Текст книги "Анатомия книжной реальности"

Причина выделения: замечательная юмористическая иллюстрация того, как фатализм укрепляет человека перед лицом жизненных невзгод. Как можно совладать с тем, кто сам говорит: «коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того»? И главное, как можно повлиять на такого человека? Никак. Можно только, в свою очередь, смириться с его манерой поведения… В общем, да, этот отрывок будет выделен и посчитан.

Далее же Чичиков напрашивается на ночлег к Коробочке, и тут же, во дворе, становится свидетелем прелюбопытного собачьего концерта:

«Между тем псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за это получал бог знает какое жалованье; другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж них звенел, как почтовый звонок, неугомонный дисконт, вероятно молодого щенка, и все это наконец повершал бас, может быть старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе: тенора поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а он один, засунувши небритый подбородок в галстук, присев и опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла». (Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 3).

Что это со мной? Чтобы я стал выделять лающих собак? Да ни в жизнь. Я, признаюсь, побаиваюсь собак (конечно, более бойцовских пород), а уж стайного лая выносить просто не могу. Скажу более, я этот отрывок всегда пропускал и знать о его существовании не знал и только сейчас, при буквально пословном разборе текста, обратил на него внимание. Кстати, этот отрывок замечательно иллюстрирует следующее положение: то, что нам лично не по душе или непонятно, попросту испаряется из сферы нашего внимания, несмотря на весь возможный интерес. Также я, хотя и люблю музыку, но разговаривать о музыке не смог бы – хоть и учился в свое время в музыкальной школе; и все-таки музыка мне просто «нравится-не нравится». Так что различные музыкальные замечания Гоголя в сочетании с лаем собак пролетают совершенно мимо меня, хотя вполне допускаю, что какой другой читатель и отметит их особо.

Только что прочитанный вами абзац был написан мной при первичном разборе текста, а сейчас, перечитывая его, я вижу, что он нуждается в существенной корректировке. Во-первых, фраза «один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за это получал бог знает какое жалованье» – настолько замечательно иллюстративна, что я никак не могу пройти мимо нее, несмотря на всю мою нелюбовь к собакам (к тем, которые надрываются в агрессивном лае). А далее – разве и весь этот отрывок не прекрасная иллюстрация того, как писатель преодолевает информативность и художественно насыщает текст? И чтобы это понять, как видно, вовсе не обязательно разбираться в музыке. Информативность – это лай собак; данный же отрывок – это то, во что может превратить лай собак большой Художник. Фактически всё, что остается в тексте информативного, так это – «между тем псы заливались всеми возможными голосами». Как же быть? Ну как быть – выделить отрывок и посчитать его. Да, это ситуация, с которой столкнется всякий решивший всерьез поработать по предлагаемому здесь методу. Какие-то отрывки сначала считаться не будут, а потом посчитаются, а какие-то, наоборот – сначала будут «выделены», а затем отвергнуты. Главное же – стараться четко отдавать себе отчет, почему делается так, а не иначе.

От собак переходим к стенным часам, которые, однако, еще и фору собакам дадут:

«Слова хозяйки были прерваны странным шипением, так что гость было испугался; шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями; но, взглянувши вверх, он успокоился, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас последовало хрипенье, и наконец, понатужась всем силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошел опять покойно щелкать направо и налево». (Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 3).

Причина выделения: оригинальность отрывка. Не каждый день и не в каждом произведении набредешь на такие часы. Далее Чичиков вступает с хозяйкой в разговор:

«…и полюбопытствовал только знать, в какие места он заехал и далеко ли отсюда пути к помещику Собакевичу, на что старуха сказала, что не слыхивала такого имени и что такого помещика вовсе нет.

– По крайней мере знаете Манилова? – сказал Чичиков.

– А кто такой Манилов?

– Помещик, матушка.

– Нет, не слыхивала, нет такого помещика.

– Какие же есть?

– Бобров, Свиньин, Канапатьев, Харпакин, Трепакин, Плешаков». (Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 3).

