Текст книги "Поместный собор Русской Православной церкви. Избрание Патриарха Пимена"

25 мая 1971 года. Москва

Во вторник, 25 мая, около шести часов вечера, я прибыл самолетом Аэрофлота в Шереметьевский аэропорт Москвы. Из Брюсселя я вылетел один, так как два других соборных члена от нашей епархии, диакон Сергий Рейнгарт и В.Е. Драшусов, не участвовали в Архиерейском Совещании 28 мая и поэтому вылетали на три дня позже. В Амстердаме ко мне присоединился мой викарный епископ Дионисий Роттердамский, и мы в самолете, хотя и с некоторой осторожностью перед возможными микрофонами, много беседовали с ним о предстоящем Соборе. Между нами обнаружилось полное согласие во взглядах, хотя владыка Дионисий, как один из самых молодых епископов по хиротонии, да к тому же и советский гражданин (после последней войны, до этого он был эмигрантом), опасался открыто высказывать свои взгляды на предстоящем Соборе.

В самолете я разговорился с сидящим рядом с нами инженером из Киева, лет сорока, возвращающимся с какого-то научного конгресса. Насколько он был верующим и церковным человеком, трудно сказать, во всяком случае, он был на пасхальной заутрене во Владимирском соборе и знал по имени Киевского митрополита Филарета. Инженер живо интересовался предстоящим Собором и выборами Патриарха.

– Наверное, будет несколько кандидатов, а кто намечается? Выборы будут, конечно, тайные? – спросил инженер.

Мне было стыдно отвечать, что, по-видимому, будет всего один кандидат – митрополит Пимен (в лучшем случае, еще Никодим) и что выборы будут открытыми.

На лице моего собеседника изобразилось недоумение и разочарование.

– А почему так? – спросил он. – Разве это по церковным правилам?

– Нет, – ответил я. – Но еще ничего не решено окончательно, все зависит от самого Собора.

Инженера мой ответ несколько успокоил.

По приезде, при прохождении паспортного контроля в аэропорту со мною произошел небольшой инцидент, истинный смысл которого мне был долгое время неясен. Лейтенант-пограничник пристально всматривался в мой паспорт и вертел в руках листок моей визы, спрашивал (почему-то), откуда я приехал и какова цель моего приезда… Я сказал, что прилетел из Бельгии по приглашению Патриархии, на Собор.

– Подождите! У Вас что-то виза не в порядке!

Заставил меня подождать еще, а потом подозвал находившегося рядом майора и передал ему молча мой паспорт и визу. При этом я заметил, что он ему ничего на говорил и не спрашивал. Майор взял мой паспорт, отошел в сторону, встал ко мне спиной (я не видел, что он делал), но не прошло и трех минут, как он повернулся ко мне и сказал:

– Все в порядке, но пройдите к следующему окошку контроля.

Он заставил меня прождать еще некоторое время у этого окна, потом подошел и сам выдал мне мой паспорт. Смысл этих манипуляций мне был непонятен, виза у меня была в полном порядке.

– Вы, наверное, на Собор приехали? – спросил он меня. – Какие будут кандидаты? Говорят, что многие хотят Пимена?

– Митрополита Пимена, – поправил я его. – Да, его многие желают.

– А какие другие кандидаты?

Признаться, мне было стыдно отвечать на этот вопрос, что, видимо, будет только один кандидат, митрополит Пимен, и я сказал нечто неопределенное. Но отрадно было вновь почувствовать, что выборы Патриарха живо интересуют советских людей. Но почему лейтенант пытался оспаривать законность моей визы, понять не могу. Может быть, у него была инструкция не допускать меня в это время в СССР, а может, по неопытности профессиональной? Все остальные формальности прошли гладко, никакого осмотра багажа и обычное заполнение декларации о валюте.

По прохождении контроля меня и епископа Дионисия (у него никаких проблем с паспортом не было) встретили представители Патриархии и служащие Иностранного отдела: священник Владимир Есипенко и диакон Андрей Юрченко. Выяснилось, что из-за многочисленных делегаций, приглашенных на Собор, администрации Патриархии было трудно выделить для каждого заграничного архиерея особого сопровождающего. Поэтому о. Владимир был назначен сопровождать как меня, так и епископа Дионисия, чему я был безмерно рад, так как мне это давало больше свободы в передвижениях.[6]6
  Впрочем, оговорюсь заранее, что о. Владимир оказался одним из лучших сопровождающих, с которыми мне пришлось иметь дело при моих посещениях СССР. Когда я говорил ему, что в нем не нуждаюсь и он свободен, то он ничем меня не стеснял и был всегда рад. – Прим. арх. Василия.


[Закрыть] Меня также приехал встречать мой старший брат Игорь Александрович Кривошеин, живший в то время с семьей в Москве. И мы все вместе, с о. Владимиром Есипенко, епископом Дионисием и моим братом, отправились на машинах в гостиницу «Россия». Из разговоров по дороге выяснилось, что многие архиереи, в том числе наш Экзарх, митрополит Антоний, уже прибыли в Москву, хотя большинство еще не съехалось.

Не стану описывать гостиницу «Россия», в которой я остановился впервые. Грандиозная по размерам, с ее бесконечными коридорами и огромными «банкетными» залами, с претензиями на ультро-модерн в обстановке; в ней, как, впрочем, и во всех советских гостиницах, всегда что-то не действовало. То электричество в номере, то вода в кранах или в уборной… Зато телефон работал всегда безотказно, и можно было говорить из номера непосредственно с городом или даже с заграницей.

Как и другим архиереям, мне предоставили отдельный номер; к сожалению, духовенство и миряне, прибывшие на Собор, помещались в номерах на двоих. Наиболее «важные» гости Собора были размещены в западном корпусе, самом роскошном, а «сверхважные» были поселены в гостинице «Советская» (бывшем «Яре»), перестроенной после революции, увеличенной и считавшейся самой фешенебельной по тем временам в Москве. Среди гостей этого отеля были Патриарх Александрийский, а также американские делегаты Виллебрандс и Блейк. Впрочем, как мне объяснили позднее, это странное расселение, или изоляция «сверхважных» гостей от других членов, было сделано специально, дабы они не могли общаться с членами Собора и находились под специальным контролем.

Но в самой гостинице «Россия» никакого видимого контроля не было, и мы могли свободно видеться друг с другом и переговариваться по телефону.

В первые дни, когда еще не съехались все приглашенные, мы все столовались в одном из больших ресторанных залов, а позднее – в огромном «банкетном» зале. Обедали в три часа дня, а ужинали вечером поздно, около девяти часов. Еда в первые дни была сравнительно скромной и без вина, а с переходом в «банкетный» зал – более изысканной и с винами (болгарскими и румынскими). В гостинице был размещен своеобразный «штаб» Патриархии (с сотрудниками Иностранного отдела) по координации и помощи всем гостям. Он обеспечивал нас автомобилями, шоферами, размещением по гостиничным номерам и пр. Во главе этого «штаба» стоял протоиерей Михаил Сырчин. Я его знал по его недавнему посещению Брюсселя вместе с архиепископом Минским Антонием. Архиепископ Антоний отзывался о нем как о «менее хорошем», по сравнению с другим его спутником, протоиереем Михаилом Турчиным. Подобная характеристика о. Михаила Сырчина строилась на том основании, что когда архиепископ Антоний прибыл в Брюссель с «визитом», о. Михаил в первые полчаса позвонил в советское посольство и сообщил о прибытии их делегации. Ко всему прочему, во время их пребывания в Брюсселе о. Михаил Сырчин вел себя так, что можно было подумать, что он был доверенным лицом в советских учреждениях. Но он был, ко всему прочему, человеком обаятельным, деловым, энергичным и производил впечатление, скорее, симпатичного человека. На него была возложена довольно трудная и ответственная миссия во время Собора.

Мне дали его «секретный» телефон, потому что официальный номер телефона постоянно был занят. В будущем это мне помогло: если мне нужно было договориться о некоторых встречах, я мог ему звонить непосредственно. Хотя чаще всего я прибегал к помощи сопровождавшего меня священника Владимира Есипенко.

В день приезда размещение в гостинице, паспортные формальности (паспорта, как обычно, отбирали) заняли столько времени, что было поздно ехать в церковь. Мне хотелось на вечернюю службу Отдания Пасхи, я был очень огорчен. Вместо службы пришлось пойти на ужин в ресторанный зал гостиницы, где я встретил приехавших на Собор архиереев – митрополита Филарета Киевского, архиепископа Ионафана Тамбовского, бывшего Экзарха в Америке, епископа Варфоломея Кишиневского, епископа Феодосия Черновицкого, епископа Савву

Переяславского и нашего Экзарха митрополита Антония. Было приятно встретиться со старыми знакомыми, но в этот вечер особенно интересных разговоров не получилось, тем не менее, мы смогли обсудить несколько важных моментов. Митрополит Антоний сказал, что на следующий день будет встречаться с митрополитом Никодимом и что эта инициатива исходила от последнего. Владыка Антоний сказал, что собирается говорить по всем острым вопросам: тайное голосование, единая кандидатура, постановления 1961 г. Более того, он добавил, что хочет попросить о встрече с Куроедовым и объяснить ему, какое отрицательное впечатление производит на Западе выбор Патриарха открытым голосованием, и что это, в конце концов, невыгодно даже для престижа советского правительства. Скажу прямо, что я тут же выразил сомнение в эффективности разговора с Куроедовым и добавил, что «лично я ни с Куроедовым, ни с Макарцевым встречаться и обсуждать эти темы не намерен». Я спросил митрополита Антония, как он отнесся к моему письму к митрополиту Никодиму. Он ответил, что вполне одобрил его содержание, и, по его словам, ряд архиереев в СССР, а именно: архиепископ Вениамин Иркутский, архиепископ Павел Новосибирский, архиепископ Леонид Рижский, архиепископ Кассиан Костромской и епископ Михаил Астраханский – письменно высказали Предсоборной Комиссии свое несогласие с постановлениями 1961 г. и настаивали на их пересмотре. «Видимо, Ваше письмо вселило в них надежду и смелость», – добавил владыка Антоний.

Присутствующий при нашем разговоре отец Всеволод Шпиллер, живо на все реагировавший, обратился ко мне с вопросом:

– А Вы читали записку архиепископа Вениамина Иркутского?

– Конечно, нет, – ответил я, – откуда же я мог ее достать, она за границей неизвестна.

– Да Вы попросите ее в Предсоборной Комиссии, они Вам обязаны дать, ведь это официальный документ.

– Что Вы! – сказал я. – Бесполезно спрашивать, все равно не дадут. Постараюсь достать ее другим путем.

Далее отец Всеволод сказал, что всех архиереев, подавших записки против постановлений 1961 г., вызывали в Москву в Предсоборную Комиссию и строго внушали им не выступать на Соборе против этих постановлений, «потому что они вытекают из советского законодательства о культах, и оспаривание их будет поэтому рассматриваться как антисоветский акт».

Точно то же самое внушали архиереям и в Совете по делам религии. «Кто будет противиться постановлениям о приходах, сломает себе ногу», – сказал Макарцев, по словам о. Всеволода Шпиллера.

Особенно строго говорили с архиепископом Павлом, так как кроме возражений против постановлений 1961 года он «собирал материал против митрополита Пимена» – имелся в виду указ Патриарха о недопущении к Причастию верующих в районах, затронутых холерой. А так как архиепископ Павел твердо стоял на своем и заявлял о намерении выступить на Соборе, его предупредили: «Смотрите, Вы и на Собор не попадете! Против Вас поступили обвинения в безнравственном поведении, одновременно по церковной и по гражданской линии… а для расследования нами послан в Вашу епархию Михаил Казанский. Если ревизия подтвердит обвинения, Вы будете уволены и на Соборе Вас не будет».

По словам о. Всеволода, в результате подобных разговоров архиепископ Павел уехал из Москвы в Новосибирск разбитым и нравственно и физически (он очень болезненный). Сейчас «ревизия» и проверки, происходившие в отсутствие (!) владыки Павла, закончились, но результаты ее неизвестны.

Я спросил о. Всеволода относительно архиепископа Ермогена (бывшего Калужского). Он ответил мне, что архиепископ Ермоген, конечно, против постановлений 1961 года и выбора Патриарха открытым голосованием и что он тоже писал в Предсоборную Комиссию. Более того, он дважды бывал в Москве, был принят митрополитом Пименом, долго с ним беседовал, Пимен его даже пригласил обедать, казалось, что между ними наладились добрые отношения. Но потом почему-то все разладилось, и сейчас архиепископ Ермоген перестал бывать в Патриархии.

– Может, на митрополита Пимена было оказано давление со стороны Совета, может, от него потребовали прекратить сношения с архиепископом Ермогеном? – спросил я о. Всеволода.

– Трудно сказать, – ответил мне о. Всеволод. – Дело в том, что в правительственных сферах на высшем уровне существуют два течения. Одно – более жесткое. Его представители считают, что Церковь нужно всячески ограничивать и теснить. А другое – более мягкое. Его представители полагают, что поскольку существование Церкви при советском строе есть реальный факт, то из этого нужно сделать выводы и прекратить ненужное на нее давление, потому что это приводит только к напряжению.

– Видимо, нужно дать Церкви настоящее, правовое положение в современных условия России, а не фиктивное? – сказал я.

– Эта двойственная политика и разногласия выразились и по отношению к Собору, по отношению к выборам Патриарха. А Куроедов лично – сторонник более твердой линии. Он настоял на том, чтобы было предписано открытое голосование и утверждение постановлений 1961 г. и чтобы Собор протекал по строго предначертанной программе.

– А другие ему возражали? – спросил я.

– Да, голоса раздавались, хоть и малые. Говорилось, что это вызовет протесты и вообще не пройдет. Многие ссылались на Ваше письмо, ведь его многим удалось прочитать в «самиздате». Но Куроедов ответил, что ручается лично, что ничего не произойдет, все промолчат, никто не вступится, – грустно произнес о. Всеволод.

Чтобы закончить мой пересказ этого разговора за ужином, хочу добавить, что от моего брата Игоря, который тоже был здесь, я узнал, что Краснов-Левитин осужден на три года и что он прекрасно держится на суде. Мой брат добавил, что он слышал о верующих Нарофоминска, которые судились с местной газетой, но проиграли процесс. Защитником их был Краснов-Левитин.

26 мая

На следующее утро, в среду, 26 мая, на Отдание Святой Пасхи, я предполагал поехать в церковь на литургию, но ко мне в номер позвонил о. Михаил Сырчин и попросил меня никуда из номера не отлучаться, так как митрополит Никодим хочет меня сегодня видеть. Отец Михаил сказал, что митрополит Никодим еще не приходил в Отдел и что они сами не знают его расписания на сегодняшний день, но как только он придет, они мне перезвонят. Пришлось ждать. Только около трех часов стало известно, что митрополит Никодим просит прибыть меня к нему в Отдел к 16 ч. 15 мин. дня.

Он принял меня у себя в кабинете Иностранного отдела в назначенное время. Предложил чаю.

– Прежде всего, – начал он, – решим срочные вопросы. Завтра Вознесение. Где Вы хотите служить сегодня всенощную, а завтра литургию?

Не желая слишком высказывать своих предпочтений, я сказал, что это для меня безразлично.

– В таком случае предлагаю Вам служить в Сокольниках. Это один из самых больших храмов Москвы, – сказал митрополит Никодим.

– Хорошо. Но, может быть, я буду там служить всенощную, а литургию где-нибудь поближе?

– Хотите у Ильи Обыденного? – спросил он.

– Раз Вы так спрашиваете, – ответил я, – тогда у Николы в Кузнецах, если это возможно (это церковь о. Всеволода Шпиллера).

– А почему же нет, конечно, возможно, раз Вы этого желаете, – сказал митрополит Никодим и тут же отдал соответствующие распоряжения.

После этого он приступил к делу.

– Владыко, – произнес он, – я читал Ваше письмо и должен сказать, что я с Вами не согласен.

– Почему?

– Во-первых, начнем с того, что Вы пишете о Причащении католиков. Это недостаточно животрепещущий вопрос, чтобы его поднимать и обсуждать на Соборе.

– Нет, я с Вами не могу согласиться, это очень важный вопрос, но я готов принять Ваши доводы, что есть более срочные вопросы, и поэтому я не буду на Соборе возбуждать темы о Причастии римо-католиков. Оставим это и перейдем к другим. Вы можете определенно заверить, что на Соборе не будет «единой кандидатуры», за которую все будут вынуждены голосовать, и что будет выбор? – прямо спросил я его.

– Вот Вы пишете о единой кандидатуре. Откуда Вы взяли? Никакой «единой кандидатуры» нету! – воскликнул митрополит Никодим.

– Как откуда? Из официальной информации, присланной нам и подписанной митрополитом Алексием Таллиннским! Там буквально говорится о предложении выдвинуть только одного кандидата, – сказал я.

Лицо митрополита Никодима сморщилось, он сделал гримасу, будто бы проглотил что-то противное.

– Это все митрополит Алексий путает. Пока информационные бюллетени редактировались нашим Отделом, они, по крайней мере, были точными и понятными. А с тех пор, как под предлогом предстоящего Собора редактирование их взял на себя митрополит Алексий, в них ничего нельзя понять. Составляются безграмотно. Просто стыдно читать! – митрополит Никодим настолько разволновался, что встал из-за стола и подошел к окну. – На самом деле никакой обязательной «единой кандидатуры» не будет. Каждый сможет свободно голосовать за кого хочет…

– Хорошо, – сказал я, – потому что сообщение о единой кандидатуре вызвало у нас всеобщее возмущение и негодование. Вы, значит, определенно можете нас заверить, что на Соборе не будет речи о «единой кандидатуре» и что будет выбор?

– Могу, – ответил митрополит Никодим, – но сами посудите, мы много обсуждали между собой, кто может быть избран в Патриархи. И кроме Пимена, никого не могли найти подходящего. Если Вы знаете – указывайте. Вот, берите календарь, в нем портреты всех епископов, выбирайте сами, говорите, кто из них, будучи старше пятидесяти лет, был бы подходящим для выбора Патриархом?

Сказав «старше 50 лет», митрополит Никодим исключил из возможных кандидатов себя и таких членов Синода, как митрополит Таллиннский Алексий и Киевский Филарет. С этим я был согласен, и это облегчало разговор. Тем не менее, я был поставлен в затруднение вопросом митрополита Никодима. Во-первых, потому что мне не хотелось называть такие имена, как архиепископ Ермоген или Павел Новосибирский, чтобы не компрометировать их и не раскрывать преждевременно свои карты перед митрополитом Никодимом, ведь я не выяснил еще из общения с другими епископами, насколько реальны и возможны эти кандидатуры. Впрочем, сказав «возьмите календарь», митрополит Никодим тем самым исключил кандидатуру архиепископа Ермогена, так как он, находясь на покое, не был помещен в Патриаршем календаре последних годов. Архиепископа Павла я не хотел упоминать также потому, что предвидел, что услышу в таком случае от митрополита Никодима все эти пошлости о ревизии из-за «безнравственного поведения» по жалобам как церковных, так и гражданских властей. Этим обвинениям я не верил и считал, что они подстроены, чтобы помешать архиепископу Павлу выступать на Соборе. Но главное, я сам в глубине души по разным причинам не считал ни их, ни каких-либо других архиереев подходящими, во всяком случае, более подходящими, чем митрополит Пимен.

Все же я сказал митрополиту Никодиму:

– А чем же не подходит владыка Антоний Минский? Ему, правда, всего 47 лет, но это небольшая разница. Хороший, культурный архиерей, управляет удачно большой епархией в 425 приходов, значит, имеет опыт.

Митрополит Никодим засмеялся в ответ:

– Что Вы, Владыко, какой же он Патриарх? Сами знаете.

Должен сказать, что, зная робость и слабохарактерность архиепископа Антония, я внутренне согласился с митрополитом Никодимом, не стал ему возражать, а только сказал:

– Владыка Леонид Рижский тоже как будто подходящая фигура…

На этот раз лицо митрополита Никодима выразило почти негодование.

– Да Вы не знаете, Владыко, какой это интриган! Он у нас в Патриархии заведовал хозяйственным отделом, так его прогнали за его интриги!

Я был не согласен с такой оценкой архиепископа Леонида. Правда, я слыхал, что у него трудный и капризный характер. Но, с другой стороны, такой хороший священник, как о. Борис Старк в Ярославле и ревнители духовной жизни из московской интеллигенции (поэтесса Н.А. Павлович, мои двоюродные сестры Надежда А. и Ольга А. Кавелины) с восторгом отзывались о владыке Леониде. Они все говорили о нем как о глубоко духовном человеке монашеского духа, сумевшем сохранить в своей епархии два женских монастыря, лучших во всей России. Впрочем, они мне говорили, что в нем присутствует некоторая болезненность и запуганность, а в силу этих черт мог бы он быть Патриархом… не знаю. Я счел, тем не менее, необходимым защитить его кандидатуру перед митрополитом Никодимом и потом продолжил мою мысль.

– Владыко, дело не в именах. Я лично ничего не имею против митрополита Пимена, действительно считаю его наиболее подходящим кандидатом, хотя не единственным. Но поймите, я решительно возражаю против способа его избрания открытым голосованием. Ведь это вопрос личный, а тем самым не должно происходить давления при выборе. Правда, в канонах ничего не говорится о тайном голосовании, и трудно выяснить, как происходили в древности выборы, но в наше время открытое голосование личного характера недопустимо и вызовет всеобщее недоумение и осуждение! Свобода и каноничность выборов Патриарха будут всеми оспариваться, и особенно на Западе. А ведь это не в интересах Русской Церкви. При тайных выборах все равно пройдет Пимен, а если найдутся голоса в пользу других кандидатов, то тем лучше, это будет доказательством свободы выборов. Вообще-то лучше, чтобы митрополит Пимен прошел не единогласно, потому что в этом случае он будет обладать единоличной властью, а ведь неизвестно, насколько он будет способным правителем.

– Ах, Владыко, Вы все рассуждаете по-западному, по-брюссельски, – сказал мне, улыбаясь, митрополит Никодим, – а мы рассуждаем по-здешнему. Вы должны понять, что в современных условия здесь никто не будет осуждать открытое голосование! А у вас там, на Западе, что бы мы ни сделали, всегда будут нас осуждать.

– Нет, – ответил я, – и у вас открытое голосование и единая кандидатура вызывает недоумение и неодобрение.

И я рассказал о моем разговоре с киевским инженером в самолете и с майором в аэропорту.

– Пускай Ваш инженер скажет, как происходят выборы в его институте, где он служит, – вскричал митрополит

Никодим. – Открытое или закрытое голосование у них?! Почему он там молчит, а лезет в церковные дела, которые не знает и куда его не приглашают и не спрашивают!

Эта реакция на мои слова была характерным примером манеры спорить с людьми у митрополита Никодима. Вместо того, чтобы разобрать и опровергнуть аргумент противника по существу, он делал демагогический выпад персонального характера, уводящий внимание от основного предмета спора. Прием более уместный на митинге, чем в серьезной дискуссии.

– Владыко, – возразил я, – да неужто в Церкви все должно быть, как в каком-то институте?

Но митрополит Никодим будто ничего не слышал и продолжал с жаром говорить.

– Объективно говоря, за исключением Патриарха Тихона, выборы которого канонически неоспоримы, ни один из наших Патриархов не был выбран в согласии с канонами… Ни Патриархи XVII века, ни Патриархи Сергий и Алексий. А между тем, все они считались законными Патриархами. Так что сегодня, производя выборы открытым голосованием, мы не нарушаем церковных правил больше, чем это делалось раньше. Скажу даже, что в интересах нашей Церкви сегодня мы считаем более целесообразным открытое голосование. А Ваши опасения, что будущий Патриарх начнет давить своею властью, беспочвенны. Мы его достаточно узнали на деле с тех пор, как он стал Местоблюстителем и стал председательствовать в Священном Синоде. Он человек мягкий, не склонный к диктаторским замашкам, выслушивает чужие мнения и хочет сотрудничать со своими собратьями. Вообще с ним легко работать.

Странно, но я заметил, что во время нашего разговора (в отличие от прежних) митрополит Никодим ни разу не позволил себе критически отозваться о митрополите Пимене. Видно было, что он искренне поддерживает его кандидатуру.

После того, как мы выпили поданный нам чай с печеньем, наш разговор перешел к главному вопросу – постановлениям 1961 года о приходах.

Эта тема должна была быть рассмотрена на Совете обязательно, а эти постановления я начал критиковать как с канонической, так и с церковно-практической стороны уже давно.

– Разве я когда-нибудь говорил, – сказал митрополит Никодим, – что эти постановления прекрасны и благодетельны для Церкви? Никогда! Более того, если на Соборе кто-нибудь станет утверждать это, я его остановлю. Но поверьте, Владыко, уверяю Вас, ничего не поделаешь… Они соответствуют законам о культах 1929 года и в точности из них вытекают. Правительство СССР настаивает на приведении церковного законодательства в согласие с гражданским. В свое время об этом было письмо Совета Министров в Совет по делам Церкви, и на основании этого требования Архиерейское Совещание 1961 года приняло эти постановления.

– Но послушайте, Владыко, – прервал я его, – это не было законное Архиерейское Совещание.

– Почему? – искренне удивился митрополит.

– Да потому что на него не были приглашены все архиереи, как это полагается делать. Ни владыка Антоний, ни я, ни вообще заграничные архиереи на него приглашены не были. А другие архиереи, которых оповестили об этом поздно, были приглашены на празднование преподобного Сергия и только поздно вечером, после всенощной, узнали, что на следующий день будет Архиерейское Совещание, но о чем – им не сказали! Они были застигнуты врасплох и были совершенно не подготовлены к обсуждению вопроса, – пытался объяснить я митрополиту Никодиму.

– Все это неточно. Вопрос о приходах обсуждался еще с весны 1960 года, когда Синод издал и разослал повсюду свое постановление о приходах, принятое потом на Архиерейском Совещании. Так что приехавшие на него в июле архиереи были хорошо знакомы с вопросом. Ну а что не были приглашены «заграничные» епископы, так это потому, что новые постановления касались только приходов в пределах Советского Союза.

– Это не совсем так, – возразил я, – на Архиерейском Совещании 1961 года рассматривался также вопрос о вхождении Русской Церкви во Всемирный Совет Церквей. А это касается не только Церкви на территории СССР, но Русской Церкви вообще. А раз, по-Вашему, постановления 1961 года нас не касаются, то почему же сейчас нас пригласили в Москву и Вы хотите, чтобы мы их одобрили? Я не вижу здесь логики.

– Мы вас пригласили, потому что сейчас – выборы Патриарха, а раз все «заграничные» епископы будут на Соборе, то вас нельзя отстранить от решения вопроса о приходах. Вы же помните, что Совещание 1961 года передало этот вопрос на утверждение ближайшего Поместного Собора, а он сейчас собрался. И если мы уклонимся от обсуждения, то это будет рассмотрено властями как оспаривание закона и поведет к обострению отношений с «ними». Это повредит Церкви, а нам нужно стремиться к нормализации отношений с властями, поскольку вопрос о постановлениях 1961 г. непосредственно не затрагивает веру, а касается только церковных порядков.

И митрополит Никодим прочитал мне выдержку из речи, которую он намеревался произнести на архиерейском Совещании, где, в частности, говорилось, что «Церковь живо помнит трудности, которые ей пришлось испытать, когда ее отношения к государству были не нормализованы, и не хочет возвращаться к этому».

– Согласен, – сказал я, – что без необходимости не надо обострять отношений с гражданскими властями, тем не менее одобрить постановления о приходах я по совести не могу. Они противоречат канонам, нарушают строй Православной Церкви, а кроме того, они имели пагубные последствия для церковной жизни. Вы ведь сами знаете, что это облегчило для властей массовое закрытие приходов в начале шестидесятых годов!

– Каких канонов? Что они говорят? – удивился митрополит Никодим.

Я был готов к этому вопросу, вынул из кармана бумажку и прочитал содержание 41-го Апостольского правила, где говориться, что «если епископу вручено управление человеческими душами, то тем более он должен распоряжаться церковными деньгами».

– А по положению о приходах 1961 года епископ и его представители, настоятели приходов, совершенно устранены от хозяйственных и административных сторон жизни прихода. Приходские дела всецело переданы мирянам, и поэтому нарушается единство церковного управления, – ответил я.

Митрополит Никодим на минуту как будто растерялся. Видно было, что он забыл об этом каноне, но потом спохватился и с обычной своей митинговой находчивостью воскликнул:

– Да этот канон совершенно не применим к теперешней жизни и «распоряжаться» – это значит единолично приказывать и решать по своему личному усмотрению. Разве где-нибудь в вопросах церковного имущества архиерей в настоящее время обладает такою властью? И у Вас ее тоже нет. Этот канон неприменим сейчас!

– Вы придираетесь к словам, – ответил я, – соответствующее греческое слово «распоряжаться» мягче по смыслу, а главный смысл канона, дух его, сохраняющий свое значение до нашего времени, состоит в том, что епископ принимает активное и первенствующее участие во всей церковной жизни. Как материальной, так и остальной! А постановления 1961 года его от этого участия всецело устраняют и ставят его под контроль людей, часто вредящих Церкви…

Митрополит Никодим страшно был недоволен моими доводами и старался найти доказательства «этим хорошим постановлениям».

– А Вы знаете, что в Православной Церкви в Америке, в таком случае, все приходское управление явно противоречит канонам? – произнес митрополит. – А в Антиохийском Патриархате еще более. Однако никто их не считает еретиками. Ну, а что до нашей Церкви, со времени Петра и до восстановления Патриаршества, – весь церковный строй был антиканоническим. Что ж, по-Вашему, вся Русская Церковь синодального периода была не православной, а еретической даже? – митрополит Никодим всячески хотел доказать мне свою правоту (но в чем?). – Вот скажите мне, Владыко, почему другие могут нарушать каноны и их за это никто не осуждает, а когда мы вынуждены это делать, на нас начинают кричать, осуждать и отлучать?

– Никто не говорит, что Русская Церковь синодального периода была «неправославной», – возразил я. – Лично я очень люблю и высоко ценю синодальный период – это был период Серафима Саровского, оптинских старцев, подъема богословской науки, миссионерства. Однако, несомненно, что антиканонический строй хотя и не лишил Церковь ее Православия, но причинил ей огромный вред. Он ослабил ее, и это имело катастрофические последствия. Так и сейчас антиканоническое положение о приходах хотя и не делает Русскую Церковь «еретической», но ослабляет и причиняет ей большой вред. Церковь, конечно, выживет, но зачем причинять ей вред, и нельзя одно беззаконие оправдывать другим… мало ли что происходит в Америке или в Антиохии. Это не причина, чтобы нам сейчас нарушать каноны.