Текст книги "Обращение в слух"

Как-то едет с нами один – мы слышим: чувашский акцент. (Мы-то без акцента разговариваем, а деревенских сразу слышно.) «Чего, – говорим, – хамальял?» («Хамальял» – это «с моей деревни», «земляк».) «Чего делаешь-то?»

«Дащу, дащу, – говорит, – тут охраняю». (А сам бухарик такой, чего он может охранять? непонятно.)

Мы говорим: «О! нам как раз шашлык негде делать, сейчас приедем к тебе на дачу!» Молодые, наглые…

Приехали – а дача у него на Оби, рядом с ГЭС. И такая картина там обалденная: Обь – она же не замерзает, где ГЭС, – турбины молотят, всё испаряется, – туманища такие, что прямо ножом режь.

И любая веточка, любой провод – вот такой толщины иней! Испаряется и сразу намерзает. А провода же ещё и притягивают, там же всё намагничено… Такого инея я нигде больше не видела: нереально просто, сказочное королевство…

Но очень весны хотелось. Я вообще обожаю весну, когда кровь бурлит, когда жить охота… А тут – нет и нет, я уже… организм же чувствует, что должно уже начаться… Неинтересно там в этом плане.

Хотя уже и квартиру отдельную сняли, и денег стало побольше, свою машину купили «восьмёрку»…

Но пришлось всё же уехать.

У меня эрозия на руках началась… там же вообще, там такие магнитные поля, что током било даже от дерева. Не то что щёлкает, как у нас, – а прям искры! Меня на работе «Электростанция» называли. А везде же печи, взбивальные машины… я боялась к чему-либо прикасаться. Вода – вообще пипец, кровь изо рта постоянно…

И главное – не могли ребёнка заделать.

В общем, через два года уехали с севера.

Я, конечно, как Плюшкин: вещи все собрала, бытовую технику, телевизор… Едем – дверь «восьмёрки» открывается – вываливаются валенки, швабры, вёдра… Так напичкано было. Вылазием, всё обратно запихиваем…

А ещё кошка у меня была! Такая походная оказалась кошка – ни разу даже не нагадила. Подойдёт, губы полижет – значит, пить хочет. Нальёшь ей в крышечку, попьёт, китикэт из руки погрызёт и дальше…

Неделю ехали: в Тюмень к друзьям, в Свердловск, в Удмуртию заезжали… Притом эта восьмёра ещё и ломалась, блин… Но зато весело ехали.

А домой приехали – в первую ночь свои же соседи весь бензин слили.

Другой сосед: «О-о, я знаю, двещти тыщящ привезли… – Они с акцентом там разговаривают, в деревне. – Двещти тыщящ привёз, давай бутылку покупай…» Уже деньги наши посчитали за ночь!

Я устроилась в ресторан работать, мне там повариха: «Во-от, мы с мужем всю жизнь работаем – даже стенку себе купить не можем! Салаги, а на машине ездят…»

Я говорю: «Ну а чё ты тогда сидишь здесь стонешь? Едь зарабатывай. Я, салага, уже без рук успела остаться, три зуба вылетело, ребёнка не могу иметь…»

Может быть, это бедность там, в Чувашии… А может, всё-таки склад характера: очень сильная зависть. Прямо спиной чувствовалась.

И главное, муж начал выпивать. Причём так, что я просто в шоке была.

Вроде когда на севере жили, не расставались никогда. А тут, гляжу, появились… и все ж знакомые, все ж свои…

Я в положении, а мне рожать, а я с ребёнком маленьким – а его домой не загонишь: «У меня люди», «у меня люди»… Я говорю: «Я знаю этих людей!..»

Ну, и всеми способами его домой – и так, и сяк, и лаской, и грубостью… Никого во двор не пускала, «жена-стерва»: это ведь или уведут его куда-нибудь «помогать», или с этим делом придут…

Моя бабушка тоже: она всю жизнь ставила табуретку в прихожке – человеку сразу давала понять, что она даже в дом не приглашает. Тоже с пьющим всю жизнь прожила.

