Текст книги "Айрис Грейс. История особенной девочки и особенной кошки"

Арабелла Картер-Джонсон
Айрис Грейс. История особенной девочки и особенной кошки

Original English language edition first published by Penguin Books Ltd, London The author has asserted his moral rights All rights reserved

© Арабелла Картер-Джонсон, текст и фотографии, 2016

© Эллис Тейт, иллюстрации, 2016

© Мария Фетисова, перевод на русский язык, 2017

© Livebook Publishng Ltd, оформление, 2018

* * *

Пи Джею, Айрис и Туле

Пролог

Февраль 2014

Рука Айрис уже раз в двадцатый вернула меня на страницу книжки. Я повторяла слова, и она на какое-то время успокоилась. Длинные тёмные ресницы медленно опустились на розовые щёки… Она почти заснула… но потом снова открыла глаза, и выглядела более бодрой, чем последние несколько часов. У меня упало сердце: значит, мне предстоит очередная длинная ночь чтения в постели. Айрис не хотела, чтобы я отходила от неё или прекращала читать, и мы всё ходили и ходили по бесконечному кругу. Навязчивые привязанности – друзья и недруги, выступающие за и против нас. Желание слышать слова, читать и понимать стало даром в доселе безмолвном мире Айрис. Она по-прежнему общалась в основном языком тела, но теперь начала увязывать его со словами. И я не хотела разрывать эти зарождающиеся связи. То была движущая сила, и она нуждалась в балансировке; уникальный мозг Айрис никогда не расслаблялся, и это, с одной стороны, казалось чудесным, но одновременно могло быть разрушительным.

Когда я закончила читать, Айрис заелозила, сопротивляясь моей и собственной усталости, но я снова погасила свет, всей душой надеясь, что она заснёт. Дни сливались в недели, потом месяцы, а теперь уже годы недосыпа. Как же жить дальше? Временами её прекрасное личико огорчало меня тёмными кругами под глазами, поведение становилось более утрированным, а интенсивность любопытства угрожала разрушить всё, если она не поспит.

Мы постепенно успокаивались, пока, наконец, нам не удавалось хорошо провести ночь, передохнуть, а затем всё начиналось сначала. Усталость стала неотъемлемой частью меня, замедляя разум – тогда как разум Айрис мчался вскачь, – погружая мысли во тьму, и это тревожило. Я завидовала тем, кто каждую ночь с лёгкостью отправлялся в царство Морфея, в то время как мы не спали.

Огорчаясь, Айрис начинала рыдать, и её всхлипы заполняли тихую комнату. Я чувствовала себя ужасно беспомощной, прижимая дочку к себе. Ничто не могло её утешить, кроме книги. Помощь была необходима мне как воздух, но Айрис не признавала никого, кроме меня.

Бремя становилось слишком тяжёлым. Взлёты и падения, случавшиеся последние четыре года, были волнующими, но утомительными. Мы постоянно пытались поддержать Айрис и понять её мир, пока она училась находиться в нашем.

Внизу по экрану телевизора текли титры, огонь в дровяной печи почти потух.

– Что такое, Тула?

Мой муж Пи Джей смотрел на нашу новую кошечку, которая внезапно вскочила с его колен. Её глаза сфокусировались на двери, она подняла одну лапку, прекрасно балансируя в воздухе. Тула была начеку: что-то привлекло её внимание – крики, недоступные человеческим ушам, были для неё подобны сиренам. И она быстро заработала лапками. Метнувшись за угол, взлетела вверх по лестнице в комнату Айрис и вспрыгнула к ней на кровать. Свернулась рядом с девочкой, не обращая внимания на плач, и принялась прихорашиваться: лизать лапы и тереть ими за ушками. Настроение Айрис почти тут же переменилось. Она захихикала, наблюдая за большими ушами Тулы: они то загибались вперёд, то распрямились. Длинные кисточки чёрной шерсти на кончиках подсвечивались из коридора, и силуэт Тулы с огромными ушами на крошечной головке выглядел очаровательно. Тонкие длинные волоски, обрамляющие этот силуэт, будто бы светились в темноте.

