в дерево и выдоить всех соседских коров подчистую. Многое рассказывали о проделках ведьм, и многое могло случиться нынешней ночью; на всякий случай Софья отошла от окошка подальше и села на свое одеяло.

– Страшно? – спросил Шани.

– Страшно, – призналась Софья. Шани усмехнулся и, протянув руку, погладил ее по плечу.

– Она не ведьма, – сказал он. – Худрун – дочь того самого зельевара Крета. Когда его сожгли, то она сбежала и несколько месяцев бродила по стране, скрывалась. Я нашел ее чисто случайно, а потом поселил здесь. Будешь смеяться, но она тут живет под полным патронатом инквизиции.

Софья действительно искренне рассмеялась – от облегчения. Мысль о том, что все страхи оказались напрасными, так развеселила ее, что казалось, будто кровь в жилах вскипает радостными пузырьками.

– А я-то подумала! – весело воскликнула Софья.

– Что она ест некружёных младенцев? – с улыбкой предположил Шани.

– И летает на шабаш!

– И пьет кровь из соседей?

– И коров у них выдаивает! Шани, что ж я глупая такая! – Отсмеявшись, Софья отерла глаза и налила себе еще чашку отвара. – Впрочем, чему же удивляться, все это рассказывают о ведьмах. Вы, должно быть, еще и не такое слышали.

Шани кивнул, отпив из своей чашки. В сарае было почти совсем темно: через окошко был виден теплый золотистый свет в домике Худрун, и Софья чувствовала такое уютное спокойствие, словно после долгих странствий вернулась домой, и теперь ей больше некуда спешить.

– По долгу службы я выслушиваю самые разные рассказы. Некоторыми можно пугать детей, а некоторыми взрослых, – проговорил Шани. – Хочешь, расскажу тебе о том, как злостная ведьма спасла девушку от бесчестья?

– Расскажите! – воскликнула Софья с восторгом ребенка, которому пообещали захватывающую сказку.

Шани покачал чайником и, убедившись, что отвара там еще достаточно, сказал:

– Сидела себе ведьма в разрытой могиле, срезала с покойника жир. Короче, занимался человек своими делами. А в это время лиходеи приволокли на кладбище похищенную дочь законоведа Карши, хотели надругаться над ней. Ведьма услышала возню и крики, и шевельнулось в ней что-то вроде желания сделать доброе дело. Она возьми да и крикни из могилы: «Эй, вы! Отдайте ее мне!» Лиходеи, натурально, кинулись бежать. Девица лишилась чувств. Ведьма вылезла из могилы и отвела несчастную к родителям.

– Это скорее забавная история, чем страшная, – сказала Софья, допивая очередную порцию отвара и на ощупь наливая еще. – А что потом случилось с ведьмой?

Шани усмехнулся. Можно подумать, тут были возможны варианты.

– Ее сожгли. Одно хорошее дело не перевесило сотни дурных. Впрочем, Заступник на суде наверняка его зачтет.

На какое-то мгновение Софье стало грустно. Кончики пальцев на руках и ногах почему-то начало покалывать, и в ступнях и ладонях ощущался странный сухой жар.

– Шани, а что вы тогда во дворе сказали про крыло? – спросила Софья. Сейчас вместо своего собеседника она видела только его силуэт – темный, темнее вечера.

– А, это стихи, – произнес Шани, и Софья услышала бульканье отвара, который наливался из чайника в чашку. Интересно, откуда у Худрун фарфор?

Тепло медленно поднималось от ладоней по рукам, а на живот будто грелку положили. Софья ощущала, как в душе что-то звенит.

– А вы их помните? – спросила Софья.

– Как там было-то, – промолвил Шани, припоминая, и через пару минут произнес: