Текст книги "Бездельники"

Глава 10
Великие дела

Пентагон – это огромное красное здание на углу Славы и Бухарестской. Чего в нём только нет: и филателия, и мороженица – она же коктейль-бар, и книжный, и овощной с грязными овощами. Зато в овощном есть соковый отдел – лучшее место в мире для человека, измученного похмельем. Ничего так не оттягивает измученную душу, как холодненький солёный томатный сок. Любой вампир на передержке скажет вам, что нет лучшего заменителя для человеческой крови (не по медицинским, а по вкусовым качествам, естественно). Дэн не вампир, но похмелье нужно добить. И он завис перед прилавком. Прилип к нему, как муха к варенью на столе. Перед ним уже три пустых стакана в грязных красных разводах. Дэн отковыривает алюминием гнутой чайной ложки слипшуюся мокрую розовую соль из гранёного стакана, не спеша размешивает её в густом соке, выпивает свой стакан залпом и блаженно вздыхает. На него откровенно любуется дородная продавщица в синем халате (стыдливо и неумело скрывающем арбузные груди) и высоком колпаке на крашеной тыковке головы. А чего ж не любоваться? Дэн парень видный.

– Ещё? – улыбается продавщица вишнёвыми губами.

– Можно, – соглашается Дэн и улыбается ей в ответ, – последний. На ход ноги.

Ты в это время выгуливаешь пёсика в саду между домами. Десять лет назад, когда вы переехали сюда из коммуналки в центре, здесь был пустырь. Деревьям вокруг всем по десять лет. А тебе почти семнадцать. Между вами пропасть. На тебе отцовские штаны (велики на три размера, короткие, держатся исключительно на подтяжках) – джинсы почему-то оказались замоченными в ванне, надо у Дэна срочно забрать варёный комбез. Но это потом. Вечером. Голова твоя с крашеной чёлкой задрана к самым облакам. Она сейчас там. В этих курчавых облаках. Ты великан. Губы твои непрестанно шевелятся. Нет-нет, ты не сумасшедший. Если только слегка. Просто сочиняешь стихи. Мелкие пацаны носятся рядом, тычут в твою сторону пальцами, ухохатываются. Наверно, ты и правда выглядишь нелепо и смешно. Пофиг. Лишь бы не так уныло и скучно, как все. Ты сочиняешь тексты для «Каждого человека». Если не ты, то кто? Так что пусть мелкие засранцы ржут себе на здоровье. Они для тебя, как Кузя. И вообще, когда ты «пишешь» – ты никого не замечаешь. Кузя уже давно нагулялся – такое тоже бывает. Вы возвращаетесь домой. В твоё левое плечо метеором втыкается горящий хабарик. Из окна прилетел. Искры, боль, дыра на футболке с самодельным принтом «Goth save the Queen». Сверху слышится подленький смех. Кажется, даже девичий. Ты задираешь голову. Никого. Вот дуры! Ничего, ничего – скоро они будут кидать тебе на сцену свои лифчики и трусы.

Глава 11
Табу-бу-бу-бу

Дверь Дэну открывает тетя Таня, мама Ленки Петровой. Она ещё совсем не старая, небольшого роста и с хорошей фигурой. Я бы сказал сексуальной, но ни ты, ни Дэн меня бы не поддержали. Да вы, естественно, и за женщину её не принимаете. Это же мама Ленки. Ну-ну. Как скажете, чуваки. Как скажете. Тётя Таня стоит в проёме в спортивных штанах, в расстёгнутой на три пуговицы клетчатой, почти ковбойской, рубашке с закатанными рукавами и мокрыми руками. Симпатичное живое лицо её раскраснелось. Женщина в отпуске. Немножко выпила для настроения и стирает бельё. Смотрит на Дэна пристально своими чернющими глазами. Он в первый раз в жизни замечает, что у неё красивые глаза. Честнее было бы сказать, что он впервые замечает, что у неё есть глаза. И они чернее южной ночи. Как у Ленки. Ну да, она же её мать, мать её.

– О, Дениска! Сто лет тебя не видела. Смотри-ка, что за ботву ты на башке отрастил. Так, что ли, модно теперь?

Но у Дэна своя программа. И на тупые вопросы взрослых проще не отвечать.

– Ага. Здрасте, тётя Таня. Лена дома?

– В институт умчалась только что. Справки какие-то повезла. Вот же жалко-то как. Лена тебя вспоминала на днях. Ты ж тоже вроде поступил?

– В Лесгафта.

Тётя Таня продолжает пялиться на Дэна. Другому бы уже стало не по себе. Но нашему герою пофиг. А дальше начинается неприкрытое кокетство.

– Молодец, Дениска. Спортсмены нам нужны. Может, раз пришёл, поможешь пожилой женщине бельё отжать, спортсмен?

Ну в другой раз Дэн бы точно сказал – в другой раз. Но сегодня можно и отжать бельё. А заодно и гитару отжать.

– Легко, – говорит Дэн и смело заходит в чужую квартиру…

А ты в это время тусуешься в своей квартире. Ты сидишь на полу в родительской спальне и говоришь по смешному жёлтому дисковому телефону, стоящему на лакированном трюмо. Читаешь свои новые стихи Объекту. Это твой ежедневный ритуал. Уже почти год. С тех пор, как ты набрался храбрости и позвонил ей сентябрьским вечером в начале первой четверти последнего класса. И она тогда выслушала тебя до конца и даже смеялась твоим специфическим шуткам. Но главное, ей понравились твои стихи. Теперь она их слушает каждый день. Ну и мы послушаем, раз уж так вышло.

 
Телу свободно и весело,
хочется дрыгать ногами,
а день такой, как вчера.
Странно.
Хочется, чтобы весь мир
танцевал и забыл обо всём,
что печалит его.
Странно.
Силу просторную чувствую,
словно резиновой радостью
тело заполнено.
Странно.
И в голове всё настроено
ясно, спокойно и понято,
как на море в штиль.
Странно.
Может быть, это от воздуха
или от сна, где безумно я так тебя целовал.
Странно.
 

Стихи читать – не бельё отжимать. Дэн уже запарился выкручивать простыни в тесной душной ванной комнате. Но чего только не сделаешь, чтобы заполучить инструмент для своей группы. Дэну жарко. Он снимает футболку. Бледное мускулистое тело юного атлета покрыто капельками пота.

– Ого! – говорит тётя Таня и расстёгивает ещё одну пуговицу на рубашке. Чёрные зрачки её глаз поедают Дэна, но ему ещё неизвестен язык глаз. Он хочет спросить про гитару, но пока не придумал, как это сделать. А тётя Таня – сильная аж жуть, хоть и маленькая – всё крутит и крутит свои простынки. Сколько у них этих простыней в доме? А это что ещё такое? Это же сиськи. Она что, без лифчика? Совсем тётка охренела. Надо же какие маленькие. У Ленки больше. Скажу Энди – он не поверит. Дэн, красный как рак, ожесточённо крутит бельё, не в силах отвести взгляд от мячиков, скачущих под бесстыдно распахнувшейся рубашкой. Тётя Таня видит, куда он смотрит. Он видит, что она видит. И очень надеется, что она не видит, как на это бурно реагирует предатель в его штанах. Странная ситуация – страшно неудобная даже для Дэна. Мама Ленки затеяла с ним какую-то игру. Но он продолжает отжимать и смотреть. Ну не убегать же ему в самом деле. Вот Энди точно бы уже сбежал…

Ты закончил читать стихотворение и затаил дыхание. Объект, напротив, громко дышит в трубку с другой стороны провода. Дышит и молчит.

– Ну как? – решаешься ты прервать мучительно долгое молчание.

– Спасибо. – И это вроде даже без ноток сарказма.

Голос у неё такой странный, как будто она сейчас заплачет.

– Рад, что тебе понравилось.

– Понравилось. Но ты меня пугаешь. – Она снова замолкает. – А я в «Луна-парк» работать иду.

– Да? Забавно, – говоришь ты, хотя тебе совсем не забавно. – Дэн тоже.

– Ничего себе совпадение. Наконец-то увижу твоего таинственного друга, о котором ты мне все уши прожужжал. Он хоть симпатичный?

– Симпатичный? – задумываешься ты вслух. – Да он просто офигенный…

– Красивый ты парень, Дениска. И работящий. Вот же повезёт кому-то, – говорит тётя Таня, глядя Дэну прямо в глаза. – Спасибо! Помог слабой женщине.

– У-у-угу, – невразумительно отвечает бедный парень, продолжая одновременно изучать прекрасные излишества её женской анатомии и бороться с прекрасными порывами анатомии своей мужской.

Неправильно это всё как-то. Хорошо, что простыня была последняя. Пора смываться отсюда. Чёрт с ней, с этой гитарой.

– Эй, а куда это ты уставился, нахал! – тётя Таня быстренько запахивает рубашку, застёгивает пару пуговиц и отвешивает Дэну шутейный подзатыльник. Ну хоть так. Может, она и вправду не заметила, как они расстегнулись в пылу отчаянной работы над бельём. – А ты опасный тип, Дениска. За тобой глаз да глаз. Ладно, пошли. Кормить тебя буду. Не бойся – не грудью. Честно заработанным обедом…

– Офигенный Дэн! Я прямо заинтригована. Не боишься, что я паду жертвой его офигенности?

Объект даже не представляет, как сильно ты этого боишься. Боишься даже подумать об этом. Да и зачем об этом думать? Ведь такого просто не может быть. Никогда!

Глава 12
Я ждал это время, и вот это время пришло

Дэн наворачивает наваристый борщ на аккуратной чистой кухне. Запах в квартире у Ленки всегда какой-то специфический. Дэн даже никогда не может понять какой. Какой-то женский. В квартире живут одинокие женщины трёх поколений: Ленка, хотя какая она женщина, её мама и бабушка, которая сейчас на даче. И пахнет дома как-то грустно, пронзительно, приторно и тревожно одновременно. Дэну иногда даже снится этот запах. Но сейчас воздух полон жирным запахом вкуснейшего борща.

Тётя Таня не ест борщ. Она ест глазами Дэна. Сидит напротив и откровенно любуется чавкающим парнем. Потом вздыхает, словно приняв важное решение, и достаёт из холодильника початую бутылку «Столичной». Наливает в две высокие рюмки из синего стекла. Снова вздыхает.

– Взрослые совсем стали. Теперь и выпить с вами можно. Давай, Дениска, бахнем за молодость.

Дэн смотрит на тётю Таню подозрительно, но выпивает. Не привык он отказываться от угощения. И живая огненная вода тут же делает своё дело. Мозг включается, робость отключается, язык развязывается, и нужные слова сами собой вылетают изо рта:

– А мы тут, тётя Таня, с приятелем рок-группу организовали. Альбом будем записывать. Ленка говорила, у вас электрогитара есть ненужная. Может это, дадите мне поиграть?

– Тётя Таня, тётя Таня. Тридцать пять лет тёте Тане. Я что, старуха совсем для тебя? Зови меня Таней.

Интересно, а всё остальное, что он сказал, про гитару например, она услышала? Во всяком случае, тётя Таня, да нет, уже просто Таня разливает по второй.

– Давай-ка выпьем за н-наше новое взрослое знакомство на брудершафт. И поцелуемся. Меня зовут Таня. А тебя?

– Дэн, – автоматом отвечает чувак, но тут в нём снова вяло включаются защитные механизмы. – Ну мне неудобно как-то. Вы же всё-таки…

– Неудобно на рояле трахаться – ноги разъезжаются. Вставай, Дэн, – строго говорит Таня.

Дэн послушно встаёт с рюмкой. Таня подходит к нему вплотную, заводит свой локоть за его, и они дружно выпивают обжигающую гортань водку. Но поцелуй обжигает Дэна куда сильнее. Танины губы такие мягкие, горячие и сладкие, а язык… Нет, она всё-таки однозначно сошла с ума. Так Дэна ещё никто не целовал. Да она чуть его язык с корнем в себя не всосала.

– Школа кончилась, Дениска. Началась жизнь, – говорит обалдевшему мальчику довольная, слегка подрагивающая прижавшимся к нему телом Женщина. – Но я могу тебя много чему научить, если ты не боишься… Ты же не боишься меня?

Дэн боится. Он уже всё понял, но рассудок пока ещё отчаянно отказывается принимать происходящее. Его ещё никогда так вкусно и искусно не соблазняли. И он очень, очень боится.

А вот его друг-предатель в штанах диаметрально противоположного мнения. Он ничего не боится и рвётся в бой.

Тётя Таня медленно облизывает губы, гипнотизируя покрасневшего Дэна пронзительным обволакивающим взглядом.

– Дениска, у тебя была когда-нибудь зрелая женщина?

– В смысле была? – Глупее ответить невозможно.

Но, с другой стороны, не признаваться же ей, что ты мальчик. Это Энди может себе позволить. А у Дэна самолюбие. Ну да. У него ещё не было женщины. Ни зрелой, ни зелёной. Попытки были. Смешные, пьяные, неудачные попытки со сверстницами – жабами, или Петями, как называли между собой их его друзья по даче. Петя – это от слова «петтинг», потому что ничего другого с ними не получалось. Тискаться и целоваться до утра и до посиневших губ, как вчера, например. Но с Таней, похоже, всё будет не так.

Она оголяет свою аккуратную грудь, чуть сдувшийся мячик с чёрным ниппелем, в котором он в ванной комнате едва дыру глазами не прожёг. Она берёт в руку ладонь Дэна и кладёт её на свою горячую, пышущую жаром плоть с твердокаменным электрическим соском.

– Чувствуешь ток, спортсмен? Правда ведь, она не хуже, чем твоя электрогитара. Слабо поиграть на ней?

Дэн ещё никогда так легко не разводился на слабо.

– Не слабо, Т-та-ня.

Женщина выдаёт торжествующий грудной смешок и, не выпуская руки юноши, ведёт его из кухни в спальню. Дэн успевает схватить второй рукой початую бутылку водки.

Через самые яркие и незабываемые сорок минут в своей жизни Дэн в одних трусах и с непривычно серьёзным лицом стоит на незаконно застеклённой лоджии и курит болгарскую сигарету БТ. Засосов на шее у него прибавилось. Мысли его скачут, как горные козлы, но в целом он собой доволен. Даже горд. Ты уже не мальчик, юный барабанщик. Вот только похвастаться перед кем-то вряд ли получится. Трахнул взрослую тётку. Вернее, она его. Три раза. Мама Ленки. Господи, лучше об этом не думать. Из комнаты на балкон за его спиной выходит совершенно голая, светящаяся бесстыжим счастьем тётя Таня. Ах, Таня, Таня, Танечка. В руках у неё красная электрогитара и комбик. Она демонстративно ставит их рядом с Дэном. Обнимает его сзади, прижимаясь всем своим неистовым жаром. Встаёт на цыпочки, кусает мочку правого уха, и шепчет, шепчет губами, которыми только что…

– А я ведь раньше хотела дружка твоего Энди в постель затащить. Ну как хотела? Мечтала. Он всегда такой загадочный был, романтичный. А тебя я только сегодня разглядела. Как наглости набралась – не знаю. Но я ни о чём не жалею. Сладкий мой, мой спортсмен. – Снова кусает Дэна за ухо. Шепчет жарко: – Расскажешь кому, убью.

В шутку (надеюсь, что в шутку) она сжимает его горло сильными пальцами скульптора. Дэн закашливается. Таня коротко целует его в бритый затылок и снова тащит в комнату.

Глава 13
Айнэнэ

У лифта с прожжённой спичками кнопкой стоят два новоиспечённых члена банды «Каждый человек» – ты и твой одноклассник Тихоня, симпатичный невысокий парень с умными глазами, крупной аккуратно постриженной головой. Ты решил позвать его играть на басу. Всё-таки Больной не самый надёжный басист в мире, учитывая его многочисленные диагнозы. Зато он самый добрый и душевный из твоих друзей, и ты уверен, что он с лёгкостью и удовольствием разрешит Тихоне поиграть на его басу. Ты сегодня в полном панковском прикиде, даже в ухо вставлена английская булавка-клипса. Нужно было произвести впечатление на Тихоню, и вроде бы всё получилось. Хорошо бы у Дэна с Ленкиной гитарой тоже всё срослось. А то с самого начала всё пошло как-то очень сложно. Косяк на косяке косяком погоняет.

На зелёной блевотной стене парадной пестрят многочисленные рисунки: закрашенная белилами кривая свастика, жирный член с крылышками, он же аэровафля, а у самой кнопки лифта большая буква М с вписанными в треугольники буквами Д.

– Я помню – ты такое на доске рисовал, – показывает на странный знак пальцем Тихоня. – Это же Мясо для доктора Джексона? Точно?

– Ага, – важно киваешь ты. – Его знак. Мясо уже год в армии.

Из двери на первом этаже выходит колоритный крепыш и без церемоний в упор разглядывает вас карими наглыми глазами. Он и сам весь какой-то наглый, этот юный цыган. От его широкого лица, золотой цепочки и синих клёшей веет лютой опасностью, хоть он и очевидно младше вас на пару лет. А чтобы отмести все сомнения, паренёк демонстративно весело поигрывает свинцовым кастетом в руке. Где же этот чёртов лифт?

– Кто такие? Наркоманы? – это он вам.

Ты прокашливаешься, внутренне жалея, что рядом нет Дэна.

– Мы к Больному.

Злое лицо цыгана чуть-чуть добреет. Враждебность в глазах сменяется любопытством.

– Чё-то вы не похожи на врачей. Ладно, это я стебусь. К Димону идёте, значит. Он парень хороший, авторитетный, только водится со всякой швалью вроде вас.

Усталый женский голос долетает к вам из полуоткрытых дверей цыгана:

– Самсончик, отстань от людей, мальчик. Иди уже домой.

Самсон морщится, словно у него отнимают любимую игрушку. И тут приходит спасительный лифт. Вы с Тихоней быстро заходите в него, не попрощавшись с новым другом. Двери лифта закрываются, но цыган ловко вставляет между ними ногу в мокасине, обильно увитом кожаной лапшой. Гадский лифт послушно открывается.

Лицо у Самсона снова очень-очень злое.

– Сироп от кашля нужен? – рявкает он, вращая глазами. – Солутан? Эфедрин? Сунореф?

– Не-не-не! – вы энергично мотаете головами.

Самсон злобно, но довольно улыбается и дарит вам на прощание блеск всех своих золотых зубов. А их у него, по впечатлению, как у акулы – двойной наборчик.

– До встречи, сучки.

Цыган убирает ногу. Лифт едет вверх. Пронесло.

Глава 14
В квартире у больного

– О, мужики, привет!

Больной, как всегда дома, в тельняшке и трениках. Милый высокий парень, короткостриженый, вполне себе интеллигентного вида, если бы не много раз сломанный в драках нос. На горбатом носу чудом сидят круглые ленноновские очки, под добрыми глазами огромные природные синяки, поверх тельняшки серебряный крестик на цепочке. Он радушно обнимается с вами в дверях.

– Пожрать принесли?

– Тебя что, родаки не кормят больше? – изумляешься ты.

Родители у Больного замечательные. Ты с ними дружишь. Ну или тебе так кажется.

Больной лениво чешет пятернёй слегка волосатую грудь под тельником, вздыхает:

– Кормят. Только тут же проходной двор. Приходят все кому не лень. С утра уже всё сожрали.

Блин. Но ты же не знал. А так бы обязательно что-нибудь принёс. Городской батон и бутылку молока, например. Неудобно получилось.

– Нас только что ваш цыган чуть не убил, – жалуется Тихоня.

– Самсончик? – Больной улыбается. – Он может. Если на винте. Но моих друзей не будет. Его пахан моего батю что-то уж очень сильно полюбил, после того как мой ему пару золотых зубов выбил. Классно машешься для профессора, сказал. А его пахан кто? Правильно – барон. И не Мюнхгаузен, а Будан-Калькуттский. Так что мы теперь типа в таборе. Не тронет вас никто. Не ссыте. И если какие тёрки в городе с цыганами будут, можете смело на барона нашего ссылаться. Его все знают.

В комнате Больного рабочий стол с тяжёлым чёрным фотоувеличителем, полностью заваленный чёрно-белыми фотографиями, стены тоже украшены ими. На фотографиях друзья и подружки Больного. Вот он теперь чем занимается, думаешь ты. Вы не виделись пару месяцев (у тебя были экзамены, а Больного после дурки никуда не выпускали), и за это время он тут, похоже, стал заядлым фотолюбителем. А может, даже фотохудожником. И кладовку под фотолабораторию переделал. Да и кроме фоток здесь есть на что посмотреть. Сокровищ тут больше, чем в пещере Аладдина: огромный катушечный магнитофон и маленький переносной телевизор – и то и другое твои несбыточные мечты, ну и цель вашего похода – фирменная басуха с комбиком. Но басист Тихоня даже не смотрит на гитару, ведь на дверях во весь свой нехилый рост висит девушка августа из календаря американского журнала Playboy. Тихоня как зашёл в комнату, так и завис рядом с ней, не отрывая глаз от роскошного обнажённого бюста. Кажется, ещё немного – и он заговорит с ней или падёт ниц. Ладно тебе прикалываться, ты сам, когда пришёл сюда в первый раз, еле оторвался от этой груди. Молокососы, что с вас взять.

Больной подходит к Тихоне и аккуратно, с пониманием, пытается вывести его из сисечного транса.

– Это я у бати выпросил. У него там в комнате целый календарь висит.

Тихоня вздрагивает.

– А можно посмотреть? – Он уже забыл, зачем ты его сюда привёл. Все его мечты сегодня сбываются одна за другой. Даже страшно подумать, что будет дальше.

– Нельзя, – строго говорит Больной и быстро поправляется, пока Тихоня не заплакал. – Шучу. Иди смотри, конечно.

Тихоня чуть не прыгает от радости.

– У тебя же отец в универе работает?

– Да. Профессор кислых щей. – Больной говорит это без улыбки. – Высшую математику преподаёт. И чего?

– Ничего-ничего. Я так спросил.

Тихоня быстренько уходит. Отличник хренов.

– Да он просто в универ поступил. А ещё он басист, как ты. Не знаю, чего стесняется сам сказать, – объясняешь ты Больному, разглядывая фотки на стенах.

Тут столько симпатичных девчонок. Больной здорово научился делать портреты. Надо будет привести к нему Объект.

– Классно у тебя получается, – показываешь ты на стену.

– Да ладно, – отмахивается Больной, – ничего особенного. Главное свет правильно выставить. У тебя бы не хуже получилось.

Да, конечно. Ага. Уверен, что не получилось бы. Трезвый Больной всегда такой позитивный. Главное ему не пить. О, какая девчонка классная курносая. Это что, она голая, что ли? Заливаясь пунцовым румянцем, ты жадно перебираешь фотки на столе. Тут всё куда интересней, чем на стене. Ай да Больной. Это же самые настоящие ню. Высокохудожественная обнажёнка. Ты видел такие фотографии на весенней выставке во Дворце молодёжи, и тогда они тебя немного шокировали. Было странно лицезреть чужую острую наготу вместе с десятками болтающихся рядом посетителей. У Больного прекрасные модели. Ты смотришь на их обнажённые тела и не испытываешь никакого неудобства, нет чувства стыда, нет ощущения, что ты подглядываешь, только красота плавных изгибов, загадки тени и света на белоснежных телах с чёрными кружочками и треугольничками. Красота! Ты прямо засмотрелся. А ведь ещё пару минут назад иронизировал над Тихоней. Здесь в чёрно-белом царстве, конечно, нет небожительниц «Плейбоя» с их гипертрофированными молочными железами, зато модели Больного полны жизни. Они настоящие. Особенно та курносая. Вдруг тебя прошибает холодный пот и перед глазами всё плывёт. Борясь с паникой, ты фокусируешь взгляд на фотографии – фу-ты, нет, слава богу, показалось. Это не Объект. Просто похожа немного. Точно не она. Пожалуй, ты не будешь приводить её к Больному. Ты отрываешься от стола. Больной с интересом наблюдает за твоими пассами.

– Ника опять на «сутки» забрали, – говоришь ты, всё ещё пытаясь прогнать секундный морок.

– Я в курсах. Мамаша его заходила с утра к моей. Жаловалась на него. Задолбал он уже её своими приводами.

– А мы с Дэном группу собираем. Панк-рок будем играть. Нам басист нужен, – закидываешь ты удочку наудачу.

– Группу?

– Ага. «Каждый человек».

Больной смотрит на тебя с жалостью, как на хромого хомячка.

– Вы же играть не умеете.

– Так панк-рок же.

Больной смеётся. Весело ему. Но как-то резко перестаёт и говорит с каменным лицом:

– А, ну да, панк-рок – шманк-рок. Не-не-не. Я в эти игры больше не играю. Это всё от диавола. Я тут недавно свой любимый альбом Битлов на мафоне задом наперёд послушал. «Эбби-Роуд», блин. И что ты думаешь? Точно – сатанинская молитва.

– Ты серьёзно? – ты недоверчиво смотришь на Больного. Но в его искренних глазах ни тени лукавства.

– Басуху дам на время, – Больной берёт гитару в руки, ласково поглаживает струны. – Забирайте на фиг. А играть не буду. Пусть вон ваш Тихоня играет. Всё равно я из дома практически не выхожу. Вылечили суки мне алкоголизм, блин. Теперь сижу на колёсах круглосуточно. Единственное, что радует, – фотографии. Плёнки есть? Приноси – проявлю и напечатаю.

– Что за колёса-то? – в душе ты рад, что всё пошло по твоему сценарию. – Это не опасно?

– Ну если не передознуться, то нет. А экспериментировать – не советую.

– В смысле? – Ты уже весь в мыслях о будущей репе.

– Ну тут придурки всякие приходят, выклянчивают у меня колёса, – грустно объясняет Больной. – С синькой их мешают. Один неделю назад чуть из окна у меня в кухне не вышел. Еле оттащил его.

– Ты же тоже вроде как… – ты осекаешься, понимая, что зашёл за черту.

– Суицидник-то? Ну да, – кривится Больной. – Было один раз. Ты об этом?

Он закатывает рукава на тельняшке, показывая запястья в свежих заживающих шрамах. Ты видишь их в первый раз. Чёрт, они такие красивые и пугающие одновременно. И придают Больному такой странный ореол – крутости и тайны. Что вообще творится в твоей тупой юной башке, Энди? Страшно сказать, но ты сейчас завидуешь этим красным выпуклым шрамам на руках у Больного. Хотя при этом очень сочувствуешь ему.

Больной горько вздыхает:

– Докатился, блин. Родителей пиздец как жалко. Потому и сижу на таблетках этих. Успокаиваюсь.

Входит Тихоня. Ещё более тихий, чем обычно. И просветлённый, что ли. Как будто пришёл с выставки Леонардо да Винчи и только что воочию лицезрел Мону Лизу.

– Иди-ка сюда, чувак. Вставай на колено. Да не на колени, дурик, а на одно. Вот так. – Больной кладёт ему бас-гитару грифом на плечо. – Посвящаю тебя в басисты, сын мой.

У Тихони такая забавная, ничего не понимающая рожа, преисполненная при этом благодарности и ответственности, что от смеха просто невозможно удержаться. Сначала хохочете вы с Больным, а потом к вам присоединяется и Тихоня. Причём он так заразительно смеётся, беспредельно высоко задирая ноты мальчишеского хохота, что вы все вместе ржёте ещё сильнее. Вашу истерику бесцеремонно прерывает звонок в дверь.