Текст книги "Пояс Ипполиты"

Аркадий Крупняков
Пояс Ипполиты

Глава 1
Меотийская волна

Амазонки знали – плавать по морям может не всякий.

На многих, особенно на женщин, морская качка действует изнуряюще. Она изматывает силы, ум, душу. Возникает страшная морская болезнь. Об этом не раз говорила Атоссе слепая Ферида, она рассказывала, что некоторые, надолго очутившись в море, сходят от этой болезни с ума.

Когда триеры вышли из Фермодонта на морские просторы, Атосса успокоилась – на дочерей Фермоскиры качка не действовала и понтийская болезнь их не брала. Скорее всего, это потому, что амазонки с детства ездили верхом и к качке были привычны. Волна Эвксинского понта крупная, с большой дугой качания, и к этому может привыкнуть всякий, кто даже не качался на конской спине.

Так или иначе, но амазонки от качки не страдали. Потом начался шторм…

…В проливе беглецам повезло. С вечера, хотя и начался дождь, задул попутный ветер, и паруса тащили триеры достаточно быстро. Амазонки сидели у сухих весел – Бакид считал, что они гребцы никудышные, только будут мешать ходу кораблей.

С появлением на корабле Перисада все изменилось. Во-первых, изменился ветер. И резко изменился. Он начал дуть с севера на юг – против движения кораблей. Парус пришлось убрать и перейти на весла. Помощники Перисада, те, что были на фелюгах, пытались было идти против ветра, используя маневр, но у них ничего не получилось. И тогда фелюги отстали, а потом повернули обратно и, набрав полные паруса ветра, быстро исчезли в сторону Пантикапея^[1]1
  Пантикапей – ныне Керчь, Крымская область


[Закрыть].

Перисад метался по палубе, махал руками и бранился. И вдруг он почувствовал, как кто-то сзади положил ему руку на плечо.

– Кто еще там?! – он резко повернулся.

– Мудрый и достойный Перисад напрасно волнуется.

Перисад глянул – перед ним стояла женщина, немолодая, но довольно красивая и, как он понял, до предела смелая. Похлопать Перисада по плечу, когда он во гневе, не решился бы и мужчина.

– Эти пьяные ослы повернули назад… без моего приказа! Эти грязные бараны бросили меня! Презренные трусы!!!

– Зачем тебе они?

– А как я вернусь в гавань?

– Стоит ли тебе возвращаться домой? Тебя там, я полагаю, ждет суд?

– Но мы бы успели удрать… А теперь эти свиньи не позже чем через полчаса будут во дворце севаста Сотира и за нами пошлют погоню?

– Кто это… севаст Сотир?

– Это царь Боспора, вот кто! А ты, собственно, кто, чтобы лезть мне под руку?

– Меня зовут Атосса…

– Всякую бабу как-нибудь зовут! Меня зовут Перисад, но это не значит, что мне нельзя накинуть петлю на шею.

– До этого еще далеко. Смотри, как упала волна. Это стих ветер. Паруса на кораблях Сотира, наверное, повисли, как тряпки. И погони не будет.

– Держи свой подол шире! У Сотира гребцы сильны, как буйволы, не то, что ваши мокрохвостые бабенки. Ты так и не сказала, кто ты есть? Царица амазонок?

– Допустим.

– Так чего ты разинула рот?!. Прикажи своим толстозадым сесть за весла! И гони! Гони! Гони!

– Ты трус, Перисад, – сказала Атосса, спускаясь в трюм.

– С чего ты взяла кобыла?!

– Так орать на царицу можно только после сильного испуга.

Когда Атосса скрылась в трюме, сборщик налогов подошел к высокому борту триеры. Внизу мерно покачивались три ряда весел, они, выгибаясь, вспарывали воду. С носа корабля летела пена – триера шла ходко.

Встречный ветер сменился штилем – полным безветрием. И это было хуже всего. Над морем поднялось южное утреннее солнце. Оно не давало, как на суше, сначала тепло, затем мягкую лучевую ласку, потом уж жару. Штиль на море – сразу обжигающий зной, духота от морских воспарений и опасные солнечные удары в голову. Всего два часа на веслах, а женщины уже изнурены. Им бы пять минут купания в прохладной меотийской воде – снова обрели бы силу. Но этот чернобородый скот просовывает в люк свою лохматую голову и орет неизменное: «Гони! Гони! Гони!» О, с каким бы остервенением амазонки разорвали его на части, но сама священная Атосса слушает его внимательно и повторяет то же неизменно: «Во имя всеблагой Ипполиты, быстрее, быстрее, быстрее!» В трюме нет обжигающих лучей, но нет и чистого воздуха. Дышать нечем, нет времени вытереть потное тело, силы на исходе, а сверху хриплое: «Гони! Во имя… быстрее, быстрее!» Падают без сознания девы, сотенные сажают на их место запасных, и нет конца мучениям. Уже попали в запас служанки Атоссы, непрерывно качает весло юная Мелета, даже ее бабка, слепая Ферида, на веслах. Только Агнессу не загоняют в трюм, теперь она снова Богорожденная.

Агнесса от зноя скрывалась в будке на носу триеры. Она изредка прибегала на корму, где лежала Атосса. К ней снова вернулась лихорадка, ее то бросало в жар, то в озноб, но она держалась стойко. Да и лежать под шкурами на корме неизмеримо легче, чем в трюме, у весла. Перисад сидел чуть поодаль, оперевшись рукой на кормило. Руль почти был не нужен, ход на веслах – это не паруса. При ветре и парусах руль держит кормчий, а весла – они шлепают да шлепают… Если бы не страх погони да не вой амазонок в трюме, а чуток прохладной воды – жить бы было еще можно.

* * *

Стоны в трюме триеры перешли в крики и вопли. Из люков пошел дым. «Боже, – подумала Атосса, – Где они взяли огонь?» Она сидела на корме, зажав уши ладонями, и не могла подняться. Всеобжигающее солнце калило палубу нещадно, брызги от мерно взмахиваемых весел не успевали долетать до раскаленного пола, испарялись в воздухе. Над морем стоял штиль, воздух был неподвижен, дышать даже на корме было нечем, а что творилось сейчас в трюмах… Дым над люками поредел, но потом загустел снова.

Корабли Годейры отставали стадий на пятьсот, а группа триер Беаты еле маячила на горизонте. «Они совсем выбились из сил, – подумала Атосса, – надо остановиться». Она хлопнула в ладошки, на носу поднялась фигура Агнессы, девочка медленно подошла к матери.

– Позови служанку.

– Какую? Перисад всех посадил на весла.

– Принеси воды, – простонала Атосса. – У меня ссохлось все внутри.

– Откуда? У нас уже давно нет воды.

– Узнай, почему в трюме дым?

– Уже знаю. От трения обугливаются весла в уключинах, потом загораются пламенем. Какая-нибудь дура со злости бросила пылающую рукоять на тряпье.

– Они же задохнутся, сгорят…

– Лучше сгореть, чем так мучиться!

– Где этот старый пень Бакид?

– Забыла? Он же на триере царицы.

– О, эти скоты-мужчины!

– Может, позвать Перисада?

– Совсем отшибло память. У нас же еще один скот. Зови.

Перисад оставил кормило, подошел, присев на рундучек около Атоссы, привычно начал закручивать левый ус. Он это делал всегда, когда был рассержен.

– Могла бы подойти сама, – наконец недовольно сказал он.

– Мне надо экономить силы. Без меня вы…

– У тебя еще есть, что экономить? У меня нет. А внизу уже умирают люди и начался пожар. Видишь, дым?

– Весла в уключинах всегда горят, если на них не лить воду. Твои бабы – дуры.

– Эти дуры совсем недавно сбросили в море сотню умных скотов. И нас они сбросят. Надо немедленно дать людям отдых. Более суток идем на веслах без перерыва.

– Нам нельзя стоять! Погоня может быть близко. Вам хорошо. Вас они возьмут в плен, а меня вздернут на мачте.

– Ты глуп, Перисад. Если бы погоня была, ты бы давно болтался на реях. И вдобавок ты трус. Двое суток твердишь нам: «Гони! Гони! Гони! До каких же пор? И куда гони?»

– Если ты такая бесстрашная, то вставай в дрейф. Давай приказ – бабы-то, ведь, твои.

Атосса решительно поднялась (словно у нее появились силы) и, подойдя к люку, крикнула:

– Убрать весла! Всем на палубу – купаться в море.

Загремели втягиваемые внутрь весла и из недр триеры, как из гнойного чрева кита, начали выскакивать полуобнаженные, а то и совсем обнаженные, женщины, грязные, потные, с распущенными волосами, с окровавленными, покрытыми коростами, руками. Они, ничего не замечая вокруг, бросались в воду, внизу послышался визг, крики и брань. Перисад кинул за борт конец каната и крикнул:

– Кто не умеет плавать – хватайтесь за канат. Потонете, дурехи.

Агнесса первая спрыгнула в море и первая вернулась на палубу. Она начала выдвигать и спускать на воду, одно за другим, весла, концы веревок, грязную, сброшенную в жару одежду амазонок. Пока амазонки освежают свои телеса, пока смывают грязь и пот, срывают с рук повязки (они знают, морская вода лечит раны лучше всех мазей), пока стирают свои хитоны, Атоссе есть о чем подумать.

Когда пала Фермоскира, торнейцы приковали лучших амазонок к веслам своих триер и решили увезти их в Коринф на продажу. Даже в плену Атосса не оставила мысль о власти над всеми морями. Она, правда, не знала, сколько морей на всей земле. Она знала понт Эвксинский, море Эгея, Беллоспонт. О Меотиде слышала мельком. Морем греки его не называли – Меотийское болото. Центром всех морей, конечно, будет Фермоскира, Атосса ее расстроит от Фермодонта до моря, и будет Священная Атосса Теодорида царицей мира. Потом она отдаст высочайший сан дочери Агнессе, и дело ее жизни будет сделано прочно. Кто ей помешает в этом, кто поможет? Лота? Она осталась в Фермоскире и, наверное, уже привыкла к должности царицы. В руках Атоссы она накрепко. Ее мать Ферида и дочь Мелета взяты на триеру как бы заложницами. Ферида слепа – она не помощница, но и не помеха. Мелета еще девочка, у нее муж на хуторе, которого она сильно любит. Она уйдет в хутор. Годейра? Она хоть и законная царица Фермоскиры, но после гибели дочери в бою казалась как бы опустошенной, не способной к борьбе. Ее полемарха Беата сотни в бой водит преотлично, но властительница она никакая. Ну, кто еще? Никого. Лоту я сделаю пономархой^[2]2
  Пономарха – предводительница всех войск при царице


[Закрыть], Беату полемархой^[3]3
  Полемарха – предводительница конных сотен


[Закрыть], а Годейру кодомархой^[4]4
  Кодомарха – предводительница храмовых амазонок


[Закрыть]. И все будут довольны, все будут мне служить. А я и царица Фермоскиры, и главная жрица храма, и Священная, выше Священной в Амазонии власти нет. Сейчас девы покупаются, отдохнут и снова в путь. И пусть богиня Ипполита пошлет им удачу.

Купание все еще продолжалось. Триера спокойно покачивалась на воде, женщины, не стесняясь наготы, выскакивали, карабкаясь по рядам весел, на палубу, развешивали свою постиранную одежду, снова прыгали в прохладные струи Меотиды. На Перисада они не обращали внимания, как будто бы его на корабле и не было. Купаться в море Перисад не решался. Все пространство вокруг триеры было занято барахтающимися в воде женщинами, а он, в отличие от них, раздеваться догола не решался. Кормчий спускал на веревке в море свой плащ-гиматий, вытягивал его и набрасывал на плечи.

К лежанке подошла посвежевшая Агнесса, и невиданное дело, стряхнула с рук на его лицо капли морской воды. Кормчий не растерялся – облапил девушку за поясницу. И получил такой страшный удар в челюсть, какого не приводилось ему получать никогда.

– Уж и поиграть нельзя, – сказал он, поглаживая скулу.

– Амазонка – не игрушка, – ответила Агнесса и села на рундук матери.

– А ты знаешь, как меня звали в Пормфии?^[5]5
  Пормфий – (др. греч.) – Перевоз, священное место


[Закрыть] – спросил спустя минуту Перисад, покручивая ус.

– И знать не хочу. Плевать мне на это.

– Напрасно. Меня звали красавчик Перисад. Могла бы это учесть.

– А ты знаешь, как меня звали в Фермоскире?

– Красотка Несси, наверное.

– Дурак! В Фермоскире не было мужчин. Меня все звали Богоданная.

– Агнесса – это так и звучит?

– Не потому. Я рождена от богини Ипполиты.

– А кто, я прошу прощенья, был папа?

– И еще раз дурак! – Агнесса, вильнув бедрами, отошла от Перисада. «Бедрами крутнуть не забыла, – подумал кормчий – хоть и рождена богиней. Надо учесть».

Долго думал кормчий о своей судьбе. Он не пропустил мимо ушей замечания Атоссы и, зрело поразмыслив, решил не возвращаться в Пантикапей. Ревнивая ехидна-жена, нищенская плата сборщика податей (если бы не взятки с корабельщиков, то не стоило бы этим и заниматься) – потери небольшие. А тут можно стать царем амазонок. Атосса в хламиде выглядела изношенной, а как только отмылась в море – баба стала хоть куда. Вот она как раз подходит – в легком хитон-чике, ладно сбитая, свежая. Правда, при одной титьке, но ему же не молоко от нее нужно. Сейчас он с нею поговорит.

