Текст книги "Жизнь – что простокваша"

Фурор

Мать убеждает продолжить профессию отца и выучиться на бухгалтера, но я мечтаю о музыке и танцах. После долгих споров на семейном совете останавливаемся на том, что еду в Барнаул, нахожу кооперативный техникум и готовлюсь к вступительным экзаменам. Компанию мне составляет девочка из «а» класса – Зоя.

На сэкономленные пятьдесят рублей отправляюсь в далёкий путь. С Зоей добираемся автостопом до Кулунды и пересаживаемся на поезд. И вот уже за столиком плацкартного вагона наблюдаем, как пролетают за окном деревни, станции, поля и луга. По сравнению с мельтешащими за окном людьми, их мелочными бытовыми заботами кажемся себе значительными и важными.

В Барнауле расстаёмся. Зоя отправляется к родственникам, я – в общежитие Изы.

После того как Лида нашла Изу, блуждавшую три дня по незнакомому городу, они первое время жили вместе. Чтобы не быть в тягость, она устроилась домработницей – водилась с маленьким ребёнком и мыла полы. Жалея её молодость, хозяйка, добрая и отзывчивая женщина, советовала учиться.

Рядом с домом находилось ФЗУ – фабрично-заводское училище. В него принимали всех желающих, и вскоре Иза – не без помощи своей покровительницы – сдала туда документы. Бесплатное содержание и общежитие казались пределом мечтаний, и сестра была счастлива, что устроилась так хорошо. Когда я на проходной спросила: «Можно пройти к Шнайдер Изольде?», вахтёрша, весёлая толстушка, засмеялась:

– Ну и шутница! Проходи, Изочка, проходи, милая. И больше меня не разыгрывай, а то в другой раз не впущу. Ты откуда такая нарядная? И с чемоданом?

– Из деревни, – односложно ответила я, обрадовавшись, что меня приняли за сестру и что не надо показывать документы.

В общежитие я проникла, а дальше? Где искать её? Из страха, что ошибка раскроется и меня выгонят, не спрашивала. Кто-то здоровался, кто-то бросал:

– О, куда-то уже съездить успела!

Приятная, с длинными косами девушка, шедшая мне навстречу, улыбнулась:

– Ты что, Иза, заблудилась – разглядываешь всё?

– Здравствуйте, я не Иза.

Девушка захохотала:

– Ничего себе! Ну, и кто же ты, если не Иза? Живём-то в одной комнате!

– Вот и славненько! Помогите тогда…

– Ты что дуру гонишь? – прервала она. – А чемодан откуда? И платье красивое! – оценила она тёмно-синее с белыми цветочками шестишовное штапельное платье с пышными длинными рукавами. Второе – для Изы – лежало в чемодане.

– Да я, правда, – не Иза.

– Ну, слушай, хватит разыгрывать! – обиделась она.

– А где её комната?

– Ты что – заболела?

– Нет. Куда мне идти?

– Ты чего концерт затеяла?

– Ничего я не затеяла!

– Вон туда иди, – безразлично махнула она и направилась в противоположную сторону.

Я двинулась в указанном направлении. Девушка вдруг развернулась, догнала и пошла рядом, приглядываясь, так что становилось не по себе.

– Ты и, вправду, не Иза?

– Я её сестра. Из деревни.

– Тоня?

– Да, Тоня.

– Боже, никогда б не подумала, что такое возможно! Иза рассказывала, но чтобы на одно лицо! Господи, ка-ак похожи! Даже голоса одинаковы…

Переняв чемодан, она довела меня до комнаты.

– Заходи, а чемодан пусть пока здесь постоит.

Иза сидела спиной ко мне – за столом. Две девушки во все глаза разглядывали то меня, то её…

– Здравствуйте. Я прие…

– Тоня! – рванулась Иза на голос.

Вошла девушка с чемоданом. На смех и крики сбегались из соседних комнат.

– Что тут у вас произошло? – столбенели они. Нас ощупывали и, не веря глазам, воспринимали, как чудо.

– Двоится… И как вас теперь различать? Ведь путать будем!

– Присмотритесь – заметите разницу.

Нас поставили рядом и пришли к выводу, что я выше, что стрижка Изы короче. Круглая шапка волнистых волос делали её лицо ещё круглее; мои, ниспадающие до плеч, делали лицо продолговатым.

– Пойдёмте в столовую, удивим всех!

– В столовую? Разве чужих кормят?

– Никто и не подумает, что чужая…

– В первый раз накормят, а там – видно будет.

Раздатчица не разглядывала лица, и я плотно пообедала, как говорят, «нахаляву». Был субботний день, после занятий – танцы. Иза надела такое же, как у меня, платье, и мы, теперь уж совсем одинаковые, отправились на вечер.

Наше появление вызвало сенсацию. Учителя, фэзэушники и приглашённые разглядывали нас, как разглядывают экспонаты. Весь вечер слышались удивлённые возгласы:

– Ничего себе!

– Вот это да!

– Ну, надо же!

– Ё-моё!..

Всем хотелось с нами танцевать, каждый хотел удовлетворить любопытство, как мы росли.

И вот уже позади шумное воскресенье. В понедельник Иза отправилась на практику, я – на встречу с Зоей.

Разыскали кооперативный техникум, но парадная дверь оказалась закрытой. Постучали. Открыла миловидная, со светлыми кудряшками женщина.

– Извините, мы из деревни, поступать приехали, – оправдала Зоя наш тревожный стук.

– Рано вы, девчонки. Вступительные экзамены через месяц, но документы я приму.

Документами Зои секретарша осталась довольна. Разглядывая мои, она морщилась, мялась… Наконец, строго и недовольно спросила:

– Ты немка?

– По документам же видно!

– С ними могут возникнуть… осложнения, – нашла она слово.

– Почему?

– Этого я сказать не могу. Приму их, но каков будет результат, не знаю, а пока – езжайте домой и ждите вызов. Без вызова не приезжайте, письма обязательно пришлём.

Удалялась я от техникума подавленно и молча.

«Что за «осложнения»?.. Опять «немка»?.. Неужели снова придётся жаловаться?.. Неужели в Кремле знают, что здесь ущемляют?» – недоумевала я, искренне полагая, что СССР – демократичная страна и что самоуправства в ней совершаются лишь на местах.

Утешая меня, Зоя решила не уезжать и пожить у родственников. Я отправилась к Изе.

Неделя в общежитии и ничегонеделание показались мне таким блаженством, таким раем, о котором можно было только мечтать. Я могла высыпаться; еда в столовой, надоевшая всем однообразием, казалась мне необычайно вкусной. Для конспирации на меня натягивали фэзэушную робу и уводили на бесплатные обеды во вторую смену, но нехитрая конспирация едва однажды не раскрылась.

– Ты ведь уже обедала! – заметила одна из раздатчиц. – Или не хватает, что в две смены ходишь? Вроде щупленькая…

– Вы ошиблись, не было её в первой смене! – защитила меня соседка по комнате.

Повариха удивлённо пожала плечами:

– А мне кажется, что уже обедала!

– Когда кажется, тогда крестятся! – отрезала моя защитница.

Чтобы Иза со своей роскошной головой не бросалась в первой смене в глаза, на неё по-старушечьи натягивали платок, загораживали телами, так что подлог с моей персоной остался без последствий. Мы радовались – на этих обедах сэкономили немного денег.

Музыкальное училище

Слова девушки из кооперативного техникума обрекали на безделье, и дня через два я решила попытать счастье в музыкальном училище. В мечтах виделся мне белокаменный дворец – на деле это было старое деревянное здание. Несколько смягчила разочарование мемориальная доска с надписью, что в годы Великой Отечественной войны здесь размещался военный госпиталь.

Далее всё произошло почти, как в кино.

Здание жило музыкальной жизнью – из окон раздавались звуки незнакомых инструментов, слышалось пение. Прислушиваясь, я вошла и прижалась к стене…

– Девочка, ты кого ищешь? – поинтересовался мужской голос.

– Никого.

– От кого-то прячешься?

– Нет, не прячусь.

– Что тогда сюда привело?

– Хотела бы здесь учиться, – оробела я, боясь, что рассмеются, но смеха не последовало.

– Во-от оно что! Тогда пойдём в класс.

В классе за большим письменным столом – средних лет женщина.

– Полина Сергеевна, тут девушка пришла, учиться хочет.

– Так она опоздала – вступительные экзамены уже закончились! А что ты умеешь? На чём играешь?

– Ни на чём, – тихо призналась я, чувствуя, как лицо наливается кровью.

– К нам поступают дети, которые учились в музыкальных школах и знают музыкальную грамоту. Ты ноты знаешь?

– Нет… В нашей деревне нет музыкальной школы.

– Значит, ты из деревни и музыке не училась?

– Не училась, но петь люблю.

– Пе-еть? И какие песни знаешь?

– Разные… Украинские, например.

– Давайте послушаем её, Полина Сергеевна.

– Ну, что ж! Пусть поёт. Пой, что хочешь.

В голове вертится «Виють витры». Робко начинаю… Смелею… Молчание… Напряжённо жду… Тишину никто не нарушает, и, подражая Петру Григорьевичу, начинаю «Дывлюсь я на нэбо та й думку гадаю…»

– Колоратурное сопрано, на вокальное – отличный материал, – раздаются после длинной паузы непонятные слова, – ты откуда приехала?

– Из Родинского района.

– М-да… Пешком не дойдёшь – далековато… Вот как тебя учить? Понятие о нотах – нулевое! И опоздала сильно! На новый учебный год мы все группы уже укомплектовали.

Она что-то говорила и говорила, а я осуждала безнадёжность своей мечты – смешно в моём возрасте учиться каким-то нотам-иероглифам!

– Тебе сколько лет? – прервал мрачные раздумья голос мужчины.

– Семнадцать скоро.

– Выглядишь на четырнадцать.

– Нет, возрастом не опоздала, – обнадёжила Полина Сергеевна. – Приезжай на следующий год! Только найди человека, который бы хоть немного обучил нотной грамоте.

– А голос… голос подходит?

– Голос подходит, но с ним работать надо, понимаешь?

Я не понимала – зачем работать, если подходит? Мои знания о музыке сводились к тому, что просто надо иметь музыкальный слух и по слуху, если он есть, подбирать мелодию, овладевая, таким образом, инструментом.

И я попрощалась, навсегда оставив мечту о музыкальном образовании. Однако визит в сей храм не прошёл бесследно: мой лексикон обогатился мудрёными словами «колоратурное сопрано» и «вокал».

Детский сад

У родителей изнывала я от безделья, ибо время уходило, а полученные знания применения не находили.

В конце июля автостопом добралась до Родино и зашла к Зое. Её мама, сплошная недоброжелательность, резко выдала:

– Зоя сдаёт экзамены в кооперативный техникум!

– Ка-ак? Ей вызов пришёл?

– Да, пришёл! – отчеканила она.

– А мне почему нет – мы документы вместе подавали…

– Значит, не заслужила. Нечего с моей Зоей равняться – не чета она тебе!

Интересоваться, почему Зоя мне не чета, было унизительно, и я ушла, не попрощавшись. Шагая в раздумье по центральной аллее и не зная, что предпринять, решила зайти в районо – районный Отдел народного образования. Работы не было, но записали координаты и пообещали известить письмом, если появится рабочее место.

По приезду домой меня ожидало очередное разочарование. В письме из кооперативного техникума вместе с документами лежала небольшая приписка: «Набор абитуриентов закончился. В Ваших документах техникум не нуждается.» Почему в Зоиных нуждались, а в моих нет, оставалось загадкой – Зоины оценки были не лучше.

В сумерках присела я на крылечко – думать… И заплакала: душа отказывалась принимать реальную и жестокую несправедливость. Подсели родители, и отчим начал разжёвывать:

– Нам, немцам, дороги везде закрыты – ты не хотела в это верить. Теперь убедилась? Лида сдала экзамены, но в институт её не зачислили – взяли троечников. Неужели непонятно, почему? Мы на всю жизнь унижены, на всю жизнь люди второго сорта! Ты не хочешь это принять и понять, не хочешь с этим мириться.

– Тогда зачем трубят о справедливости? Если её нет! Обидно!..

Мать поддержала отца и мудро успокоила:

– Мгм, обидно!.. Молоко скисает – тоже обидно! Жизнь – что простокваша, в ней больше кислого, сладкого мало, но и простоквашу любят, к тому же – она полезна! Неудачи тоже полезны – они характер закаляют. Не отчаивайся. Жизнь во всех проявлениях полезна!