Затем в дело пошли усы; такого представления, сочетающего в себе комедию с красотой, я ещё никогда не видела. Айрис расслабилась и отложила книжку. Воспользовавшись случаем, я выскользнула из комнаты и ждала у подножия лестницы, прислушиваясь к неминуемому плачу, который увлёк бы меня обратно к дочери. Повисла ничем не нарушаемая тишина: никаких прыжков, шуршания страниц, шума и плача. Я ждала, пока беспокойство не взяло надо мной верх, и я, подкравшись на цыпочках к комнате дочки, заглянула внутрь. Айрис с котёнком спали, повернувшись друг к другу. Рука девочки покоилась на лопатках Тулы, и я слышала нежное мурлыканье. Они отзеркаливали друг друга: кошачья лапка лежала возле руки Айрис.

Оставаясь крошечным котёнком и будучи новым членом семьи, Тула уже присматривала за Айрис, своим верным товарищем. Она стала и моим другом, помогая тогда, когда я особенно в этом нуждалась. Мне даже не приходилось просить: Тула инстинктивно знала, что делать и как помочь.

Волшебная кошечка изменила нашу жизнь, и это было только началом. Она наполнила меня надеждой – я даже смогла улыбнуться, думая о завтрашнем дне.

Э-Вэа-Ва, акварель, октябрь 2013

Один

Сквозь облака пыли я увидела совершенные очертания кошки на фоне стекла: силуэт Меоски. Она сидела на окне с поднятой лапой, пытаясь поймать бабочку с другой стороны.

Это происходило в начале лета 2008 года. Мы с мужем тогда начинали новый проект: восстанавливали и ремонтировали дом с тремя спальнями, который купили в деревушке на холмах Лестершира. У нас с Меоской оказались совершенно разные представления о реставрации: как любая тонкинская кошка, она давала знать, что думает о моей репутации «мастерицы на все руки»: постоянно звала меня, подталкивала, обвиваясь маленьким тёмным телом и чёрным хвостом вокруг ног, чтобы отвлечь. Бросив бабочку, она проскользнула мимо кружки с недопитым чаем, чуть её не опрокинув.

– Меоска, иди-ка сюда! – свистнула я. Она села и посмотрела на меня, склонив голову набок. Её большие голубые глаза светились, а кремовый мех на грудке красиво топорщился. – Почему ты всегда приходишь к Пи Джею, когда он посвистит, а ко мне – нет?

Меоска выбежала, задев мою ногу и тихонько мяукнув. Я услышала смех Пи Джея из коридора.

Моей задачей было избавить наш новый дом от коричневого. В жизни не подумала бы, что цвет способен так влиять на человека, но кухня, выложенная коричневой плиткой от пола до потолка, и впрямь угнетала. Одну за другой я сбивала плитки. Коричневые обои с зелёными завитками и коричневый плиточный ковёр давили на меня. Я не могла нормально мыслить в этой тусклой обстановке, тем более что всё вокруг покрывала въевшаяся за долгие годы грязь.

Следующим в списке стоял зелёный: зелёная ванна, раковина, туалет и обклеенная зелёными обоями комната с зелёной дверью. Я жаждала света, размышляя, не стало ли наше решение о покупке дома большой ошибкой – моей ошибкой.

– Абстрагируйся от всего, – сказала я Пи Джею, когда он впервые осматривал дом несколько месяцев назад. – Вообрази, что мы уже закончили: получится прекрасное, просто замечательное семейное гнёздышко. Мы могли бы перестроить сараи, спилить то дерево, расшириться вот здесь…

– Мы ещё не наремонтировались? Не уверен, что хочу снова в это ввязываться, – признался он.