– Не пора ли девочек сажать на весла? А то, глядишь, боспорский флот нагрянет.

– Не нагрянет, – спокойно ответила Атосса. – Коли быть тому, то давно бы… Я думала – здесь мы остановимся, подождем другие триеры, соберем Совет…

– О чем советоваться, если не секрет?

– Ну, хотя бы о том, куда девать мужиков. Мы, амазонки, мужиков около себя не держим. Вот что с тобой делать?

– Не по-царски говоришь, не по-умному думаешь. Без мужиков – это там, на Фермодонте. Что было, то прошло. Теперь вам без нас не обойтись.

– Отчего же?

– В Фермоскире было вам хорошо. Под задом конь, в руке меч, в голове заветы богини. А сейчас? Коня нет, меча нет, корабли вам, я полагаю, ни к чему. Вам теперь только на свой передок и надежда. А передок без мужика только для того, чтобы сикать. Вот сейчас вы куда-то стремитесь. Где бы ни пристали – всюду полно мужиков. Да и где пристать без Бакиды, вы не знаете. Здесь без меня вовсе не обойтись. Я тут на тридцать тысяч стадий всю округу знаю. Говоришь, Совет соберем. Кто вам и что посоветует? Скиф? Он сам ни хрена не знает. А ты говоришь, куда меня девать? А вдруг я вам ничего не скажу. Либо навру сорок бочек тухлой рыбы.

– Не скажешь, говоришь. А мы тебя тогда утопим.

– И кто иной скажет? Бакид? Он сам в Скифии сорок лет не был. А там все уже по-другому. Может, и табунов лошадей, которых он вам обещал, давно нет.

– Ну, а если мы тебе золота мешок?

– Оно в моем положении не имеет цены. Я же пленник ваш. Да и откуда у вас золото? Я у вас в плену, а вы у моря пленницы.

– Ты не знаешь амазонских цариц. Они, как водится, умницы. Ты думаешь, меня бросили в трюм, приковали…

– А как же иначе?

– Я сама себя приковала. А перед этим перенесла в тайные места трюмов все, что было у нас ценного, да набила укромные места триер оружием – потому и вахлаков мы сумели утопить…

– Хитришь, старая? Если бы у тебя было золото, ты бы язык проглотила, а…

– Чего ты хочешь?

– Я, допустим, мужем твоим хочу стать.

– Царем, стало быть?

– Допустим.

– Но я не царица.

– А кто же ты?

– Я выше, чем царица. Я глава храма. Я Священная. По нашим законам, по нашей вере мужа брать нельзя. Хотя я тебя и взяла бы.

– А ты мне Несси отдай.

– Агнессу?! Она тоже храмовая. И она не по твоим зубам орех. Она у нас богиней станет.

– А где храм?!

– Храм он везде. Он у нас в душах. – Атосса помолчала немного и добавила. – Хочешь, я тебя на Годейре женю. Она и в самом деле царица. Не храмовая.

– Я ее не видел. Старуха поди?

– Моложе меня. И красива.

– Надо посмотреть. Кстати, почему ее триеры не подходят?

– Там, я полагаю, тоже купаются. Подойдут.

Атосса встала на рундук, приложила ладонь к бровям и стала глядеть в сторону, где виднелись триеры Годейры.

– Посмотри туда. Что ты там видишь? – Перисад вскочил на рундук и крикнул:

– Парус! И по оснастке вижу – это корабль Сотира! Загоняй своих баб на весла! Скорее!

– Я не ошиблась в тебе, Перисад, ты мудр, но трусоват. Это не корабль, это – фелюга. Она спокойно прошла мимо Годейры и, стало быть, это не погоня. Подождем ее. А мы пока поговорим о деле. Не зря же я сосватаю тебе царицу.

– Говори.

– Я уверена – царица пойдет за Бакидом к скифам. Я же с ней идти не хочу. Потом ты поймешь, почему. Так посоветуй, куда мне идти?

– Иди на Синдику! – не раздумывая ответил Перисад.

– Кстати сказать, ваша богиня Ипполита, прежде чем найти Фермоскиру, была там.

– Где эта Синдика?

– Если скифы налево, в кромах, то Синдика направо. Вам с царицей придется разойтись.

– А скажи-ка, в какой стороне Фермоскира?

– Очень далеко. На южной оконечности понта. Видишь Боспорский пролив?

– Не вижу.

– Мы же идем оттуда! Встань лицом к Боспору – на правом берегу царство Сотира до Киммерийского вала, еще правее – царские скифы до самых Кром. Налево от пролива Синдика – островная болотная земля. Она не принадлежит Сотиру, но вожди синдов подвластны Боспору. И если пойти налегке от синдов, через земли торетов и керкетов, на тридцатый день можно достичь Фермодонта.

– Кто населяет Синдику?

– В первую очередь синды – речные люди. Все реки у них. Они, по сути, скифы, род от них ведут. Царем у них Гекатей, преданный Боспору правитель. Его столица на острове Фанагория, а жена его царица Тира живет на соседнем острове Гермонассе, они, считай, рядом. Далее – меоты, самый многочисленный народ, они почти что скифы, но живут на озерах. Рядом с ними дандарии – болотные люди. Меж ними и меотами – аксамиты, а царем у них Агат. На юге в горах живут тореты и керкеты – береговые люди. Ну а далее – на востоке – сарматы, о них я мало что знаю. Да они и к Синдике не относятся.

– Спасибо, мудрый Перисад. Как ты думаешь, царь синдов пустит меня на свою землю?

– Баб он чтит, а с женой постоянно ссорится. Но любит. Она у него красавица. Ты хочешь проситься одна…

– Почему же одна. С храмовыми амазонками. Со всеми, что на триере.

– Не пустит. Ты лучше поезжай на Гермонассу к Тире. Она, ходят слухи, взята от меотов, а точнее, из рода аксамитов. И будто бы род свой ведет от амазонки Ипполиты. Она тебя приветит, я уверен.

– Как попасть в Гермонассу?

– Сначала надо к Гекатею, на Фанагорию. Не успеешь ты туда приехать, Тира сразу прикатит к мужу. И все уладит.

– Если они на островах, то можно прямо на триере?

– Вряд ли. Воды там мелкие, триеры не пройдут. Их придется оставить в гавани Тирамбо. Это устье реки Кубани, синды ее зовут Кубаха.

– Хорошо, Перисад, сходим в Тирамбо. Между прочим, царская фелюга стучит веслами о нашу обшивку. Будем принимать гостей.

А со стороны Боспора Киммерийского приближались три эскадры: семь триер Годейры и семерка кораблей Беаты. Замыкал эскадру Бакид на своей пятерке триер. Они окружили триеру Атоссы и убрали весла.

– Несси, иди сюда, – позвала дочку Атосса. Агнесса юркнула в будку на носу корабля, где она жила, где ждала ее мать.

– Ты будешь встречать царевича – одень свои лучшие одежды. Мне и Перисаду пока нельзя показываться на глаза этому гостю. Да он и не гость вовсе, он разведчик боспорского царя. Перисад узнал его. Ты спустись на его фелюжку, уведи их к триере Годейры. У нас отсеки трюмов забиты оружием, мы им запаслись еще в Фермоскире. Нельзя, чтоб об этом знал кто-то. Я верю тебе – ты умница и сумеешь все сделать, как надо. Одевайся и уводи фелюгу.

– Я все сделаю, как надо, доси. Будь спокойна за меня и за наши мечи, что в отсеках.

Агнесса не стала переодеваться. Она как была в легком хитончике, наброшенном на голое, загорелое до черноты тело, так и пошла к трапу, переброшенному на царскую фелюгу.

* * *

– Вставай, Левкон, вставай! – Дед тряс внука за плечи, стараясь сдернуть одеяло. – Клянусь Пормфием, я вздую тебя, не глядя на то, что ты царский сын! Клянусь Пормфием.

«А, ведь, вздует», – подумал Левкон, услышав ругань деда. Старик клялся чем угодно и кем угодно, и если уж пошел в ход создатель Боспора, значит, надо вставать. Юноша высунул голову из-под одеяла, спросил:

– А в чем дело, Великий Спарток?

– Собирайся спешно – пойдешь в море. Фелюга под парусом, гребцы на веслах.

– Зачем в такую рань? Еще не рассвело.

– Ты такой же лентяй и бездельник, как мой сын, а нынешний царь Боспора Сотир, клянусь Пормфием. Через пролив проскочили три эскадры военных кораблей, а мой сын и мой внук нежатся в постели.

– И ты думаешь, Великий Спарток, что я на фелюге догоню эскадры и верну их в гавань Пантикапея?

– Но ты знаешь, что этот баран Перисад пропустил их без дани. Мало того – он сам сдался им в плен!

– Кому им?

– Да, амазонкам, будь они неладны!..

– Амазонкам?! – Левкон даже привскочил на кровати. – Откуда у них флот, они же скачут верхом на конях, и вообще они… женщины из легенды.

– Вот потому-то ты должен их догнать, ну хотя бы ради любопытства.

– Но они же убивают мужчин!

– Если они не убили Перисада, того вонючего сборщика налогов…

– Откуда ты все это знаешь?

– Вернулась охрана сборщика. Она видела – все трюмы триер полны красивыми полуголыми бабами. По сто штук на триере, а кораблей у них девятнадцать.

– Ты посылаешь меня на гибель, Великий Спарток. Хотя…

– Не трусь, не будь таким ослом, как твой отец, хотя он и царь Боспора. Пойми, наше царство невелико, на западе нас теснят скифы, на восточном берегу синды и прочие меоты – они хуже скифов, но живут с нами мирно, потому, что боятся нашего флота. Но если девятнадцать амазонских триер войдут в воды Синдики…

– Мой великий отец Сотир знает об этом?

– Пьян со вчерашнего вечера. Он пил до полуночи и не может поднять головы. Только мой великий внук и внучка…

– Какая еще внучка?

– Ты пойдешь в море не один, а с сестрой Арсиноей. Она умнее тебя на десять стадий и найдет с амазонками общий язык. Ты только вынюхай, сколько у них оружия и каковы их намерения. Может, они идут на берега Танаиса и их не надо трогать.

– А если к синдам?

– Тем более. Скажи, что и сам идешь в Синдику, в гости, к Гекатею и Тире.

– А они, дуры, поверят, – возразил Левкон, заканчивая одеваться. – В Синдику можно проехать прямо из Тритакской гавани, минуя пролив…

– А ты скажи, что везешь сестру на прогулку по Меотиде, ей, мол, захотелось узнать, что такое меотийская волна. Ах, если бы я не был так стар, я бы пошел с тобою и, будь уверен, пощупал бы царицу амазонок. У них ведь должна быть царица, Левкон, а?

– Ну, прощай, Великий Спарток. Если что – моя смерть будет на твоей совести.

– Возьми побольше подарков. Блестящие побрякушки, тряпки. Женщины, как сороки, любят все, что блестит…

Когда Левкон увидел Агнессу, то у него от удивления чуть не вывалилась изо рта челюсть. Девушка спустилась по веревочной лестнице до самой воды и принялась ее раскачивать. Легкий хитончик, закрепленный только на плечах, развевался за нею по воздуху, полностью обнажая великолепно сложенное тело. Раскачавшись достаточно сильно, она, словно белка, пролетела над морем и очутилась на борту фелюги. Одернув и поправив хитон, встала перед Левконом. Царевич зачарованно глядел на девушку, а она, рассмеявшись, сказала:

– Закрой рот – живот простудишь!

– Я приветствую… тебя… на борту…

– Не надо. Лучше принеси воды – я умираю, хочу пить.

Пока Левкон думал, кого послать за водой, девушка грубо оттолкнула его и подошла к двуручной гидрии, глянула внутрь:

– Вижу, и у вас нет воды.

– Есть, есть! – послышалось где-то внизу, и из кубрика вышла девушка с глиняным сосудом и подала его Агнессе. Та схватила канфар^[6]6
  Канфар – сосуд, напоминающий формою кружку


[Закрыть] и жадно, крупными глотками начала пить. Передавая пустой сосуд, спросила:

– Как тебя зовут?

– А тебя? – спросила хозяйка фелюги.

– Зови меня Несси.

– А меня просто – Силоя.

– А этого олуха?

– Этот олух, сын царя – Левкон. А я его сестра Арсиноя. А ты кто?

– Я храмовая жрица Агнесса. Куда идете? – Агнесса исподлобья глянула на юношу, – Нас встречать?

– Нет, мы прогуливаемся по Меотиде, а идем в Синдику, на остров Фанагория.

– Почему окружно? Я знаю – в Фанагорию есть путь покороче.

– Видишь ли, я больная… немного. Я нагуливаю аппетит. Совсем плохо кушаю.

– Мне бы твои заботы.

– Ты может быть голодна?

– Арсиноя, зови гостью в кубрик. – Левкон уже пришел в себя. Он протянул Агнессе руку, пытаясь взять ее за локоть. Агнесса одернула руку, сказала грубо:

– Я могу и ударить!

– За что?

– Я – амазонка, олух. Мы протянутую руку мужика отсекаем мечом.

– Совсем забыл об этом, – с досадой произнес куда-то в сторону Левкон.

