Текст книги "Шолох. Орден Сумрачной Вуали"

Я всхлипнула и всем весом навалилась на входные двери замка. Они распахнулась. Я выбежала на крыльцо и сломя голову понеслась прочь по песчаной дороге. Мне бы бежать в сторону города, но я знала, что те ворота заперты на ночь. А вот дорога на пляж – свободна. Я стрелой летела туда.

Свеча у меня в руке давно потухла, и я бежала впотьмах, только редкие замковые фонари давали какие-то ориентиры. Все небо было затянуто низкими грозовыми тучами. Землю как будто расплющило под весом небес, море выглядело бурлящей смолой, береговые сосны казались щепками, которые сейчас раздавит и сломит. Ни звука. Птицы молчат. Цикады умолкли. Ветра нет.

Вдруг раздался удар грома… Мгновение спустя – вспышка молнии, разорвавшая небо до самого горизонта.

– Дорогая-я-я-я… – издевательски пропели сзади в воцарившейся тишине.

Гораздо ближе, чем мне бы хотелось: Дерек стремительно сокращал расстояние. Снова гром. Снова молния. Черное море, как будто бы вставшее на дыбы. Хриплый хохот.

Я вдруг с отчётливой ясностью поняла: я сейчас утоплюсь. Что угодно, лишь бы это не нападало на меня. Лишь бы не разорвало, не сожрало, не выпотрошило, как Клариссу…

До воды оставалось пять шагов, когда мой преследователь ухватил меня за плечо.

– Я же сказал: не надо бежать, – прорычал Дерек, дергая меня на себя.

Сжав мне челюсть, будто животному, он провел носом по моему лицу, принюхиваясь, оценивая. Кровь моих друзей, стекавшая из его рта, оставалась на моих щеках и губах.

– Пожалуйста…. Отпусти… Пожалуйста… – пыталась бормотать я.

Дерек лишь рассмеялся, а потом толкнул меня на песок. Я хотела уползти, встать, вывернуться, лягнуть его – севшего на меня сверху, перевернувшего меня лицом вниз, – но он был гораздо сильнее и быстрее.

Гораздо.

Нечеловеческая сила.

Дерек одной рукой надавил мне на голову, заставляя захлебываться песком и слезами. А второй… Стал резать мне спину столовым ножом, взятым из замка. Разорвав рубашку, он рисовал на мне что-то, одновременно тихонько мурлыча под нос.

Я орала. Я плакала. Я молила богов прийти и спасти меня.

Потом – убить.

Но богам было плевать.

Я все еще продолжала бороться, но уже как-то устало, заранее зная, что проиграла. Я не понимала, что происходит и зачем, просто хотела, чтобы это закончилось. Чтобы не было этого мурлычащего пения. Этой боли, омерзительного запаха крови.

И вдруг в поле моего затуманенного зрения появился еще один человек.

Он вывалился прямо из моря: черное на черном, такое странное в искаженном электрическом свете молнии. Человек был мокрым с головы до ног, вода стекала с него, и влажные волосы облепили лицо. Он сорвал с лица маску, похожую на медузу, и уперся руками в колени, приходя в себя.

– Чтоб вас, – наверняка сказал он. Шторм бушевал у него за спиной.

Грохот. Вспышка. Мурлыканье. Нож.

– Ты такая красивая, – шепнул Дерек, ведя лезвием мне вдоль хребта.

– Спасите! – заорала я.

Незнакомец вздрогнул и обернулся.

И вот – в момент кромешной темноты между молниями – он рванул к нам. Прыгнул на Дерека, сбивая его с меня. Я тотчас вывернулась, пнула наугад. Дерек взревел.

Вспышка молнии. Нож, упавший на песок. Дерек толкнул незнакомца с такой силой, что тот отлетел на прибрежные камни, но тотчас вскочил и вновь бросился в драку, как мелкая злая ящерка. Я нащупала нож на песке – он был весь липкий. Моя спина – одна огромная рана, глаза застилала кровавая пелена. Пошатываясь, я поднялась и кинулась вперед: Дерек уже повалил моего неожиданного спасителя и теперь готовился сделать с ним что-то плохое. Но я была быстрее.

Я напала со спины, вложив в удар всю силу и ярость. Дерек дернулся и взревел, разворачиваясь, отшвыривая меня в воду одним мощным ударом, – но нож оставался у него в боку. Шустрый незнакомец тотчас перехватил рукоятку и, выдернув оружие, нанес еще удар. И еще. И еще.

Несмотря на раны, Дерек не становился слабее.

Я, захлебываясь приливом, схватила какой-то камень и что есть силы ударила Дерека по виску. Мерзкий звук. Ему было плевать. Я продолжила бить. Он хохотал, хотя его голова стала кашей.

– Идиоты, – смеялся он, душа незнакомца. – Идиоты.

И вдруг на пляже зажглись маг-фонари городской стражи. Топот, крики, свист, грубая ругань – все это показалось оглушающим и неуместным.

Дерек внезапно отпустил чужака.

От него будто отошла какая-то тень – хотя, возможно, это свет фонаря, смешавшийся с морским туманом и ужасом, застилающим мои глаза, дал такой эффект.

– Всем лечь! Руки за голову! – орали стражи, приближаясь.

Я и собиралась так сделать, но вдруг Дерек, все еще перемазанный кровью – моей, своей, чужака – рухнул на песок и жалобно закричал:

– Помогите!.. Они убивают меня!.. Мое лицо!.. Помогите!..

Я потеряла дар речи от такого поворота. А мой спаситель вдруг, ругнувшись, сипя и кашляя, выполз из-под Дерека и бросился прочь, и не думая останавливаться по приказу стражи. Ему в спину понеслись стрелы, но в темноте он ловко исчез между прибрежных сосен.

Гром. Вспышка.

Наконец хлынул дождь…

Дальнейшее было скомканным и окрашенным сплошь в багровые тона. Кажется, я потеряла много крови – когда стражи приблизились, мои ноги подкосились, и я просто отключилась.

А очнулась я в камере для преступников. Меня колотило, температура была высочайшей, я ничего не соображала. Вся спина пульсировала и горела. Я смутно помню, как меня допрашивали, как орали, что это я убила их – десять студентов, включая изуродованного Дерека, который на пляже умер от ран, повторяя, что я вытащила его из замка и напала на него с каким-то парнем, вылезшим из воды.

Я пыталась объяснить стражам что-то, но у меня плохо получалось. Единственный мотив, который я запомнила, – это повторяющаяся мысль о том, что я сумасшедшая и завистливая «беднячка», «драматургическая душонка», которая «тусовалась среди знати», и поэтому, вероятно, «исходилась завистью» – и однажды слетела с катушек.

– Вы не понимаете… Они провели ритуал, они вызвали кого-то, какую-то сущность…

– Гребаные студенты! Накуритесь какой-то херни, а потом давай жрать друг друга!

– Я никого…

– У тебя на губах чужая кровь, идиотка! На пальцах – кишки! Везде – твои отпечатки! Колдуны изучили замок, там не было признаков никаких темных сущностей! Никого друзья твои не вызвали: это все ты сделала, завистливая маленькая сучка, это ты их убила со своим напарником!

– Мне нужен адвокат, – бормотала я. – Я не буду говорить без адвоката…

Но адвоката мне не спешили предоставить. Я догадывалась, что весь Зайверино и вся западная Шэрхенмиста тогда ходили ходуном, потеряв столько молодых аристократов.

Дни шли за днями. Я металась в полубреду, мне отказывались вызывать лекаря, не разрешали никаких посещений. Позже я узнала, что тогда все ждали какую-то шишку из Правого ведомства, который бы занялся «Резней в Зайверино». Без него боялись начинать. До его приезда все встало на паузу, как в заклинании остановки дождя.

В моей камере было два окна: одно в стене и крохотное на потолке. Как-то днем вдалеке послышались крики, скандирование толпы, и вдруг в большом окне появилось множество искаженных яростью лиц. «Убийца!!!» – орали они и трясли решетки, и кто-то плюнул сквозь прутья, а кто-то – кинул нож, но не попал.

А ведь Дерека действительно убила я…

Прибежала стража. Толпу линчевателей разогнали, окно заколотили.

В окне на крыше целыми днями сидел черный ворон. Между своими галлюцинациями и снами я решила, что он – мой друг. Более того, что он – дух природы, ворон лорли, покровитель вересковых пустошей. Он был единственным маяком реальности в духоте кошмаров, наполнивших тогда Зайверино и мое сознание.

Кажется, именно то присутствие ворона толкнуло меня к двум вещам в будущем: к тому, что в дальнейшем я прониклась симпатией к духам-рёххам и теперь не прохожу мимо их святилищ без короткой медитации; и к тому, что потом я завела воронов дома.

Между тем ночью, примерно через неделю после Резни, когда я металась во сне на жестких нарах, замо́к в двери моей камеры неожиданно щелкнул. В узкой полоске дрожащего лунного света, проникающего в окно, я увидела того незнакомца с побережья.

Несмотря на спутанность моего сознания и болезнь, я сразу его узнала – эти бешеные черные глаза на треугольном лице. Я почему-то испугалась, что он убьет меня, но он только резко шикнул:

– Молчать! – пружинисто подпрыгивая ко мне и накрывая мне рот ладонью. – Я не причиню тебе вреда, пока ты не причинишь его мне – а у тебя на это сил не хватит. Надо двигать отсюда, потому что ты не хочешь на виселицу. А они повесят тебя рано или поздно. Уж я-то знаю таких ублюдков. Сейчас я уберу руку. Крикнешь – потеряешь свой последний шанс. Ясно?

Я кивнула. Он убрал ладонь.

– Кто ты? Почему ты помогаешь мне? – пробормотала я.

– Да просто не люблю беспорядок, – процедил незнакомец.

Но тут он слукавил.

* * *

Когда мы выбрались, оказалось, что у незнакомца был еще и более прагматичный мотив, чем просто ликвидация бардака.

Он был чужеземцем – рамбловцем. А у нашей страны есть магическая защита: чтобы чужак получил возможность свободно перемещаться по острову, кто-нибудь из народа шэрхен должен авторизировать его, прочитав ритуальное приветствие[6]6
  Размер «зоны прибытия» зависит от побережья. Где-то чужеземцам дается сто шагов, а где-то – пара миль вглубь острова.


[Закрыть]. В теории это может сделать кто угодно, но, учитывая обстоятельства, у чужака было не много вариантов – весь Зайверино искал его, моего «сообщника». Так что он выбрал меня.

Незнакомца звали Мокки Бакоа. Он был вором в Рамбле и решил остаться им в Шэрхенмисте. А я с его легкой руки вором стала.

Но сначала мы просто пытались выжить.

Мои раны, жар, галлюцинации и кошмары. Его сломанные ребра, непривычность к суше, незнание острова. Как две разорванные тени, мы блуждали по лесам, скрываясь от стражи. Остерегались разжигать костры и в темноте сидели друг напротив друга, глядя исподлобья, хрипло дыша. Сигнальные огни облавы иногда подбирались так близко, что я молча плакала от бессилия и ужаса, а на изнанке век у меня облизывалась страшная фигура Дерека…

Кого вызвали мои друзья?

Просто – кого?

…Израненные и заблудившиеся, мы с Мокки добрались до Пика Грёз и спрятались там от целого мира.

Мы не доверяли друг другу, но остальные для нас и вовсе были врагами. Я иногда просыпалась от собственных рыданий, и Мокки молча протягивал мне воду. Он, бывало, во сне бормотал что-то очень зло, а потом начинал сам себя расцарапывать до крови – тогда я будила его.

Я учила его тонкостям шэрхенлинга и культуре шэрхен. Он добывал нам еду, находил места для ночевок, присматривался к городу, в чьих темных кварталах уже тогда хотел навести порядок.

Мне все время казалось, что за мной кто-то следит. Я боялась собственной тени, шарахалась от людей. Мокки был единственным, кому я позволяла прикасаться к себе – чтобы перевязать раны на спине.

– Они выглядят странно, – однажды, помолчав, сказал он. – Будто какой-то язык или шифр.

Я хотела сказать: «Да, я тоже так думаю», но вместо этого… разрыдалась. Бакоа обнял меня и не отпускал до утра. Его объятья были похожи на тиски охотничьего капкана, но я не хотела, чтобы он разжимал руки.

– Чего ты хочешь? – иногда спрашивал меня Мокки, чья карьера Рыбной Косточки постепенно шла в гору.

– Я хочу безопасности, – честно сказала я.

– Ты в безопасности со мной.

Но я упрямо качала головой и не верила.

А однажды я сказала:

– Я хочу узнать, что это за шрамы у меня на спине. И убедиться, что та тварь больше не появится. Никогда. Нигде. Не причинит никому вред.

Мокки долго смотрел на меня, потом резко кивнул.

– Тогда за дело, – сказал он. – Я не оставлю тебя с этим одну.

И мы с ним стали исследовать разные магические традиции. Книги. Свитки. Артефакты. Что угодно, чтобы понять, что это за странные закорючки у меня на спине. Постепенно Мокки стал совмещать это с воровством в местах, куда мы ходили. Однажды я ахнула: «Это что, легендарный артефакт из сказаний Аврелианна?!» – «Да, – ответил Мокки. – Тебе он знаком?» Конечно, он был мне знаком по учебе в университете…

Еще через несколько ночей Мокки обвешался кирками, лопатами и отправился на кладбище. «Ты куда?» – «Раздобыть золотую чашу Парама». Я заволновалась. «Я хочу с тобой». Мокки не стал возражать.

– Мне кажется, или тебе нравится добывать артефакты? – еще пару недель спустя сказал он.

– Это как будто приближает меня к прошлой жизни, – призналась я.

Потом я сходила на подобное дело одна. Потом еще раз. И еще. Мокки занимался обычными кражами, а я – «историческими». Так я стала воровкой – авантюристкой, расхитительницей гробниц, как хотите, – которая специализируется на поиске древних артефактов.

Постепенно я стала профессионалом своего дела. Меня увлекло это. Поиски ключа к шифру на спине оставались такими же важными, но они были сопряжены с болью, ужасом, страхом, полностью не покидавшими меня никогда, тогда как авантюрная работа вызывала азарт и отвлекала. Воровство стало для меня пластырем, которым я пыталась заклеить свою рваную душу.

Иногда Мокки спрашивал меня:

– Чего ты хочешь теперь?

Я качала головой. Пусть жизнь и обрела новые краски, я все еще не чувствовала себя в безопасности, а пока ты не закрыл базовый уровень потребностей, невозможно тянуться к чему-то большему. Это так не работает.

Сам Мокки всегда хотел одного: свободы и власти над гильдийским кварталом. И шаг за шагом он добивался этого, пока не встал во главе братства Полуночи, подмяв под него заодно братство Сломанной отмычки и братство Скользких.

Два года назад произошло нечто странное.

Власти Зайверино объявили, что нашли Хэвергри Лайсо – то есть меня – и приговорили ее к смертной казни. Девушку успели повесить к тому моменту, как я прочитала об этом.

Я была в шоке. Я прибежала к Мокки. Он только недавно возглавил воров, его власть находилась под сомнением, но он все равно оставил братьев и сестер Полуночи на неделю – и мы направились в Зайверино, где взломали судебные архивы. Я раздобыла документы следствия, а Бакоа разговорил помощника судьи. Мы выяснили, что та девушка умирала от болезни и согласилась на такую сделку в обмен на щедрые выплаты ее семье.

– Это дело надо было закрыть, понимаете? Надо было закрыть… – всхлипнул клерк, привязанный к стулу, стоящему на краю крыши, с ногой Бакоа, упершейся в перекладину: легкий толчок – и…

– А родители Хэвергри Лайсо были на казни? – ласково уточнил Мокки, раскачивая стул на задних ножках.

– Нет. Они не приехали. Сказали – это не их дочь. Мы попросили… Попросили газеты сказать так: «Чета Лайсо отреклась от дочери-убийцы».

Я тихонько выдохнула.

Все эти годы я слала родителям анонимные письма, суть которых сводилась к тому, что я жива и однажды обязательно вернусь. Но пока – нельзя. Как и отправить мне ответную весточку.

– Что ж, теперь ты сможешь жить спокойно как Джеремия Барк, – сказал Мокки, когда мы возвращались в столицу.

– Ничего подобного, – покачала головой я. – Теперь я еще сильнее хочу узнать правду.

Однако некоторым мечтам не суждено сбыться.

Несмотря на все старания, мое исследование не продвигалось ни на йоту. Я не смогла ничего узнать ни об ошибках в ритуалах вызова, ни о сущностях, подобных той, что вселилась в Дерека, ни о шрамах на своей спине – которым уделила особенно много времени.

Иногда мне начинало казаться, что мой поиск бессмысленен, а это действительно просто раны.

Просто темный образ, поглотивший Дерека, получал удовольствие, терзая свою последнюю жертву. Серверуя меня, разрезая нежную белую кожу перед тем, как испить кровь, выпотрошить мое тело и облизнуться.

Ведь он слишком торопился с моими друзьями – был ненасытен и голоден. Он убил их, урча, жадно глотая горячую кровь в окружении лилий, в полчаса – одним махом, одной сумрачной тенью – перерезал десять звенящих жизней. Когтем подцепил и выбросил.

Финна

Кларисса

Фламберг

Кашфиэль

Патрик

Шейла

Рори

Нахаби

Лофин

Дерек

Я вас помню.

Я помню вас.

Я не забуду…

13 
Шмоточники

Ulcera animi sananda magis, quam corporis.

«Душевные раны лечатся труднее телесных».

– Джерри. Джеремия. Барк. Госпожа Джеремия Барк. Мать твою четырежды за ногу левым способом, да хватит уже дрыхнуть, воровка!

Кто-то мягко щекотнул меня пальцами по шее – очень неожиданно и гуманно после таких-то слов. Я думала, Тилвас меня тряхнет или пнет, ан нет.

Я открыла глаза и тотчас сурово нахмурилась. Мы больше не были в склепе! Мы находились под стеной замка, на улице. Еще точнее – я живописно раскинулась под розовым кустом, а Тилвас Талвани – невероятно грязный, уже без таори, только в рваной черной тунике – сидел рядом со мной, вертя в руках статуэтку белого лиса. На запястье у него висело несколько мешочков – явно с ценными камешками, прихваченными из склепа. А судя по звукам музыки и хохоту издалека, на противоположной стороне замка все еще продолжался праздник.

У меня же было такое ощущение, будто прошло лет сто, не меньше.

– Как мы здесь оказались? – не поняла я, резко садясь и сбрасывая руку артефактора со своей шеи.

– Я нас вывел. Ты, конечно, тяжелая, но не настолько, чтобы тебя не дотащить.

– Сам ты тяжелый, – поморщилась я.

– Я еще тяжелее, да. Особенно характером, – улыбнулся аристократ.

– А что с цавраску?

– Ничего.

– В смысле – ничего?

– Я ее убил. – Его серые глаза оставались абсолютно безмятежными.

У меня челюсть отвисла.

– Как? – только и спросила я.

Он прищурился:

– Тебя технические подробности интересуют? Или это просто способ показать, что ты шокирована? Если первое – что ж, и такой артефакт у меня тоже нашелся. Если второе – я польщен столь бурной реакцией.

– Но ты… Подожди. Ты ранен?

Я вдруг поняла, что все эти бурые пятна, покрывающие лицо и руки артефактора, – это вовсе не грязь.

– Нет. Я не ранен. Тебе показалось.

– А откуда дыры на тунике?

– Сам на груди разорвал – победу праздновал, – на полном серьезе сказал Тилвас.

Я хотела еще что-то спросить, но тут меня резко повело вбок из-за головокружения – сказывались последствия яда цавраску. Я невольно прилегла обратно под куст, изо всех сил делая вид, что так и было задумано, а Талвани нахмурился:

– Как ты себя чувствуешь?

– Хуже, чем хотелось бы.

– То есть возвращаться на праздник и вновь танцевать мы не будем?

– Грязные и обвешанные краденым добром-то?.. Да, это было бы триумфальное появление, что уж тут сказать.

– Я люблю эпатаж.

– Я заметила, – пробормотала я, вновь прикрывая глаза.

Держать их открытыми было невозможно: посмотришь вправо – там неуместно красивая рожа Тилваса, посмотришь прямо – звезды, ходящие ходуном, а слева вообще какая-то обшарпанная стенка. Совсем не то, что требуется умирающему человеку.

– Понятно, – вздохнул артефактор.

Я не успела спросить, что именно ему там понятно, как он сгреб меня в охапку, поднял, установил условно вертикально и эдак по-братски закинул мою руку себе на плечо.

– Идем-идем, – подбодрил Тилвас. – Надо добраться до места встречи с Мокки, а там уже туда-сюда, завалимся в какую-нибудь карету – и домой. Точнее, в гостиницу. Нескольких часов не пройдет, как окажешься в кровати. Закажем тебе чай – или что там приболевшая преступность хлещет – накроем этим мерзким одеялом с гусиными перьями… И жизнь наладится.

Голос у него был на удивление дружелюбный. Даже странно.

– Гхм, – пробормотала я, плетясь вслед за аристократом вдоль замковой стены. – Ты что, провинился в чем-то, Талвани? С чего такой милый тон?

– Да я вообще ничего так, – мгновенно отозвался Тилвас.

– А если серьезно?

– А что, я должен был бросить тебя в склепе и свалить, предварительно пнув сапогом в живот?

– Скорее доканывать подколками без передыха.

Талвани открыл рот, чтобы что-то сказать, но потом резко захлопнул его. Продолжая поддерживать меня и упрямо тащить по хрустящей гравийной дорожке, он элегантным движением убрал волнистые волосы набок, прикусил губу, явно над чем-то раздумывая, а потом, поколебавшись, все-таки протянул:

– Если коснуться человека, который видит иллюзии, насланные цавраску, то ты тоже увидишь.

Я аж подпрыгнула, что по меркам моего тогдашнего самочувствия было долбаным чудом.

– Нет!..

– Да.

– И ты… ты посмел, – мой голос дрогнул, – тронуть меня? Залезть в мою голову? В мой – лично мой, будь ты проклят, Талвани! – кошмар?!

Кровь отлила от моего лица. Тилвас взглянул на меня исподлобья.

– Я думал, что смогу помочь тебе. Мне очень жаль, что с тобой такое случилось… Хэвергри Лайсо.

Я смотрела на него, чувствуя, как в груди набатом колотится ярость. Моя рука невольно скользнула к плечу и спине – старые шрамы разболелись после видения. Мне хотелось убить Тилваса Талвани, закопать его, придушить за то, что он стал свидетелем произошедшего… Я почувствовала, как у меня задрожали губы, будто перед плачем. Тилвас галантно отвел взгляд.

– Я не хочу говорить об этом, – прошипела я. – Ты слышишь, Талвани? Не вздумай меня расспрашивать, или сочувствовать мне, или «припоминать»: а, дескать, резня в Зайверино, я слы-ы-ы-ышал, ух ты, ух ты, да ты оттуда, дорогая?.. Я не намерена обсуждать это, как-либо дискутировать об этом, ставить, мать твою, автографы или что-то вроде. Не вздумай даже заикаться на эту тему. А если ты попробуешь выдать меня властям – хоть мысль об этом допустишь, хоть замечтаешься на секунду, – я найду тебя где угодно, Тилвас Талвани, и поверь: тебе это совсем не понравится. Ты понял меня, аристократ? – зашипела я, крепко хватая его за тунику и приближая свое лицо к его лицу.

Тилвас остался серьезен и спокоен. Меня колотило от стыда и ярости.

Преимущественно от стыда. Я не слабая. Я не жертва.

Меня

не надо

жалеть.

Тилвас, не отрывая от меня бесстрастного взгляда и не пытаясь высвободиться, кивнул. Мы были так близко, что я почувствовала между нами напряжение, какое возникает между двумя магическими сферами – или ладонями, если перед этим их хорошенько, до жара, потереть друг о друга.

Несмотря на мои угрозы, Талвани продолжал поддерживать меня. Глупый Тилвас. Зачем удерживать от падения того, кто готов перегрызть тебе глотку? Отпусти – будь нормальной среднестатистической сволочью, ну. Не ломай шаблоны.

– И никаких больше грустных физиономий, пока мы не закончим с нашей миссией, – продолжала диктовать я условия, подтягивая его за ворот еще чуть ближе. – Все, давай расчехляй свое ехидство и легкомыслие! Быстро! Живей, Талвани! Ты ничего не слышал. Ты ничего не знаешь. Я – несносная воровка, которая тебя бесит аж до дрожи. Ясно?

Он снова серьезно согласился. На дне его глаз мне виделись волны далекого моря: спокойные, вечные, безмятежные.

А потом Тилвас моргнул и… сделал все ровно по заказу. А именно – криво, бестолково ухмыльнулся:

– Предельно ясно, леди, – фыркнул он, панибратски меня обнимая. – Но поддерживать-то я тебя могу, воровка? Я имею в виду, физически. Ты, кажется, сейчас упадешь из-за количества яда в крови.

Это правда: меня шатало, будто мачту на ветру.

Вскоре мы углубились в лесную чащу – все еще территория замка, но уже тихая, благообразно-полуночная. Постепенно меня перестало колотить, вернулось спокойствие. Впереди показался небольшой лесной источник с установленным возле него причудливым фонарем в виде цветка и музыкальными чашами, подвешенными к деревьям на нитках. Именно тут мы должны были встретиться с Мокки Бакоа.

– Мокки про цавраску говорить не будем, – решила я. – Не хочу, чтобы он знал, что ты в курсе нашей истории. Боюсь, он просто тебя прикопает прямо тут – и все.

– Хм. Спасибо за заботу, но мне кажется, твой друг не настолько идиот, чтобы не заметить, что ты какая-то вялая, – вскинул брови Тилвас, поудобнее перехватывая меня, чтобы я не грохнулась.

– Скажем, что просто головой стукнулась.

– В детстве, ага.

Я застонала от нового приступа слабости, и Тилвас, критически цокнув языком, позволил мне элегантно возлечь на землю у фонаря. Лежать рядом с бегущей водой было приятно. Я смотрела на темное отражение: в нем виднелась бледная горизонтальная я и задумчивый Тилвас, стоящий рядом и барабанящий пальцами одной руки по локтю другой.

Судя по залегшей между бровей морщинке, он думал о чем-то настолько напряженном, что не шло ни в какое сравнение с думами предыдущих дней.

Наконец он вздохнул:

– Джерри, я полагаю, пришло время нам немного пересмотреть наши….

Но не успел он договорить, как ветки деревьев качнулись, и в речной рамке появилось еще одно действующее лицо.

* * *

А именно – тень Мокки Бакоа, бесшумно выступившего из-за деревьев.

Мокки шагнул к Тилвасу сзади и двумя руками ухватился за горло артефактора.

– Что. Ты. Сделал. С. Джерри? – очень тихо и ну о-о-о-очень нехорошо прошипел воровской мастер, сжимая пальцы сильнее.

Тилвас булькнул. Секунда потребовалась мне, чтобы осознать, что это обо мне так несвоевременно заботятся.

– Да я просто головой ударилась!

– Она просто головой ударилась! – синонимично прохрипел Талвани.

Мокки прищурился, становясь похожим на ящерицу, и отпустил пальцы, от которых на шее аристократа осталось аж десять мутных пятен.

Только теперь я заметила, что Мокки выглядел слегка специфично. А именно: у него на шее, поверх черного гильдийского комбинезона, болталось шикарное колье, сверкавшее в свете взошедшей луны.

Редчайшие эльфийские бриллианты, с ума сойти.

– Я так понимаю, кража удалась? – резюмировала я.

Мокки в ответ молча раскрыл передо мной пальцы веером. На каждом было по перстню с впечатляющим камнем.

– Что у вас? – отрывисто спросил вор.

– У нас – хорошие манеры, – процедил Тилвас, гневно проводя ладонью по свежим отметинам.

– И яйца, – сказала я.

– Что? – не понял Мокки.

– Яйца. Перепелиные. Хочешь?

– Она прямо сильно стукнулась, не обращай внимания, – вздохнул Тилвас. – Хотя, возможно, с тобой как раз на таком языке и надо? Минус десять пунктов интеллекта, и все сразу становится понятнее.

– Грохнуть бы тебя, но я слишком жаден. Так что искренне предупреждаю: как заплатишь мне за работу – вали из города подальше, аристократишка, – прошипел Бакоа, подходя ко мне и помогая подняться.

– Хм… Я одного не понимаю: как так вышло, что вашу якобы настоящую столицу держит шпана с расстроенной психикой? – цокнул языком Талвани.

Мокки замер. Я услышала, как он отчетливо скрипнул зубами. Его руки на моей талии напряглись, и… В следующее мгновение все пошло прахом.

…Наверное, мы все просто устали к этому моменту. Вчерашний день был долгим. Сегодняшний – тоже долгий. Про ночь я вообще молчу.

Так или иначе Мокки неожиданно зарычал и бросился на Талвани, отпустив меня на безжалостную волю гравитации. Тилвас охнул, каким-то чудом уклонился и поставил вору подножку. Я едва успела подняться, как тут Мокки рухнул и ударил по колену уже меня – я упала на Тилваса, мимоходом рубанув его по кадыку, – Тилвас взвыл и негодующе вцепился мне в плечи в стиле «Как ты смеешь?!», и мы оба сверху грохнулись на Мокки Бакоа, издавшего сдавленный хрип.

…Небо над лесом расцветилось фейерверками: это в замке до кульминации дошла свадебная церемония. Клянусь быть с тобой единым целым, пока смерть не разделит нас, и все такое.

– Идите к гурху, – пробормотала я, закрывая глаза.

По всем драматическим канонам мне нужно было упасть в обморок, но три обморока за неделю – это немного слишком. Так что я просто лежала пластом, не реагируя на внешние раздражители, и позволила этим двоим переругиваться, скидывать меня на землю, потом поднимать и ворчливо тащить куда-то, обсуждая мое «слабое здоровье».

А что?

Неплохая оказалась тактика.

* * *

Вскоре таким образом мы вырулили к тайнику, где лежала заранее припасенная сменная одежда и сумка для драгоценностей. Дурацкий яд цавраску продолжал волнами перекатываться у меня в крови: мне становилось то немного лучше, то гораздо, гораздо хуже. Общая слабость не покидала, и к ней добавилось мерзкое жужжание в ушах: комары в мозгу, бабочки в животе, ну что ж такое-то.

Пока я мучительно долго ковырялась с переодеванием, а Мокки хмурился, уточняя, точно ли я сама ударилась, а не эта каланча меня головой обо что-нибудь приложила, упомянутая «каланча» удалилась в кустики, а вернулась с каким-то белым, светящимся в темноте цветочком.

– Это тебе, – сказал Талвани. – Конечно, обычно я преподношу девушкам цветы в букетах, но сегодня получается вот так. Пожуй лепестки, они помогут с шумом в ушах.

После этого нас ждала долгая и неприятная дорога через чащу – мы не собирались возвращаться в гостиницу, с которой начали, предпочтя вместо этого добраться до лесного городка Шга'Нчаух, располагавшегося с другой стороны от Леса лжецов.

На рассвете мы сумели поймать случайный кеб: сегодня они катались тут и там, надеясь на праздничных пассажиров. Для кебмена Тилвас и Мокки разыграли великолепную сценку, которая была призвана как-то объяснить наше неурочное присутствие в этой части леса.

Легенда заключалась в том, что мы были крестьянской компанией – парень с девушкой и их младший братишка (Мокки), которые надеялись пробраться на свадьбу в замке, но их турнули прочь, предварительно сыпанув немного золотых, – щедрость во время праздников считается хорошей приметой.

Кебмен поверил и всю дорогу до города расспрашивал нас о свадьбе. Мокки угрюмо молчал, я жевала цветок, пребывая в полубессознательном состоянии («Мухоморов наелась», – объяснил Тилвас), зато сам Талвани разливался счастливым соловьем, живописуя свадьбу – «вид из-за забора».

К вечеру кучер выкинул нас у какого-то амбара, игравшего роль нашего дома. Едва он скрылся за поворотом, как мы перестали махать ему. Мокки скинул с плеча мешок и вручил нам еще другую одежду.

– Снова переодеваемся, – велел он.

– М-да, – цокнул языком Тилвас. – Мое главное открытие за последние несколько суток: основная часть работы воров – наряжаться. Кто бы знал, что вы такие шмоточники.

На сей раз Мокки вновь надел воровской комбинезон, я оказалась в наряде усталого торговца-мужчины с обвисшими усами, а Тилвас – в костюме шута-черной-птицы.

Это аристократу не понравилось.

– И к чему такой выбор? – хмуро вопросил он, поднимая руки, от которых вниз убегала имитация черных крыльев.

– В таком антураже твой амулет незаметен, – пожал плечами вор. – Скажешь, что работал на празднике клоуном, а кеб взял пополам с господином торговцем, чтобы дешевле вышло, – и Мокки издевательски подмигнул аристократу. – Заходите в гостиницу с главного входа и снимайте комнаты. Я через окно приду, незваным гостем.

– К кому из нас?

– В пустой номер, естественно, – осклабился Мокки и растворился в темноте.

В гостинице при помощи Тилваса я кое-как добралась до спальни.

– Чай, кофе, еще могильный цветок или, может, душевные разговоры? – на прощание предложил артефактор, глядя на то, как я большим чугунным ключом едва нащупываю скважину.

– Я сейчас сдохну, какие разговоры?.. Стоп. Ты сказал могильный цветок?! Я ела могильный цветок?!