После командировки Пи Джей казался уставшим и был не в настроении. Он прошёлся по саду, то ли чтобы подумать в одиночестве, то ли чтобы прийти в себя после смены часовых поясов; уж не знаю. В тот год мы вернулись из Франции после трёхлетних «приключений» с восстановлением старинной фермы в Лимузене, прихватив с собой кошку, годом ранее прибывшую в почтовом вагоне. Это была красивая кошка, худенькая, с тёмными отметинами на шелковистой шёрстке. Видимо, она добралась до нашей фермы на перекладных – не найдя ей хозяев, мы взяли её себе. Кошка оказалась прелюбопытным персонажем: ходила за нами везде, как собака, даже когда мы отправлялись прогуляться или прокатиться на лошадях. Бежала на свист Пи Джея и развлекала нас, пока мы работали на ферме. Она была нашим счастливым талисманом: когда мы уставали от работы, Меоска взбиралась на дерево или балансировала где-нибудь с таким комичным видом, что мы не могли удержаться от смеха. Она стала нашим другом.

Во Франции мы временами вели уединённую жизнь. Тёплое время заполняла куча дел и посетителей, а вот зима тянулась долго и очень тяжёло: в один год температура опускалась до минус семнадцати, а снега намело так много, что работать с лошадьми было практически невозможно. Меоска столько раз меня утешала, что покинуть Францию без неё казалось немыслимым.

Пока мы жили там, Пи Джей занимался европейскими продажами в американской финансово-аналитической фирме и продолжал работать, когда мы вернулись в Великобританию. Пока я охотилась за жилищем на все времена, он занимался бизнесом и только-только прилетел на ночном самолёте из США, когда я показала ему дом, в который влюбилась и в котором видела столько возможностей для нас. Даже вид на окрестные холмы, напоминающие Италию, где мы когда-то подумывали поселиться, оказался скрыт, ожидая, чтобы его открыли. Впервые за многие годы я чувствовала себя дома.

* * *

Я не могла винить Пи Джея за то, что он не разделял моих восторгов по поводу нового дома: мы столько вложили в предыдущее жилище, что перспектива начинать всё с начала его, мягко говоря, пугала. Я понимала, что увлеклась, но мне было всё равно: дом оказался единственным в своём роде. Впервые осматривая его, я нашла укромный уголок за высоким деревом в саду, натолкнувший меня на мысль, каким должен стать вид. Чтобы сделать из этого дома уютное семейное гнёздышко, предстояло как следует потрудиться, но это было возможно. Дом напрочь обветшал и местами выглядел довольно неприглядно, но всё казалось исправимым. Работа предстояла долгая, что было не самой привлекательной перспективой, но с учётом цен других вариантов не предвиделось. В моём воображении наш будущий дом выглядел идеальным.

Мы с Пи Джем познакомились, когда мне исполнилось восемнадцать, поездили от Мексики и Венесуэлы до Италии и Франции, но вернулись и, поженившись, поселились в нескольких милях от того места, где я выросла. Я знала, что хочу начать историю нашей семьи здесь. Здесь мы были дома.

Тумпти-Тум, акварель, июль 2014

Мы с Пи Джем познакомились на чьём-то дне рождения, в День взятия Бастилии. Он привлёк моё внимание, когда я подъехала к обсаженной деревьями дорожке, ведущей на вечеринку. Одетый мушкетёром, он с уверенным видом перемахнул через забор, откинув волнистые тёмно-коричневые волосы с лица и нахлобучив на голову шляпу с длинным пером. Я следила за ним взглядом, пока он не смешался с пёстрой толпой под брезентовым шатром.

Зайдя внутрь и поболтав с хозяевами, я посмотрела план рассадки и направилась к столу, чтобы оставить сумку. И вот: на углу деревянного стула я увидела повисшую шляпу. А вскоре рядом со мной уселся и мушкетёр.

– Привет, я Пи Джей. Старый друг сестры Энди. А тебя как зовут? – Он потряс мою руку, глядя на меня ярко-голубыми глазами.

Мне хотелось узнать всё на свете об этом красивом мушкетёре, и я завалила его вопросами. Пи Джей ответил на все, изучая меня добрыми глазами.

– Я вырос на ферме в северном Линкольншире, но после университета устроился трейдером ценных бумаг в Лондоне.

– Ты и сейчас этим занимаешься?

– Уже нет. Ушёл, чтобы отправиться путешествовать. Азия, Мексика.

– Мой брат ездил в Мексику. Я бы тоже хотела.

