Текст книги "Шолох. Тень разрастается"

День цветов, Сайнор и Карл

День цветов – один из пяти летних праздников Лесного королевства. По статистике, у четверти туристов, приехавших на фестиваль, начинается аллергия – в Шолохе развешано слишком много цветочных гирлянд. Поэтому рекомендуем вам положить в саквояж толченый корень ларош-травы или эссенцию квадральисты. Вы ведь тоже не пропустите карнавал?

Энциклопедия «Доронах»

– Тинави, ты меня слышишь? Эй?

– Дай ей пару минут, Карл.

– Она плохо выглядит. Может, слишком резко выдернули?

– Она человек. Они хлипкие. Подожди немного.

– Ави, это грубо. Касательно живого существа говорят «слабые». Слабые, а не хлипкие. Хлипкий – это стол. Или алиби. Или сюжет в этом новом блокбастере.

Я открыла глаза. И сразу закрыла обратно.

Карл, сиятельная Авена и я сидели за шатким трехногим столиком в уличном кафе. По дороге мимо нас проносились ревущие механизмы, похожие на железные алхимические капсулы, с грохотом взрывающие тонкую пленку пространства. На обочинах росли шершавые деревья, чьи круглые коричневые плоды были втрое меньше плодов ошши. Странная музыка откуда-то сбоку – слишком быстрая, слишком резкая – коробила слух: будто каменный великан энергично боксирует с твоей ушной перепонкой на роли груши…

– Тинави! Ты как? – Заметив мое движение, Карл смягчился.

Его детский голос отнюдь не соответствовал бешеной обстановке вокруг.

Подкатившая тошнота мешала как следует осмотреться, хотя мир вокруг был безумно интересным. Везде – стеклянные дома из давних видений Карла – нереальные, невозможные здания, крышами подпирающие небо.

Над самым ухом раздался героический голос богини Авены:

– Что ж, добро пожаловать в Форт-Лодердейл, девочка.

– Это не сон, да? – прошептала я, зажмуриваясь еще сильнее.

– Нет. Не совсем.

Сначала я протянула руку вперед, потом нащупала теплое запястье Карла и только затем снова открыла глаза.

Мы сидели на жаркой, очень жаркой улице.

Авена. Богиня – она и есть богиня, белокурая, величавая; Карл в знакомой мне ипостаси мальчишки; Лиссай и я.

Лиссай! Тонкое, изможденное тело принца обмякло в инвалидной коляске, какие встречаются в портах Саусборна. Лиссай был будто всплывший труп на ночной поверхности озера: глаза закрыты, руки безвольно раскинуты на подколотниках, а лицо обращено наверх, к безупречной синей выси.

– Лис здесь? Он что, мертв?! – Я одурела от собственной смелости, задавая этот вопрос.

Светло-рыжие, будто рассветные волосы Лиса непослушно торчали во все стороны. Прозрачная белая кожа светилась, такая чужая всей этой загорелой роскоши кругом. Многочисленные веснушки дрожали перед глазами.

– Жив. – Карл не стал мучить меня предисловиями. – Повезло.

– Куда же его выкинуло Междумирье?..

– Куда нас выкинуло Междумирье, – поправила Авена. Глаза богини прятались за огромными очками с блестящими стеклами-зеркалами. – В предместья Хаоса, если тебе это о чем-то говорит, девочка. Принцу хватит впечатлений на целую жизнь.

Я ахнула.

– Боюсь, вся ситуация со Зверем оказалась хуже, чем я мог представить. – Карл сквозь трубочку потянул темную пузырящуюся жидкость из запотевшего стакана. – Зверь не только выжил – Зверь стал сильнее, черт бы его подрал. И с Междумирьем беда…

– Не забивай смертной голову. – Авена, сдвинув очки на кончик носа, строго посмотрела на Карла.

Он покосился на величественную сестру и незаметно от нее подмигнул мне. Потом снял с себя кепи с жестким козырьком и нахлобучил Лиссаю на голову. Он одернул ее так, чтобы казалось, что принц просто спит, размякнув на полдневной жаре.

– Мы вернем Лиссая в Шолох, но пространственно-временной континуум потребует пару дней на его перемещение. Можно было бы сделать временную воронку – но ни Авена, ни я не специалисты, это сфера Теннета. Впрочем, разберемся. Какое у вас сейчас число?

– Ночь на двадцать пятое июня.

– Отлично. Двадцать седьмого июня в одиннадцать вечера тебя выкинет ко мне, и принц уже будет готов к возвращению домой.

– Но почему я не могу забрать его сейчас?

– Потому что тебя тут нет, Тинави. Ты спишь в Шолохе. Здесь только проекция, твое отражение. Ты чувствуешь себя живой, но местные не ощущают твое присутствие, разве что как холодок, непрошеные мурашки на шее. А вот Лиссая нужно вернуть целиком – ну если ты не рассчитываешь на еще одного милого шолоховского призрака…

– Двадцать седьмое июня, одиннадцать вечера, я поняла.

– Супер. – Карл улыбнулся.

Авена кивнула мне:

– Всего хорошего. – И богиня бросила на Карла недвусмысленный взгляд: ты тоже закругляйся.

Хранительница отодвинула металлический стул и пошла к внутреннему помещению кафе. Когда Авена скрылась за стеклянными дверьми – они разъехались перед ней по сторонам сами, словно по заклинанию, – мальчик наклонился ко мне и быстро зашептал:

– Тинави, учти, Междумирье продолжает барахлить. Очень сильно. Несмотря на то что я закрыл входы и подчистил логи, оно бесится и жадно втягивает в себя всех, кто похож на хранителей. А ты похожа – моей магией. Так что, пожалуйста, будь аккуратна и не вздумай поддаваться ему, если попробует притянуть.

– Хорошо, Карл. Слушай, а насколько все плохо со Зверем? Один мой друг по имени Ол`эн Шлэйла боится, что мир падет…

Но Карл уже рассеянно смотрел на то, как к нам возвращается Авена, листающая меню. Мальчик кивнул в ее сторону:

– Она очень расстроена из-за моего поведения, и это справедливо… Увидимся, Тинави. – Карл поднял холодный бокал с трубочкой-зонтиком мне навстречу, будто хотел чокнуться.

Обжигающе-красочный мир закачался и ухнул куда-то вниз.

* * *

Нежные припудренные потоки солнечного света акварельными мазками разукрашивали летнюю спальню Кадии.

Высокая этажерка с воинскими дипломами, бархатная лиловая тахта и туалетный столик составляли треугольник композиции, открывшейся моему осоловелому взгляду.

Серебристо-салатовые ивовые грозди непрошеным изобилием вваливались в распахнутое окно. За ним с плеском дурачились краснобокие карпы в декоративном пруду. Вдалеке, пока еще тихо, приборматывая, распевалась садовница – краснощекая кудрявая душечка с кнасским акцентом, немилосердно затянутая в корсет.

Я перевела дух. Потом вытащила из-под невесомого одеяла руку и с опаской ощупала лицо, шею, плечи. Вроде все на месте. Сев в кровати, я сбросила ступни на каменный пол, привычно постаравшись не наступать на трещинки между розовато-оранжевыми, цвета апельсиновой меренги, плитками.

Бом-м-м-бом-бом… Старинные ходики вскинулись на стене, дважды повторили свой трехдольный напев.

Шесть утра.

Я вышла в сад: босая, припухшая со сна, со встрепанными волосами. Утро в Шолохе было до боли прекрасно…

Я застыла на резном крыльце летнего домика Кад, не в силах вдохнуть: мешали то ли остатки межпространственного сна, то ли так некстати припершая к стенке ностальгия.

Сметанные облака аппетитными ложками сгущали высокий лазурный небосвод. В скрупулезно подстриженной траве с безбашенной смелостью тарахтели кузнечики. Блестящие, как самоцветы, стрекозы расчетливо вспарывали шелка утреннего воздуха, слоями поднимавшегося от земли: холодно, теплее, совсем тепло… Я глубоко вдохнула эту пьянящую шолоховскую быль.

Жизнь.

Привет, жизнь!

Как же я тебя люблю, дорогая моя, драгоценная моя, моя главная страсть и главная радость. Куда бы ни мчались безумные кони фатума, как бы далеко ни было настоящее от моих детских мечтаний, знай, жизнь, – ты прекрасна. Каждым вздохом своим я славлю тебя, каждой секундой бытия. И неважно, кто я, что я, что сделала, а что – увы, но нет. Неважно, любит ли меня хоть кто-нибудь, я люблю – тебя, моя жизнь, тебя, мой Шолох, и значит, все это уже не зря.

Где-то там красивый, золотой, как старинная монета, Лиссай спит под палящими лучами такого знакомого, а все же чужого солнца. Послезавтра его вернут домой. А значит… это значит, что… Ох!

Я аж подпрыгнула, когда у меня в голове с ясной отчетливостью нарисовался слегка безумный, слегка самонадеянный, но все же план – план, который мог дать сто очков вперед Андрис с ее дурацкими тролльими игрищами и переходом на личности.

От избытка чувств я послала воздушный поцелуй садовнице, копавшейся в зарослях шиповника, и вприпрыжку бросилась обратно в спальню.

* * *

– Кад, Кад, просыпайся! – расталкивала подругу я, с ногами забравшись на кровать и пытаясь отобрать у нее подушку. Свою подушку, ведь стоило мне покинуть наше ложе, Кадия заграбастала мою сатиновую думочку и нежно сжала ее в объятиях, сладко посапывая. На мои толчки – весьма интеллигентные, надо признать, – она не реагировала. Ситуацию спасла ночнушка из Рамблы, которая стремительно бросилась на лицо подруги и сжала той нос и глаза, будто припадочная профессиональная лобызательница.

– Хей! – Не успела я испугаться, как подруга уже очнулась.

Рывком сорвав с лица серебристую тряпку, Мчащаяся расхохоталась:

– Ой, не могу! Эту штуку можно использовать как будильник! Ну чего, чего тебе надобно, неугомонная? – ласково обратилась она уже к рубашке. Та замерцала, смущаясь.

– Слушай, Кад, а хочешь, я тебе ее подарю? – внезапно предложила я. Обе, стражница и ночнушка, повернулись ко мне в счастливом изумлении.

Я усмехнулась:

– Бери!

– То-о-очно? – Глаза Кадии возбужденно полыхнули голубым. Чешуйчатая рубашечка метнулась на шею подруги, обмотавшись вокруг нее, как диковинный шарфик.

– Точно. Вы идеальная пара, а вот у нас не сложилось, – фыркнула я.

Кадия возликовала. Рубашка с лету напрыгнула на нее, наползла через голову прямо поверх нормальной, неживой комбинации – черной, шелковой, жутко красивой, сшитой на заказ. Я, довольная, отправилась умываться.

Как же здорово дарить! Просто брать – и дарить. Вы возмутитесь: велика наука – дарить то, что тебе самому не нужно. А все-таки – неважно. Дать человеку то, от чего сердце его радостно подскочит, – это величайшее наслаждение. Чувствуешь себя таким свободным, таким благополучным… А кем себя чувствуешь, тем и становишься. Закон наивный, но действует. Прах побери, на сто процентов действует.

Когда я вернулась в спальню, Кад уже сидела за письменным столом, одну за другой выводя лиловые ташени. Ночнушка переливалась на ней всеми цветами апрельского лососевого нереста и поприветствовала меня, на мгновение блеснув иссиня-зеленым.

– Кому пишешь? – полюбопытствовала я, перед зеркалом прилаживая свой суровый псевдонос.

– Коллегам. День цветов – слишком крупный праздник для того, чтобы мы в Чрезвычайном департаменте чувствовали себя в своей тарелке. Так и ждешь подлянку от расслабленной публики. Везде чудится опасность. Готовлюсь к бою и обороне, короче. – Кадия со вздохом почесала свой хорошенький вздернутый носик, густо намазанный кремом от солнца. Ты ж моя предусмотрительная!

Я призадумалась:

– То есть, считай, праздников у тебя больше нет? Чем больше отдыхающих, тем большая нагрузка на ваши плечи?

– Именно. В обычные дни за порядком присматривает куча госслужащих. По праздникам – только мы.

– А где будет твой пост?

– Возле Башни магов.

– А во дворце во время праздников тоже чрезвычайники дежурят?

– Конечно. На каждом этаже.

Мое сердце громко заколотилось. Я подошла к Кадии, присела на резной подлокотник кресла, в котором подружка уютно свернулась, обложенная душистыми письмами, перьевыми ручками и пушистыми склянками духов, и беззаботно спросила:

– А ты можешь поменяться с тем, кто дежурит у покоев Его Величества Сайнора?

Кад подозрительно сощурилась на меня через зеркало.

* * *

Шолоховский День цветов!

Что может быть прекраснее? Мой день рождения чуть-чуть не дотянул до этого фестиваля, о чем я бесконечно, беспредельно, бездумно жалела в детстве – и чему так радуюсь сейчас. Потому что День цветов – он для всех. А день рождения – только для меня.

С возрастом все больше ценишь эксклюзивность.

Но День цветов, как ни крути, всегда так свеж, прохладен и впечатляющ, будто в первый день бытия. Горожане щеголяют изысканными полумасками и цветочными венками в волосах, глава Башни магов проезжает в жемчужной карете по улицам, раздаривая благословения с щедрой подачи налогоплательщиков; гирлянды из пионов украшают переулки.

Ярмарки гремят на площадях, рыцарские турниры дребезжат подле трактиров, музыканты взрывают легкие, стремясь отдать зрителям как можно больше волшебных песен… Иноземцы наполняют Шолох, как модные аметистовые амулеты – шкатулки столичных фифочек, и никто уж не разберет, где свой, где чужой. Смотрящие не бдят, Ловчие не ищут; все, кроме унылой горстки стражников-чрезвычайников, праздно шатаются по городу, разукрашенному так сочно, что веришь, что именно здесь начинается радуга.

Часть шолоховцев уже вплотную познакомилась с чарующей настойкой облепихи и распевала фольклорные гимны, когда мы с Дахху пересекли Трекованный мост.

Зеленый лабиринт, экстерьерная прихожая дворца, был набит горожанами.

Ребятишки в плащах-летягах и масках милых зверушек то и дело выскакивали мне навстречу из-за фантазийных можжевеловых стен. За ними с встревоженными вскриками носились мамки и няньки. Периодически взрослые путали детей: когда все в масках, поди разбери, твой это Джекки лезет обниматься к мраморному ферзю или все же соседский! Шахматные фигуры в два человеческих роста, верные стражи лабиринта, злобно скалились на непрошеных гостей, но тем было абсолютно неважно мнение каких-то там каменных глыб.

Охрана бездельничала, предпочитая скорее любоваться всполохами магических огней в небе, нежели следить за туристами. Я в который раз порадовалась, что моя татуировка Ловчей неактивна. (Пусть магия ко мне и вернулась, но это Карлова магия, не имеющая ничего общего с насильственным – с точки зрения унни – клеймением сотрудников.) Госслужащую, тем паче беглую, засекли бы куда быстрее, чем прохлаждающуюся девицу в костюме лесного зверька: мы с Дахху вырядились лисами.

– Я вернусь через час, если все пойдет по плану, – шепнула я Смеющемуся.

Дахху опирался сразу на два костыля – для верности. Ходил он довольно бодро, но иногда опасно спотыкался на поворотах. Со стороны казалось, будто в такие моменты он вдруг решает сплясать: эту палку сюда, эту ногу туда – и шарфик залихватски летит через плечо… Я еле успевала подхватывать друга.

– Подожду тебя на шахматной поляне, – улыбнулся Дахху. Его тонкие бледные губы приподняли края лисьей полумаски.

– Сам дойдешь? – критично уточнила я.

– Вряд ли. Но вдруг мне помогут?

– Кто?

Дахху поднял взгляд к огромному ферзю, мимо которого мы проходили.

– Может, вы, сэр? – спросил друг у мраморной фигуры. – Пожалуйста!

Я с беспокойством воззрилась на Дахху… Так. Ему в Лазарете, случайно, лишнего морфия не сыпанули?

Но… Ферзь вдруг шевельнулся, пробуждаясь от долгого сна, и шагнул вперед. Распрямил правую руку, склонился и уцепился молочно-белой кистью за локоть Дахху.

Я аж поперхнулась.

– Я не знала, что они так умеют!

– Я тоже не знал, пока не спросил! – восторженно ответил Дахху, нимало не смущаясь мраморной громады, взявшей его в плен. – Иногда стоит сделать что-нибудь наугад. Тинави, сколько же в Шолохе тайн! Много-много тайн, лишь копни. – Смеющийся с любопытством посмотрел наверх. Глаза его цвета осеннего пруда затянуло мечтательной ряской.

– Ты пришли ташени, если вдруг ОН отведет тебя не на полянку, – шепнула я однокурснику, глядя в непроницаемое лицо скульптуры.

Дахху отмахнулся и выронил костыль. Ферзь услужливо поднял деревяшку.

* * *

Я шла по дворцовому острову и улыбалась.

Не только потому, что улыбались все вокруг, в кои-то веки не стесняясь быть счастливыми на людях, но и потому, что мне было до жути хорошо. Так хорошо, как случалось только в Святилище, где воздух напоен загадками, а белый туман меж чуждых деревьев плывет из одних миров в другие.

Наверное, поэтому я всегда так любила туман… Каждый вечер он исподволь, незаметно затапливал Шолох, собирался сизым облаком в долах и низинах, осторожно примеривался к деревянным ступеням моего коттеджа.

Мне бесконечно нравилось выходить на порог около одиннадцати, когда город замирал между последним судорожным выдохом вечера и первым ласковым вдохом ночи; выходить, крепко сжав в руках глиняную чашку с липовым сбором, прислушиваться к жужжащей тишине далеких болот, втягивать носом чуть влажный, прелый воздух Смахового леса и долго, долго вглядываться в потустороннюю седину тумана.

Откуда он пришел, этот туман? Из какой неведомой земли? Что он видел, прежде чем вольготно улечься поверх моих розовых клумб, и куда уйдет на следующую ночь?

Междумирье… Это слово, суть описывающее Святилище, фруктовым льдом таяло на языке. Междумирье… Однажды Лиссай признался, что нигде не чувствовал себя таким свободным, как там, в тихой реальности с позабытой богами беседкой. И пусть сейчас Святилище под запретом, и пусть наша последняя встреча обернулась липким мушиным кошмаром, я явственно вспомнила, какой силой, какой радостью Междумирье было и для меня тоже.

Я уже подошла к главному входу во дворец, когда заметила, что кончики моих пальцев лучатся сквозящим золотым светом. Будто в фаланги вживили маленькие плоды ошши, которые просвечивают сквозь кожу.

Я встряхнула кистями. Сияние усилилось. Я подула на пальцы – снова обратный эффект.

Горожанин в маске оленя, сидевший на ступеньках дворца и непочтительно жевавший бутерброд, открыл рот и так и застыл, глядя на этот свет.

– Прах! – Я поскорее спрятала руки в складки плаща.

Это что за дела?! Ручеек в душе, давний символ унни, вдруг хлынул в самое сердце широким стремнинным потоком, сметающим все вокруг. Я охнула и согнулась, чувствуя, как реальность неумолимо расползается по швам.

– Святилище, отвянь! – рявкнула я, поняв, что происходит. – Не сегодня! Нельзя! Фу!

Люди начали оглядываться на странную незнакомку, говорящую с собственными ботинками. Я изо всех сил пыталась удержаться за шаткую действительность.

Святилище хотело общаться.

Все, как сказал Карл.

Унни почувствовала мое благодушное, мечтательное настроение и раскрыла навстречу объятия, словно любимая бабушка. Близость кургана тоже сыграла роль. Энергия мироздания бурно радовалась гармонии, так некстати воцарившейся в моей душе, и жаждала зазвать меня в гости.

Праховы ладони бессовестно горели золотом даже сквозь плотную ткань плаща. А еще нестерпимо жарили! Я вытащила их обратно и с шипением уперла в мраморные плиты ступеней, надеясь остудить. Раздались ошеломленные вскрики, пронзительный младенческий плач. Кто-то заорал: «Стража!» Детский голос над самым ухом восторженно ахнул: «Тетенька горит?!»

Святилище тянуло меня к себе, как, бывало, Снежок тянет Дахху на прогулку: дергает поводок, не слушая возражений; тащит, не боясь уронить хозяина, порыкивая, потявкивая, само нетерпение. Междумирье не хотело понимать, что мне в него нельзя.

– Унни, поганка! – выдохнула я, осознав, что энергия бытия наполняет каждую клеточку моего существа, еще мгновение – и я просто взорвусь.

Ее надо погасить.

Срочно погасить.

Слишком много, набежала со всех окрестностей! Убийственная щедрость!

По плану унни, ее горячее изъявление любви должно было помочь мне с перемещением в Святилище. Увы, но так не пойдет. Нет-нет-нет. Даже не просите. Иди на фиг, Святилище, неразумное ты чудовище!

Значит, два пути.

Либо я взрываюсь – сияние пальцев уже распространилось до локтей и ползло все выше и выше, по ходу дела окрашиваясь в янтарно-багряные, перезревшие тона. Либо я нахожу другой выход для скопившейся энергии.

– К Сайнору, – процедила я сквозь плотно сжатые от напряжения зубы.

Надеюсь, это делается именно так.

Руки вспыхнули алым цветом – и все пропало.

* * *

Телепортация не изменила моей изначальной позы. Толстый иджикаянский ковер, расстеленный посреди королевских покоев, прекрасно заглушал шаги посетителей – любых, будь то муштрованные горничные или укомплектованные тяжелой броней гвардейцы.

Выдержал ковер и мое приземление из ниоткуда.

Думаю, если бы не исторгнутый мной вопль, Его Величество вообще не заметил бы появление незнакомки в своей спальне.

А так – бодренько подпрыгнул на инкрустированном изумрудами кресле, эдаком внучатом племяннике трона, негодующе встал, чудом не запутавшись в многослойном парчовом одеянии, и устремил на меня пронзительный монарший взор.

Не будь я так испугана предыдущим актом собственной пьесы, умерла бы от страха.

Разозлить Сайнора… Это полный финиш.

Впрочем, Его Величество не стал гневаться. Он просто поднял руки к правому плечу и приготовился дважды хлопнуть в ладони. Я знала, что это такое. Охранный сигнал – Кадия рассказала.

Хлоп-хлоп от Сайнора – и вокруг меня тотчас материализуется переносная пыточная камера, а со всего дворца к нам галопом рванут стражи, маги, безымянные подхалимы и шестерка недобитых Ходящих. Ходящие наверняка объявятся сразу внутри предполагаемой клетки и с ходу меня придушат, если не придумают что-то пострашнее. В общем, не очень радужная перспектива.

Но король не успел позвать на помощь.

Унни сегодня была в ударе. Я была в ударе. Время ползло со скоростью улитки, раздобревшей на мясистых виноградных листьях, и обогнать его не стоило забот.

Моя ладонь, так и не погасшая до конца после телепортации (догадываюсь, что Прыжок в иную реальность должен был забрать больше унни, чем перемещение на сотню метров, – так у меня образовался излишек), сжалась в кулак и осуществила красивую тринапскую подачу снизу вверх. Только вместо плотного мячика в руке пряталась чистая энергия. Она, повинуясь прах знает какому шестому чувству, в полете превратилась в золотую сеть, мгновенно сковавшую короля сверху донизу, как погребальную статуэтку. Так изображают плакальщиц в далеких западных культах: одеревеневшие, с поднятыми в мольбе руками.

Изумленно моргнувший Сайнор пошатнулся, но – на мое счастье – устоял. Завались он плашмя на пол, никакой ковер бы не спас от гулкого удара. И никакая унни, никакие боги – от моей скорой казни.

– Ох ты ж ежик… – протянула я, поднялась с колен, отряхнулась и подошла к Его Величеству.

Там, замешкавшись, я сделала то, с чего планировала начать, сложись день по плану, – склонилась в земном поклоне и отчетливо проговорила в соответствии с принятыми нормами этикета – лебезя, насколько позволяет совесть, и не подымая глаз:

– Ваше Величество, я посланница хранителя Карланона, пришедшая вслед за его небесным ястребом, я прошу Вас выслушать меня. Имя мое – Тинави из Дома Страждущих, и, боюсь, если вы знаете обо мне, то лишь наихудшее. Умоляю, не судите сейчас меня, я – лишь сосуд для добрых вестей, летящих к вам от богов. С Вашего высокого позволения и благословения, при помощи хранителей наших Карланона и сиятельной Авены, я верну Вам сына, принца Лиссая. Я спасу его от нечисти, заполонившей некрополь, и доставлю Вам целым и невредимым, ибо на то воля и желание богов, чьим гласом сейчас я нижайше пришла к вам.

Я украдкой, исподлобья, глянула на Сайнора. Как и следовало ожидать, скованный золотой цепью, он не мог ничего, кроме как поблескивать белками глаз.

– Лиссай вернется к Вам, Ваше Величество, – повторила я.

Надеюсь, его проняло. Я поочередно щелкнула ногтями больших пальцев о подушечки всех остальных – и золотая цепь с легким шорохом растворилась.

Король даже не вздрогнул, освободившись от тугих пут, – как стоял, так и стоял, будто ему было зашибись как удобно все это время. Вот это выдержка! Я нервно сглотнула, исподволь следя за его ладонями: позовет охрану?

Сайнор с не меньшей опаской следил уже за моими руками.

– Боги хотят, чтобы принц Лиссай возвратился домой живой и здоровый, поэтому….

– Хватит, – прервал король. – Посмотрите на меня.

Я перевела взгляд на его безжалостные лазоревые глаза. Морщинки рунами разбегались до самых висков. Волосы были коротко стриженные, золотые. Корона с сапфиром туго перетягивала голову – интересно, она не вызывает мигреней?

– Вы ведь дружили с моим сыном, Тинави. А потом предали его и королевство, – как-то буднично укорил меня Сайнор, садясь обратно в кресло.

Я осталась стоять:

– Нет! Нет-нет. Боюсь, информация могла дойти до Вас в несколько искаженном свете, я никогда, ни в коем случае не…

– Пустое, Тинави. Значит, вы посланница Карланона. – Он бросил взгляд на гордого ястреба, все это время неподвижно сидевшего на подоконнике. Мое шоу птица переждала с колоссальным, воистину божественным спокойствием. – Какова цена?

– Что? – растерялась я.

Мне казалось, до этого пункта беседы мы дойдем еще нескоро, если вообще дойдем.

– Если бы у вас не было неких надежд, вы бы сразу пришли с Лиссаем, а не устраивали… это. – Сайнор едва заметно поморщился. – Так какова цена за спасение моего сына? Чего вы хотите, так безрассудно прикрываясь божественной волей?

Я покраснела. Прах. Я надеялась, Сайнор не допустит мысли о моей самодеятельности. Во всяком случае, так вот с ходу!

– Я бы хотела попросить об амнистии. О двух амнистиях. Для себя и для Полыни из Дома Внемлющих.

– Что ж. Хорошо.

Я заморгала. «Как это хорошо?!» – хотелось заорать мне. А где долгие дебаты? Уговоры? Мольбы и, может, угрозы? Где крики «Почему ваш куратор сам себе амнистию не попросит?!». Сайнор не спешил объяснить, с чего бы это он, король Лесного королевства, сегодня такой покладистый перед лицом зарвавшейся девчонки.

Я прокашлялась:

– Еще Полынь нужен мне в некрополе для спасения принца.

– Вот как? – Его Величество скучающе прикрыл глаза и начал массировать веки подушечками пальцев.

Мне стало как-то совсем не по себе.

– Да. Моих умений не хватит, несмотря на пособничество Карланона и Авены. Мне нужен именно Ходящий с полным комплектом запредельных способностей, чтобы миссия прошла как надо.

– Кажется, вы и сами неплохо Прыгаете, – пожал плечами Сайнор. – А таких золотых сетей я не встречал даже у Теневого департамента.

– Вся моя магия дарована мне пресветлым Карланоном и несет на себе отпечаток дарителя.

– Значит, вы умеете лечить, сражаться и защищаться. Это именно то, что пригодится вам в некрополе.

– Но я не могу и лечить и сражаться одновременно.

– Моя гвардия в вашем распоряжении. – Сайнор костяшками пальцев подпер подбородок.

– Прошу прощения, но, если вся ваша гвардия поляжет, Совет отнюдь не будет рад. А если под курганом погибнет тот, кого вы и так похоронили в тюрьме, – какая разница?

– Договорились.

И снова странно.

Его Величество сквозь зеркало посмотрел на настенные часы, идущие в обратном направлении:

– Меня уже ждут в Зале Совета. Я спущусь туда и соглашусь, чтобы двадцать восьмого июня в девять тридцать утра маги запломбировали все новые входы в курган. Ориентируйтесь на этот срок. Если к тому моменту Лиссай не будет дома – вы умрете.

– Либо я вернусь с принцем, либо меня убьет нечисть, – подтвердила я.

– Нет. – Сайнор отрицательно покачал головой. – Не только так. Если вдруг вы струсите, передумаете, решите сбежать со своим выпущенным из-под стражи куратором – вы все равно умрете. Мне даже не придется вас искать. Любой, кто без приглашения появляется в королевских покоях, попадает под проклятие. Неважно, как пришел чужак – в дверь, в окно или Прыжком. Через шестьдесят шесть часов вы перестанете дышать. Вы обрекли себя на это своей дерзостью. Шестьдесят шесть часов…. Я сам выбрал этот срок для проклятья. Говорят, всю среднестатическую человеческую жизнь можно уложить в него – вернее, все, что в ней достойно упоминания и сожаления.

Я окаменела.

Часы тикали. Ястреб застыл, буравя нас янтарным взглядом. Сайнор легонько улыбался.

Прах. Допрыгалась.

Король легонько пожал плечом:

– Если к тому моменту Лиссай будет у меня – я сниму проклятие. Кроме меня, этого не может никто. Можете спросить богов, конечно, – королевская бровь ехидно приподнялась (самую чуточку, тем ехиднее), – но я бы на вашем месте не тратил время зря. Конечно, сто тысяч золотых отменяются. Две амнистии вместо них – это даже слишком щедро.

Я кивнула и вдруг спохватилась: ох, я ведь все еще в лисьей маске! Ну да ладно. Возможно, это даже хорошо. Вдруг носатая рыжая мордочка напоминает королю о сыне и тем самым играет мне на руку в этих безумных переговорах?

– Итак, девять тридцать утра, двадцать восьмое июня. Маги закрывают трещины. Если Лиссай дома, я отменяю проклятие и подписываю два помилования. Если нет, вы умираете, Ловчего – если выживет – возвращают в тюрьму. Договорились?

– Да.

Его Величество встал, попрощался со мной легким кивком головы и бесшумно прошел к выходу из покоев. Я, сохраняя почтительную дистанцию, поплелась за ним.

Перед самыми дверьми он развернулся, снял с указательного пальца крупный желтоватый перстень и протянул мне:

– На эти шестьдесят шесть часов вы снова в законе, Тинави… Снимайте уже свой ужасный нос.

Ого. И как он разглядел муляж под карнавальной маской?

Сайнор вышел в коридор. Стражники-чрезвычайники хором гаркнули «Вашличество!» и дружно топнули правой ногой. Сайнор не ответил и торжественно, не оборачиваясь, поплыл прочь.

Я снаружи закрыла за собой дверь в покои и оперлась на нее же, переводя дух, не в силах поверить в то, что вообще произошло.

Правый стражник сохранял профессиональную невозмутимость. Левый стражник, едва Сайнор свернул за поворот, поднял глухое амарантовое забрало.

– Может, объяснишься? – прошипела Кад.

– Ты на посту, душа моя. Тебе нельзя болтать, – пробормотала я.

Ее взгляд мог прожечь во мне дырку. Я прикрыла глаза и примерила королевский перстень на большой палец.

Сел идеально.

Итак, начинаем обратный отсчет.