Бабушка так говорила: «Семья есть, пока женщина терпит».

Я всё могу понять: кризис, работы вообще не стало, он и так уже везде где мог… а ещё не везде и заплотят, это тоже же унижает, толкает к бутылке. Я это всё понимаю, но тем не менее выдержать, когда ты с ребёнком и твой муж пьёт – это тоже большого стоит…

Поэтому, в общем, я с ним развелась. Да! Официально развелась, сказала: «Всё, уезжаю от тебя».

Человек через две недели бросил пить, пришёл в себя.

Но я не собиралась так от него совсем-то, на всю жизнь уходить… Мы же с ним обвенчанные…

А развод – это даже не столько его ошарашить, сколько то, что я вставала в очередь на «Молодую семью». Там такие условия: если семья состоит из трёх человек – муж, жена и ребёнок, – нужно не меньше двухкомнатной квартиры, чтоб получить субсидию. А откуда у нас двухкомнатная квартира? Хоть бы какую-нибудь комнатушку… А на ребёнка и маму можно тридцать три квадрата. Вот, я больше-то из этих целей. Я ж своим умом понимала, что это для очереди – а его тем самым привела в чувство. А как иначе? Если встряску не сделаешь, он и не придёт в себя. Так что мы сейчас разведённые, он меня снова замуж зовёт…

(смеётся)

Но всё равно я считаю, что мне повезло. Сколько бы я ни хотела свой характер показывать – но когда смотрю, как они с ребёнком играют, игрушки делят… Ну, собирают лего, он домик для неё строит – она, там, паровоз: фишек этих не хватает, начинает у него забирать, он у неё, так до драки… Потом оба у меня в углах стоят, один в одном, другой в другом: я у них воспитатель.

Они товарищи против меня: «Я с па-апой буду!..»

Я говорю: «Щас и папе попадёт, и тебе!»

Получается, муж у меня – как ребёнок. Женщина-то – она к годам взрослеет, мудреет, а мужчина… Мой – он вообще лет в пятнадцать где-то остановился. Он такой по жизни, я его «человек-авария» называю. То чего-нибудь у него украдут, то ещё… думаешь: «Господи, вроде дом-работа, работа-дом, всё: ну, по выходным в лес ходим, ну ребёнка на карусель… Ну куда всё девается?! Всю жизнь работаем – и ничего сэкономить не можем!» Как только отложишь – чего-нибудь происходит. Потому что очень уж приключенческий муж у меня…

Сейчас машину хочет в кредит, а ни один банк не даёт без московской прописки: расстроился, психует, ночи теперь не спит… Я говорю: «Ну чего ты переживаешь? Всё ерунда, лишь бы все были живы-здоровы…»

Дело в том, что ему, чтобы подняться в должности, нужен транспорт.

Он работает менеджером по продажам: мороженое, фирма «Айсберри». Там у каждого свои точки, где ихние холодильники стоят, и другие туда водители не суются. Свои магазины, он договаривается с ними, обслуживает, развозит… Работа нервная. Потому что заходишь в магазин, там все разные продавщицы, все со своими гонорами: «Мне нич-чё не нада!» – вот в такой форме могут отвечать.

А он если не продаст, то ему не будет зарплаты. «Ну не надо и не надо, дайте хоть табуреточку посидеть…» И начинает там: кому анекдот расскажет, кому массаж сделает… Кому просто матом, чуть ли не бьёт он их там, некоторых своих продавщиц: «Как вы мне надоели!» – иной раз крышку с холодильника может сбить психануть…

Я говорю: «Ну это только ты так можешь!» Я б вот на грубость никогда не смогла бы – и в жизни бы я не зашла больше в этот магазин… а ему надо идти, он идёт… Потом приходит домой, психует…

Зато лидер продаж в своей фирме. Его ценят, уважают. Уже месяцев девять зовут на больше, начальником сектора, открывать новые точки: всё то же самое, но без продаж. Но обязательно необходим личный транспорт. Он ещё и поэтому переживает, а я его успокаиваю каждый раз, хвалю…

Говорю ему: «Я уже твоей мамой становлюсь в итоге…»

Вот так и живём.

VII. Ключ

– Странное ощущение… – проговорила Анна. – Как будто всё ненастоящее…

– В её рассказе? – расстроился Фёдор.

– Эта комната… Горы… Как будто неплотное: то ли просвечивает, то ли…

– Так. Срочно обедать! – Белявский поднялся из кресла.

– …то ли плывёт… Вроде бы и реальное – но не совсем…

– А реальность – наоборот, на плёнке? – подхватил Фёдор. – Я тоже это чувствовал! несколько раз!

– Ну вот ещё, – отмахнулся Дмитрий Всеволодович. – Аня, стыдно: взрослые люди. Поешь – сразу перестанет плыть и просвечивать…

Все расположились за большим столом у окна: Дмитрий Всеволодович напротив жены, рядом с Лёлей; Фёдор, соответственно, рядом с Анной. Разрумянившийся от кухонного жара Эрик и его помощник – невозмутимый светловолосый атлет с серьгой – расставляли закуски à la fribourgeoise[18]18
  A la fribourgeoise (франц.) – по-фрибурски.


[Закрыть]: густой молочный суп с картошкой, шпинатом и белой крапивой; салат из томлёной моркови; пирог с шукрутой[19]19
  Choucroute (франц.) – квашеная капуста, приготовленная с мясом, сосисками или колбасой.


[Закрыть] – и, разумеется, сыр грюйер во всех видах: нарезанный палочками и завёрнутый в бекон; взбитый в суфле; запечённый в ramequin (керамической чашке), и он же – в пироге, в салате, в молочном супе…

– Assez, assez![20]20
  Assez (франц. фам.) – зд. хватит (достаточно).


[Закрыть] – испуганно вскричала Анна, когда Эрик щедро отрезал ей пирога. – Дима, возьми у меня…

Фёдор скованно перекрестился, и начал есть.

Белявский встряхнул тёмно-красную тканую салфетку:

– Ну что, коллеги? Мы выполнили задачу!

– Уже?

– Путешествие к центру души состоялось. Загадка – разгадана!

– Давай, просвети… – предложила Анна, но как-то не слишком охотно.

– Э не-ет, мне интересно сначала послушать ва-ас!.. – лукаво пропел Белявский, цепляя на вилку грюйерный рулет. – Ваши версии?

Вот – на данный момент мы имеем семь персонажей. Отдадим должное Фёдору: есть палитра. Все разные – но все семеро чётко подводятся под один знаменатель. Вопрос: под какой? Есть ответ?

– Как ты любишь экзамены, – вздохнула Анна. – Есть много ответов…

– Так-так?

– Мы говорим, – уточнила Анна, – про барышню из Чебоксар?

– И про барышню, и про всех… Эрик, – обратился Белявский к хозяину, появившемуся с новым дымящимся блюдом, – кен ю гив пейпа?[21]21
  Кен югив пейпа (искаж. англ. Can you give paper) – можете ли дать бумагу.


[Закрыть] Райт? – Дмитрий Всеволодович перешёл на язык жестов: – Райт? Пейпа? Пен?[22]22
  Райт? Пейпа? Пен? (искаж. англ. Write Paper Pen) – писать, бумага, ручка.


[Закрыть]

Фёдор пришёл ему на помощь, повторив просьбу по-французски.

– Пенсил[23]23
  Пенсил (англ. Pencil) – карандаш.


[Закрыть]?.. – не сдавался Дмитрий Всеволодович. – Я буду фиксировать!

– Эм… Что прежде всего поражает – отсутствие мучика… Ты же знаешь, – оговорилась Анна, – какая у меня всегда тема…

Мучик в русской семье – потерянное звено.

Он ушёл… причём ушёл как можно быстрее, пока ребёнок маленький – и «отношения не поддерживает». То есть жечка воспитывает ребёнка сама. Сама кормит, сама обеспечивает, сама «ростит»…

Если он не ушёл – значит, умер. Сам умер – как в первой истории, от болезни: от сердца, от рака, от туберкулёза… Погиб – в тракторе перевернулся. В драке зарезали, застрелили, на стройке упала балка. Погиб на войне.