Причина выделения: Да, этот отрывок достоин всеобязательного выделения, при всей своей, вроде бы, не такой уж и значимости. Трудно найти более четкое выражение для «приземленного» (matter of fact) мышления, чем стиранее разницы между «я видела собственными глазами» и «так и есть на самом деле». То, что я видел (а), то и есть. Что не видел (а) – того нет. Помещика Собакевича я не видела, следовательно, нет такого помещика. Железная логика. Я бы сказал, что она настолько железная, что способна поставить в тупик, и то, что Чичиков спросил у Коробочки о помещике Манилове, можно как раз отнести к вдруг возникшим сомнениям – да существует ли вообще в природе этот Собакевич, не привиделся ли он ему в свое время? Манилов-то уж точно существует. Ну а раз вполне существующий Манилов по мнению хозяйки тоже не существует, то и Собакевич, слава богу, вероятно, где-то да есть, хотя в сознании хозяйки он и напрочь лишен атрибута существования.

Далее Чичиков, уже проснувшись, наблюдает жизнь двора, полного «птицами и всякой домашней тварью». Я бы пропустил всё это описание, не случись в это время одного кошмарного происшествия:

«…свинья с семейством очутилась тут же; тут же, разгребая кучу сора, съела она мимоходом цыпленка и, не замечая этого, продолжала уписывать арбузные корки своим порядком. Этот небольшой дворик, или курятник, переграждал дощатый забор, за которым тянулись пространные огороды с капустой, луком, картофелем, свеклой и прочим хозяйственным овощем». (Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 3).

Причина выделения: да, меня признаюсь, весьма тронула судьба несчастного цыпленка, и не из особой какой-то жалостливости. Скорее, вот эта обыденность; скорее, вот это «не замечая». Был цыпленок, нет цыпленка, никто этого и не заметил. И Чичиков, как видим, вовсе не обратил на это происшествие никакого внимания, переключившись на созерцание капусты с луком. Хрупка жизнь, и далеко ли человек ушел от этого цыпленка? Налетает ураган и, «не замечая», сметает со своего пути целые города. Да, тут уже для человека трагедия, катастрофа. А ураган несется себе. Хрупка жизнь, и жизнь человека тоже хрупка. Но идем дальше и доходим до того момента, когда Чичиков вступает в разговор с хозяйкой при дневном, так сказать, свете.

«Читатель, я думаю, уже заметил, что Чичиков, несмотря на ласковый вид, говорил, однако же, с большею свободою, нежели с Маниловым, и вовсе не церемонился. Надобно сказать, что у нас на Руси если не угнались еще кой в чем другом за иностранцами, то далеко перегнали их в умении обращаться. Пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения. Француз или немец век не смекнет и не поймет всех его особенностей и различий; он почти тем же голосом и тем же языком станет говорить и с миллионщиком и с мелким табачным торгашом, хотя, конечно, в душе поподличает в меру перед первым. У нас не то: у нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющими двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста, а с тем, у которого их триста, будут говорить опять не так, как с тем, у которого их пятьсот, а с тем, у которого их пятьсот, опять не так, как с тем, у которого их восемьсот, – словом, хоть восходи до миллиона, все найдутся оттенки. Положим, например, существует канцелярия, не здесь, а в тридевятом государстве, а в канцелярии, положим, существует начальник канцелярии. Прошу посмотреть на него, когда он сидит среди своих подчиненных, – да просто от страха и слова не выговоришь! Гордость и благородство, и уж чего не выражает лицо его? просто бери кисть да и рисуй: Прометей, решительный Прометей! Высматривает орлом, выступает плавно, мерно. Тот же самый орел, как только вышел из комнаты и приближается к кабинету своего начальника, куропаткой такой спешит с бумагами под мышкой, что мочи нет. В обществе и на вечеринке, будь все небольшого чина, Прометей так и останется Прометеем, а чуть немного повыше его, с Прометеем сделается такое превращение, какого и Овидий не выдумает: муха, меньше даже мухи, уничтожился в песчинку! «Да это не Иван Петрович, – говоришь глядя на него. – Иван Петрович выше ростом, а этот и низенький и худенький; тот говорит громко, басит и никогда не смеется, а этот черт знает что: пищит птицей и все смеется». Подходишь ближе, глядишь – точно Иван Петрович! «Эхе-хе!» – думаешь себе…». (Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 3).

Причина выделения: Знаменитый отрывок – и достойный того, чтобы быть знаменитым. Но есть о чем и тут подумать, в том числе и о том, в чем этот отрывок может не только восхищать, но и какие он может вызывать сомнения. А сомнения тут могут быть и прежде всего относительно «иностранцев». Нет, никуда мы тут от иностранцев не убежали и всякие сословные недоразумения «там» процветают ничуть не менее, чем «здесь». Хотите доказательств? Извольте. Возьмем, казалось бы, столь классово непредубежденное общество, как американское, и посмотрим, как один американский писатель изобразил одного весьма характерного американского «Ивана Петровича»:

«А ушел я из Эклтон-хилла главным образом потому, что там была одна сплошная липа. Все делалось напоказ – не продохнешь. Например, их директор, мистер Хаас. Такого подлого притворщика я в жизни не встречал… По воскресеньям, например, этот чертов Хаас ходил и жал ручки всем родителям, которые приезжали. И до того мил, до того вежлив – просто картинка. Но не со всеми он одинаково здоровался – у некоторых ребят родители были попроще, победнее. Вы бы посмотрели, как он, например, здоровался с родителями моего соседа по комнате. Понимаете, если у кого мать толстая или смешно одета, а отец ходит в костюме с ужасно высокими плечами и башмаки на нем старомодные, черные с белым, тут этот самый Хаас только протягивал им два пальца и притворно улыбался, а потом как начнет разговаривать с другими родителями – полчаса разливается! Не выношу я этого. Злость берет. Так злюсь, что с ума можно спятить. Ненавижу я этот проклятый Эклтон-хилл». (Сэлинджер. Дж. «Над пропастью во ржи». 2.).

Да и странно было бы думать, что люди «там» не найдут способа покичиться: неважно чем, лишь бы покичиться. Это одно из фундаментальных устремлений людей, не имеющих устремлений более высоких – сыграть роль «хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена» (и всячески подчеркнуть свое высокое положение, в том числе и через общение с сильными мира сего), если уж говорить словами самого Гоголя. Русские это люди или какие-то другие – несущественно. Но отсюда вопрос – что же, всё, что Гоголь говорит о «русскости» – стоит отсеять? Не такой это простой вопрос. Не будем забывать, что перед нами ведь художественное произведение. И я вижу, что для построения всего этого отрывка Гоголю совершенно необходим «противовес» – то есть ему нужны те, которые «не смекнут и не поймут всех особенностей и различий» в обращении. А то, что в качестве противовеса выбраны иностранцы – так вообще часто делается; у иностранцев всё ведь не как у людей. Поэтому в данном случае, несмотря на сделанные замечания, я иностранцев трогать не буду, и все они будут выделены и посчитаны. А при желании можно просто читать так: «что есть, мол, люди, которые не понимают всех особенностей и различий», но «у нас не то».

А теперь мы подходим к той части из отрывка, которая начинается словами: «Положим, например, существует канцелярия не здесь, а в тридевятом государстве, а в канцелярии, положим, существует правитель канцелярии». Я повторно привел это предложение, потому как оно вызывает ассоциации с другим произведением Гоголя – с «Шинелью». Там, как вы прекрасно помните, в самом начале приведено пространное объяснение насчет всякого рода департаментов:

«В департаменте… но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий частный человек считает в лице своем оскорбленным все общество. Говорят, весьма недавно поступила просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города, в которой он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в пьяном виде. Итак, во избежание всяких неприятностей, лучше департамент, о котором идет дело, мы назовем одним департаментом». (Н. В. Гоголь. «Шинель»).

Собственно, к чему я отмечаю эту достаточно очевидную аналогию? Да к тому только, что она неизбежно возникает при прочтении соответствующего места в «Мертвых душах» и может служить прямым пояснением к словам о канцелярии в тридевятом царстве, которые иначе могут быть не совсем ясны. То есть отрывок из «Шинели», можно сказать, и является тем самым разговором, на который вызывают строчки из «Мертвых душ». Соответственно, понятно, что слова о канцелярии в тридевятом государстве не являются только лишь информативными, как могло бы показаться.

Но вернемся к рассматриваемому отрывку. Да, вот тут уж придраться не к чему, как ни пытайся. И пытаться не хочется. Ни к чему. Этот отрывок можно считать абсолютно модельным, таким, который бы служил мерилом сравнения для любого другого схожего с ним отрывка. А один такой «схожий отрывок» я уже привел. Описание Сэлинджера несомненно удачно и так же несомненно уступает описанию Гоголя. Гоголь и обстоятельнее, и глубже. Директора Хааса мы не видим ни орлом, ни куропаткой, а только в какой-то срединной полузаискивающей и полупокровительственной ипостаси, тогда как Иван Петрович явил нам все оттенки своей высоты и низости. Нет, Ивана Петровича тут уж никто не превзойдет88
  Так разве не о том самом и Гоголь говорил: что не угнаться иностранным Хаасам до наших Иванов Петровичей! Не получилось ли так, что, опровергая Гоголя, я опроверг сам себя?


[Закрыть]. Модель, модель! Включите, к примеру, телевизор и посмотрите, как крупнейшая из крупнейших шишек идет на отчет к президенту, ну, допустим, не нашей страны, а так, в тридевятом царстве. И нефти у нашей шишки столько, что хоть залейся; и положение у нее (у шишки – то есть) такое, что уж никак эту шишку не собьешь, а всё ж таки боязно. Потому что царь батюшка – это царь батюшка, а мы, напомню, говорим о царе, а не то чтобы, как вначале было предложено – о президенте. Да, так вот, у нас только царь-батюшка – орел навсегда, а все остальные перед ним – навсегда куропатки. В Америке-то, возможно, все-таки не так (хоть я и не доверяю любой власти, а не одной только российской); думаю, тут действительно уместнее говорить «у нас на Руси». И никто не говорит об этом лучше Гоголя.

А мы тем временем продолжаем наш нелегкий путь. И доходит у нас дело до разговора с Коробочкой о мертвых душах. Да, Коробочка. Всё мне как-то представляется, что несправедлив к ней автор. Не нашлось у него для Коробочки более добрых слов, чем Чичиковские «дубинноголовая» да «проклятая старуха»:

«Эк ее, дубинноголовая какая! – сказал про себя Чичиков, уже начиная выходить из терпения. – Пойди ты сладь с нею! В пот бросила проклятая старуха!» тут он, вынувши из кармана платок, начал отирать пот, в самом деле выступивший на лбу. Впрочем, Чичиков напрасно сердился: иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка. Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилишь; сколько ни представляй ему доводов, ясных как день, все отскакивает от него, как резиновый мяч отскакивает от стены». (Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 3).

А давайте еще раз прокрутим в голове всю эту ситуацию с Коробочкой. Представьте, что ночью, в непроглядной тьме вы оказываетесь застигнуты грозой. Дождь, темнота – мерзость, одним словом, страшная. А вы еще и в луже выкупались. Аховое дело. А тут вас привечают, готовят вам мягчайшую постель, вычищают в мгновение ока всю вашу грязную одежду. А на следующий день вас ждет лучшее из возможных угощений:

«…на столе стояли уже грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками, и невесть чего не было.

– Пресный пирог я яйцом! – сказала хозяйка.

Чичиков подвинулся к пресному пирогу с яйцом и, съевши тут же с небольшим половину, похвалил его». (Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 3).

И вот она – награда за настоящее, по-деревенски простое гостеприимство: сплошная «клевета и поношение». Несомненно, Коробочка не блещет глубиной познаний; глубина ее мировоззрения откровенно неглубока. Да ведь и живет-то она где – в порядочной глуши. И чего еще можно было бы ждать от хозяйки, встречающей гостей, да еще незваных, чего не сделала Коробочка? Да она сделала много больше, чем можно было бы ожидать. И ее недоумение по поводу всего дела, а именно «мертвых душ» – ведь это вполне оправданное недоумение! Именно что: «– Ей-богу, товар такой странный, совсем небывалый!». Коробочка по-своему, «по-крестьянски», но глядит в суть дела, а в этом деле явно что-то не то: «– Да как же, я, право, в толк-то не возьму? Нешто хочешь ты их откапывать из земли?». А если не откапывать из земли, значит, надувательство какое-то. Так оно надувательство и есть! И напрасно Гоголь приводит сравнение, что как много аргументов «ясных как день», ни приводи, всё мимо, потому что нет у Чичикова никаких «ясных как день» аргументов. Он хочет втянуть Коробочку в какое-то сомнительное дело; Коробочка, с присущим ей здравым смыслом, не хочет в это дело втягиваться. Да, не будем судить Коробочку по Гоголю. Помечтаем лучше, чтобы в тяжелую минуту на нашем пути встретилась такая Коробочка и помогла пережить ненастную ночь.

Итак, кто такая Коробочка? Старушка. Хозяйственная. Гостеприимная. Скорее уж добрая, чем какая другая, ну или, скажем так, добродушная. Похожа на мисс Фэйрфакс из «Джен Эйр», а как там про нее говорится —

«Трудно было вообразить более успокаивающую встречу для вновь прибывшей молодой гувернантки…». (Шарлотта Бронте. «Джен Эйр». гл. XI).

Вот и Коробочка такая же – успокоительная старушка. И Чичиков вполне мог бы взять пример с Джен и подумать: трудно представить себе встречу более успокаивающую для путника, ставшего жертвой ненастья. Характерно, кстати, что Джен встречается с мисс Фэйрфакс на фоне дорожных приключений, то есть ситуации во многом идентичные. И интеллектом особым мисс Фэйрфакс тоже не блещет, почему она и довольно быстро наскучила Джен. Но при этом никто и никогда не припечатывал мисс Фэйрфакс как «дубинноголовую», (потому что не припечатала ее так и Шарлотта Бронте). Сила мастерского писательского слова – как писатель сказал, так мы человека и воспринимаем. Поэтому многие и боятся писателей: вмиг обратишься в «дубинноголового», и это еще в лучшем случае.

Впрочем, отвлечемся от Коробочки и обратимся к Чичикову, занятому практическим оформлением достигнутых с Коробочкой договоренностей. Отдельно интересен эпизод со шкатулкой, и опять-таки с точки зрения выявления некоторых личностных пристрастий читающего:

«Автор уверен, что есть читатели такие любопытные, которые пожелают даже узнать план и внутреннее расположение шкатулки. Пожалуй, почему же не удовлетворить! Вот оно, внутреннее расположение:…». (Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 3).

Далее следует преподробное описание – Гоголь остается верен взятому обязательству и пишет с «немецкой обстоятельностью». И вот если найдется такой любопытный читатель, то, я думаю, он будет весьма благодарен Гоголю за это его преобстоятельнейшее описание. А я, признаться, не любопытен на этот счет. По мне так шкатулка и шкатулка. Мне достаточно знать, что есть у Чичикова такая шкатулка. Потому описание шкатулки выделено мною не будет.

И опять – что это значит? – не будет выделено мною? Все-таки стоит или не стоит выделять отрывок про шкатулку? Меньше всего мне хочется походить на самодура и выделять или не выделять те или иные куски текста просто по своей прихоти. При этом я не могу брать на себя и роль высшего судьи и говорить: «Раз я выделил данную часть текста, значит, так тому и быть». Аргументация, всегда помните об аргументации. Как только вы приводите аргумент, вы выходите за рамки всех этих досужих разговоров о «последней инстанции» и «самодурстве». Да, именно вы считаете так, а не иначе, а не Господь Бог; но вы поясняете, почему вы так считаете, а потому и с вашими словами будут вынуждены считаться, если только вы над ними подумали. Весь же мой аргумент в настоящем случае свелся к: «По мне так шкатулка и шкатулка». Капитальный аргумент! Но я уже говорил, что аргументация «за» естественным образом должна превалировать над аргументацией «против». В данном случае, однако, можно отметить, что эта чичиковская шкатулка пользуется своего рода авторитетом в литературном мире. Прочтите одну из биографий Гоголя, а там как раз написано:

«Вспомните дорожную шкатулку Чичикова – это же поэма! Это поэма о приобретательстве, накопительстве, выжимании пота во имя миллиона. Там все в порядке, все разложено по полочкам – и чего там только нет! И сорванная с тумбы городская афишка, и приглашение на свадьбу, и театральный билет, и похоронный билет (говорящий его трезвому уму: торопись, memento mori), и какие-то записочки, счетца. И гербовая бумага лежит отдельно, и деньги в потайном ящике, и приспособления для туалета. И романчик всунут на случай праздного препровождения времени. Та же куча Плюшкина, только не растрепанная, неорганизованная, бессмысленно наваленная, а приведенная в симметрию, где каждый предмет – к делу, где все спланировано, лишнее отметено, нужное не позабыто. Куча Плюшкина – это кладбище вещей, шкатулка Чичикова – походный чемодан делового человека». (И. П. Золотусский. «Гоголь». Ч.4. гл.2.).

Вот мы и видим, что глубокоуважаемый Игорь Петрович Золотусский без сомнения «выделил» бы описание шкатулки, причем выделил бы аргументированно. Потому, хоть я и не хотел этого делать, но вынужден привести описание шкатулки целиком и еще раз всё взвесить:

«Вот оно, внутреннее расположение: в самой средине мыльница, за мыльницею шесть-семь узеньких перегородок для бритв: потом квадратные закоулки для песочницы и чернильницы с выдолбленною между ними лодочкою для перьев, сургучей и всего, что подлиннее; потом всякие перегородки с крышечками и без крышечек, для того что покороче, наполненные билетами визитными, похоронными, театральными и другими, которые складывались на память. Весь верхний ящик со всеми перегородкам вынимался, и под ним находилось пространство, занятое кипами бумаг в лист; потом следовал маленький потаенный ящик для денег, выдвигавшийся незаметно сбоку шкатулки. Он всегда так поспешно выдвигался и задвигался в ту же минуту хозяином, что наверно нельзя сказать, сколько было там денег. Чичиков тут же занялся и, очинив перо, начал писать»99
  Внимательный читатель заметит, что у Золотусского говорится о какой-то афише, а потом и о романе, тогда как в описании шкатулки ничего такого нет, но еще более внимательный читатель вспомнит и соответствующие эпизоды «Мертвых душ»: «дорогою оторвал прибитую к столбу афишу, с тем чтобы, пришедши домой, прочитать ее хорошенько… и положил в свой ларчик, куда имел обыкновение складывать все, что ни попадалось». (гл. 1.). «Желая чем-нибудь занять время, он сделал несколько новых и подробных списков всем накупленным крестьянам, прочитал даже какой-то том „Герцогини Лавальер“, отыскавшийся в чемодане, пересмотрел в ларце разные находившиеся там предметы и записочки, кое-что перечел и в другой раз, и все это прискучило ему сильно». (гл. 10.). Очевидно, что роман находился всё же не в шкатулке, а в чемодане.


[Закрыть]. (Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 3).

Нет, не вижу я тут никакой поэмы, не слышу гимна приобретательству. «Походный чемодан делового человека» – да; у всякого делового человека мог бы быть такой походный чемодан, не только у Чичикова. Непосредственно Чичикова характеризует разве что потаенный ящик для денег, точнее, скрытность Чичикова в отношении наполненности этого ящика. И уже вам, читатель, решать – пойдете вы вслед за Игорем Петровичем, который выделяет описание шкатулки, или за мной, который это описание пропускает. Я вижу описание, я получаю информацию; Игорь Петрович Золотусский слышит настоящую поэму. Кто-то тут чего-то недопонимает. Вполне готов допустить, что именно я.

«Но зачем так долго заниматься Коробочкой? Коробочка ли, Манилова ли, хозяйственная ли жизнь или не хозяйственная – мимо их! Н то на свете дивно устроено: веселое мигом обратится в печальное, если только долго застоишься перед ним, и тогда бог знает что взбредет в голову. Может быть, станешь даже думать: да полно, точно ли Коробочка стоит так низко на бесконечной лестнице человеческого совершенствования? Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумносветского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю город. Мысли не о том, что делается в ее доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм. Но мимо, мимо! Зачем говорить об этом? Но зачем же среди недумающих, веселых, беспечных минут сама собою, вдруг пронесется иная чудная струя: еще смех не успел совершенно сбежать с лица, а уже стал другим среди тех же людей, и уже другим светом осветилось лицо…». (Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 3).

Причина выделения: и опять досталось Коробочке, хотя Гоголь тут же и сам поясняет сомнительность своего взгляда. Коробочка свое дело знает, на ногах стоит крепко и деревенька у нее в порядке. А у этих аристократических барышень и дела-то нет, оттого и знать им нечего. Где уж и сравнивать… Смешно, грустно…

Если же подумать о том, как веселое переходит в печальное, то и тут может быть много всяких аналогий. В том числе и такая, что как включишь какую-нибудь «юмористическую» передачу, то невольно станет так грустно… Гоголь, конечно, о другом, да ведь поток мысли не остановишь, и потоки мысли читателя, порождаемые насыщенным потоком мысли писателя, могут приобретать самые неожиданные направления.

Итак, Чичиков оставляет деревеньку Коробочки, а та отправляет с ним девчонку, чтобы та показала дорогу, точнее – дорогу к большой дороге. Эпизод сам по себе вроде как неважный, но запоминающийся:

«– Направо, что ли? – с таким сухим вопросом обратился Селифан к сидевшей возле него девчонке, показывая ей кнутом на почерневшую от дождя дорогу между ярко-зелеными освеженными полями.

– Нет, нет, я уж покажу, – отвечала девчонка.

– Куда ж – сказал Селифан, когда подъехали поближе.

– Вот куды, – отвечала девчонка, показывая рукою.

– Эх ты! – сказал Селифан. – Да это и есть направо: не знает, где право, где лево!». (Н. В. Гоголь. «Мертвые души». Т.1. Гл. 3).

И чуть погодя, в самом уже конце главы:

«Чичиков дал ей медный грош, и она побрела восвояси, уже довольная тем, что посидела на козлах».

Причина выделения: а причина в том, что надо вернуться обратно в детство и вспомнить, какое все-таки это могло быть чудо – просто прокатиться в машине. А бричка или машина – разница невелика. Ведь целое приключение. И чего-то там еще не понарасскажет эта девочка, когда вернется домой, и наверняка станет героем дня среди всей деревенской детворы. При этом отметим, что эпизод «лево-право-туды» как раз и нужен, чтобы девочка действительно прокатилась в бричке – иначе ее присутствие было бы слишком незаметным и вряд ли бы запомнилось.

Глава подошла к концу, а значит, настало время подсчета. Всего знаков в главе: 34325. Выделено знаков: 5908. Подсчет: 5908 00/34325 = 17.21.

Таким образом видно, что если вторая глава получилась насыщеннее первой, то третья уступает по насыщенности и первой, и второй.

На этом я, пожалуй, пощажу читателя и закончу «сплошной» подробный разбор текста. Да, я говорил, что мы пройдем этот путь от начала и до конца – я и не соврал – путь этот пройден и текст разобран мною целиком. Здесь же мне принципиально важно было показать сам принцип работы – то, как подсчитывается КНТ. Три главы дают достаточное представление о методе подсчета. КНТ же «Мертвых душ» в целом оказался равным 27.53. (113557 00 (выделено 00) / 412538 (всего знаков) = 27.53). Это очень высокий, можно сказать, высочайший показатель.