У нас с Пи Джем было похожее деревенское детство – у него есть брат и сестра, у меня брат, – но нас разделяла очень большая разница в возрасте. Пи Джей оказался на одиннадцать лет старше, а я только готовилась к поступлению.

– Я должна пройти кулинарные курсы, а потом с удовольствием бы прокатилась, – сказала я ему. – Просто не знаю, с чего начать.

Пи Джей очень отличался ото всех мужчин, которых я встречала: рисковый и интересный. Мы говорили о местах, которые я мечтала увидеть, о моей любви к искусству, животным и кулинарии, о том, что раньше я хотела стать скульптором, а ещё увлекаюсь фотографией. Сначала в моих мыслях о нём не было ничего романтического из-за разницы в возрасте; мне казалось, что Пи Джей просто добр ко мне, ведь на той вечеринке я почти никого не знала. Но чем больше мы с ним болтали, тем больше он мне нравился, и тем сильнее хотелось, чтобы он обратил на меня внимание. Мы танцевали, несколько раз прерываясь из-за моего бдительного братца. Но он разговаривал с Пи Джем почём зря: я чувствовала себя в безопасности. Теперь, вспоминая тот вечер, я понимаю, как много он значил, какие перемены маячили на горизонте. Конечно, тогда я просто наслаждалась моментом. Пи Джей поцеловал меня у забора, где я впервые его увидела, и пригласил поехать с ним в Мексику. Не знаю, почему я так спокойно отнеслась к идее отправиться в совместное путешествие с незнакомым человеком.

Родители, конечно, в восторг не пришли.

– Дорогая, это совсем на тебя не похоже, – заметила мама. – Я думала, ты хочешь заняться кулинарией. Раньше тебе никогда не хотелось путешествовать.

– Закончу курс, потом поеду.

– Тебя не будет несколько месяцев. Разве нельзя поехать со школьными подружками?

Я доверяю ему; нет, мы не встречаемся; мы просто друзья… Даже я понимала: мои ответы звучат не слишком убедительно. По ним можно было понять, как сильно мне нравится Пи Джей, и хотя он был другом друга семьи, мой отъёзд казался большой неопределённостью. Но когда ты молод и одержим желанием увидеть мир, кто способен тебя удержать?

Итак, мы отправились в Мексику в ноябре 2000 года, и передо мной открылся совершенно другой мир. Мне нравилось изучать другую культуру: цвета, пейзажи, людей и животных. Путешествовать с Пи Джеем было легко: колеся по стране, мы отлично ладили. Мы оказались на одной волне: нам хотелось переезжать из каждого места в одно и то же время, посмотрев всё, о чём мечтали. Мы испытывали одинаковое рвение увидеть как можно больше за наше путешествие. Пи Джей многое обо мне узнал: мои странности и проблемы с низким уровнем сахара в крови, понял, как я люблю планировать, поэтому позволил мне спланировать наши приключения по карте и проложить путь. Он научил меня плавать, показал, как дышать, чтобы оставаться под водой достаточно долго, дабы рассмотреть красочный подводный мир. Он терпел мои иногда чересчур смелые идеи насчёт плавательных экспедиций вдоль берега. Я запоем фотографировала, зная: когда мы вернёмся, мне снова захочется путешествовать. Я влюбилась во всё это, и как, вероятно, предрекали родители, в Пи Джея.

В 2001 году ему предложили работу в Венесуэле в качестве консультанта эмигрантов по пенсиям и сбережениям. Мне тогда исполнилось двадцать. Та поездка получилась гораздо более сложной, чем раньше: на следующий день после того, как мы приехали, Венесуэла оказалась на грани гражданской войны, и висела на волоске от неё весь год, что мы там прожили. Наш дом находился в предгорьях Анд, на безопасном расстоянии от беспорядков в Каракасе, недалеко от университетского городка Мериды. Сельская местность там оказалась завораживающей. Мы купили двух жеребцов и скакали на них по горам, в тропические долины, через реки, банановые плантации и апельсиновые рощи. Мы многому там научились просто для самих себя; даже подковывать лошадей.