Но даже если мучик остался в семье, всё равно его нет. Жечка – вот она, рулит: платок в цветах, кофта в горох – она в доме хозяйка! А мучик где? Да где-то сбоку-припёку, на сундучке, с ободранной лысиной: бутылку сунули ему – он доволен. Как соску…

Дмитрий Всеволодович, сидевший визави к Анне и рядом с Лёлей, наклонился к уху своей соседки (как будто из вежливости – чтобы не перебивать жену) и тихо что-то сказал или спросил.

Анна приподняла подбородок – и её голос тоже зазвучал несколько выше:

– Затем жечка едет в Москву. Из деревни, из Липецка, из Тамбова, из Чебоксар. Первопроходец – она! Завоеватель – она…

– Как pèlerinage[24]24
  Pelerinage (франц.) – паломничество.


[Закрыть]! – Федя увлёкся сравнением. – Как… странствующий рыцарь!..

– Странствующая рыцарь. Она – рыцарь, она странствует и воюет. Он дома прядёт… то есть пьёт, то есть соску сосёт.

Но однажды она возвращается. В голубой кофточке. В ореоле. «С Москвы!» Она в центре внимания, на ней отблеск цивилизации…

– Тепло, тепло!.. – подал голос Белявский.

– И, вернувшись, что она получает как приз? Что она завоевала в итоге странствий? Мучика. Обратили внимание? мучик моложе её на три года. Это статистика: чаще и чаще мужья – младше жён. И не у творческой интеллигенции, а в самом что ни на есть суконно-посконном народе. Как дума-ете, почему?

Потому что мучик быстро приходит в негодность. Он пьёт. Он болеет. Его надо брать, пока ещё что-то шевелится – то есть тёплого из-под мамки. Жечка больше не выходит за-муж, за большого и сильного мужа, – наоборот, она мужа берёт под себя, подбирает: по сути, усыновляет мучика, как ребёнка…

– Горячо! – тыкнул вилкой Белявский, энергично разделывавший эскалоп. – Что-то ещё у тебя, Ань?.. Всё? Фёдор!

Фёдор глянул на Дмитрия Всеволодовича исподлобья.

– Я боюсь, что мы слишком… – заговорил он с некоторой запинкой, – боюсь, что вы смотрите на поверхность, одну поверхность, – в то время как сущность кроется в глубине… Вы, Анна, всё сводите к искажённым гендерным отношениям: это важный аспект, но тоже – лишь периферийный аспект… Вы, Дмитрий, в прошлый раз акцентировали на насилии…

– И я больше скажу!.. Молчу, молчу.

– Другими словами, Россия у вас в первую очередь – многострадальная. Здесь вы правы: церковь тоже молится о России как о «многострадальной». Но также и «богохранимой»…

– Какой-какой?

– Богохранимой, – как можно твёрже повторил Фёдор. – Россия – страна богохранимая —

– Как-то посредственно она «хранимая»… – хмыкнул Дмитрий Всеволодович.

– А в чём это проявляется, Федя? – внимательно уточнила Анна.

– В Православии. В вере. В терпении. В простоте. В Божьей искре…

– Федя, вы говорите, «в терпении», – мягко прервала Анна. – Но, по опросам, больше трети российских жителей эмигрируют, если им предоставят такую возможность. Если брать образованных горожан трудоспособного возраста – больше пятидесяти процентов. Вы видите здесь «терпение»?

– Во-во, – подключился и Дмитрий Всеволодович, – что это за «богохранимое» государство, откуда всё население хочет свалить? Храним для кого? Для китайцев?

– Боюсь, – не отступал Федя, – у ваших выводов ненадёжная база: представьте, что к вам с опросным листком подходят на улице, – разве станете вы исповедовать глубину? Совершенно напротив: эту внутреннюю глубину каждый истинный русский ревностно бережёт! чтобы не загрязнить тот источник живой воды, который в этой глубине испокон веков бьёт и никогда не иссякнет!..

Дмитрий Всеволодович закряхтел.

Анна, до сих пор довольно сочувственно слушавшая Фёдора, тоже как-то пригорюнилась.

Лёля неподвижно созерцала огни, загоревшиеся на горах.

– Нелегко дискутировать, – развёл руками Белявский, – получая в ответ на статистику проповедь за живоносный источник… Ну ладно. В конце концов, тоже позиция – она понятна.

Теперь – Энигма! Скажи нам, Энигма: в чём тайна русской души?

– Понятия не имею, – фыркнула Лёля.

– Не спеши… – улыбнулся Белявский. – Нет,

 
ты погоди, не спеши,
ты погоди, не спеши,
ты погоди, не спеши
дать от-вет!
Жаль что на свете
всего только два слова,
всего только два слова,
всего „Да“ и „Н-нет“!»
 

Помните такую песню? Миронов пел… Ответь, Энигма!

– Мне сказать нечего, – повторила Лёля.

Федю вдруг взяло зло – и на глупую песню, и на «Энигму» – причём разозлился он почему-то на Лёлю, а не на Белявского.

– Про венское кафе ты умела сказать? – он подался вперёд. – Так скажи и сейчас! Ты согласна со мной? Или с Дмитрием? Или с Анной? Что главное? Что важнее? Вопросы пола? Поверхность? Или глубина? С кем ты согласна?

– Да не знаю я, – изумилась Лёля, – чего?.. Я ни с кем не согласна. Вообще непонятно, как вы разделяете, что «важнее», что «главное», что не «главное»…

Вытащили на вокзале деньги. Потом предложили стать проституткой. Потом накормили, пригрели, отправили домой: классно… Что главное? Вроде всё целиком… Или в первой истории – как привезли яблоки на телеге…

– Картошку, – поправил Федя. Он слушал Лёлю, но, как и прежде бывало, не понимал.

– Не суть, картошку. Привезли на телеге картошку – и в этот же день её забирают в детдом. Что тут главное? Какая-то твоя религия? Тут – про осень, что было тепло…

Или шоу в травмпункте: «Сейчас перевяжут, пойдём разберёмся» – про что тут? Про какое-то ваше «насилие»? Нет, по-моему, нет. Тут – смешно…

– Обхохочешься… – вздохнул Белявский.

– А по-моему, очень смешно! – упрямо повторила Лёля. – Сперва мочили друг друга, а потом ещё вместе бухать пойдут. Здоровые мужики, подрались – помирились, как дети малые… По-моему, здорово…

– Во-о-от! Во-от! – вскинул палец Белявский. – Умничка! Я говорил, что Энигма провещевает? Как дети малые! Вот вам и знаменатель: самая главная черта русской души, всё объясняет и всё определяет – именно инфантильность!

Отпив из бокала, Белявский промокнул губы салфеткой.

– Все помнят суперсемейку? Ну, позавчера – на чём мы вообще познакомились? в кабачке? С чего весь разговор начался, про русскую душу. Я видел эту семейку раньше – и в поезде, и на подъёмнике. Этот длинный парнишка, акселерат, ему лет двенадцать, наверное, – я всю дорогу смотрел, как его колбасило, – ох, как же колбасило-то его! Прямо видно было через вагон, как родители его бесят – каждым словом, каждым… не знаю, всем своим видом! Мать что-то на нём пытается поправлять, он отдёргивается… ну, тринадцать лет, всё понятно. Я подумал ещё: да-а, парень, весёлый у вас получится семейный отдых… А потом – вы помните, как они от нас рванули, из этого кабачка…

– Bode-Beizli, – зачем-то уточнил Федя.

– Чего они испугались? Вы знаете? Я вам скажу. Себя самих! Повели себя в точности как их сын! Этот парень прыщавый (у русских вообще хреновая кожа) ужасно боится, что родители что-то неправильно сделают… Почему он боится? Потому что в себе самом не уверен, себя самого стесняется, страшно стесняется, не знает, куда девать свои длинные руки-ноги – а вдруг ещё и родители что-нибудь учудят?! Это будет уже вообще неподъёмная ноша! Поэтому изо всех сил делает вид, что они к нему отношения не имеют, он знать их не знает!