Через месяц пришло письмо из отдела образования, в нём предлагалось место воспитательницы старшей группы – от счастья я прыгала. Заведующая детским садом, невысокая женщина в белом халате, полюбопытствовала:

– Как вас представить детям?

– Антонина Адольфовна.

– Адольфовна?.. Адольф – это же Гитлер! Да и детям тяжело… Что вы молчите?

– А что мне говорить? Я не виновата, что у моего отца и Гитлера – одно и то же имя.

– Конечно, не виновата, но давайте что-нибудь придумаем. Какое-нибудь другое отчество.

– Нет.

Она кого-то пригласила, и две женщины в белых халатах, заведующая – третья, долго уговаривали и убеждали на новое отчество.

– Знаете что? Я придумала – Андреевна! Ведь похоже? Соглашайтесь!

– Хорошо, но по документам останусь Адольфовной! – и моя трудовая биография началась с отчества «Андреевна».

Заведующей нравилось, как дети слушали в моём исполнении стихи, рассказы, сказки. Они ко мне привязались и ещё издали при встрече кричали: «Здравствуйте, Антонина Андреевна!» Родители улыбались – я от неловкости краснела.

Однажды знакомились мы со сказкой «Репка». Малышам нравилось инсценировать, они с удовольствием менялись ролями. Все, казалось, уже запомнили текст, каждому оставалось выйти в круг, «на сцену», и рассказать сказку самому – обнаружить память и артистические способности, но дверь вдруг открылась и с заведующей решительно вошло четыре незнакомых человека. Я растерялась – не знала, что делать и как на это реагировать.

– Продолжайте, мы посидим, – разрешил худощавый, видя моё замешательство.

– Из райкома партии и из отдела по образованию, – положив руку на плечо, шёпотом объяснила заведующая и уселась с гостями на стулья вдоль стены.

Я в прямом смысле «взяла себя в руки», присела перед ребёнком на корточки и, будто по секрету, зашептала:

– Сашенька, к нам пришли гости – без нашего, правда, на то согласия. Давай расскажем им сказку! Пусть послушают, они, наверное, не знают её! Согласны, дети?

– Да-а-а! – раздался дружный хор.

– Продолжай так же громко и выразительно, как рассказывал.

– Посадил дед репку. Выросла репка большая-пребольшая. Пошёл дед репку рвать. Тянет-потянет – вытянуть не может. Пошёл дед звать бабку: «Бабка, а бабка, репка-то большая-пребольшая выросла, не могу один вырвать! Будь добра, помоги!» – «Пойдём, помогу!» Пошли они вдвоём рвать репку. Тянут-потянут – вытянуть не могут. Пошла бабка за внучкой. – «Внучка, а внучка, дедушка вырастил репку большую-преболь-шую! Вдвоём никак вырвать не могут. Пойдём – поможешь». Пошли они втроём рвать репку…

Закончил Сашенька – ему захлопали.

– А кто ещё сказку знает?

Взметнулся лес рук.

– Молодцы, можете быть свободны, – поднялась заведующая и позвала няню, – выведите детей во двор.

Едва они вышли, райкомовец сообщил, что пришли проверять мою работу.

– На занятия так не врываются! – возмутилась я. – Воспитанные люди просят разрешения!

Не реагируя, он поинтересовался:

– Как к вам относятся дети?

– По-всякому… – нахмурилась я.

– Они к ней хорошо относятся, – пришла мне на помощь заведующая.

– У кого замечания по ходу занятия? – строго поинтересовалась чопорная представительница из Отдела образования.

Вторая, попроще, как бы погладила меня:

– Всё занятие мы не видели, но то, что видели, понравилось: артистизм, выразительность – ребёнок, видимо, копирует воспитательницу. Несколько изменён текст, но в этом просматривается лишь положительный момент. Мальчик безошибочно назвал не только последовательность героев, но и уверенно употребляет собирательные числительные «вдвоём», «вчетвером», что, согласитесь, для детей такого возраста сложно. Имеет место воспитание чувств, развитие мышления – и всё происходит играючи. Воспитательница молодая, неопытная, но надежды подаёт большие.

Они ушли, и я выплеснула на заведующую недовольство:

– Как можно так беспардонно врываться на занятия?

– Они могут явиться, когда захотят.

– Это непедагогично!

– Может, и непедагогично, но прийти с проверкой могут в любое время, даже в середине урока. Таков закон.

– Неправильный закон! Он занятия ломает!

– Т-с-с! Вслух об этом не говорят. Сейчас – уже не то! Но что творилось в тридцатых и сороковых!.. Это на моей памяти.

– И никто не возмущался?

– Да вы что!.. Все боялись!.. Приходили так же неожиданно и уводили людей… Куда, почему, никто не знал. И люди исчезали. Навсегда. Растерянные ученики досиживали в молчании уроки. Но… не будем об этом. Можете не волноваться, вы им понравились, – по секрету сообщила она, – они под дверью долго стояли…

– Под дверью!?

– Да. Слушали. Никакого компромата не услышали и решили зайти посмотреть. Видимо, возьмут вас от нас…

– Куда?

– Точно не знаю – только поняла, что в школу.

– Какую? – обрадовалась я.

– Не сказали. Где-то учитель запил. Надо заменить, а некем.

Калиновка

«Учительница и заведующая – в семнадцать лет! Из грязи и – в князи», – радовалась я, но когда привезли к «школе», убогому из двух комнат саманному домику, принадлежавшему одинокой деревенской бабе, эйфория моя улетучилась. Разочарование было настолько сильным, что, руководимая импульсом, я забыла о солидности назначения:

– Э-это шко-ола?.. В такой я работать не буду!

– Что за детство? А ещё комсомолка…

– Это пародия на школу! Издевательство над детьми!

– Давайте сначала внутрь зайдём. Внешне, конечно, на школу не похоже. Но что делать? Здание сгорело, а детей надо учить, – оправдывается работник райОНО.

– А почему сгорело?

– Причина пожара не установлена.

– Теперь будут строить новую?

– Планируется…

– Если к лету строить не начнут, в следующем году уволюсь.

– Обязательно начнут! – обещание райкомовца звучит убедительно.

Из маленьких сеней попадаем в прихожую-кухню. В углублении справа, впритык к русской печи, затапливаемой у входа, втиснута заправленная белым кружевным покрывалом широкая деревянная кровать, на ней – гора подушек. С противоположной стороны у единственного маленького окошечка – большой длинный стол, на который ученики сбрасывают шапки и шубейки. Из кухни протискиваемся в горницу-«класс» с тремя длинными партами. На учительском столе примостились глобус и журнал, рядом – большие напольные счёты. На лежанке русской печи – стопочка старых учебников. Второй стул в углу предназначался для одежды учителя.

Прежнего учителя, 35-летнего мужчину (тоже пародией на учителя – небритый и под хмельком), подняли с постели, составили акт сдачи и приёма. Расписавшись, он отправился досыпать.

На квартиру определили меня к двум пожилым старикам, что жили напротив «школы» в большом деревянном доме из трёх комнат.

– А почему в их доме не сделали школу – здесь просторнее, светлее и эстетичнее. Комнаты изолированы! – не унималась я.

– Нельзя, значит! – отрезал райкомовец.

– Почему?

– Не задавайте лишних вопросов.

Тон удивлял, настораживал, вызывал подозрительные мысли: «Нет ли в пожаре, и в том, что школу определили едва ли не в самый убогий домик, какой-то тайны?»

Провожатые уехали, оставив меня, «учительницу и заведующую Калиновской начальной школы», на произвол судьбы. Не зная, с чего начать, я испытывала растерянность. Решив, что утро вечера мудренее, легла спать в доме стариков в отдельной комнате. Каково же было моё удивление, когда наутро заявился бывший учитель – выбритый, сияющий и приодетый!

– Извините, пришёл помочь.

– Не понимаю…

– Вы ведь только что из-за парты! Кроме средней школы, нигде больше не учились!

– Не училась, но знаний, чтобы учить малышей, у меня достаточно!..

– Может быть, но как учить в однокомплектной школе, как заполнять журнал, как составлять поурочные и календарные планы, вас не учили.

– Не учили, – упала я духом.

– Пойдёмте в школу. Вы понятливая?

– Нн-е зна-аю, – и, так как, с чего начать, действительно, не знала, решила выслушать, – подождите немножко, позавтракаю.

Спускаясь с высокого крылечка, призналась:

– Василий Николаевич, признать перед работниками райОНО своё невежество я не осмелилась – вас спрошу. И наша школа, и школа в Михайловке – обе малокомплектные, но наша – однокомплектная, а в Михайловке – двухкомплектная. Почему?

– Очень просто: один учитель учит – однокомплектная, два учителя – двухкомплектная.

– Действительно, просто…

Хозяйка встретила нас радушно:

– Здравствуйтя, Василяй Никалаич, а вас – проститя, ня знаю, как звать-вяличать…

– Антонина Адольфовна.

– Адо-ольфавна?.. Учаняки ня выговорять. Давайтя лучча Андревна!

– Ничего – привыкнут: А-доль-фовна.

Василий Николаевич достал школьный журнал, заполненный чисто, красиво и аккуратно; рассказал, как нужно его заполнять.

– Это важный государственный документ, по которому легко придраться к работе любого учителя, так что к его заполнению отнеситесь ответственно. Далее. Вы должны научиться работать с тремя классами одновременно, за 45 минут урока дать всем нужное количество знаний, выработать определённые умения и навыки. Учеников всего восемь человек: во втором классе – два ребёнка, в третьем – три, в четвёртом – тоже три, так что спокойно на уроке не посидишь; устаёшь, оттого что без конца приходится переключать внимание. Детей, вроде бы, и немного, но ведь всех надо выучить! Программы разные. На первом уроке поймёте, чему они у меня научились, чему – нет. Хорошо, что нет первоклассников, – они нуждаются в особенном внимании. Урок надо так организовать, чтобы во время объяснения нового материала ученики других классов занимались самостоятельно с пользой для себя. Объясняйте коротко, самую суть.

Так получила я краткую, но чёткую инструкцию работы в малокомплектной школе.

– А начислять зарплату кто будет?

– Вы. Составите ведомость, с готовыми расчётами отвезёте её в центр, там всё перепроверят, затем ещё раз поедете – уже за деньгами. Два раза в месяц, как минимум, надо бывать в райОНО.

– Когда же ехать – уроки ведь каждый день?!

– После уроков. Давайте научу, как сделать расчёты по зарплате.

Он нравился мне всё больше и больше. Было непонятно, почему этот умный, грамотный человек, отлично знавший своё дело, запил.

– Извините за нескромный вопрос, Василий Николаевич, почему вы… запили?

– От безысходности, однако занятия почти не пропускал. Приходил иногда под «хмельком», но дети меня понимали.

– Мне бы ваши знания!

– Не хвалите, а то расплачусь – отвык. Меня давно не хвалят – только ругают.

– А где ваши родители?

– Не знаю… Растерял всех…

– Как это?

– Ссыльный я. Эстонец.

– A-а… Я тоже ссыльная, вернее, спецпереселенка.

– В эту дыру никто другой и не поедет. Жалко мне вас, молодость вашу, красоту.

– Если школу не построят, уволюсь.

– Это, голубушка, не так просто. Не построят – как пить дать! Держать будут, нажимая на сознательность: партия послала – комсомол ответил «есть»! Установить в этих условиях слежку, держать под контролем – раз плюнуть. Опасайтесь хозяйки: она член партии и сексот, то есть секретный сотрудник. Всё доносит: кто был, с кем говорил, куда, к кому и зачем уезжал.

– Вы преувеличиваете: календарь-то какой – 1954 год!

Он укоризненно посмотрел на меня – дура я или только прикидываюсь?

– Вы что, в самом деле не знаете ситуации?

– Я, конечно, многого не понимаю…

– Возможно, это и хорошо! Но… будьте осторожны.

Предостережения казались излишними и, чтобы отвлечься от этой темы, попросила:

– Расскажите свою историю, Василий Николаевич.

– Историю? – усмехнулся он.

– Хотя бы коротко…

– Коротко – не интересно.

– Всё же?..

– Она долгая, история… И началась, когда мне исполнилось двадцать. Вся жизнь была впереди и казалась бесконечной. А сейчас… Не думал, что жизнь исковеркают, – учился хорошо. Вдруг с занятий сняли, до сих пор так толком и не понял – за что? Будто в каких-то подпольных организациях состоял, против государственной власти что-то замышлял! Абсурд какой-то! С любимой женой разлучили. И началась Сибирь-матушка. Так и попал в эту дыру. Женили на местной, абсолютно безграмотной. Не интересно мне с ней. Родных растерял, письма не доходят – изымают. Вот и запил.

– Но это не выход! Вам ещё институт закончить не поздно!

– Знаю. Тридцать пять, а жизнь кажется конченой. Техникум – и тот закончить не дали – с последних экзаменов сняли, а вы про институт. Нам в институты дороги заказаны. Да и пристрастился я… Напьюсь – меньше думается.

– А дети со второй женой есть?

– Девочка, – оживился он, – такая умница! Пять уже ей.

– Чем заняться думаете?

– Не знаю. Можно, я иногда приходить буду? Помогу, если что…

– Спасибо. Конечно, приходите! Всё у вас наладится, только не пейте. И на работу вас опять возьмут – ведь не хватает учителей!

– Если бы увидеться со всеми, кто был дорог! Может, всё бы и изменилось…

Я не знала, что сказать, чем утешить. Мы просидели дотемна, не заметив, как пролетело время. Когда вышли из горницы-класса, хозяйка сидела за накрытым столом. Борщ, молочная каша, тыква, сало, большие куски белого душистого хлеба – всё дразнило.

– Прошу за стол, составьтя кампанию.

Мы отказались:

– Спасибо, дома накормят.

– Вас, Василяй Никалаич, можа, и накормять. А вот яё – ня знаю. Вы с хозявами будятя питаться али отдельно?

– Ещё не договаривались.

– Садитясь, ня стясняйтясь, посядитя са мной.

– Василий Николаевич, давайте посидим, уважим.

– У мяне и стопачка найдётся…

– Нет, сегодня стопочки не надо.

– Ну и ладна. Присаживайтясь.

Василий Николаевич ел красиво – для глухомани непривычно. Сытный и вкусный ужин проходил, как мне казалось, за интересным разговором.

– Я адна жаву. Рада, када хто-нябудь са мной сядит. Скушна адной, – жаловалась она. – А ваши радитяли далёко?

– Нет, в соседней деревне.

– Галина Васильевна, ведь вы дома были, когда школа загорелась, неужто ничего не видели? – неожиданно спросил Василий Николаевич.

– Ничаво, милок, ня вйдяла. Увидяла факел – выбяжала, там ужа ту-шуть… Горювала со всемя.

– Ума не приложу, почему она загорелась именно тогда, когда я в центре был?

– Можа, от праводки.

– Навряд ли… Думаю, поджёг кто-то. Только зачем? Кому это нужно было?

– Можа, и поджёг, ня знаю.

– А почему именно в вашем домике решили школу сделать? – выдала я мучивший меня вопрос.

– А почаму ба и нет? Я женшина аккуратна, комнаты у мяне бальши. Опять жа – одна я… никто ня мяша.

– Вы получаете деньги за аренду?

– А как жа! И за ксплотацию, и за тяхничку! У мяне завсягда чисто.

– А почему бы у моих хозяев не сделать школу? Дом крестовый, смотрится красиво.

– И хто у их прибираться будя? – вскинулась она. – Ани жа стары!

Мы поблагодарили за вкусный стол и вышли.

– Тёмная это история – с пожаром. Никак не могу свести концы с концами, – размышлял Василий Николаевич. – Кажется мне – она подожгла.

– Да вы что? Зачем?

– Из корыстных побуждений или… чтобы меня подставить.

– Почему именно в ваше отсутствие?

– А кто знал, что меня нет? Да и… я не дал бы сгореть – находился в ней допоздна, иногда до полуночи.

– И что вы так поздно там делали?

– Читал, писал, готовился – уходил от будничности.

– А, может, кто-то хотел от вас избавиться?

– Возможно…

– В какое время суток она загорелась?

– Начинало темнеть. Люди управились со скотиной, находились по домам. Хозяин ближайшего дома заметил вдруг, что на улице подозрительно светло. Вышел – горит школа. Да красиво так. Мало что удалось спасти. Я уже к пепелищу подъехал.

– Может, на вас хотели вину свалить?

– Тоже возможно, но не получилось: у меня алиби железное, но в том, что это поджог, не сомневаюсь.

Мы тепло распрощались и разошлись. Таинственная история с пожаром не давала покоя, и я подступила с расспросами к старикам. Дед хмыкнул, бабка промолчала, я настаивала:

– У вас большой дом – почему не предложили свои услуги?

– Почаму ня прядложили? Прядложи-или!

– Ну и что?

– Да рази она даст?

– Кто – «она»?

– Да Галина. Кто жа ишшо?

– А что, за нею было решающее слово?

– Ня за нею, но…

– Что «но», дедушка? Неужели никто из родителей не предлагал ваш дом?

– Как ня прядлагал? Прядлага-ал…

– Ну и что? – выуживала я.

– Да она никаму слова ня даст сказать: «У мяне комнаты ня меньше» – и всё тут. Партейцы яё поддяржали. Яё у нас усе баятся.

– Почему?

– Баятся – и всё! Партейная она!

– Доносчица она! – вступила в разговор бабка. – У няё известный партеец – полюбовник.

– А-а…

– Ты с няю осторожно, – предупредила и она.

Договорившись, что за двадцать рублей в месяц буду питаться с их стола, я после осенних каникул приступила к работе. Дети отвечали хорошо – мне оставалось приумножить знания, данные Василием Николаевичем, но… приумножение не происходило: дети всё больше молчали. Приходилось задерживаться и заниматься бесплатным репетиторством, обычным и поощряемым в те годы.

Вскоре в деревне объявился маленький толстенький мужичок лет сорока. По слухам, ссыльный бандеровец, хотя по речи не чувствовалось. Однажды он заявился к старикам:

– Можно посидеть? Хочу с учителкой познакомиться.

Мы познакомились, однако уровень его развития не позволял поддерживать беседу. Несмотря на это, «оно» появлялось у нас теперь каждый вечер. Намёки на его нежелательность не действовали. Я читала, писала, старики ложились спать, а «оно» всё сидело. Не придумав ничего, как избавиться от его общества, я решила вечерами засиживаться в «школе» у Галины Васильевны. Два вечера отдыхала я от этого робота. На третий, когда уже собиралась домой, в прихожей скрипнула дверь и раздался его голос:

– Слышь, она кудай-то подевалась! Ну, и как теперя следить? – обнаружив, что в классе кто-то есть, замолчал и уже тише спросил. – Хто там у тябе?

Хозяйка молчала.

– Тю, чо сразу не сказала? – и дверь вновь скрипнула – теперь уже на улицу.

Я рванулась, распахнув «класс».

– Вы почему уходите?

– Да ён за спичкам прихадил, – нашлась хозяйка.

– Вам что от меня надо? Вы что выслеживаете? Кто вас ко мне приставил?

– Прикрой дверь, лешай! Успакойтясь, да рази у нас у стране за людям слядять? Проста вы яму нравитясь.

– Во-от оно что! Нравлюсь, значит? Так вы меня нашли, вот она – я-я! Чего ж уходите?

Он попытался улыбнуться. Я схватила табурет и зло выбросила его перед ним:

– Вот вам табурет, будьте гостем! Садитесь и слушайте, что скажу! При свидетельнице! – и медленно, сквозь зубы выговорила. – Если будете продолжать свои преследования, сообщу в милицию. Меня тошнит от вашего общества! Нечего за мною следить – не воровка! Понятно? А теперь – вон!

Так и не присев и не сказав ни слова, «шпион» вышен вон.

– Адольфавна, пашто вы яго так?

– Кто его ко мне приставил? И зачем?

– Ня выдумывайтя!

– Откуда он взялся?

– Привязли нядавно… ссыльный ён.

– Надо увольняться – не жизнь это…

– И чем ня жисть? Зарплата прилична…

– Затхлым воняет, болотом…

– Како балото? Дерявушка маленька!

– То-то и оно… Скажите этому, чтобы не смел больше ко мне приближаться!

– Зря… Безабидный ён.

– Безобидный – сидите с ним! Пойду – пора.

Собравшись на Новый год к родителям, решила поставить в известность Галину Васильевну.

– Ано, канешно, праздняки… И долга вас ня будя?

– Можно бы на каникулах дОма пожить – здесь делать нечего, так ведь донесут!

– Да хто жа?

– Найдутся…

– И скока вас ня будя? Десять днёв?

– Десять.

– Попробуйтя.

Утром на конюшне пожилой конюх недоверчиво спросил:

– А разрешение хто дал?

– Не могу ж я пешком отправиться! И потом – учительница имеет право на подводу!

– Щас запрягу. Идитя дамой – я скоро.