Текст книги "Видимо-невидимо"

Сцена десятая

(Комната отдыха. Те же без главврача).

Генрих: Мой дед, Савелий, до самоотречения был предан идеям создания коммунистического общества. И в таком же духе воспитывал своего сына, моего отца. Имя же ему такое, Модеувк, он дал не случайно. Если помните, в те времена любили давать своим детям составные имена из первых слогов какого-нибудь лозунга, пронизанного идейностью. Дед пошёл на поводу у этой своеобразной партийной моды. И появился Модеувк, мой отец. Савелий был уверен, что через одно поколение, а то есть его внуки уже непременно будут жить в светлом будущем, лишённого частной собственности, денежных знаков, зависти, пьянства, лжи, рвачества, распутства…

Семён: И т. д. и т. п. А имя отца расшифровывается, как…

Генрих: Мои дети увидят коммунизм! Мо – де – ув – к.

Гость: Ну, это ещё по-божески. Я слышал, были и более нелепые имена. Вашему отцу, в некотором роде, повезло. Хотя имя даже красивое. Я сначала подумал, что оно нормандское.

Генрих: Самое что ни на есть советское.

Семён: С кумачовым отливом.

Генрих: И я не стыжусь этого. Наша фамилия честно служила нашей партии и нашей Родине!

Семён: Особенно её последний представитель – ваш сыночек.

Генрих: У меня прекрасный сын.

Анна: Почему же вы тогда оказались здесь. Всем известно, что с его лёгкой руки вы оказались в этом доме престарелых.

Генрих: Меня оклеветали в его глазах.

Семён: Не хватает только заломанных рук, воздетых к небу.

Генрих: Во все времена мало кому можно было бы верить. Наша семья стала жертвой обмана. Моего сына, Владимира Генриховича, обманом переманили в другую партию, посулив ему руководящую должность и внушив, что он будет ещё более пламенным борцом с несправедливостью и неравноправием, чем в нашей партии, истинно народной, истинно демократической. Все остальные выставляют эти понятия лишь как прикрытие, для них они как ширма. Придёт время, Владимир прозреет, он поймёт всю подмену, весь этот обман и покинет тот балаган, тот вертеп, в который он угодил. Вот тогда мы встретимся, и его рыдающая голова склониться покорно на моё плечо. И я его прощу. (Плачет).

Семён: Папаша устраивал скандалы, ходил не на те митинги, встречался ни с теми людьми. Пару раз попал на страницы прессы, один раз на телевидение.

Анна: Папа явно мешал политической карьере своего славного отпрыска. Вот и нашёлся подходящий диагноз.

Семён: Хотя, если бы не эпилепсия, можно было бы отыскать что-нибудь другое, более позабористее.

Гость: Владимир Генрихович? Ого! Так вот это чей отец. И никто ничего не знает.

Анна: А зачем кому-то что-то знать?

Семён: К нам сюда просто так не попадают.

Гость: А почему же он тогда сам – Генрих? Такое пятно на имидже.

Анна: (Почти шёпотом, чтобы не услышал Генрих Модеувкович). Модеувк оказался слабым звеном. Стал всего лишь историком. Своего сына назвал в честь короля Англии Генриха Первого Боклерка, что в переводе означает «хорошо образованный». Генрих Модеувкович очень не любит об этом даже упоминать…

Семён: Папаша, видимо, тоже надеялся на лучшее для своего сына.

Гость: Ясно. Ну а вы, