Текст книги "Бездельники"

Антон Соя
Бездельники

Художественное электронное издание

Художник – ВАЛЕРИЙ КАЛНЫНЬШ

В оформлении использованы фотографии АСИ ДУБИНИНОЙ, АЛЕКСАНДРА КАНАЕВА, ДМИТРИЯ БАБИЧА, РУСТАМА СУЛТАНОВА

Автор благодарит добросердечных ридеров-редакторов МАРИЮ ТОНКОНОГОВУ И АНАСТАСИЮ ШЕВЧЕНКО за скорую филологическую помощь

© Соя Антон Владимирович, 2021

© «Время», 2021

* * *

Памяти Коли Михайлова, Димы Бабича, Саида, Коньяка, Алекса Оголтелого, Свина, Рикошета и многих-многих других ярких представителей пропащего поколения 80-х, не доживших до этих дней. Хотя эта история не совсем о них.

Хай!

Для начала перейдём на «ты». Ты же ещё здесь? Тогда я сосчитаю до трёх, и ты проснёшься. Да-да, проснёшься. Да, я знаю, что ты не спишь. Один, два, три…

Ты просыпаешься. Но глаза ещё закрыты. Веки нежно щекочут солнечные зайчики. Ты ещё немного во власти сна. Но уже не помнишь, о чём он был. Что-то важное и тягучее. Целая жизнь. Но она осталась там. Во тьме. А ты уже здесь. На белом свете. Ты проявился. Ты – Энди. Друзья зовут тебя так. И даже родители иногда так зовут. Когда настроение хорошее. Тебе уже почти семнадцать лет. Взрослый – не то слово. Ты сладко, до беззвучного хруста потягиваешься в родной кровати в своей детской комнате. Смешно, ты уже такой взрослый, окончил школу, поступил в институт, а комната всё ещё детская. Все стены её заплатаны пёстрыми постерами из «их» музыкальных журналов и самопальными фотками-плакатами твоих героев из ленинградского рок-клуба. Ты болен роком. Не пугайся. Это пока не смертельно. Ещё раз повторяю – пугаться нечего. Смело открывай глаза. Ты властелин мира, бессмертный, гениальный поэт, чувачок с чёлкой, которую три раза можно обмотать вокруг конопатого носа. За окном бушует, цветёт и пахнет сексом твоё семнадцатое ленинградское лето, стучит ветками черноплодки в твоё окно на первом этаже. У кровати скачет и позвякивает-поскуливает от нетерпения-недержания верный лохматый чёртик Кузя породы московский тойтерьер. Ему нужно на улицу. А у тебя утренний стояк и стойкая необходимость отлить. Значит, тебе пора вставать, Энди. Открывай глаза. Нас ждут великие дела. А, да, напоминаю тебе – сейчас 1984 год. Настоящий 1984-й. Не какой-нибудь там тоталитарный орруэлловский. Наш советский – трудовой, ударный, кондовый 1984 год. Вставай, Энди! Хватит валяться! Открывай уже свои чёртовы разноцветные глаза и дуй в дабл.

День первый
Мои друзья всегда идут по жизни маршем

Глава 1
В рабочий полдень

Ты молодец, чувак! Послушался меня. Встал, погулял с собакой, сбегал в магазин за пивом и добрался до квартиры лучшего друга. Дорога была трудной, но ты справился. Перешёл двор наискосок. Мимо пустой хоккейной коробки и малышни, играющей в войнушку у куцых яблонь. От своей девятиэтажки к девятиэтажке Дэна. О эти блочные серые величественные памятники архитектуры позднего застоя в прекрасном спальном районе Купчино, гордости города-героя Ленинграда!

Ясный солнечный день только начался, а вы с Дэном уже столько всего успели. И пива выпить, и виски выбрить, и приколы новые придумать. Тут же надо не простой серый мозг иметь, как у большинства путешествующих на работу и обратно сограждан с угрюмыми лицами. Тут творческий подход, находчивость и прирождённая весёлость требуется. А у тебя и Дэна этих добродетелей как раз в избытке. Хватает и на причёски, и на трафареты для футболок, и на вставки для значков. Вот сегодня родились совершенно зашибенские лозунги – «Пора кончать!» и «Плютики не потерпят!». Первое попало на значки, второе на трафареты. Значки вы купили в киосках Союзпечати – огромные круглые пластмассовые значки с прозрачными крышечками, которые легко снялись и встали обратно, но уже с вашими весёлыми картинками. Так вместо эмблемы Олимпиады-80 в значках появились пацифик и «Sex pistols». Трафареты вы вырезали бритвами в ватмане, а потом напечатали на футболках надписи и рисунки самодельными тампонами из поролона, которым обычно затыкают оконные рамы на зиму. Ах да, чуть не забыл – ещё и чёлку Дэну обновили перекисью водорода. Ну молодцы же?

Следят за своим внешним обликом юные строители коммунизма. Не срамят славных стильных предков. Вот и сейчас кипит работа адова в тесной дэновской двушке. Кипит в буквальном смысле. На маленькой кухне в большущей кастрюле варятся в хлорке купленные вчера в магазине «Рабочая одежда» на Лиговке за сущие копейки модные пролетарские комбинезоны. Мастер Дэн вчера весь вечер ушивал штаны и для себя, и для своего лучшего друга. Для тебя, то бишь. Он такой – Дэн, ему для корефана ничего не жалко, и руки у него не из жопы растут, как у некоторых, и лицом и ростом он вышел на славу. Не то что ты, суслик. Дэн – спортсмен, легкоатлет и каратист, и, в отличие от тебя, у него отбоя нет от крутых жаб. Ты, конечно, и без меня это прекрасно знаешь, но я всё-таки не премину напомнить. Извини, чувак, – по части девушек ты неудачник. Но с другом тебе офигенно и незаслуженно повезло. Цени.

На улице жара. В квартире Дэна тоже жарко. Все окна открыты, но кипящие комбезы добавляют градусов. Приходится повышать свои холодным пивом. С этим вы отлично справляетесь. Так держать! На столе стоит батарея пустых бутылок. И столько же ещё полных ждут своей очереди в холодильнике. Ждут, потеют от напряжения. По радио, спрятавшемуся на стене, идёт передача «В рабочий полдень». Сельчане поздравляют местного героя труда, колхозного тракториста Ковальчука. Для него звучит песня про горбушку хлеба. Которую пополам. Песня про вас с Дэном. Когда-то в пионерском детстве ты её очень любил. Но новые песни придумала жизнь. Не будем, ребята, о песне тужить. Не надо, не надо, не надо, друзья. Гренада, Гренада, Гренада моя. О! Это уже следующее поздравление. У вас тоже рабочий полдень. Ты сидишь за кухонным столом, нога на ногу, лениво потягиваешь горькое жигулёвское из коричневой бутылки и иронично глядишь через чёрную пластмассу очочков-кисок на кривляющегося Дэна. Он крутится перед зеркалом в прихожей в остроносых ботинках родом из хрущёвского времени. Ботинки-инвалиды. Вы только что молотком отколотили от них каблуки. Так круче. Крутость – это вообще ваш главный жизненный критерий. Ваш – битнический. Потому что вы считаете себя битничками. Не битниками, как те, кто носил эти ботинки в 50-е, а именно битничками. Весёлыми человечками из клуба весёлых человечков. Незнайками, Петрушками и Гурвинеками. Плютиками – одним словом. Дэн крутится, танцует, то и дело застывая в вычурных позах (да-да, он ещё тот позёр, впрочем, как и ты), и поёт дурным голосом:

– А когда сказал четыре – получил синяк под глаз! Три-два-раза, три-два-раз!

– От тридвараза слышу! – не выдерживаешь ты. – Бляха-муха, Дэн. Все уже поняли, что круче плютика мир ещё не видел! Харэ вертеться. Дыру в линолеуме протрёшь.

В ответ тебе из коридора прилетают два фака. Но Дэн всё-таки отрывается от зеркала и возвращается в кухню. По-хозяйски умело проверяет готовность комбезов, поднимая их на вытянутой руке деревянной ложкой с длинной ручкой. С варёных штанов в кастрюлю стекает сырой седой кипяток.

– Не дошёл пока наш холодец. Надо ещё поварить чутка, – деловито ставит диагноз шеф Дэн.

– Тебя батинок за ботинки-то не прибьёт? – деланно беспокоишься ты за друга, на самом деле страшно завидуя узким носам его шуз и привычно играя словами. Это твоя любимая игра.

Дэн любуется знатной обувью. Не может наглядеться, гад.

– Так это не его боты. Я их в комке на Литейном за три рубля купил. И очочки ещё вот такие всего за рубль. Зацени, какие клёвые!

Дэн достаёт из кармана пиджачины совершенно неимоверные солнечные очки. Узкие, но прямоугольные. Из тех же кукурузных лет. Он в них похож на робота-стилягу. Это уже совершенно невыносимо. Удар ниже пояса. Вот везёт же человеку во всём. Даже с прикидом. В комиссионках он вон какие клады просто запросто отрывает. А тебе приходится экспериментировать с отцовской одеждой, которая размера на четыре больше, чем надо. Даже булавка в ухе не делает тебя круче Дэна. Потому что у него ухо реально проколото и в нём настоящее колечко, а твоя булавка подпилена и тупо натянута на мочку. Эх, злоба, эх! Но есть одна мощная вещь, которая, возможно, спасёт ситуацию. И как ты мог про неё забыть? Она же так приятно оттягивает карман польской джинсни. Унитазная цепь от сливного бачка с деревянной ручкой. Ты снял её позавчера в привокзальном сортире в Павловске. Длинная, местами ржавая, с крупными жестяными звеньями – настоящая панковская жесть. Стильная вещь. Покруче вашего мексиканского тушкана, ситечка, шуз без каблуков и суперочков. Ты словно невзначай вынимаешь её из кармана и наматываешь на шею, наслаждаясь изумлённым и восхищённым взглядом Дэна. Это победа, чувак! Нет? Ладно. Пусть будет хотя бы ничья.

– Знатный имидж, Энди. Улёт, – закрывает Дэн тему имени Эллочки-Людоедки. – Какой же ты у нас толстый и красивый парниша.

Уже не толстый. Теперь эта шутка даже не кажется тебе обидной. Не то что года два назад. Вы смачно чокаетесь бутылками, звоном отмечая собственную крутость. Два прикольных чувачка чётко тусуются на крутом флэту.

– Кстати, про имидж, – довольно улыбаясь, говоришь ты. – Можешь придумать рифму к слову «имидж»?

– Ты поэт – ты и придумывай. Мне с музыкой запар хватает.

Я уже говорил, что Дэн играет на гитаре? И не просто играет. На самом деле сейчас все играют на гитарах. Даже у тебя дома есть новенькая акустическая гитара и ты в состоянии взять пару аккордов – но не больше. Все твои приятели играют песни «Кино», Вилли Токарева и Розенбаума. А по вечерам малолетние преступники на скамейке у твоей парадной дают концерты для своих корешей. Хочешь не хочешь, а послушаешь замечательные песни про «Фантом» или про то, как «остальные проститутки, сняв трусы, задравши юбки, курят в потаённом уголке». Но твой любимый гопницкий хит – это «а вчера опять несчастье – лопнул новый унитаз». Так что сейчас на гитарах играют все кому не лень.

Но с Дэном другая история. Он композитор. Сам сочиняет музыку к песнякам. И ты считаешь, что он офигенный гитарист. А вот его бывшие одноклассники так не считают. И выперли его недавно из своей дурацкой группы, потому что рифы он играть не умеет. Даже название у них дебильное. «Тво степс» – ни ума, ни фантазии. Ничего им с таким названием не светит. Даже с рифами. Но сейчас вернёмся от рифов к рифме.

– А я и придумал, – хвастаешься ты. – Имидж – крепи руками своими ж. Зашибись?

– Обосраться и не жить.

Не очень-то уважительный отзыв, но сойдёт. Бедолага, видимо, никак не может пережить поражения от твоей сногсшибательной цепи.

– Я ночью два новых текста накорябал. Хочешь послушать? – Не дожидаясь ответа, ты достаёшь из кармана аккуратно сложенную бумажку и начинаешь читать.

 
В мир из-под чёрных узких полосок
нагло глядеть – и всё.
Жадно смеяться над вечным вопросом,
к небу задрав лицо.
Волосы – словно сарай после взрыва,
рой волосатых ос.
Руки в карманах, рот скошен криво,
нагло наморщен нос.
В мыслях всегда гениален, бессмертен,
глупых сомнений нет.
Если не верите – с ходу поверьте:
мне ведь шестнадцать лет.
 

И ещё вот один про пиво.

– Да чего там слушать, – обрывает тебя Дэн. – Всё ясно. Офигенные текста́. Давай сюда свои каракули. Буду аккорды подбирать. Лучше зацени песняк.

Он стремительно выходит из кухни и так же стремительно возвращается, держа в руках самодельную электрогитару, украшенную в десяти местах синей изолентой, и самодельный комбик-колонку. Да, блин, – самодельные! – выпиленные и скрученные болтами. Хендмейд и DIY в одном флаконе. Только слов таких ещё нет в вашей природе.

– Смотри, чего я тут на твой дебильный текст накидал.

Дэн подключает гитару к безжалостно фонящему комбику, бьёт медиатором по струнам. Звук у гитары отвратительный, пердяще-пронзительный, но для тебя это самый приятный звук на свете. Дэн начинает петь. Голос у него так себе. Должны же у человека быть хоть какие-то минусы. Но тебе его голос нравится. Особенно сейчас.

 
Иван Факов
любил к пиву раков.
Любил к ракам пиво.
Любил пожить красиво.
 
 
Иван Факов
любил махать лопатой,
работал за троих
и ненавидел экскаватор.
 

Ты поспешно заглатываешь остатки пива и подхватываешь песню, держа бутылку, как микрофон. А как не подхватить, если это твои слова?

 
И если с Ваней энтим
кто-нибудь встречался,
Он мило улыбался
и неизменно представлялся:
Иван Fuck off!
 

Вы уже не в тесной кухне. Вы на сцене. А из зала каждое ваше слово, каждый аккорд ловят прекрасные жабы, открывшие жадные рты. Но вот незадача – жабы вдруг резко прячутся по углам, а потом и вовсе растворяются в жарком воздухе, потому что в кухню заходит усталая суровая женщина с гордо поднятой седой головой. В её глазах горит священная, возможно даже классовая, ненависть. В обеих натруженных руках авоськи с продуктами. Из широких ячеек сетки нагло торчат углы молочных пирамидок. Песня обрывается, на гитаре лопается струна. В тишине мерзко жужжит жирная муха.

– Ма? А чего ты так рано?

– Здрасте, Галина Ивановна.

Мама Дэна мрачно игнорирует ваше несомненное присутствие. Сдвигает бутылки, громко ставит на стол авоськи, заглядывает в кастрюлю, чертыхается, выключает газ, подходит к сыну и всё так же красноречиво молча протягивает сильную руку. Дэн упрямо мотает челкастой головой, умоляюще смотрит маме в глаза. Но волевая женщина не отступает. И Дэн сдаётся. Он отдаёт ей гитару и начинает канючить.

– Ма, только не надо гитару. Ма, я же в институт поступил. Ну чё ты, ма?! Ты чё-о-о?

Гитара летит в открытое окно с седьмого этажа. Красиво летит. Ты высовываешься следом и провожаешь её взглядом до самого приземления на газон. Дэн сидит, вцепившись руками в голову, белый как бумага. Мать торжествующе смотрит на вас, двух несчастных поверженных лодырей.

– А если бы там шёл кто-то, тётя Галя? – искренне возмущаешься ты.

– Ага. Шёл. Конечно. Жаль, что не ты, Андрей. – Маму Дэна прорывает. – Он ещё меня тут поучать будет. Стыдить! Как же ты мне надоел-то. Морда твоя противная. Сбиваешь только Дениску с пути. Понацепляли козлики на себя херни какой-то с помоек. Смотреть противно. Поют они. Нет, орут какую-то хреноту ужасную. Слушать тошно. Кошачий концерт! Андрю-ша! У тебя же родители врачи. Интеллигенты (вшивые – договариваешь ты про себя)! Не стыдно тебе? В шестнадцать лет они уже пьют, как старые алкаши. С утра гужбанят! У Димы вашего вон уже и диагноз есть – алкоголизм! Тоже хотите? Под забором хотите сдохнуть? Глаза б мои вас не видели! Уйдите уже куда-нибудь на хер!

Глава 2
Каждый человек полон красоты

Зелёный двор с хоккейной коробкой, помойками, песочницами, ржавыми качелями, газонами и куцыми остатками яблочных садов, зажатый между улицами Димитрова, Бухарестской и Альпийским переулком, встречает своих главных героев жаркими объятиями полуденного зноя.

Вы в полном обмундировании бредёте сдавать бутылки: в футболках с самодельными принтами и значками, в зауженных штанах и кедах. У тебя на шее болтаются крутецкие сварщицкие очки, у Дэна цепочка от сливного бачка из общественной уборной. Ага, та самая. Твоя гордость. Пришлось отдать другу, чтобы он легче пережил потерю гитары. И хлеба горбушку и ту пополам. У вас так.

На глазах у вас блестят узкие чёрные очки. Они сразу делают вас другими. Из другого времени. С другой планеты. Панками, насекомыми, роботами, плютиками, весёлыми человечками – кем угодно, лишь бы не сливаться с серой скучной толпой с помятыми усталыми лицами. В руках у тебя авоськи с пустыми бутылками. Те самые верёвочные авоськи Галины Ивановны. В них позванивает ваш легальный заработок: пивные, молочные и винные бутылочки. Лето – поют бутылочки – время есть, а денег нету. Сейчас будут. Надо только до пункта приёма стеклотары доковылять. У Дэна в руках раздолбанная гитара. Не может он с ней расстаться. Гладит болезную. Смотрит на неё влюблёнными глазами. Уговаривает себя:

– Да почти и не разбилась.

– Маманя твоя сегодня была в ударе, конечно, – отзываешься ты. – Я думал, она этой гитарой мне сейчас по башке даст. Жуть.

– Ну не дала же. Это её мудаки всякие на работе так доводят в ЖЭКе. – Дэн любит маму. – Зачем вообще такие работы нужны? Да ладно, отойдёт она. Притараню счас десять кг картошки, и всё будет путём. Это она, кста, из-за песни твоей разозлилась. На фиг такое говно писать?

Ты удивлённо смотришь на Дэна, прикидывая – стебётся он или всерьёз. Да нет же. Это ваша обычная манера общения. Пора бы привыкнуть.

– Не нравится – пиши сам.

– А я и написал уже.

Дэн начинает петь, елозя пальцами по раненым струнам разбитой гитары.

– Мои друзья всегда идут по жизни маршем…

Ага, точно – и остановки только у пивных ларьков. Тоже мне хохмач. Дурак ты, боцман, и шутки у тебя дурацкие.

– Это же «Кино»!

Дэн ржёт как полный придурок и показывает тебе длинный (но не такой, конечно, как у Джина Симмонса) язык.

– Кино, вино и домино! Всяко лучше, чем твоё говно!

Ты пытаешься пнуть нахалёнка ногой в кеде. Дэн уворачивается, отбегает. Детский садик на прогулке!

Навстречу вам идут три расфуфыренные старшеклассницы на выданье: химия, мини-юбки, каблучищи, килограммы косметики. Как ни странно – совершенно незнакомые вам девки.

Дэн подпускает их поближе и голосит:

– Ой, Энди, смотри, какие жабы страшные!

Девчонки злятся. Через румяна и белила проступают красные пятна праведного гнева:

– Сами-то какие! Пугала огородные!

Проходят мимо вас, крутя налаченными когтиками у висков. На самом деле они не страшные, а смешные. Но вы ещё смешнее.

Вы с Дэном хохочете, показывая друг на друга пальцами.

– Пугала! Огородные! Страшилы купчинские!

А ведь точно. Пугала и есть. Только вас никто не боится.

– На дело идёте? – Не очень понятно, чего больше в этом вопросе – глумления или восхищения. Это Андрюха Садов из второй парадной высунулся из окна на восьмом этаже, чтобы поприветствовать вас. Можно помахать ему в ответ. А можно и не махать, сохранить важный вид. Андрюха – малышня. На год тебя младше.

– Я в чешский «Луна-парк» у СКК устроился на работу с июля по сентябрь. Там жаб крутейших будет до фига и больше. Не хочешь вписаться? – говорит тебе Дэн.

– Чё-то не очень, – отвечаешь ты, морща нос.

Не объяснять же ему, что ты в августе собрался с отцом в турпоездку по Грузии. Ведь застебёт же нещадно.

Но Дэн понимает твой отказ по-своему.

– Ну да, ты же всё сохнешь по своему Объекту. Неоромантик, бляха-муха. Что, так и не дала до сих пор?

Ты угрюмо молчишь. Типа уходишь в себя. Объект – слишком личная тема, чтобы обсуждать её всуе. Даже с Дэном. Твоя любовь. Первая и, естественно, несчастная. Во всяком случае, муторная и непонятная. Ты и сам не особо понимаешь, чего ты от неё хочешь. Но требуешь понимания твоему непониманию. Понятно?

– Энди, ау! Не спи – замёрзнешь! Ты говорил, у Объекта день рождения скоро?

– Ну да. Через неделю. А тебе-то что?

– А давай-ка ей в подарок песню запишем. А ещё круче – альбом твоих песен запишем и ей посвятим! От такого подарка ни одна жаба не устоит.

У Дэна практический ум. Он привык все проблемы решать быстро, без размазывания соплей. И вроде как он действительно переживает за тебя. Настоящий друг.

– Альбо-о-о-м? – удивлённо тянешь ты. – Какой на хрен альбом, Дэн? У нас и группы-то нет. Можно было бы с «Тво степс» записать, но они же тебя выгнали.

– Да пошли эти козлы. – Серые глаза Дэна темнеют от обиды. – Сами они играть не умеют. Фанаты Антонова и Кузьмина. Гопорокеры. Долбят всякую муть. Ник ваще в наши телеги не въезжает ни разу. А мы с тобой соберём группу и запишем реальный панковский альбом. Кайф?

– Кайф! – Кайфовое слово «кайф». Его ещё Чехов употреблял, между прочим. А ещё от него куча кайфовых словообразований: по кайфу, кайфовать, кайфный, кайфоломня. – А как группу назовём?

Вашу светскую беседу прерывает прокуренный баритон:

– Здорово, Андрюха! Чё, забурел вконец? Со старыми друзьями не здороваешься?

У последней парадной твоей девятиэтажки деловые гопники назло жаре в ватниках с красивыми надписями шариковой ручкой «АС/DC», «LeviS» и «Puma» и в модно подрезанных и подвёрнутых кирзачах возятся с перевёрнутым мопедом. Что-то подкручивают там, подмазывают. Один из них, с перебитым острым носом, машет тебе перемазанной маслом рукой с гаечным ключом. Ты отвечаешь ему с фальшивым воодушевлением:

– Привет, Бита! Как там брат?

Бита расплывается в довольной улыбке:

– Ништяк. Всё чики-пуки. Отдыхает брат. А вы всё хиппуете, я смотрю.

Ага, хиппуем. Местной урле слово «панк» ещё неведомо. Может, оно и к лучшему? Когда вы заворачиваете за угол дома и выходите на Альпийский, обогнув старый дзот, дежурящий тут ещё с войны, Дэн всё-таки решает полюбопытствовать:

– Хиппуете? Это что за друг такой? Первый раз вижу.

Ты вяло отмахиваешься:

– Таких друзей за хуй да в музей. Бита-младший. Месяц назад из колонии вернулся. А старший срок мотает. Мужику в лифте всё лицо бритвой изрезал ни за что. Просто так, сука, изрезал. И меня всю школу тряс у мороженки. «Двадцать копеек есть? Давай сюда».

Дэн негодует:

– Гопота несчастная! А давай так группу и назовём? «Гопники»! Будем всех злить. Представь себе: сегодня в клубе – «Аквариум» и «Гопники». «Кино» и «Гопники». «Чайка Джонатан Ливингстон» и «Гопники»! Ха-ха-ха – это гопники, они мешают нам жить! Круто же?

Круто, конечно, но ты же не совсем дурак соглашаться на первое, что пришло в безумную голову Дэна. Правильно назвать группу важнее, чем альбом записать. И ответственнее, чем назвать ребёнка. Сколько групп погибло, даже не родившись толком, из-за своих тупых названий. А сколько промучилось с ними всю свою несчастную жизнь? Тут нужен долгий, серьёзный, научный подход. Филологический анализ. Психологическая экспертиза. Таргет-группы, опрос населения. Народный референдум, наконец! Жаль, что вся эта терминология тебе пока незнакома. Но ты находишь более весомый аргумент.

– Нет, нет, не покатит, это не панковское название, – отважно не соглашаешься ты. – Панковское должно из двух слов быть. Обратимся к классике – Народное ополчение, Отдел самоискоренения, Министерство страха, Автоматические удовлетворители, Ебущиеся тела, наконец. Как-то так.

– Из двух слов, значит? Так давай её «Каждый человек» назовём, – накидывает Дэн. – Ну у тебя же есть стишок такой.

– Так он же хипповский! – недоумеваешь ты. – Каждый человек полон красоты, каждый человек – дети и цветы. Каждый человек – прекрасное созданье. Каждый человек – основа мирозданья… Какой тут панк-рок?

– Ага! Прав был твой дружок гопник. Хиппуешь, плесень!

Дэну весело, собаке. А ты задумчиво молчишь. Крутишь в голове варианты названий. Но, похоже, зря. Твой друг уже определился, всё решил и не хочет отступать. Не любит он долго мять говно. Дэн останавливается, встаёт перед тобой, кладёт крепкую руку тебе на плечо и начинает орать и трясти тебя аки грушу:

– Знаешь что, Энди? Мне пофиг! Текст хипповский! А группа будет панковская! Как там у тебя? Каждый человек – вершина мирозданья? «Каждый человек» – отличное название! А сокращённо «КЧ». Кач, Энди, кач! Качнём этот сраный мир! Лёд тронулся, лёд тронулся, господа присяжные заседатели!

И вот попробуй возрази ему. Бутылки в авоськах празднично звенят благовестом. Похоже, вы только что назвали свою группу.