Русский на Западе есть подросток во взрослом мире. Мало что сам толком не знает, как себя вести, мало того, что себя стесняется – так тут ещё и ты появляешься рядом точно такой же, русскоязычный: мало ли что ты выкинешь? Надо скорей продемонстрировать, что я сам за себя, а он сам по себе, я не имею к нему отношения, я за него не отвечаю…

Психологический возраст русских – ну, в большинстве – лет двенадцать-тринадцать. Вроде уже не ребёнок. Вроде какие-то взрослые уже обязанности. Но как справляться? Как вообще ориентироваться на местности? – с этим полный туман! Страх – отсюда. Агрессия тоже отсюда, бессмысленная, и жестокость – бессмысленная, бесцельная, Лёля права: сначала поубивают друг друга, а через полчаса пойдут вместе бухать. Кто жив останется. Эмоции – нелогичные, подростковые! И так в каждом рассказе, буквально во всех, по порядку, смотрите!

На принесённом Эриком листе с эмблемой «Alphotel Jungfrau» Дмитрий Всеволодович начертал энергичную единицу.

– Нищая в первом рассказе. Ну, нищенство – это вообще предел инфантильности. Не делаешь ничего, только просишь. По сути, страна вся поставлена в это нищее унизительное положение: в этой стране тебе не положено – ни-че-го! Могут дать – могут… послать: как получится. Как настроение будет. Ты можешь только просить, умолять: «Пода-айте, дя-аденька, пода-а-айте-христа-ради…» Ей надо мать больную везти в больницу – что она делает? Она просит директора райбольницы, причём она же ещё ему благодарна! Хотя он вообще-то обязан, он представитель лечебного учреждения, – но она благодарна, что не послали. Рефлекс! Хотя не директор, а только она сама, с парой каких-то случайных людей, которых она опять, обратите внимание, упросила – сама должна волочить за три километра больную мать по снегу до «госдороги». Нормально?!

И вся страна так устроена. Да, ты можешь украсть. Это даже в порядке вещей: все крадут – ты кради. Можешь даже убить, тебя тоже поймут: «ребятишки зассорились». Но ты никогда нигде ничего не получишь по праву!..

Назовём этот пункт «Правовая инфантильность». Или, может быть, так: «Инфантильность самосознания».

Да, и жуткие эти похороны… Там и стыдно, и жалко, и обида на эту родину-мать, которая не заботилась, не кормила, бросила маленького беззащитного в казённом доме… И ни попрощаться с ней толком, ни толком похоронить… Словом – нищая, нищая родина…

Номер два. «В тракторе перевернулся». Помните, мы говорили? Я так формулирую: вот подросток пытается влиться во взрослую жизнь. Для этого ему нужно освоить взрослые навыки: водить машину, мыть руки, работать на тракторе…

Но он же – ребёнок! Внешне кажется, ему двадцать лет, тридцать лет – а по сути, он на двенадцати остановился. Петь частушки – пожалуйста! А здесь он просто психологически не справляется: он надолго внимание не способен сосредоточить; он обязательно куда-то полезет куда не надо, просто из любопытства – ему сухожилие перебьёт, кислотой обольёт – он ребёнок! Поставим здесь «Инструментальная…», или, шире, «Предметная инфантильность».

Третьим номером у нас шёл гегемон дядя Стёпа…

– Костя, – поправил Фёдор, но без особенной надежды.

– У дяди Кости есть политическая проблема: ему не нравится президент. Есть также у дяди Кости проблема экономическая: не устраивает зарплата. Проблема, как вы считаете?

