Текст книги "Дама с букетом гвоздик"

Глава 21

Когда в половине шестого Кэтрин вернулась в номер, она сразу почувствовала, что тут что-то произошло. Нэнси, полностью одетая, видимо, выходила, как обещала, на обед с Бертрамом. Но хотя выражение ее лица было вполне обычным, интуиция не обманула Кэтрин, заподозрившую какой-то разлад. Однако сначала она позвонила, чтобы принесли чай, и только после того, как все было доставлено, повернулась к Нэнси и, полная заботы и внимания, спросила:

– Ну, рассказывай. Что, контракт сорвался?

Нэнси взяла сигарету и внимательно ее изучила.

– Нет, с контрактом все в порядке.

– Тогда что? – спросила Кэтрин.

Последовала пауза. Опираясь на локоть, Нэнси зажгла сигарету и пристроила ее в уголке рта.

– Выражаясь киноязыком, дорогая, – продекламировала она, – я совершила величайшее жертвоприношение в моей распрекрасной юной жизни.

– Жертвоприношение! – озадаченно повторила Кэтрин. – Ради чего?

Еще одна пауза. Затем Нэнси четко произнесла:

– Ради моей карьеры.

Кэтрин поставила чашку и, нахмурившись, строго посмотрела на Нэнси:

– Может, объяснишь мне, что конкретно ты имеешь в виду?

Не выдержав ее недоуменного взгляда, Нэнси незаметно отвела глаза.

– Я бросила Криса, – коротко ответила она, – навсегда.

Ошеломленное молчание. Дрожь пробежала по телу Кэтрин, и на лице ее отразился страх. Но вслед за этой эмоцией накатило невыносимое чувство, в котором слились воедино тревога, ярость, жалость и откровенное негодование. Кэтрин действительно была потрясена до глубины души.

– Нэнси! – воскликнула она. – Перестань актерствовать и скажи мне, что ты натворила.

Нэнси не сводила глаз с тлеющего кончика своей сигареты.

– Напрасно ты волнуешься. Теперь все кончено. Получилось так, что либо Крис, либо моя карьера. Мне пришлось выбирать, и, конечно, я бы не смогла, я бы никогда в жизни не смогла отказаться от своей карьеры.

– Но ты всегда настаивала на том, что у тебя может быть и Крис, и карьера, – возразила Кэтрин.

– Теперь не так, – ответила Нэнси. – После вчерашнего вечера.

В дальнейших объяснениях не было нужды. Кэтрин представилось, что она видит всю ситуацию целиком и полностью. Немедленно внутри у нее поднялся яростный протест. Подавшись вперед, она быстро сказала совсем другим тоном:

– Ты не можешь так поступить, Нэнси. Ты просто сбита с толку; видимо, ты немного не в себе из-за твоего успеха и лестных отзывов. Но ты не можешь вот так выбросить свое счастье.

– Кто говорит, что я его выбрасываю? – спокойно ответила Нэнси.

– Я говорю, – искренне ответила Кэтрин. – И я знаю, что говорю.

Нэнси посмотрела на Кэтрин, ее лицо странно застыло.

– Ты не знаешь. Ты не можешь знать. Я тот человек, кто должен сделать выбор. Невозможно сочетать замужество и искусство. Это уже пробовали тысячу раз, и до сих пор ни у кого не получалось. О, я помню, что говорила раньше. Нет смысла снова повторять. Я уже обсудила это с Крисом. И все же я пойду с тобой чуть дальше, Кэтрин. Этот большой успех все меняет. Все открылось для меня – замечательная карьера, успех.

Ее голос стал тихим и странно мечтательным:

– Когда-нибудь я стану великой актрисой, действительно великой.

– Не будь слишком самонадеянной, – категорично заявила Кэтрин. – После своего первого успеха многие говорили то же самое.

– Я буду другой, – мечтательно ответила Нэнси. – Я буду продолжать как начала. Подожди, ты еще увидишь, как я играю Офелию.

Кэтрин вспомнила, что пророчил Нэнси Иззард, и ее охватило чувство неотвратимости происходящего. Но она подавила это чувство и сказала быстро, умоляюще:

– И даже если ты добьешься успеха, к чему все это приведет в конце концов? Ты будешь счастлива? Успех не означает счастья. Часто он значит меньше чем ничего. О, я знаю, для тебя это звучит абсурдно, Нэнси, но это правда, самая ужасная правда. Я старше тебя, моя дорогая, и я кое-что знаю о жизни. У меня был свой собственный опыт.