– Да ты не похожа на амазонку. Ты словно с небес спустилась…

– Все может быть, – ответила Агнесса и спустилась в кубрик. Там Арсиноя накрывала на стол.

– Ты, наверно, думаешь – цари, а вся посуда из глины. Ты привыкла есть из серебра, пить из золотых сосудов?

– Это потому, что у амазонок нет хороших гончаров, это мужское дело.

Царевич молча поднял на стол большую глиняную амфору с вином, налил темно-красную жидкость в кратер, разбавил водой и разлил в три чашки. Агнесса, переглатывая слюну, смотрела на приготовления. Там, в Фермоскире ей не давали вина и она любила пить украдкой. Левкон поднял свою чашу:

– Я поднимаю этот киаф…

– Мы собрались сюда пить или говорить? – перебила его Агнесса и несколькими глотками выпила вино. – Вот теперь скажи, что ты хотел, а я пока попробую эту холодную телятину.

Левкон покачал головой и выпил свою чашу. Арсиноя только пригубила.

– Я хочу спросить…

– Налей мне еще, – снова перебила его гостья. – Только не разбавляй вино водой. Я хочу по-скифски.

– Это не очень благородно, Несси, – зашептала Арсиноя. – Женщине…

– Я не женщина, я – амазонка! – Агнесса начала хмелеть. – И к тому же, едем к скифам. Пора привыкать, – Она встала, сняла с полки какой-то высокий узкогорлый сосуд и направилась к амфоре.

– Несси! – закричала Арсиноя. – Там же розовое масло. Это сосуд…

– Вот и хорошо! Я хочу вина с розовым маслом. – Агнесса опустила сосуд в амфору с вином. Вытерев о полу хитона руку, смоченную в вине, выпила лекиф до дна и сказала весело:

– Теперь я буду пьяна, как Дионис, и пахнуть, как роза. Так, что ты хотел спросить, олух?

– У вас на корабле есть старший? Не ты, надеюсь?

– Увы, нет. Старшей там Атосса, а кибернетом… как его – Перисад.

– Перисад?! Это мой сборщик налогов!

– Был. Теперь он наш пленный. И мы тебе его не отдадим.

– Не нужен он мне! Но я хочу его видеть.

– А я не хочу его видеть! Одного скота-мужчины здесь вполне достаточно, Арсиноя! Я хочу спать.

– Пройди за эту занавеску. Я тебя уложу.

Левкон поднялся на палубу и крикнул:

– Эй, Перисад! Хватит прятаться. Переходи ко мне – выпьем! О, да с тобой подружка, захвати и ее.

– Где девушка? – Перисад подошел к борту триеры. – Пусть она выйдет.

– Боюсь, что не сможет. Она пьяна, как скифский купец. Спит.

– Подожди, мы придем. – Перисад и Атосса скрылись. Скоро на борту триеры появилось более полусотни взлохмаченных, полуобнаженных женщин свирепого вида. Из-за них вышел Перисад и сказал:

– Имей в виду, царевич, если с нами что случится, вас утомят. Я иду, – он спустился по трапу и спрыгнул на фелюгу. Атоссу амазонки спустили на специальном сидении, убедившись, что злых намерений у хозяев фелюги нет. Перисад и Атосса поспешили к столу.

– Это верховная жрица храма Священная Атосса, – сказал Перисад, поглядывая на остатки пиршества. – У них есть еще царица, но ее вы узнаете позже.

– Ну, а мы…

– Кто ты, я знаю – благородный Левкон. Говори с Перисадом, я пока погляжу на ту, что спит, – и Атосса скрылась за занавеской.

– Я иду в Синдику, Перисад, – наливая вино, начал говорить царевич, – а большой крюк сюда сделал ради тебя. Царь Боспора, мой отец, приказал тебе, раз уж ты попал в этот бабий водоворот, оставаться с амазонками и помогать им в их делах, оставаясь на службе у Боспора. Выпьем за твою новую службу.

– Это меняет дело, – раздалось из-за занавески. – А то мы хотели его бросить в море. Он наш пленный, а мы мужиков не держим. Но уж если сам царь Боспора…

Перисад улыбнулся – он понимал, что эти слова Атосса говорит для его оправдания. Понимал это и Левкон.

Спустя минуту, Священная села за стол, приняла поданное ей вино и так же молча выпила его, Перисад было схватился за вторую кружку, но Атосса заметила:

– Ты, кибернет, видно, хочешь, как и Несси, оказаться за занавесью? А нам еще надо поговорить о деле. Начинай ты, царевич.

– Я бы хотел знать, куда вы идете?

– Мы не идем, благородный царевич, а бежим из плена. Бежим куда глаза глядят. Сейчас стих ветер и мы стоим, вот и все, что могу я сказать.

– А куда бы вы хотели…

– Один скиф обещал увести нас под Кромы…

– Это ужасно далеко, Священная! – воскликнула Арсиноя. – Там скифы!

– Посоветуйте что-либо поближе?

– Идите за нами в Синдику, – предложил Левкон. – Ночь пути, и мы на месте.

– Я уже им предлагал это, – заметил Перисад.

– Так в чем же дело? К вечеру, я думаю, поднимется ветер и мы поднимем паруса.

– Не спеши, царевич, – Атосса отстранила придвинутую чашу с вином. – Кроме меня, у нас еще есть царица. Она строптива и упряма. Надо бы собрать Совет.

– Ну, так собирайте! Ветер ждать не станет. Да и у меня свои дела у синдов.

– Не сможешь ли ты сделать нам любезность, благородный Левкон?

– Говори.

– Собрать Совет на твоем корабле и с твоим участием.

Левкон помедлил с ответом, но мысленно сразу согласился с Атоссой, побывать на Совете – это значит узнать все о намерениях амазонок, или почти все.

– Много ли будет советчиков?

– Царица, ты, Беата, скиф Бакид, ну и… с каждой триеры по амазонке. Соберемся на палубе – она у тебя широкая, не то что на триерах.

– Я согласен.

– Пойдем к себе, Перисад, будем звать дочерей Фермоскиры на Совет. Жди, царевич.

Когда они поднялись на палубу триеры, амазонки все еще стояли по борту, готовые по первому сигналу броситься на защиту Священной. Нужно было их поблагодарить, и Атосса пошла по ряду и клала на плечо каждой женщины свою ладонь. Это сыздавна в Фермоскире считалось великим почетом – получить удар по плечу от царицы или Священной. Вдруг Атосса подняла руку и задержала ее в воздухе. Перед ней стояла Ферида, а рядом с нею Мелета.

– О, боги! Почему вы здесь?

– А где нам быть? – Ферида ответила незлобно. – Я среди своих учениц, а моя внучка среди подруг.

– Но кто посадил вас на весла?

– Агнесса. Но она не виновата. Мы были преследуемы.

– Педотриба Ферида и сотенная Мелета! Велю вам взять лодку и плыть на триеру царицы, чтобы пригласить ее на Совет, который будет через час на фелюге царя Боспора. Привезите Годейру туда и приезжайте сами. Вы члены Совета. Пусть царица пошлет лодку к Беате и на другие триеры. С каждого корабля по человеку. И о скифе не забудьте.

– Хлопните меня по плечу, Священная, – это Мелета напомнила жрице, что другие тоже ждут ее похвалы. Положив руку на плечо девушки, Атосса заметила, что ладони Мелеты в кровавых мозолях и ранах:

– Что это?!

– Я гребла за себя и за бабушку, – Мелета убрала плечо из-под ладони Атоссы и пошла вслед за Феридой.

– О, Великая наездница! За что ты ниспослала нам такие испытания?

* * *

Хотя Годейра по-прежнему считалась царицей, теперь в плену это мало что значило. Триера ее не стала главной или ведущей, приказы царицы не исполнялись, да она и не пыталась что-либо приказывать. У нее была цель дойти до скифских земель, там окрепнуть вместе с царскими наездницами, найти для каждой лошадь, а там будет видно. Конечная же цель – возвращение в Фермоскиру безусловно без Атоссы и храмовых. Строить царство по-новому, без жестоких законов Великой наездницы. Потому и согласилась оставить в городе Лоту, надеялась, что она с помощью Ликопа заложит новое царство и много преуспеет в жизни без шести заветов. «Женщина всегда остается женщиной, – думала Годейра, – ее так создали сами боги, и противиться этому не следует. Может, потому и погубила город Великая Ипполита, что поняла – женщине воевать не следует. Ее удел – материнство». Особенно хорошо это поняла царица, когда потеряла дочь Кадмею. Она до сих пор не могла прийти в себя от горя, тоски и страданий – образ милой девочки всегда стоял перед ее глазами. Годейра завидовала Лоте и в последнее время все чаще и чаще думала: «Вот приедем в степи, найду какого-нибудь мужчину, желательно бы царя, ведь есть у скифов цари, не могут такие огромные народы жить без царей, заведу от него дочь, и будет мне и любовь и опора в жизни».