По-моему, рядовая техническая проблема. Бывают такие проблемы в цивилизованном мире? Сколько угодно. Есть способы их решения? Масса: пожалуйста, забастовки; пожалуйста, выборы; профсоюзы – пожалуйста. Что выбирает из этого дядя Стёпа? Идёт «мочить всех сподряд». Это взрослый ответственный человек? Никогда. Это тринадцатилетний арабский подросток, который в Париже идёт жечь машины. И дядя Стёпа в свои шестьдесят – абсолютный подросток. Всё, полная «Политическая инфантильность».

Четвёртый пункт. «Экстравагантный прыжок». Ну, тут Аня уже, я считаю, размяла тему: «Гендерная инфантильность».

Что дальше было у нас? «Не судьба». История про старуху. Мы её упустили, кстати. Поахали, но нормально не обсудили.

Хотела за одного, вышла за абсолютно другого, всю жизнь жалеет. Окей. Вопрос: о чём думала, когда выходила? Ответ: не могла отказать, потому что пришёл и сидит. Ну и что?! Ну пришёл. Ну сидит. Решается твоя судьба: твой самый важный вопрос как для женщины, выбор супруга – почему ты в этом вопросе пассивна? Ответ: потому что ребёнок. Ребёнка берут и ведут – он не хочет идти, но идёт – он не чувствует своё право – и тут точно так же. Это мы назовём «Инфантильность…», скажем, «матримониальная».

И далее по всем пунктам.

Сны каменной бабы – «Религиозная инфантильность».

Хирург – «Социальная» или «Профессиональная», одним шприцом шестьдесят человек, хорошие шутки… Ну, или просто «Физическая»…

Как-то так.

Дмитрий Всеволодович положил карандаш и оглядел присутствующих победоносно.

– Я считаю, что это универсальный ключ. Инфантильность. Согласны?

– И что же делать? – спросил Фёдор очень серьёзно.

– Я думаю, перекурить! – жизнерадостно отозвался Белявский. – Энигма! Пошли на терраску покурим?

– Я не курю, – ответила Лёля.

– Ну хоть пьёте? Напитки спиртосодержащие употребляете?

– Практически нет.

– Почему?

– А и так хорошо. Без веществ.

– Вот, новое поколение, уважаю! – признался Белявский. – А мы уж, с вашего позволения… Как это называется, Федя – меня учили – в середине еды выпить что-нибудь крепкое?

– Coup du milieu.

– Точно, ку де мильё! Это как-то… «посередине»… «ударная»? Что «посередине»?

– Что означает «un coup»? Удар, выстрел… shot[25]25
  Shot (англ.) – выстрел; порция (рюмка) крепкого напитка.


[Закрыть]… Но, Дмитрий, я всё же не понимаю. Допустим, вы правы, и русские инфантильны, такая у нас особенность, или даже дефект… но зачем? Где причина, что Бог позволил нам быть инфантильными? В чём миссия инфантильности нашей? В чём её смысл?..

– О-о, про «миссию» – без меня! Это вопросы, которые не имеют ответа…

– Почему? – вдруг подначила Анна. – Если тебе хватило полтора дня, чтобы найти ключик к русской душе, слабо вычислить «миссию»?

– Да! – почувствовав неожиданную поддержку, Федя воспрял. – Вы говорите, что инфантильность – «ключ». Но что именно этот ключ открывает? Допустим, мы принимаем гипотезу: русские как народ – инфантильны. Допустим, но что с этим делать?

– Взрослеть, разумеется! Дорастать до больших, брать пример. Стояли на четвереньках, хватали из миски – пора за стол, пользоваться вот… – Дмитрий Всеволодович поднял и повертел нож и вилку, – благами цивилизации…

– А как быть, – спросил Фёдор, – если цивилизация несёт не благо, а зло? Если она загрязняет —

– Ну что загрязняет?! – картинно заскулил Дмитрий Всеволодович. – Что у вас цивилизация загрязняет? Остров Козий? Бискайский залив?!

– Нет, хуже, – Федя не обратил внимания на издёвку, – гораздо хуже залива: живые души. Как быть в том случае, если цивилизация несёт загрязнение для души?

– Это абстракция. Это я не понимаю.

– Ну почему же, есть совершенно конкретный пример, очень яркий: пожалуйста —