Ты говоришь о своей карьере, – в пылу убежденности продолжала она. – Что ж, и у меня была карьера, ради нее я шла на любые жертвы, отказывалась от всего, что мешало ей. И поверь мне, она… о, она того не стоит. Если бы я начала все сначала, я бы и пальцем не пошевелила ради успеха и всей этой карьерной чепухи. Всей этой славе и популярности я предпочла бы собственный домик где угодно, хоть в самом бедном пригороде, и детей, и кого-то, кто будет любить меня в старости, – сокрушенно заключила Кэтрин.

Но лицо Нэнси оставалось невозмутимым, чуть высокомерным, даже пренебрежительным.

– Это ты так считаешь, Кэтрин, – сказала она жестким тоном. – Но я просто не позволю себе так думать.

– Ты пожалеешь об этом.

– О нет, не пожалею.

Нэнси отрицательно покачала головой. Наступила гнетущая тишина. С напряженным лицом Кэтрин уставилась на племянницу. Обиженная и раздосадованная, она все еще упорствовала. Тихим умоляющим голосом она сказала:

– Но, Нэнси, я действительно не могу понять. Разве ты не любишь Криса?

Нэнси устремила пристальный, теперь со странным металлическим блеском взгляд на Кэтрин.

– Да, – сказала она, – я люблю Криса. Но возможно, что недостаточно. Есть кое-что, в чем я нуждаюсь больше, чем в Крисе. И именно поэтому он должен был уйти.

– Я не могу в это поверить, – с трудом выдохнула Кэтрин. – Никак не ожидала такое от тебя услышать.

Нэнси резко поднялась, ее лицо превратилось в бледную непроницаемую маску.

– Жаль, что ты так заурядно к этому относишься, дорогая! Но ничего не поделаешь. У каждого из нас своя жизнь, которую надо прожить. И я решила, как именно я должна прожить свою жизнь. Вот и все. – Она многозначительно посмотрела на часы, тряхнув головой, спокойно откинула назад волосы и направилась в свою спальню. – А пока мне нужно быть в театре к семи.

– Нэнси! – воскликнула Кэтрин, теряя последнюю надежду.

Но Нэнси, казалось, не слышала. Дверь закрылась за ней с резким драматическим щелчком, и при этом звуке, который каким-то образом означал финал всех усилий Кэтрин, у нее защемило сердце, а сама она сникла от безнадежности. Она боролась до последнего, чтобы убедить Нэнси, и потерпела крах. Возможно, она ошибалась, но все же она видела в Нэнси глупого, но рано повзрослевшего ребенка, который отказался от своего счастья и теперь, ослепленный дешевым блеском, беззаботно бежал по краю пропасти, протянув руки к мыльному пузырю иллюзии.

Внезапно перед глазами Кэтрин словно распахнулись ставни, и с саднящей нежностью она вспомнила те первые дни, когда Нэнси пришла к ней, одинокая маленькая фигурка, потерявшая отца и мать, трагичная, но странно бесслезная. Сколько любви было отдано ей с тех пор! Какие планы строились для нее и что только не делалось для ее счастья!

Волна боли накатила на Кэтрин, сорвав с ее губ тихий горестный вздох. Она разорвала свое сердце надвое, отослав Криса прочь. Она испытывала странное, почти нереальное и в то же время нестерпимо острое ощущение, что, кроме Криса, она потеряла и Нэнси. Что не осталось ничего, кроме груза слепой тщеты.

Глава 22

Было восемь часов субботнего вечера, и номер Кэтрин, со сваленными на полу вешалками, ковриками, несколькими предметами одежды, тонкой оберточной бумагой и двумя полузаполненными чемоданами, представлял собой печальное зрелище запоздалых сборов. Ее тяжелый багаж был отправлен заранее, и теперь, только что отпустив горничную, Кэтрин присела отдохнуть, окидывая взглядом разор в комнате – грязный ковер, пустые вазы, корзину с мусором, увядшие цветы, разбросанные по подоконнику. Каким-то образом эта свалка и неразбериха, казалось, символизировали ее собственную жизнь. Тщетно она пыталась убедить себя, что хаос будет ликвидирован, номер приведен в порядок, вычищен и обновлен. Увы, он будет подготовлен не для нее, а к приему нового постояльца.

Через три часа она отплывет на «Пиндарике» обратно в Англию – на том же старом судне, которое доставило ее сюда. Даже это показалось ей прямым отражением ее жизни. Аптон возвращался с ней. Час назад он с галантностью, которая ничего ему не стоила, заглянул в офис пароходства, чтобы забрать ее билет и убедиться, что ее каюта – поскольку Кэтрин забронировала ее в последний момент – в надлежащем виде.

И снова Кэтрин отметила добрый нрав Чарли. Он был заботливым парнем, хорошим другом. И все же она твердо знала, что он никогда не сможет быть для нее кем-то бо`льшим. Чарли был слишком слаб, слишком легкомыслен, слишком мягкотел, чтобы когда-либо разбудить ее чувства. Ее натура требовала кого-то, кто был полон жизни, кого-то сдержанного и глубокого, кто даже своим молчанием влиял бы на нее, кого-то, чья простота и непосредственность вызывали бы стремительную ответную волну нежности и любви.

Кэтрин снова подумала о Мэддене. Она любила его всем сердцем и душой, такой любовью, какой никогда не испытывала прежде и даже не надеялась испытать. Она никогда не перестанет любить его. Она уже признала, что ей суждено, как и бедняжке де Керси, вечно носить в груди эту тайную боль. Она думала о нем трезво. Они не виделись с вечера премьеры, но Кэтрин знала, что из отеля он съехал. Ее не удивило, что он не зашел к ней. Поначалу, возможно, она ждала его. Но теперь видела, что для простого прощания все слишком запутанно и слишком болезненно. Человеческие эмоции – вещь крайне тонкая. Поведение Нэнси, должно быть, сильно ранило его, изменило его мировоззрение, его представление о ценностях.

Она полагала, что, устав от женских капризов, он вернулся в Кливленд, разочарованный и в равной степени полный решимости закрыть болезненную главу своего недавнего опыта. Она помнила о телефоне под рукой, аппарате, который, возможно, был создан для восстановления связи между ней и Мэдденом, но Кэтрин скорее умерла бы, чем воспользовалась им. Это ей запрещали и собственная гордость, и горькие воспоминания о том моменте в «Метрополитен», когда она отказалась от своего счастья. Нет, нет! Если он не захотел прийти, значит так надо. Вот лучшее решение, безошибочное средство. Вот самый простой способ спастись.

Скоро он забудет ее, женится на какой-нибудь американской девушке, молодой и красивой, которая сделает его счастливым. Кэтрин поморщилась, не без боли вспомнив тот ранний тривиальный эпизод в своей жизни. По крайней мере, Джордж Купер недолго грустил по ней, и это был прецедент, который вполне мог подойти Мэддену. Никто ее не возжелает и не будет по ней скучать – она останется одинокой звездой на собственной орбите.

Кэтрин медленно встала и начала складывать последние вещи в чемодан. Нэнси в театре и, вероятно, не освободится, чтобы проводить ее. Подумав о Нэнси, Кэтрин вздохнула. Теперь племянница казалась такой незнакомой, такой далекой и непонятной. Она не захотела говорить ни о Мэддене, ни о своих собственных делах. Она решила посвятить свою жизнь служению сцене.

Успех Нэнси оказался не случайным, она сияла ярче звезд, и теперь ей было фактически гарантировано блестящее будущее. Очевидно, она не напрасно пожертвовала Мэдденом. Контракт с Моррисом был подписан. Весной она собиралась в Голливуд, где ей обещали жалованье, которое, пожалуй, удовлетворяло самые непомерные запросы. Более того, несмотря на свои обязательства перед Моррисом, она оставалась в лучших отношениях с Бертрамом, договорившись, что он будет заниматься театральной стороной ее деятельности. Он изменил структуру пьесы, усилив ее роль, придав ей дополнительные и более выразительные реплики. Он был полон энтузиазма и планов. Нэнси наверняка должна была сыграть главную роль в его следующей постановке. Бертрам дал специальное интервью для прессы под заголовком «Восходит новая звезда», в котором речь шла исключительно о Нэнси и его собственном безошибочном даре открывать гениев.

Кэтрин с какой-то меланхоличной решимостью захлопнула чемоданы. Теперь все было готово. Оставалось только позвонить в офис, дать указания портье и молча удалиться. В спальне было очень спокойно и необычайно тихо. Из соседнего номера доносились приглушенные звуки радио – исполняли знакомую, но до призрачности далекую песню. Кэтрин инстинктивно прислушалась, затем болезненно содрогнулась от воспоминания. Под эту музыку они с Мэдденом танцевали на «Пиндарике». Глупые слова и сентиментальная мелодия. Однако на глаза Кэтрин навернулись жгучие слезы. Она смахнула их. Мужество! Теперь ей оставалось только это. И все же мелодия не отпускала ее, играла на струнах ее сердца с навязчивой, отчаянной настойчивостью.