Эта поездка показала мне, как быть независимой и сильной, но, как и любой невероятный опыт, она не продлилась вечно, и наше время в Венесуэле подошло к концу. Это случилось уже после того, как моя семья приехала в гости на мой двадцать первый день рождения. Мы праздновали его на горе Боливар, а потом устроили сафари в Лос-Льяносе, но сразу же после этого посольство потребовало, чтобы мы улетели домой ближайшим доступным рейсом.

Я невероятно вдохновилась поездками на лошадях в Андах, и в голове у меня постепенно сложилась идея: заняться организацией конных каникул в Европе. Поэтому в 2003 году мы отправились во Францию на нашем голубом фургоне и нашли дом с двумя прекрасными каменными конюшнями, хлебной печью и амбаром, который превратили в крытый манеж. Нас окружали шестнадцать акров пастбищ с отдалёнными дубравами и собственной речкой. Местность опоясывали конные тропы, они тянулись на многие мили от нашего дома по холмам, пересекая леса, фермы, поля и реки.

Целых три года мы жили там очень счастливо. В перерывах между работой на ферме я фотографировала и даже занялась семейной фотографией. В том доме Пи Джей сделал мне предложение, и я ответила: «Да». Но на конной прогулке одним тихим воскресеньем всё изменилось.

– Чудесно, правда? – спросила я, поворачиваясь к Пи Джею. Тэсс, моя породистая кобыла, шагала перед Дуо, гнедым арабским мерином, любимчиком Пи Джея.

– Правда! – Пи Джей смотрел вправо, на великолепные цветы в живых изгородях и деревья, растущие вдоль дорожки. Мы забрели довольно далеко, на многие мили ото всех на свете, когда моя лошадь испугалась чего-то в живой изгороди.

Она так резко и так сильно подскочила, что я отлетела, ударившись обо что-то головой.

Упав на землю, я не могла ни двигаться, ни дышать. Я чувствовала только страх. Меня скрутило спазмом, и лёгкие никак не наполнялись воздухом, в котором я так нуждалась, боль в груди стала нестерпимой. Спину словно жгло огнём, и я едва могла шевелиться.

Пи Джей присел рядом со мной.

– Можешь встать?

Я покачала головой. Пи Джей выглядел встревоженным, но ради меня говорил спокойно. Вот тут-то мы и поняли весь ужас случившегося. Я не могла двигаться, а мы находились чёрт знает где. Потребовался бы не один час для того, чтобы привести помощь, и я не знаю, что бы делала одна. Боль казалась настолько сильной, что я была уверена: я сломала позвоночник. Да и грудь невыносимо ныла из-за неестественного изгиба тела.

– Что бы ни случилось, не двигайся. Я пойду за подмогой. Вернусь как можно скорее.

И Пи Джей скрылся из виду. Я слышала, как он бежит по дорожке, но затем шаги стихли, и я осталась одна.

Несколько часов спустя я услышала шум приближающегося вездехода. Вскоре меня обступили и подняли на носилки французские пожарные. Я не могла сдвинуться ни на миллиметр, даже если бы захотела.

Мы ехали по тихим дорожкам обратно к шоссе, где меня передали скорой помощи. Врачи дали мне морфия, после чего всё стало, как во сне. Окружающие пытались не позволить мне заснуть, а я изо всех сил старалась понять французскую речь.

Ждать МРТ оказалось тяжело: я по-прежнему лежала на носилках, не в состоянии понять, могу ли шевелить ногами. Мысль о том, что я больше никогда не смогу ходить, полыхала в сознании. Результаты обнадёжили: перелом позвоночника оказался стабилен, операция, к счастью, не требовалась. По прогнозам, к концу лета, после многих месяцев реабилитации и физиотерапии, я встану на ноги. Однако врач предупредил: скорее всего, я никогда не смогу снова ездить верхом; перелом сам по себе и серьёзное защемление означали, что езда на лошади принесёт мне боль и, возможно, ранний артрит.

Эта новость стала для меня тяжёлым ударом. Я ездила верхом с самого детства и любила лошадей, жизнь без них казалась невыносимой – все наши планы и мечты о жизни во Франции строились на лошадях.

Душа, акрил, август 2013

Много месяцев спустя я всё ещё носила неудобный пластиковый гипс, и нам пришлось окончательно отказаться от идеи конных каникул. Французские врачи непреклонно твердили, что я больше не сяду в седло, поэтому, скучая по Англии и семьям, мы решили вернуться в родные пенаты. К осени с меня сняли гипс, а наш дом выставили на продажу.

Вернувшись в Англию, мы поженились в декабре того же года. Всё организовала мама: я ещё не до конца поправилась. Получилась сказочная английская вечерняя свадьба при свечах в доме Арабелле 6 лет восемнадцатого века, который носил название Нойсли-Холл. Мы с мамой хорошо его знали: несколько лет работали там, составляя цветочные композиции для свадеб других людей.

Арабелле 6 лет

Родители помогали мне с последними приготовлениями в спальне наверху.

– Факелы горят! – с широкой, слегка дрожащей улыбкой объявил папа: невзирая на сильнейший ветер, он зажёг более трёх десятков огней, выстроившихся на пути к церкви.

– Отличные новости. А я уж боялась, что у тебя никогда не получится зажечь все одновременно, – призналась я.

– Хочешь сказать, Артур зажёг факелы автогеном? – поддразнила мама. – Ладно, тебе надо собираться. Фотограф хочет пощёлкать вас на лестнице.

Уже стемнело, когда я под руку с отцом вышла на улицу, дрожа от холодного воздуха и волнения.

Думаю, папа переживал сильнее меня.

– Мы так тобой гордимся, – растерянно пробормотал он.

И тут я увидела светящуюся в темноте величественную церковь тринадцатого века.

Мама создала самую очаровательную сцену настоящего романтического театра. Часовня утопала в свечах и цветах: ими оказались заставлены подоконники, амвон, купель и алтарь. Стоило только ступить внутрь, как все волнения отступили: я будто вернулась домой. И даже несмотря на то, что я перепутала лево и право во время брачных клятв, настроение моё нисколько не испортилось. Я наслаждалась каждым мгновением и, глядя на Пи Джея, я понимала, что он чувствует то же самое.

Вечерний приём после церемонии пролетел, словно одно мгновение; я ещё ничего не успела сообразить, а мы уже резали торт и слушали поздравления. Брат с отцом выступали вместе. Джеймс вспомнил наше детство:

– Маленькая мисс Дулитл, бунтарка со своими животными. – По комнате разносился смех, а отец рассказывал, что для него подготовка к свадьбе началась с моего девичника.

– Вообразите семерых прекрасных девушек на моторной лодке, засыпанной воздушными шариками и залитой шампанском, с вашим покорным слугой за рулём. И тут раздаётся крик с другой лодки: «Сколько там у тебя цыпочек, приятель?» «Сегодня не так уж и много – всего лишь семь!»

Папа всегда был душой компании, его обаяние и сердечность создавали невероятно радостную атмосферу, пробуждая непосредственные и искренние эмоции.

* * *

Когда Пи Джей вытащил из кухни последнее ведро битой коричневой плитки через парадную дверь, мы оба почувствовали неимоверное удовлетворение. Медленно, но верно мы двигались в выбранном направлении.

– Оглянуться не успеешь, как мы всё закончим. Я всегда говорил, что этот дом супер. – Широко улыбаясь, поддразнил меня Пи Джей.

Он снял покрытую пылью панамку, и мы уселись за кухонный стол, чтобы выпить по чашечке чая. Перед зелёной плитой лежала Меоска.

– Что у нас дальше по списку?

– Отпаривание обоев, – ответила я, вытаскивая из буфета помесь чайника со слоном: весьма любопытный предмет сервиза.

– Точно! Но, увы, на сегодня у меня назначена очень важная телефонная конференция с партнёрами из Америки, и она может затянуться.

Я знала, во что это выльется: мы с отпаривателем стали добрыми друзьями ещё во Франции. При первом знакомстве люди тоже не сразу ладят, и только потом видят достоинства друг друга. Так и я сдружилась с этим удивительно простым, но о-о-очень эффективным устройством, которое Пи Джей, наверное, так никогда и не подержит в руках.

