Текст книги "Жуки на булавках"

Дочь

К мужчинам Лиза подходила с суровой требовательностью. Одни внешние достоинства ее не удовлетворяли. Ей было непонятно, почему, например, вешают на стенке портрет Льва Толстого, когда у него такая длинная борода, которая может присниться ночью. Или еще: приходит к маме такой летчик дядя Костя. Говорит, что он придумал какую-то машину и, наверное, очень смешную, потому что она, оказывается, легче воздуха, а кому такую машину нужно, раз ее можно сдунуть? И еще он даже где-то летал, и ему один раз и другой раз дали по ордену. Но больше он ничего не умел. Как неспособный. На пианино играл одним пальцем; когда рассказывал о львах, то они у него только рычали, а не ели людей, а на гребенке играл хуже домработницы Маруси, хотя она женщина и боится мышей. Со знакомыми дядя Костя поступал необдуманно и почти оскорбительно. Брал двумя пальцами за тугую косицу, подтягивал к себе и целовал в нос.

С мамой, конечно, он так не посмел бы проделать, потому что мама взрослая и стриженая, но с Лизой поступал так неоднократно. Шестилетние девушки редко прощают такие выпады.

Поэтому, когда мама осторожно спросила Лизу, как она относится к тому, что дядя Костя может оказаться ее новым папой, Лиза ответила уклончиво:

– В папы он годится, но в гости его с собой не бери. Он неинтересный. – И, чтобы было понятнее, добавила: – Как мужчина.

Мама незаметно улыбнулась, необоснованно поцеловала Лизино ухо и снова спросила:

– А ты интересных мужчин видела?

– Видела, – сухо ответила Лиза, – хромой из четвертого номера интересный. Он все умеет. Про зайцев рассказывает. Как зайцы в озере-океане плавали. Лаять умеет, как собачки ночью. Дядя Вася, который тебе незнакомый, интересный. У него карта в руке прячется. А во дворе портной живет – у него уши шевелятся.

Мама была молодая, розовая и так приятно пахла духами, но оказалась старой сплетницей. Она все выболтала дяде Косте, а он почему-то сделался грустным и стал курить папироску за папироской.

– Трудная девушка, – шепотом сказал он маме, – не знаю, как подойти к ней. Не умею я с ихним братом разговаривать.

– А вы ее уже любите, Костя? – тревожно спросила мама.

– Да уж ладно, – буркнул дядя Костя, – вчера увидел на бульваре такую вот, с косицей, думал, что Лиза, как идиот за ней подрал, сердце екнуло…

И мама посмотрела на него такими же нежными глазами, какими смотрела на Лизу, когда укладывала ее спать.

Через несколько дней мама пришла откуда-то вместе с дядей Костей, оба веселые, с цветами, покупками, и сказала:

– Ну, Лизавета, вот твой новый папа! Поздоровайся.

– Здравствуйте, дядя папа Костя, – вежливо прошептала Лиза и неожиданно для себя заплакала. Ей вдруг показалось, что этот высокий, плотный человек отнял у нее маму и она лишняя в этой комнате.

– А я тебе какие предметы зацепил! – робко начал дядя Костя, заметив ее длинную слезу, выкатившуюся из глаза, и начал развертывать покупки. – Вот это, брат, тебе кукла. Видишь, глаза закатывает? А нажмешь – пищит. Здорово пищит?

– Здорово, – вежливо и тихо подтвердила Лиза. – Ее в пуп надо давить.

– А вот лошадь. Вот тут хвост. Большой?

– Хвост, – кивнула Лиза. – Большой.

И Лиза потащила куклу в угол.

Дядя Костя безнадежно вздохнул и посмотрел на маму.

– Не умею я, Вера. Не выходит это у меня. – И шепотом добавил: – Не любит меня. Не нравлюсь. С тобой и то легче было.

– Привыкнет, – успокоила мама.

В этот вечер много раз звонили по телефону. Говорили о каком-то проекте, поздравляли дядю Костю, мама ходила очень радостная и все время напевала, а дядя Костя сидел мрачный и искоса поглядывал на Лизу. Ночью он о чем-то очень долго шептался с мамой и не гасил света.

Утром за дядей Костей заехал автомобиль, – оказывается, его ждали в каком-то учреждении. Он наскоро допивал кофе и смотрел, как Лиза макает в блюдечко тянучку.

– Знал я одного зайца, – неожиданно сказал он, уже не глядя на Лизу, – здоровый был заяц. Прямо, можно сказать, страшный. Лис бил.

– А как бил? – подняла на него Лиза синие глаза.

– А так, – обрадованно отозвался дядя Костя, – как увидит лису, как даст ей по животу – и все.

– А как даст?

– Лапой. Один раз лисе хвост даже выгрыз. Его все в лесу боялись.

– А он что?

– А он не боялся. Волк идет, а он сидит под кустом и смеется. Честное слово,

– Тебе пора, Костя, – ласково сказала мама, – там уже шофер второй раз гудит…

– Сейчас, сейчас… А то-то вот еще идет этот самый заяц, а старый барсук сидит у огорода. Ну, что он там опять гудит!

– Барсук гудит?

– Нет, Лиза, шофер. Ну вот сидит этот самый барсук и трясется… А наш заяц схватил палку да как бросится…

– Костя, – снова вступилась мама, – неудобно. Поезжай.

– Сейчас, сейчас… Как схватил палку да как бросится… Я тебе, Лиза, как вернусь, все доскажу.

– А доскажешь?

– Честное слово. Что я – жулик какой, разве обману?

До его приезда Лиза спокойно играла, но почему-то прислушивалась ко всем звонкам в коридоре. Дядя Костя приехал скоро, опять с покупками, и, раздеваясь, спросил у мамы:

– Ну как?

– Ждала, – улыбнулась мама, – все в коридор выбегала.

Дядя Костя неожиданно повеселел и небрежно начал:

– Так на чем мы остановились? Ах да, насчет барсука. Ну, вот, как это даст ему заяц палкой – а тот в лес.

– Убежал?

– Убежал. А в лесу медведь жил. Грязный такой, старый и курил сигары. И звали этого медведя Егором. Вот прибегает к нему барсук и говорит…

– Пусти-ка, – деловито сказала Лиза, – я к тебе на коленки сяду. Только не урони. Ты еще не умеешь на коленках держать.

Мама ушла в магазин и вернулась не скоро.

– Заждались меня? – спросила она, снимая шляпу.

– А разве ты долго была? – удивился дядя Костя. – А у нас как-то незаметно время прошло. Интересная тема попалась.

Потом он сел писать речь. Дядя Костя не умел говорить. А завтра его должны были чествовать, и он должен был отвечать.

– Я говорить затрудняюсь, – со вздохом сказал он маме.

– Лисы тоже говорить затрудняются, – поддержала его Лиза.

– И барсуки, – подтвердил дядя Костя.

– Не мешай папе писать, – строго сказала мама.

– Я не мешаю. Мне бы только хотелось знать.

– Что тебе хотелось бы знать?

– Насчет волков. У волков болят зубы?

– Болят, – сказал дядя Костя, откладывая бумагу. – Здорово болят. Им старые волчихи выдергивают. Сучьями. Интересно?

– Очень. Пусти-ка меня опять на колени. Мне отсюда неудобно слушать.

– У папы работа, Лиза, – покачала головой мама.

– Успею, – остановил ее дядя Костя. – А хочешь, я тебе расскажу, как белка купила курицу?

К одиннадцати часам Лиза уснула на коленях у дяди Кости. Он сам ее отнес на кроватку и сам неумелыми пальцами осторожно подтыкал розовое одеяло.

Утром дядя Костя уехал на какой-то прием. Мама радостно волновалась и совала ему носовые платки в карманы.

А Лиза сказала вскользь:

– Ты мне подарков не покупай, не задерживайся в магазинах, а приезжай скорее. Есть о чем поговорить.

Дяди Кости не было целый день. Мама все время подходила к телефону, опять благодарила за какие-то поздравления и рано уложила Лизу спать.

Дядя Костя приехал очень поздно. Он вошел в комнату на цыпочках.

– Ну, рассказывай, рассказывай, что было, – встретила его мама.

– Уже спит? – разочарованно спросил он, кивнув на ширму, за которой лежала Лиза.

– Спит. Ну, рассказывай…

– Сейчас. А она давно уснула?

– Давно, давно. Хочешь чаю?

И вдруг из-за ширмы раздался толстый сонный голос.

– Папа! А папа…

Дядя Костя от неожиданности уронил папироску.

– Мне кажется, – тихо и сконфуженно сказал он, – она меня назвала папой…

– Тебя, тебя. Иди уж, поцелуй ее, если не терпится…

Мама долго сидела за столом и читала вечернюю газету. На первой странице был портрет дяди Кости, большой, плохо отпечатанный и такой волнующий.

А из-за ширмы до нее доносился громкий восторженный шепот:

– Ну, а медведь что?

– А медведь ничего – схватил его за хвост и в берлогу.

– А заяц что сказал?

– Засмеялся.

– Как?

– Мелким смехом. Как все зайцы смеются.

Чай остыл. На часах стрелка перешагнула за двенадцать. Мама осторожно подошла к ширме, постучала пальцем и строго сказала:

– Спи, Лиза.

В эту ночь Лиза видела во сне, как к ней пришел волк, очень нестрашный, и попросил ватрушку. А неподалеку от нее спал высокий, плотный человек крепким радостным сном. Завтра о нем снова будет говорить вся страна. И, кроме того, у него нашлось еще то – о чем он так бережно и затаенно мечтал. У него есть дочь.

1936

Рассказ для клуба

Она была белокура и восторженна, эта маленькая англичаночка. Ей так все нравилось у нас. Она приехала вместе с рабочей делегацией из промокшего от сырости и посеревшего от черной пыли каменноугольного района Южной Англии. Вместе со своей делегацией она ежедневно жадно обегала заводы, музеи, типографии и беспрестанно теребила переводчиков.

Особенно страдал от нее маленький лысенький переводчик Дедис, от которого она требовала все сразу – и названия машин, и фамилии художников, и русские пословицы, и детские песни.

– Я не поющий, – тихо и вежливо оправдывался маленький Дедис. – А песен у нас много. Честное слово. Услышите!

– Я хочу выступать у себя в клубе! – восторженно говорила белокурая девушка. – Я все хочу знать! И хочу иметь настоящий рассказ о вашей стране для нашего клуба.

Один раз, когда делегация проходила по большому, раскинувшемуся у реки парку, девушка схватила Дедиса за руку, оттащила его в сторону и умоляюще зашептала:

– Устройте интервью. Ну, я прошу вас!

– Какое интервью? – озадаченно спросил Дедис. – С кем интервью?

– С вашим простым обывателем, – серьезно сказала белокурая девушка. – Я хочу послушать, что говорят ваши обыкновенные граждане. Понимаете – рядовые.

– Хорошо, – уныло ответил Дедис, вспомнив, что делегацию уже поджидают у входа автомобили. – Устрою. Обывателя какого-нибудь? Видите, вон там человек на скамейке сидит с бородой. Эскимо сосет. Хотите?

Через две минуты Дедис и белокурая англичанка сидели на скамейке рядом с пожилым мужчиной с большой окладистой бородой и в очках.

– Скажите, а он действительно простой обыватель? – осторожно спросила англичанка.

– Простой! Абсолютно простой. Спрашивайте, о чем хотите.

Девушка вынула блокнот в кожаной корочке и солидно спросила:

– Местный?

Дедис стал переводить.

– Приезжий, – солидно ответил мужчина с окладистой бородой.

– Надолго в Москву?

– До завтра. По дороге в Крым.

– Зачем он едет в Крым?

– Лечиться. На курорт.

– А где он служит?

– В банке.

– А на какие средства он едет на курорт?

Мужчина с бородой, выслушав от переводчика вопрос, несколько изумленно посмотрел на него.

– Видите ли, – озадаченно почесал за ухом Дедис. – У нас государство дает деньги на отдых. Понимаете? Вот и в Конституции есть такая статья о праве на отдых. Чтобы все отдыхали. Понимаете? А он больной. Нездоровый. Ему еще отдельно выдается на лечение. Понимаете?

Англичанка что-то подумала, доверчиво черкнула в блокнот и спросила:

– А что он там будет делать?

– Как что? – удивился переводчик, но поймал себя на улыбке и объяснил: – Он будет жить, купаться, читать газеты, книги, отдыхать… Оказывается, что он любитель крокета – ваша английская игра.

Белокурая англичанка сердито захлопнула блокнот, встала со скамейки.

– Пойдемте, – сказала она и обиженно посмотрела на переводчика. – Служащий банка! Я знаю этих служащих банка, которые ездят на курорт, купаются в море и играют в крокет!

– Уверяю вас, мисс…

– Бросьте! Я вас просила познакомить меня с простым обывателем, а вы мне подсовываете какого-то туза! У нас есть тоже финансовые тузы… Пойдемте!

Человек с бородой растерянно посмотрел на англичанку, Он не понимал ее фраз, но чувствовал, что сказал что-то неладное. Сконфуженно смотрел и маленький лысенький переводчик.

И когда уже англичанка зашагала в сторону, он быстро догнал ее и сказал:

– Мисс… Вы же не спросили его, где он служит?

– Он же сказал, что в банке. – И она сердито отвернулась.

– А кем? Спросите его, кем!

Человек с бородой солидно откашлялся и деловито ответил:

– Пензенский коммунальный банк. Швейцар.

Когда Дедис перевел, белокурая англичанка виновато покраснела, протянула ему руку и тихо сказала, напряженно подбирая русские слова:

– Какой это будет шудесний рассказ для мой клюб.

1936

Местный материал

Редактор газеты «Наше зарево» товарищ Рыбкин (Зоркий) не любил местного материала.

– Не то, – обиженно и грустно говорил он, просматривая кучу рабкоровских писем и репортерских заметок. – Без масштабу пишут. Широты нет. Возле Фунякина волки корову заели. Ну заели! Волк – не классовый враг, его разоблачать нечего. У него и функция такая – заедать. Кого этот факт интересует?

– Тут подборка есть, – осторожно замечал секретарь Ихонов, – насчет пыли на проспекте. Четвертый день, как квасной киоск засыпало, – вытащить не могут. У меня и заголовочек есть для подборки: «Ударим пыль по рукам!» Пустим?

– Не стоит. Не та пыль. В узком масштабе пыль. Жизнь кипит. Слыхали, жара-то какая в Америке стоит, а вы поперек всего с киоском лезете!

– Может, насчет школ поместим? Второй месяц подборка лежит.

– На школы мы уже откликнулись. Письмо комсорга насчет прошлогодних каникул поместили. Дайте-ка центральные газеты. И клею!

И тогда в напряженной творческой тишине рождался очередной номер районного «Нашего зарева». Темпераментно и бойко вгрызались беспощадные ножницы в широкие листы центральных газет, аппетитно хлюпала кисточка, вылезая из узкого горлышка бутылки с клеем, а пол покрывался скорбными остатками газет.

– Может, кое-что и недоперевырезал, – вздыхал товарищ Рыбкин (Зоркий), – обидно, но ничего не сделаешь. Размеры у нас маленькие.

– А как насчет местного материала, – уже безнадежно спрашивал секретарь, – может, вставим?

– А там полколонки осталось. Вставьте насчет утери паспортов. Да к кому-то еще рыжий сеттер пристал – тоже вставьте. Нельзя не обслуживать местное население.

В один типичный летний день товарищ Рыбкин (Зоркий) прибежал в редакцию и торопливо стал собирать заседание.

– Звонили из райкома, – испуганно сказал он секретарю Ихонову, – требуют, чтобы помещали местный материал. Гоните всех на заседание. Тут в приемной какой-то человек в шляпе стоит, гоните и его.

– Это приезжий агент Союзпушнины. У него портфель пропал. Объявление дает.

– Все равно. Не игнорируйте местную общественность. Гоните и его. Пусть слушает и высказывается от имени проезжих читателей.

На собрании товарищ Рыбкин (Зоркий) сразу охватил План будущего номера.

– Что мы имеем на сегодняшний день? – бурно говорил он. – Мы имеем богатейший местный материал. В кино «Порыв» мы имеем крыс, каковые бегают во время сеансов по ногам трудящихся… Товарищ Ихонов пишет передовую: «Ударим по крысе в местном искусстве!»

– Я вам три месяца заметку насчет крыс подсовывал, – обиженно заметил секретарь, – а вы, Игнатий Семенович, сказали, что пусть, мол, их бегают, где хотят, – не специальный же стадион для них открывать.

– Пишите, пишите!.. У кого еще есть материал?

– Тут из района заметка лежит, – вмешался один из сотрудников, – насчет волков. Корову заели.

– Большой подвал. Раздраконьте заметку. Волк как таковой. Случаи из жизни волков. Покажите живую корову. Без излишнего натурализма, но чтобы корова жила на страницах газеты. Несколько там мыслей из Пушкина и Щедрина о мертвых коровах. В конце стишки и лозунги. Что еще есть?

– Тут вот пылью квасной киоск занесло.

– Знаю. Помню. Подборку на полосу. Сверху шапку «Пыль как явление». Найдите продавца из киоска и напишите его биографию. Если есть групповой снимок его семейства – клишируйте. Автобиографию киоска. Исторические случаи из жизни киосков, их друзей и близких. А что вам надо?

– У меня местная сенсация, – бойко и независимо предложил репортер Ухаев, вытаскивая блокнот. – Трагедийный роман в ресторане «Еда». Откушенное ухо у трудящегося несознательным элементом на почве совместного ухаживания за продавщицей Нютой…

– Передовую. Виноват. Передовая крысами занята. Отдаю вам четвертую полосу. Подробное описание пострадавшего, героини и уха. Больше и красочнее!

…К концу заседания в комнате остались только редактор и секретарь.

– А это не перегиб, Игнатий Семенович? – тихо спросил секретарь.

Товарищ Рыбкин (Зоркий) оглянулся по сторонам и задумчиво ответил:

– Может, и перегиб… Кто ж его знает?.. Говорят, дайте местный материал, я и дал…

И вдруг с радостной улыбкой он посмотрел на конверт, только что принесенный курьершей. Дрожащими руками он вскрыл его, ласково разгладил большие страницы с фиолетовыми строчками и облегченно вздохнул.

– Вывернулись, товарищ Ихонов!.. Горсоветское постановление… Я так и знал, что вывернемся!

Секретарь тоскливо посмотрел на постановление. На одиннадцати страницах категорические строки четко и ясна излагали постановление горсовета о пользовании садовыми скамейками, правила о продаже шипучих и газированных вод в киосках, а также конкретно излагали права и обязанности работников местного гужевого транспорта во время летнего сезона.

– Все давать? – уныло спросил секретарь.

– А как же? – радостно откликнулся товарищ Рыбкин (Зоркий). – Обязательно. Дайте еще какую-нибудь международную телеграммку, а все остальное – под постановление… Пусть теперь кто-нибудь скажет, что мы не даем местного материала!

1936

Семнадцатая профессия

– Сыщиком в Филадельфии я был всего четыре дня, – сказал Алиссон, сковырнув грязь с подметки. – На пятый меня выкинули, как крысу из погреба, и обещались переломить ноги и еще что-то, чего я уже не дослушал. Это была вообще очень запутанная история, и напрасно вы ею интересуетесь. Ничего поучительного, и только одно невезение.

Рано утром я зашел в частную сыскную контору братьев Рипп и попросил, чтобы ко мне вышел хоть один из братьев.

Какой-то человек, похожий на лису, после второго завтрака сразу принял меня по-деловому:

– Братья Рипп умерли в тысяча восемьсот девяносто первом году. Дело ведут их наследники. Если вы хотите, чтобы вас вышвырнул именно один из них, а не простой служащий, я могу привести к главному директору конторы. Что вам вообще надо?

Я почувствовал, что тесной дружбы с этим человеком мне все равно сразу не наладить, и выложил свое предложение:

– За последнее время я перепробовал шестнадцать профессий, включая сюда кражу зонтов во время народных гуляний. Нельзя ли устроить так, чтобы семнадцатая оказалась профессия сыщика? Я умею ходить, молчать, стрелять, слушать. У меня крепкие ноги, а вот этим кулаком я легко вколачиваю шестидюймовые гвозди в доску.

– Из вас, по-видимому, вышел бы прекрасный молоток, – сказал он, выслушав мою последнюю фразу, – но для сыщика, особенно в нашем предприятии, нужно еще кое-что другое. Вы не социалист?

– Избави господи, – покачал я головой. – Я не настолько молод, чтобы исповедовать бесплатные убеждения, Я люблю закон и порядок. Особенно такой закон, который меня не очень преследует, и такой порядок, при котором я могу обедать и ужинать с пивом.

– Хорошо, – сказал он, подумав. – У нас есть кое-какая работа. Если вы не окончательно глупы, вы сможете на ней продержаться и зарабатывать по два доллара в день. Документы у вас какие-нибудь есть?

– Временно у меня нет ни пригородного особняка, ни собственного авто, ни документов. Сейчас я располагаю только фамилией Дика Алиссона, доставшейся мне по дружбе от одного парня, сидящего в тюрьме, под случайным псевдонимом.

– Черт с вами! – быстро согласился он. – Получайте задаток и кое-какие инструкции.

Работа оказалась простой, как пенье канарейки. Я должен был служить швейцаром в ресторане «Гренада» на Ковбо-сити, слушать, что говорят посетители, помогать агентам сыскной конторы братьев Рипп вылавливать каких-то подозрительных типов, а также хватать бандитов в случае полицейских облав.

Первый день я служил с аппетитом. Я снимал с джентльменов, посещающих этот темный ресторанчик, мокрые пальто и следил за их зонтами и шляпами. В одном из вверенных мне карманов я даже нашел скомканную пятидолларовую бумажку и серебряный портсигар, из чего понял, что приработки к основному жалованью мне обеспечены.

На второй день служба показалась монотоннее, и я уже стал прислушиваться к тому, что говорят кельнеры и посетители, а также присматриваться, не мелькнет ли где-нибудь, как суслик из норы, один из тех бандитов, которых я должен ловить.

– У нас сегодня кислый вечер, – позевывая, сказал мне второй швейцар, – почти все столики заняли кондуктора автобусов. Ребята затевают какую-то стачку и будут до ночи шептаться и требовать дешевое пиво и вторые порции картофеля с сосисками. Видел? Прошел один такой долговязый, в серых штанах. Это их главный. Хороший парень, но, к сожалению, от них всех как от посетителей такой же толк, как от мокрицы в бульоне.

«Значит, сегодня спокойный вечер, – решил я, – одни кондуктора и никаких бандитов. Можно спокойно покурить и поиграть с кельнерами в кости около кухни».