Кэтрин надела шляпу, накинула пальто. Окинула последним взглядом спальню и попыталась освободиться от наваждения. В руках и ногах ощущалась какая-то тяжесть, но голова была легкой. Она вошла в гостиную. И там, прямо в дверном проеме, стоял Мэдден.

Она замерла, как и ее сердце, которое спустя секунду затрепетало и сильно забилось. Его появление было таким неожиданным, таким болезненным и пугающим, что она восприняла это как обман зрения, как какую-то дикую фантасмагорию. Но это был он. И, твердый и собранный, из-за чего ее собственное волнение казалось жалким и нелепым, он шагнул к ней.

– Я не мог отпустить вас, не попрощавшись, – сказал он спокойно и дружелюбно.

Так вот оно что! Он пришел всего лишь попрощаться. Бешеный пульс Кэтрин успокоился, и на нее нашло какое-то неестественное оцепенение.

– В конце концов, – продолжил он более непринужденно, – мы давным-давно договорились, что должны быть друзьями. А теперь надо и расстаться хорошими друзьями.

Лицо Кэтрин было напряженным и бледным. От нее требовался какой-то ответ.

– Да, мы должны расстаться друзьями, – выдавила она.

– Вот именно. – Он с необычной живостью оглядел комнату и спросил: – А где Аптон?

– Уже на пароходе, – машинально ответила она.

– Ах! Какая жалость! Я и с ним хотел попрощаться.

Отвернувшись, все еще глядя в пол, она слегка покраснела. Его агрессивная жизнерадостность, какой прежде она в нем не замечала, поразила ее. В замешательстве ей пришлось призвать на помощь все свое достоинство.

– Я передам ему ваши слова, – тихо сказала она.

– Спасибо, Кэтрин.

Он помолчал, оживленно потирая руки, как мальчик рождественским утром:

– Ему повезло, что он с вами возвращается.

– Я рада, что вы так думаете.

Ей с трудом удавалось произносить слова так же беззаботно, как это получалось у него. Наступила гулкая тишина. Кэтрин чувствовала, что если не прекратит этот мучительный диалог, то умрет. Она молча подняла голову и заставила себя посмотреть на него.

– Я ухожу, – объявила она. – Думаю, что нам больше нечего сказать друг другу.

– Пожалуй! – встрепенулся он. – Только вот это осталось.

Небрежно сидя на краю стола, он, не выказывая никаких эмоций, извлек из наружного кармана пальто бумажный сверток.

– Я хотел не только попрощаться, но и подарить вам кое-что на память.

Она страдальчески посмотрела на него раненым взглядом, пойманная в ловушку собственных догадок. Машинально взяла протянутый ей маленький сверток. Непослушными пальцами развязала наконец бечевку, и обертка упала на стол. И тут Кэтрин почувствовала головокружение. Ничего не понимая, она рассматривала знакомый зеленый футляр. Открыла его – и не удержалась от вскрика. Внутри покоилась миниатюра Гольбейна.

– Вы! – выдохнула она наконец. – Это вы купили!

– Почему бы и нет? – беззаботно ответил он. – Это одна из тех мелочей, которые я вполне могу себе позволить.

Слов у нее не было. Оцепенев, как от яркой вспышки, она поняла, что это его поступок спас ее от катастрофы. Узнав о гибели Брандта, он немедленно начал действовать – через Эшера. Но как? Сбитая с толку, она пыталась нащупать связь между этим фактом и всеми ее предыдущими предположениями и не могла с этим справиться. Она дрожала, едва сдерживая слезы.

Он покачал головой:

– Вы не за того меня принимали, не так ли, Кэтрин? И в Лондоне, и в далеком Вермонте. Я далеко не беден. Я богат, настолько богат, что у меня нет нужды выглядеть таковым. У меня не какая-то там маленькая компания. С нее я начинал, но, думаю, за последние десять лет я весьма преуспел. Перед отплытием в Европу я осуществил последнее слияние. А теперь, если вам это интересно, Кэтрин, я президент «Интернэшнл адгезивс».

Кэтрин ошеломленно посмотрела на него. Упомянутое им название добило ее. Это была гигантская корпорация, оплот стабильности и славы. Ее реклама пестрела повсюду – от побережья до побережья. Корпорация изготавливала все клейкое – от липкой ленты до лейкопластыря. Ее облигации и льготные акции высоко котировались на Уолл-стрит и Лондонской бирже. Кэтрин смутно припомнила фотографии гигантского завода в каком-то журнале – акры фабричных зданий, литейные цеха, кожевенные мастерские, магазины и упаковочные линии, столовые, комнаты отдыха для сотрудников, игровые площадки, тренажерный зал и плавательный бассейн. И он, Мэдден, которого она считала человеком небогатым, был главой этой мощной корпорации, единственным ее владельцем. Это было уже слишком для осознания и без того подавленной Кэтрин.

– Я должна идти, – прошептала она. – Чарли ждет.

Ничего не видя перед собой, она положила миниатюру на стол и с опущенной головой направилась к двери.

Но он быстро шагнул вперед, заступив ей дорогу. Теперь перед ней был совершенно другой Мэдден. Вся его прежняя неуместная живость исчезла, а явная непоследовательность оказалась всего лишь маской. Лицо его осветилось огромной нежностью.

– Аптон не ждет, – твердо сказал он. – Он летит во Флориду ночным самолетом. Но он точно забронировал два места на судне. Для вас, Кэтрин. И для меня.

– Крис! – с тихой мукой воскликнула она.

Пристально глядя ей в глаза, он медленно произнес:

– Неужели вы думали, что я действительно отпущу вас? После того, как Нэнси сделала все, чтобы мы были вместе?

Она в недоумении посмотрела на него:

– Я не понимаю.

– Послушайте, Кэтрин, – продолжал он еще медленнее. – Нэнси знала, что мы любим друг друга. Она обнаружила это незадолго до премьеры. И сразу вдруг повзрослела, открыв истинную глубину своей натуры. Она сделала то, что считала лучшим, и так, как считала лучшим.

В мгновение ока Кэтрин все стало ясно.

– Нэнси, – прошептала она.

Он кивнул:

– Это Бертрам меня просветил, а потом я сам разобрался. Он говорит, что это дело рук Нэнси. Теперь она пойдет в гору, заберется на самый верх. Она, конечно же, сыграет Офелию. Что касается нас – что ж, нам остается ее поддерживать.

Глаза Кэтрин затуманились от слез, сердце сжалось, как будто не в силах выдержать переполнявшие его чувства. Затем она оказалась в его объятиях. Он словно в утешение привлек ее к себе, чувствуя, как бьется ее сердце.

– Да, мы действительно обвенчаемся, – пробормотал он. – В вашей маленькой старой церкви, Кэтрин, той, что недалеко от старого дворика Степл-Инн. Именно там я влюбился в вас, хотя тогда и не осознавал этого. Мы ненадолго задержимся в Лондоне, уладим оставшиеся у вас дела, а затем отправимся обратно в Вермонт. Я знаю кое-кого, кто будет очень рад увидеть вас там. После этого не помешало бы заглянуть в Кливленд. Там довольно красивое место, Кэтрин. Прямо на холме. Думаю, мы могли бы построить там дом, в котором были бы счастливы.

Она ничего не сказала. Она была слишком переполнена эмоциями, чтобы говорить. Кэтрин прижалась щекой к его пальто. И тут ее взгляд упал на миниатюру, которая лежала на столе во все еще открытом футляре. Волна счастья и облегчения захлестнула ее. Как же безумно она заблуждалась, считая, что ее судьба как-то связана с этим печальным портретом! Нет, ее судьба была связана с одной только радостью. Она навязала этому изображению собственные дурные фантазии. Наконец с этим было покончено – с кошмаром, которому не бывать, отныне и навсегда. Ее уделом было отнюдь не одиночество. Теперь в обращенных на нее глазах Люси де Керси не читалось ни печали, ни затаенной обиды, а только улыбка.

Два часа спустя они стояли на верхней палубе «Пиндарика», наблюдая, как медленно исчезают вдали посверкивающие квадраты и прямоугольники Нью-Йорка, весь его небесный узор. Тускло мерцала бархатно-мягкая ночь, наполненная игрой воды и тихим урчанием двигателей. Луна проливала на обоих свое сияние и прокладывала длинную прямую дорожку по водной глади, которую почти бесшумно рассекал пароход. Они стояли у перил. Мэдден крепко прижимал Кэтрин к себе одной рукой. В словах не было нужды. Но внезапно они услышали за спиной чьи-то шаги. Это оказался стюард.

– Что такое? – обернувшись, спросил его Мэдден.

– Мне поручили передать это лично, сэр, – прозвучало в ответ.

Мэдден разрезал ленту и открыл коробку. Затем он молча протянул Кэтрин букетик блеснувших в лунном свете белых гвоздик.

А на открытке было написано: Будьте счастливы. Нэнси.