Когда мы говорили о наших планах на дом, – о всевозможных изменениях, о расширении сада, – мне нравился позитивный взгляд мужа на всё это, хотя ему и удавалось увильнуть от части работы.

И теперь я бурно жестикулировала, пытаясь показать мужу, как можно расширить нашу крошечную прачечную в задней части дома.

– Здорово придумала, – похвалил он, – давай попробуем. Сделаешь пару набросков?

У нас пока не хватало денег на все задумки, но Пи Джей никогда не опускал меня на землю и не ограничивал в идеях. Я была неугомонным планировщиком, всегда заглядывала вперёд и сметала всё на своём пути, тогда как он подходил ко всему более спокойно. Пока я дёргалась, размышляя о возможных подводных камнях, Пи Джей говорил: «Давай решать проблемы по мере их поступления».

Следующие недели наш английский деревенский дом медленно, комната за комнатой, преображался, и Пи Джей занялся садом. Высокое дерево, загораживающее свет и вид, спилили, и остался один пенёк, на котором было здорово посидеть, любуясь открывшимся пейзажем.

Во время прогулок по той части сада, которая находилась на возвышенности, у нас появилась новая идея: посадить полевые цветы. Мы сняли полоски дёрна и подготовили почву, затем, успев до холодов, посеяли семена. Мне не терпелось увидеть яркие маки в цвету, ромашки, васильки, наперстянку и весёлый поповник. Получится отличное пристанище для птиц, бабочек, стрекоз и шмелей. За изгородью расцвела бы красная смолёвка, слегка разбавив зелень травы розовым, а златоцветы добавили бы немного жёлтого.

Изучая травы, я полюбила их всей душой: с ними наш сад станет намного веселее. Там будет и лисохвост с длинными соцветиями, раскачивающимися на ветру, словно дерзкие лисьи хвосты, с лёгкими пушистыми семенами, взлетающими, как по мановению волшебной палочки; и шерстистый бухарник – клочковатая серо-зелёная пушистая трава с плотно упакованными соцветиями, пурпурно-красными на кончиках. И листья, и цветы её настолько мягкие на вид, что к ним так и тянет прикоснуться.

В нашем генеральном плане мы не учли лишь одного: всё заколосится и зацветёт лишь к середине лета следующего года. Поэтому зимой и весной следующего года наш сад походил скорее на кладбище. Да, не так я представляла себе идиллию. Нетерпеливая часть меня не могла не чувствовать разочарования, но у природы свои законы, её не поторопишь, поэтому, держа в голове поговорку «Обещанного три года ждут», я терпеливо ждала.

Дом требовал постоянного внимания, но как только старая столовая превратилась в переговорную и монтажную моего салона свадебной фотографии, настало время сосредоточиться на карьере. У нас появилось множество планов и идей, как сделать дом лучше, но для этого требовался дополнительный доход.

Я решила обновить фотографию профиля своего сайта, для чего отправилась в местную городскую студию. Оказалось, они смотрели мои работы, и портретная съёмка, на которую я настраивалась, превратилась в собеседование. Несколько недель спустя я стала ведущим свадебным фотографом в известной портретной студии города, и мне начали стабильно поступать свадебные заказы. Моему успеху способствовали типичная английская сельская местность с прекрасными величественными домами и частными поместьями, нередко открывающими свои двери для проведения свадеб и вечеринок, чтобы оплатить их содержание. Так что я увековечила несколько незабываемых дней в этих живописных окрестностях и, что ещё лучше, могла работать в паре с мамой, настоящим свадебным флористом. После стольких лет, когда нас разделяли океаны, это очень много значило для нас обеих. Я и раньше с ней работала: помогала с цветочным бизнесом, будучи ещё подростком, и знала, как он устроен. Пока мы работали, мама одновременно учила меня, проговаривая названия цветов и рассказывая об их особенностях. Она никогда не указывала мне, только подсказывала, и это больше походило на пожелание.

– Чуть посвободнее здесь, может, чуть побольше здесь. Как будет смотреться, если повернуть вот так? – Мама говорила о цветах, их характерах, о том, что им нужно, как их лучше всего использовать и когда для каждого наступает сезон. – У тюльпанов, – объясняла она, осторожно отрывая нижние листья от стебля и демонстрируя мне срез, – мягкие стебли. На первый взгляд они кажутся крепкими и прямыми, словно солдатики, но на самом деле лучше реагируют на нежное обращение. Не стоит сразу втыкать их во влажную губку: они сломаются. Сперва проделай небольшое отверстие карандашом. Вот так, видишь? А уже потом вставляй. – Она обрезала другой стебель под углом. – Это даёт лучшее сцепление, а также большую площадь поверхности, чтобы всасывать воду. – Затем мама аккуратно вставила тюльпан в губку. – Со временем цветы раскроются, но у них есть собственная голова на плечах: они поворачиваются в поисках солнца, сгибаясь и скручиваясь, когда открываются лепестки.

В то время я открыла для себя много нового.

Мне нравилось, как мама обожала садоводство. Журналы и книги о цветах заполнили книжные полки в нашей старой детской, а в вазах на столах и подоконниках всегда стояли свежие цветы.

На первый взгляд мой сад казался простым деревенским садом, но каждая клумба была тщательно продумана, и этот сад таил для каждого из нас множество сказочных моментов. Один раз в год он открывался в благотворительных целях, и люди бродили по разным «комнаткам», бесконечно наслаждаясь, как и мы, красочной гармонией.

У меня была и собственная часть, на которой я выращивала овощи. Там же мы с отцом устроили прудик. Если честно, этот прудик напоминает скорее лужу, зато чрезвычайно богатую флорой и фауной. Хотя его наполнили много лет назад, лягушки по-прежнему возвращаются сюда из года в год: видимо, подобные знания передаются из одного лягушачьего поколения в другое.

Мамины икебаны всегда получались впечатляющими; она отлично понимает пропорции и не ограничивает себя чужим опытом. Иногда её композиции поражают размахом, и, замечая реакцию гостей на свадьбах, которые я фотографировала, меня переполняла гордость. Люди задерживали дыхание от восторга, входя в церковь или шатёр, и разговоры о чудо-флористе не стихали. Опыт художника-постановщика на «Би-би-си» в сочетании с английскими садами и любовью к цветам давали потрясающую комбинацию.

Лисохвост, акрил, июль 2014

Сначала свадебная фотография казалась мне нервной работой. Я чувствовала сильнейшее напряжение, но чем больше фотографировала, тем слабее становилось это ощущение, и я даже начала получать удовольствие. Однако проводить весь день до поздней ночи на ногах, бегая, как угорелая, постоянно пытаясь сохранить достоинство и авторитет, – тяжёлая работа. Некоторые свадьбы получались по-настоящему незабываемыми; меня впечатляло, сколько времени и внимания на них уходило, и я старалась запечатлеть каждую замысловатую деталь. Мне нравилось фотографировать при дневном свете, и любимая часть дня наступала, когда я могла, смешавшись с гостями, снимать искренние счастливые мгновения, смех и радость, окружающие жениха и невесту в их день.

Чтобы решиться на большую групповую фотографию, мне приходилось уговаривать себя: иногда, выстроившись перед каким-нибудь грандиозным зданием, на меня смотрело до четырёхсот человек. Хотя подобное и казалось мне вызовом, адреналин и любовь к фотографии подстёгивали.

Вроде бы, всё налаживалось. Мы затеяли большую работу, и частенько брали на себя слишком много, но оба чувствовали, что всё встаёт на свои места. Мы говорили о том, чтобы завести ребёнка, но с возвращением в Англию времени ни на что не хватало. Я вила гнёздышко и хотела как следует всё устроить, чувствуя себя более спокойной, чем раньше, поэтому мы решили, что готовы к следующей главе жизни. Я представляла нашего ребёнка, маленького мальчика или девочку: как он или она бежит по лугу, учится держаться в седле, любуется сельской местностью, в которой я выросла и которую обожала.