Но ни играть, ни курить не пришлось. Через полчаса в швейцарскую вмазался какой-то чернявый парнишка с глазами, как у кролика, и, поймав меня за рукав, тихо шепнул.

– Дик Алиссон? Номер три ноль два? Имей в виду, что сегодня к полночи здесь будет облава. Возьми глаза в зубы и будь готов. Бери, кого укажет инспектор, и не рассуждай. Понял?

– Ага. Не маленький. Понял.

И что же вы думаете? У конторы братьев Рипп дело поставлено как надо. Не пробило еще и двенадцати часов, как в подъезд вошел этакий мясистый дядя в коричневом костюме, с пухлой пудреной мордой и весь осыпанный брелоками, как собака репьями.

Кельнеры сверху, с лестницы, посыпались в швейцарскую, как гнилые груши с дерева, второй швейцар взял у него палку, точно она была из хрусталя, и все так кланялись, что вот-вот могли переломиться.

– Видел? – подмигнул мне швейцар. – Сам Джед Кирт, И совершенно один. Вот это человек.

– Не гуди в ухо, – остановил я его. – А кто этот самый Джед Кирт?

– Идиот, – усмехнулся швейцар. – Ты не знаешь Толстого Джеда? Хозяина нашего района? Этот толстяк стоит три миллиона. У него больше сорока человек одной шайки. Третьего дня молодцы Джеда ухлопали вот тут на углу двух парней из шайки Слиппера, который ограбил Северный банк. Говорят, что одного из молодцов Джед угробил собственноручно из пистолета…

«Здорово, – подумал я, и у меня мускулы заходили под рубашкой. – Контора братьев Рипп не даром мне платит деньги. Сегодня я покажу, какой я работник».

Прошло еще с полчаса. Толстый Джед уже заказал с полдюжины шампанского и поил каких-то тощих девиц с хриплыми глотками. Не успел я сбегать на кухню за кружкой пива, как поднялось бог знает что.

Человек тридцать полицейских ворвались в ресторан, бросились вверх по лестнице в зал, и свет сразу погас. Крики, выстрелы, посуда бьется, как миленькая… И что же вы думаете: совершенно спокойно спускается сверху мимо полицейских этот самый бандит Джед Кирт и выходит на улицу.

«Погоди, – говорю я себе, – я тебе не полицейский. Эти коровы могут проспать у себя под носом кого угодно, но не будь я Джеком Алиссоном, если ты у меня уйдешь».

Короче говоря: короткий удар сзади по черепу на втором углу от ресторана, и молодчик не успел даже схватиться за пистолет. Я впихнул его в такси, там помял еще, чтобы он был спокойнее, и уже через двадцать минут внес его в сыскную контору братьев Рипп.

Вид у него был, как у селедки, которую мешали в цементном котле.

– Получите, – сказал я человеку, похожему на лису. – Бандит в вашем распоряжении.

Тот наклонился над моим пойманным толстяком, вдруг захрипел и повалился на стул.

– Мерзавец! – выдавил он из себя, как клей из трубки. – Кого ты поймал? Что ты сделал с нашим уважаемым клиентом? Так ты обслуживаешь наших лучших заказчиков?

Признаюсь, мне стало немного не по себе. Кажется, я чего-то не понимал.

– Подлец! – без особой ласки прошипел он. – А где тот? Где этот проклятый кондукторский вожак? Что с ним?

– А черт его знает! – буркнул я. – Разве за всеми усмотришь? Наверное, ест сосиски в другом ресторане. У нас сегодня слишком шумно для приличного посетителя.

Выкинули меня из незнакомого подъезда. Еще два дня я считал себя служащим сыскной конторы братьев Рипп, потому что меня вызывали и били под лестницей. Мне это так не понравилось, что я окончательно плюнул на свою семнадцатую профессию.

1936