Текст книги "Шолох. Тень разрастается"

Дождь в июньскую ночь

Лил дождь, и город наполнялся небом, Сошедшим к нам. Желая обогреться, Оно искало тех, за кем горячим следом Тянулось прошлое – и омывало, Обновляло, Любуясь, целовало сердце.

Шолоховская баллада

Я вышла из дворца – и о моей решительности можно было слагать легенды.

Первое, что я сделала, – нагло, пользуясь предоставленными Сайнором благами, сорвала с себя лисью полумаску, на весь мир выставляя лицо разыскиваемой преступницы.

Но – ноль эффекта! Секунду я соображала: что за дела, где реакция гвардейцев? А сообразив, не менее помпезно, с хлюпаньем, отодрала от себя и карнавальный нос тоже. И шляпу сбросила, что уж там.

Вот тут-то стражи и дернулись!

Но я лишь гордо выставила им навстречу перстень с королевской печатью. Это сработало: гвардейцы замерли как вкопанные. Видимо, практика с «дозволительными» кольцами была во дворце в ходу. Хм… Интересно, как далеко я могу зайти с эдаким перстеньком на пальце? Не то чтобы я слишком озабочена вопросами вседозволенности, но соблазн творить чушь, пока можно, велик. До ужаса велик.

Так, изо всех сил тормозя своего внутреннего бунтаря, я пошла на шахматную поляну к Дахху.

Вечернее солнце в прощальной щедрости вызолотило и без того мягкие краски островных угодий. Наш многоуровневый дворец, похожий на свадебный торт с декоративными бусами плющей, возвышался надо мной, как гора. Диагонали этажей сбегались к наивысшей центральной точке – белоснежной башенке, над которой реяло полотнище с шолоховским гербом: коронованным деревом инграсиль, растущим из кургана, под которым изображен бриллиант.

Народа вокруг стало еще больше.

На небе со свистом носились спирали магических огоньков. Они сбивались в стаи, будто скворцы, и удивительными геометрическими фигурами рассекали набухающую сумеречную синеву.

Когда я нашла Дахху, он безмятежно улыбался, глядя наверх своими чуть плывущими из-за лекарств глазами. Белый ферзь поддерживал Смеющегося за шарфик – как за поводок.

Друг стоял в углу игрового поля и лениво «рулил» сразу двумя юными шахматистами: поочередно подсказывал то одному, то другому. Детишки таскали огромные пешки с клетки на клетку и выражали бурный восторг, когда Дахху рекомендовал кому-то из них «съесть» фигуру противника: в таких случаях ее заваливали на бок и колбаской скатывали с доски.

Я подошла к Смеющемуся. Он извинился и прервал партию, посмотрел на меня выжидающе.

– Все получилось, ура! Полынь выпустят, чтобы мы спустились под курган.

– Ура! А что у тебя на шее?

– В смысле?

Дахху указал на полированный диск солнечных часов, тускнеющий подле шахматной полянки: они могли худо-бедно сыграть роль зеркала.

– Присмотрись.

Я так и сделала.

И ужаснулась.

Во впадинах над ключицами проступили черные жилки. Будто кто-то влил мне в сосуды ядовитую вурдалачью кровь, и она теперь разбухает под кожей. Прожилки медленно удлинялись, напоминая туристическую карту Шолоха, все разрастающуюся с каждым годом…

Шестьдесят шесть часов, говорите?

Дахху не дал мне всласть налюбоваться проклятием. Сложив оба костыля вместе и нетерпеливо вручив их гигантскому ферзю, друг по-лекарски неделикатно схватил меня за подбородок и поднял его вверх, чтобы разглядеть узор.

– Не трогай! – рявкнула я, когда загребущая лапка Дахху потянулась к черным узорам.

– Почему? Никогда такого не видел. – Его глаза блеснули алчным исследовательским огоньком. – Тебя заразили чем-то в Шэрхенмисте?

– Нет. В королевской опочивальне, – буркнула я.

Друг поперхнулся.

Я сменила тему:

– Кадия на посту до полуночи – после этого предлагаю собраться у тебя. А пока что я еду в тюрьму – забрать Полынь.

Дахху глянул на недоигранную партию (оставшиеся без присмотра мальчишки устроили там страшный бедлам) и задумчиво кивнул:

– А знаешь, я, пожалуй, с тобой.

После этого он витиевато попрощался с ферзем. Когда мраморная громада затопала обратно к лабиринту, земля под фигурой легонько тряслась… Детишки бежали вслед, визжа и похохатывая.

Мы покинули остров-курган.

* * *

Полынь держали в тюрьме Гластер-Кох.

Она находилась на северо-востоке Шолоха, за Башней магов. Не в центре города, но и не на отшибе, ведь это была королевская тюрьма для особо опасных преступников, психопатов, которых чародеи и знахари изучают на досуге.

Когда мы вылезли из нанятого кэба, было уже совсем темно. Дахху оценивающе посмотрел на мрачное здание Гластер-Коха: замшелые стены, узкие бойницы, гнилая вода во рву… В тюрьму вели четыре разных моста – преступники делились на категории в соответствии со своими нарушениями и жили «клубами по интересам».

– Я тут тебя подожду, – решил Дахху, глядя на кованые врата нужного мне входа.

– Это надолго. Уверен?

– Да.

Формальности, связанные с временным освобождением Полыни («в целях консультации и помощи государству»), заняли несколько часов. Никто, ясное дело, не поверил мне, когда я нагло потребовала выпустить Ловчего.

Сотрудники писали во дворец, дворец отвечал – очень неспешно, якобы с достоинством. Никак не могли добиться подтверждения у его величества Сайнора – стеснялись отрывать короля от ужина.

– Рекомендую вам вернуться к этому вопросу завтра. – Господин Стэгель Дайно, комендант тюрьмы, устало протер очки-полулунья.

– Завтра будет поздно, – возразила я.

Седовласый комендант вздохнул, но спорить не стал. Судя по тому, что он заваривал мне уже третью чашку чая, я ему понравилась.

– Вы молодец, что поймали маньяка, – будто подслушав мои мысли, сказал господин Стэгель. – Отвратительный тип. Всем тюремщикам уже душу вынул своими разговорчиками… Приходится сдавать его лекарям в три раза чаще, чем остальных.

Я удивленно приподняла брови.

– Мы пускаем к нему целителей из департамента Легких Мыслей, чтобы они успокаивали его разум, – пояснил комендант и расправил складки на своем бархатном камзоле.

Камзол у Стэгеля был прекрасный – только очень мятый, приунывший. Как и сам Стэгель. Вот уж кому действительно лекарь-оптимист бы не помешал – работать в таком месте, как тюрьма!

Наконец мне разрешили пройти в камеру Ловчего.

Казематы располагались на нижних уровнях. Идешь и идешь. Тишина постепенно побеждает жизнь, и вот уже никакой надежды не брезжит перед глазами. Лишь темнота, разрываемая слабым светом фонаря. Да редкий гиений хохот обезумевших злодеев.

– Тут, – пояснил толстый добродушный охранник, когда мы остановились у какого-то замызганного угла.

Глухая дверь с номером «999» показалась мне насмешкой: генеральское число, прах его побери.

Сторож зажег фонарь поярче и передал его мне, а сам полез за ключами. Держа керосинку, я вдруг поняла, что мои руки страшно трясутся, а сердце бьется где-то в районе горла.

Полынь. Я сейчас увижу Полынь.

– Готова, милая? – спросил охранник.

Я кивнула.

* * *

– Полынь?

Мой голос заметно дрожал. Я шагнула в непроглядную темень тюремной камеры.

Мне никто не ответил, но я почувствовала, как сгустилась и напряглась чернота при моем появлении.

– Ты здесь? – еще более неуверенно спросила я.

– Да.

Призрачный голос, прозвучавший где-то в дальнем от меня углу, оборвался так же резко, как и возник. Я сглотнула.

– Полынь, я… Верней… Ну…

Я запнулась.

Стражник в коридоре зажег факелы, и пространство за моей спиной наполнилось алыми всполохами огня. Мне показалось, что едва различимая тень, укутанная черными волосами, поднялась с пола, шагнула мне навстречу и снова замерла, не выходя на опрокинутый прямоугольник света, приклеенный к дверному проему. Я переминалась на этом прямоугольнике с ноги на ногу, и фонарь, качаясь, тревожно поскрипывал в моей руке.

Полынь меня видел.

Я его – нет.

Я судорожно вздохнула, натянула самую радостную из своих улыбок и подняла светильник выше, к лицу, давая Внемлющему еще большую фору в наших неравных гляделках.

Но тут мне почему-то вспомнилось, как магистр Орлин рассказывал нам о правилах контакта с дикими зверьми. Каким надо быть осторожным – и обязательно честным, а то пиши пропало. Моя фальшивая улыбка сползла, сменившись куда более привычным и искренним выражением глубокой озабоченности и легкой неврастении.

Темнота фыркнула в ответ на такие гримасы.

– Полынь, тебя временно выпускают – для помощи в одном деликатном деле.

– Интересно. И зачем это я понадобился?

– Нужны твои умения Ходящего.

– Хм. Значит, живым из передряги не выбраться? – метко предположила темнота. Голос стал ближе. – А то я не помню за собой какой-то другой уникальности – с точки зрения Сайнора, – кроме той, что меня не жалко пустить в расход.

– Ну я оцениваю наши шансы весьма оптимистично. – Я пожала плечами.

Тьма будто взметнулась вихрем, когда заключенный в один шаг оказался рядом со мной:

– Что значит «наши»?

Я ахнула, разглядев его.

Руки и ноги Ловчего были закованы в кандалы. На шее – широкая скоба, похожая на защитный обруч игроков в тринап. Кожа вокруг железок покрылась пузырями, как от ожогов, и была до крови расчесана.

Полынь походил на жертву войны со всеми его бескомпромиссно торчащими из-под тюремной робы костями. Если мне казалось, что это я похудела на вулканическом побережье, то нет! Однозначно нет. Черты лица куратора стали еще острее, чем раньше. О скулы можно было уколоться.

Плечи Внемлющего багровели порезами и кровоподтеками, видимыми даже поверх многочисленных татуировок. Знак Ловчего на левой руке и Глазница на правой не светились. Значит, оковы антимагические.

Пока я оторопело пялилась на эти немудреные свидетельства пыток, Полынь обогнул меня и выглянул из камеры, насколько позволяла длина цепей.

– Ты вообще как? – жалобно протянула я.

Ловчий, удовлетворившись открывшимся ему видом, обернулся и, рассмотрев мою перепуганную рожу, ободряюще подмигнул:

– Терпимо!

Его черные глаза на осунувшемся лице казались огромными, как созвездия южного креста. Взгляд у Полыни был все такой же спокойный, как и обычно, слегка отстраненный. Ловчий остро пах мокрой землей и сыростью, как месячной давности номер «Вострушки», посвященный ритуальным голодовкам… Кстати, да!

Я достала из кармана заранее припасенные коричные крендели:

– Хочешь? Это из той забегаловки на Министерской площади, ну где ты кофе по утрам берешь.

Полынь не сразу понял, что это за бумажный пакет я впихиваю ему в бледную руку. А поняв, почти беззвучно рассмеялся:

– Тинави! Я тебя умоляю!

– Ну тебя ж, наверное, тут не сильно потчевали… – заворчала я.

– И то верно. Разве что пинками. – Он с интересом принюхался к запахам свежей корицы, сахара и масла, деловито расползавшимся по камере из кулька. – Только я предпочитаю сначала выбраться отсюда, а потом уже наслаждаться жизнью. Чтобы уж сразу и на полную катушку.

К нам подошел охранник, с кряхтением сел на корточки и стал отстегивать кандалы Полыни, начав с левой ноги. Лысый затылок стража покрылся бисеринками пота.

Ловчий стоял, скрестив руки на груди, и не собирался помогать – ногу там приподнять или еще что. Только поблескивал глазами, с жадностью осматривая всю длину убегающего вдаль коридора, такую манящую долгую дистанцию – уж по сравнению с камерой в пять шагов.

Я вдруг ужасно испугалась этого опасного блеска:

– Полынь, ты только это… Без фокусов. Сделка честная.

Сидевший на карачках стражник замер, услышав мою реплику. Видимо, живо представил, какими травматичными последствиями грозят фокусы от Ходящего.

– Ваша магия только завтра вернется, если что, – «заботливо» предупредил толстяк.

Но Полынь успокаивающе поднял ладонь и, глядя на меня, удивленно хмыкнул:

– Это с какими безрассудными идиотами ты тут без меня общалась, что высказываешь такие опасения?

– Да уж была пара прецедентов… – буркнула я.

* * *

После того как охранник надел на Полынь специальный отслеживающий браслет, мы подписали все необходимые бумаги. Затем Внемлющему разрешили помыться и вернули его одежду: любимую шелковую хламиду (мутанта из кучи разноразмерных маек и полотен шелка, из-под которых едва видны штаны), а также браслеты, амулеты, обереги и нагрудные часы.

И вот мы на улице.

– Как же я люблю июнь, – улыбнулся Ловчий, с наслаждением втягивая свежий летний воздух.

Потом Полынь осмотрелся и указал на пару качелей, сиротливо скрипящих на аллее перед тюрьмой.

– Пойдем туда? – спросил он.

– Конечно, пойдем, – одобрила я, не переставая крутить головой: Дахху куда-то запропастился.

Минуту спустя мы с куратором сидели на слегка влажных – накрапывал дождь – деревяшках. Полынь раскачивался с силой, высоко взмывая вверх, полностью поглощенный этим занятием. Шелковые полы хламиды звонко хлестали по ветру. Крендельки хрустели на зубах.

Я болталась у самой земли, исподволь наблюдая за куратором.

– Полынь, почему ты не попросил, чтобы тебя освободили? Ты же мог.

Он пожал плечами.

– Если помнишь, у меня есть планы на мое желание. Я должен его тетке.

– Ты потратил желание на госпожу Тишь?!

– Еще нет. Было бы неразумно принимать такие решения в камере – мне не хватало данных. Но теперь потрачу, раз мое собственное положение улучшается. И, напротив, если бы ситуация обострилась, то между казнью и родственным взаимонепониманием я, конечно, выбрал бы второе. До сегодняшнего дня сохранялся баланс между этими вариантами развития событий. И, следовательно, желание стоило приберечь. Я не из тех, кто расшатывает лодку, если все стабильно.

Я осмыслила. Я обалдела:

– То есть, не приди я, ты бы так и сидел в тюрьме?

– В смысле, «не приди ты»? – Полынь хитро сощурился. – Ты же обещала, что вернешься.

– И ты всерьез этого ждал? – Я запуталась.

– А что, впредь мне не стоит верить твоим словам? – Куратор лукаво улыбнулся.

Я заморгала:

– Нет, верь, конечно, верь… Просто шансы были как бы невелики…

– Тинави, ну раз уж ты смогла меня вытащить, зачем теперь на себя наговариваешь? Плохая привычка, малек, до пепла плохая привычка!

Я собралась было высказать свое негодование тем, что он с места в карьер бросился «начальствовать», как откуда-то из влажной темноты к нам вывернул Дахху.

– Приветствую, господин Полынь! – обрадовался Смеющийся. – У нас еще не было случая пообщаться лично, но я слышал о вас много хорошего. Я Дахху.

– Я помню, – кивнул Полынь. – Я же видел вас в храме. Поздравляю со спасением.

– Ох, точно, это же вы меня и спасли! – смутился энциклопедист и машинально натянул шапку пониже, аж до бровей. Типа, «я в домике».

– Не я, Тинави.

Продолжения разговора не последовало: интроверт-Смеющийся не знал, что сказать после подобной Ужасной Оплошности, а Полыни было плевать – его куда больше интересовал заново обретенный город, чья волшебная, до боли сладостная сущность волнами разливалась вокруг нас.

– И как ты не околел, дожидаясь нас? – Я благодарно улыбнулась сконфуженному Дахху. – Кругами гулял, что ли?

Друг, укутанный в два свитера и теплый шарф, вряд ли замерз бы даже в северном Асулене. Но несколько часов на улице – это все-таки испытание, достойное похвалы.

– Гулял?.. Э-э… Ну… – Он почему-то покраснел. – Думаю, нам пора ехать! Полынь, вы ведь с нами?

Внемлющий по-птичьи наклонил голову вбок.

– Мне что, надо отрабатывать свободу прямо сейчас?

– О боги, нет, нет! Считайте это приглашением на вечеринку, – замахал руками Дахху и чуть не выронил костыли.

– Вечеринку? – Проколотая бровь Полыни выгнулась таким лихим углом, что я залюбовалась.

И поспешила вмешаться, пока взаимонепонимание этих двоих не привело к чему-нибудь катастрофическому:

– Так! Нам действительно стоит поехать всем вместе к Дахху, там же можно переночевать. «Отрабатывать свободу», Полынь, ты начинаешь попозже. Но вот с организацией сего действа лучше разобраться прямо сейчас. И ты нам нужен. Выдержишь?

– Конечно.

Мы снова поймали кэб. Полынь отказался забираться внутрь салона, предпочтя вместо этого сесть на козлах рядом с кучером.

Дахху, свернувшись на бархатном сиденье, мгновенно уснул – ослабший организм не справлялся с нагрузками. Я ткнулась носом в холодное стекло кэба и задумчиво созерцала город.

Дождь усиливался. Уже через несколько минут небо разорвала первая вспышка молнии.

Раз, два…

Тыды-ы-ы-щ.

Гроза весьма близко.

Я подняла окошко и крикнула:

– Хей, Полынь, мокро же! Пересаживайся!

– Нет, спасибо, – раздался веселый ответ.

– Тут зонтик есть, дать тебе?

– У меня все отлично.

Я почти до пояса высунулась из окна, чтобы увидеть, как куратор, раскинув руки и задрав голову, улыбается лиловому лику небес…

Кучер-эльф рядом с Полынью, напротив, сгорбился до состояния болотной кочки.

Я нырнула обратно в кэб, прикрыла глаза и тоже попробовала уснуть, баюкая себя мыслями об увлекательном грядущем. В целом мысли мне нравились. Только черные жилки на шее огорчали – слегка.

Вдруг кэб затормозил. Я приготовилась к драке, решив, что сейчас обязательно последует какой-нибудь профилактический пинок под зад от нахалки-судьбы.

Но нет: деревянная дверца возле меня открылась, и под пронзительной белой вспышкой рассерженных небес угловатая, замотанная в алые шелка фигура Полыни запрыгнула в салон. Куратор громко хлопнул дверью и бесцеремонно впихнулся между мной и стенкой кэба – почему-то именно с той стороны, где места было меньше, ибо до того я вольготно развалилась почти посередине сиденья. Я отодвинулась, пока капающая с Ловчего вода не вымочила меня.

– Что-то там и впрямь мокро. – Полынь тряхнул головой. – Кажется, я переоценил романтику наружности.

Я горделиво поджала губы и развела руками, мол, «я же говорила!». Потом достала из кармана платок и протянула куратору.

– Ты это бросай. – Он погрозил мне пальцем.

– Что именно?

– Заботиться обо мне. И играть в главную.

– Да я не… – слабо запротестовала я, но Полынь уже скрестил руки на груди, примял затылком бархатный подголовник, устраиваясь поудобнее, и демонстративно закрыл глаза.

Дискуссия была окончена.

– Спасибо, Тинави, – тепло сказал Ловчий чуть погодя и снова затих.

Маленький кэб, поскрипывая на поворотах, неспешно ехал по городу. Праздник закончился, Шолох уснул, и грозди промокших цветочных гирлянд тяжелыми перевернутыми арками приветствовали наш дождливый путь.

Изредка мы подпрыгивали на ухабах, и тогда Дахху особо пронзительно вздыхал во сне, а Полынь легонько стукался лбом о стекло. Всю дорогу его многочисленные амулеты нестройным хором позвякивали в такт перестуку колес, то тише, то громче, набираясь смелости и умолкая вновь.

Я свернулась калачиком в уголке и, разморенная уютом поездки, никак не могла стереть с лица счастливую улыбку.

Ипостась-болтушка

Когда в 1575 году потомки срединников приплыли с островов Шэрхенмисты, в Смаховом лесу уже был курган… Ров Рейнич вокруг него тоже был – еще безымянный. Были и шесть шолоховских рек: Нейрис, Арген, Доро, Вострая, Триба, Бонго и Плюма. Магический фон – тут как тут. И множество волшебных существ. Прекрасное наследство для выходцев из знатных Домов! Но… Кто же построил курган, если все срединники полегли в 1147 году?

Энциклопедия «Доронах», черновик. Текст яростно перечеркнут с пометкой «Никакой заманиловки, держи себя в руках, это должен быть научный труд!»

После такой мирной, я бы даже сказала, сладостной поездки я никак не ожидала, что в пещере Дахху разразится скандал.

Гроза снаружи не шла ни в какое сравнение с тем, какие страсти бушевали внутри – в каменной кухонке со сводчатым потолком.

Снежок тихо поскуливал, забившись под шкаф, а Марах ехидно пушил перышки – вредная птица вовсю наслаждалась бесплатным зрелищем. Рыбки в волшебном матрасе вылупили свои и без того круглые глазки и лишь безмолвно распахивали рты.

– Никуда мы, блин, не пойдем! – неистово орала я уже порядком севшим голосом. – Пересидим у разлома ночь – и все!

Кадия с энтузиазмом бахнула об пол очередную чашку.

Это Дахху предусмотрительно выделил ей горстку посуды, которую-давно-пора-бы-выкинуть-но-рука-не-поднималась.

Чашка разлетелась вдребезги, глазированными осколками усеяла полкухни. На них тотчас с утробным урчанием бросился магический веник, зачарованный Дахху еще на далеком первом курсе. Ненасытный голод метелки на секунду выбил всех нас в состояние транса.

Первой оклемалась Кад. Стукнув кулаком о стол, она по-военному рявкнула:

– Отставить панику! Еще как пойдем! Я хочу орден за смелость!

– Посмертно, что ли? – зашипела я.

Со стороны мы выглядели как две безумных ведьмы из детских сказок: встрепанные волосы, горящие глаза, вот-вот обернемся кошками и поскачем по черепичным крышам пугать нетопырей.

Дахху, который все это время пытался заварить нам липовый сбор, пробормотал, якобы ни к кому не обращаясь:

– А я бы тоже не отказался изучить некрополь подробнее – раз выдается такая возможность…

Я взвыла. Смеющийся ойкнул и поскорее отвернулся, внезапно очень заинтересовавшись узором заварки.

– Полынь, ну скажи ты им! – Я прибегла к помощи условно «старшего».

Жизненный опыт Внемлющего был побогаче, чем у нас троих вместе взятых. Плюс Кад и Дахху слегка робели перед ним, как это нередко бывает при встрече с незнакомым дотоле человеком, героем увлекательных рассказов подружки.

А сейчас Полынь воистину поразил их размахом своей эксцентричности.

Стоило Ловчему в развевающихся шелках переступить порог пещеры, как он вытребовал у Дахху домашнюю аптечку, из коей в мгновение ока выхлебал все три пузырька мятного сиропа от кашля – того, что помогает скрыть земляной запах агента-теневика. Не поперхнувшись, не размениваясь на объяснения, Полынь с ногами забрался на высокий барный стул в углу комнаты, деловито стянул кожаный сапог и начал так и эдак примериваться к тюремному браслету.

Дахху бочком приблизился с пачкой магических пластырей: «Ох, у вас так много порезов, давайте подлатаю…» Но Полынь смерил его таким взглядом, что друг быстро передумал поддаваться знахарским инстинктам и, попятившись, чуть не снес хлипкую этажерку с шахматной коллекцией. Если бы не метнувшаяся туда Кад, наш личный мастер быстрого реагирования, у волшебного веника появилось бы уйма работы, а у Дахху – повод для нытья на всю оставшуюся жизнь.

Но на этом увлекательное шоу «Познакомьтесь с Полынью» не закончилось.

К гостю подлетел Марах.

Филин сел на коленки Ловчего, растопыренные «бабочкой», и обольстительно ухнул. Типа, эй, я слышал, у тебя есть совушка, так вот я тоже совушка – изволь почесать!

Но Полынь не оправдал надежд моего питомца: он лишь сощурился, клешней искривил пальцы и вдруг метко выдернул у Мараха особо симпатичное бежевое перышко. Я возмутилась, птиц обиженно клюнул Ловчего и улетел. Полынь покрутил перышко, любуясь, а затем удовлетворенно хмыкнул и воткнул его в прическу.

Я искоса глянула на Кадию: ну как пройдет твое «обнюхивание»?

Подруга молча достала из ножен меч и принялась его затачивать. Весомые, размеренные «шух-шух» в руках Кад производят на людей неизгладимое впечатление! Идеальное лицо, склонившееся над темным металлом, блестящие локоны белокурых волос, румяные скулы и особые феромоны чести и достоинства – как тут устоять?

Мы с Дахху понимающе переглянулись: Кадия всегда точит свой грешный меч, если хочет кому-то понравиться. Но сейчас стражница почти сразу досадливо остановилась и раздраженно отложила клинок. Ибо Полынь вместо того, чтобы любоваться ею, просто закрыл глаза и замер, уйдя в себя.

За следующие пару часов он не произнес ни слова, молча неся свою барную вахту Ордена Скрещенных Ног.

Все это время я то ли бахвалилась, то ли исповедовалась, в который раз выстраивая событийную цепочку последних недель.

И, кажется, уже так привыкла к этой истории, что нечаянно переборщила с оптимизмом…

Особенно в той части, которая касалась грядущего спасения принца. Потому что по итогам Дахху и Кадия вспыхнули горячей страстью к некрополю и возможностью туда «сходить». Причем «сходить» по полной, добраться до самого центра кургана, где полегли предыдущие отряды – в поисках, видите ли, каких-то там исторических открытий, потенциальной славы и просто хорошего настроения.

Я заламывала руки и громко стенала, но безбашенная удаль этих двоих не утихала. Ребята свято верили в себя, в Полынь и в меня (последнее особенно забавно).

– Тинави, они правы. Нам нужно по-настоящему спуститься под курган, а не ограничиться предбанником, – цокнул языком Ловчий.

– И ты-ы-ы туда же?! – Я изумленно повернулась к предателю.

Полынь ткнул пальцем в свой мерцающий антрацитом браслет:

– Он записывает каждое мое движение. Как нас предупредили, тюремный наблюдатель будет в режиме настоящего времени следить за моими перемещениями. Подумай сама: если браслет замрет у входа в курган на долгие часы, страж почует неладное, не так ли?

– Да какая разница, Полынь? Потом мы вернем Лиссая – ведь Карлу по барабану, откуда меня выдергивать, хоть с этой кухни, – и вопрос о твоих не-перемещениях будет снят. Спектакль закончится, а победителей не судят!

Ловчий задрал хламиду повыше и демонстративно постучал по стеклянному шарику, венчающему браслет со стороны икроножной мышцы:

– Видишь?

– Ну.

– Эта штука взрывается. Удаленно. Если тюремщики решат, что я сбежал, – просто подорвут браслет. И меня вместе с ним, как ты догадываешься.

– Но ведь ты не сбежишь!

Полынь из Дома Внемлющих равнодушно пожал плечами:

– Если бы бывший Ходящий под моим присмотром вдруг перестал идти по обговоренному маршруту и застопорился, да не где-то, а в самом сердце столицы, под дворцом – я бы точно его ликвидировал. На всякий случай. Превентивность, помнишь? Главное правило любой госструктуры.

– Так у нас с Сайнором уговор – есть время до девяти утра!

– Но тюрьма-то находится в управлении Совета, а не короля. А для Совета никаких «уговоров» не существует.

Я упрямо надула губы. Полынь покачал головой.

– У тебя не должно быть иллюзий на этот счет, Тинави. Ты согласилась на сделку не с государством, а с Сайнором как частным лицом, чьей власти по недосмотру хватило на подобную аферу с амнистиями. Сайнор так отчаянно хочет вернуть сына, что даже нарушил его анонимность[6]6
  По нашей лесной традиции, частная жизнь Дома Ищущих не афишируется, а личности принцев не раскрываются для народа. Из-за объявления о «добровольцах» Лиссай стал исключением.


[Закрыть]. Но Совет хочет только залепить поскорее все новые входы в курган, «во избежание». Им плевать на лирику. Зуб даю – если мой браслет покажет неладное, меня укокошат. Здорово, конечно, что на твою миссию это не повлияет. Но я не собираюсь умирать. Поэтому безвылазно торчать на одном месте – не вариант.

Я заметила, как во время этого монолога Кад покраснела и поспешила опустить голову.

Ее отец, Балатон из Дома Мчащихся, возглавляет Совет. Судя по тому, что Кадия не бросилась защищать честь папочки и не стала возражать Полыни, она понимала – Ловчий все говорит правильно.

Дети – это, конечно, цветы жизни. Но Шолох – сама жизнь. Так что пусть Совет и верит, что Лиссай под землей, терпеть подозрительные «выходки» ради его спасения он не станет.

– Ну давайте кругами будем по предбаннику ходить! Пусть думают, никак не можем пройти внутрь!

– А как же великий махач с упырями, о котором будут слагать легенды? – снова взъерепенилась Кад.

– А как же мое исследование? – осмелел Дахху.

– А как вам идея взять с собой Андрис – она наверняка что-то придумает с передачей фальшивых данных через браслет? – Полынь по-воробьиному склонил голову набок.

Я взвыла еще громче.

Не специально, просто… Просто вырвалось.

А потом я вдруг поняла, что это Ловчий меня так поддержал в моем нежелании углубляться под курган. Кадия и Дахху тоже встрепенулись и сразу поникли: голоса «идти вглубь – ждать у входа» внезапно разделились поровну, что при установившейся субординации означало мою и Полыни победу.

Я нахмурилась:

– Андрис нормально отреагирует на всю эту информацию вселенского характера?

– Андрис сложно обескуражить.

Я насупилась, вспоминая нашу встречу в Рокочущих рядах.

М-да. Что-то не могу найти имя Ищейки в своем списке людей, Которых Очень Хочется Увидеть. Зато у Полыни ее имя там точно есть. Класс. Но… Ладно. Дело есть дело.

Я неохотно кивнула:

– Тогда зовем Йоукли.

И, чтобы взбодриться, кулаком погрозила Кадии:

– А ты только попробуй сунуться под курган глубже, чем надо! Догоню и лично укокошу, никаких упырей не понадобится!

– Как же ты идиотски выражаешь свою любовь, – фыркнула Кад. – Но я все равно ценю, заметь!

Перемирие на кухоньке наступило одновременно с рассветом: косые лучи восходящего солнца спицами пронизали комнату через несколько потолочных окошек. Дахху с бряцаньем поставил на стол поднос с дымящимся липовым сбором и плюшками.

Да уж, вовремя!

Кад широко зевнула, сграбастала свою кружку и уселась прямо на пол. Я привычно выдвинула из-под стола скрипящую табуретку. Полынь, не слезая с барного стула, приблизился серией мелких громыхающих прыжочков, а сам Дахху, пробормотав что-то на тему «утро… эээ… утра мудренее», уковылял в комнату и ничком рухнул на матрас, перепугав золотых рыбок в оном.

После нескольких обжигающих янтарных глотков – бессмысленных, раз уж идем спать, но необходимо вежливых – мы все последовали примеру Смеющегося и разбрелись по комнаткам.

* * *

Моя «келья» была тихой, уютной и маленькой.

Одеял на всех не хватило, так что я легла спать под вязаным пледом с длинными и кокетливыми кистями. Я сложила руки под щекой и прикрыла глаза. Раннее птичье пение баюкало куда лучше, чем вечерний стрекот цикад.

Засыпать на рассвете – блаженство, доступное лишь выскочкам. Тем, кто играет со временем, как ему хочется, тем, кто исподтишка мнит себя Стражем Ночных Мечтаний.

На заре всегда такая волшебная, кристальная тишина, что, каким бы ты ни был злобным отморозком, жди прекрасных снов. Подозреваю, жизнь благоволит бунтарям: иначе не знаю, почему нет ничего слаще, чем, обдурив ход планет, ложиться спать на рассвете.

Я перевернула подушку свежей, прохладной стороной к лицу и уже почти вырубилась, но…

В дверь ко мне тихонечко поскреблись.

– Кто там? – шепотом спросила я.

– Ты не знаешь, где твой друг хранит кофе? – еще тише отозвался Полынь, просовывая голову в щель.

– Зачем тебе кофе в пять утра?

– Слово «утро» и «кофе», как по мне, прямо созданы друг для друга. Неужели дерзнешь оспорить? – Он зашел и прикрыл за собой дверь.

– Ну… В пять это пока еще лживое утро, фальшивое, знаешь, утро без чести и достоинства… Такому утру кофе не положен, нечего.

– Какая ты немилосердная, – хмыкнул Полынь, садясь на пол и затылком подпирая стену. – Правила строишь, часы муштруешь. Кошмар. Будь я пятичасовым утром, я бы, наверное, как-нибудь отомстил.

– Да ну эту месть! Пусть лучше заставит себя полюбить.

– М-м-м, прямо-таки заставит? Так ты предпочитаешь тиранов, малек?

– Не. Не дай небо. Но в болтовне все жесткое будто звучит сочнее.

– Сильные эмоции, стучащие сердца, адреналин и страсти… – Ловчий приподнял бровь на выверенный сантиметр. – Да, звучит и впрямь неплохо.

Мы болтали. Мы долго и беспечно трепались о всякой ерунде на грани диагноза «шизофрения». Ни слова о деле. Иногда мы понимающе молчали, смотря на все светлеющий квадрат окна.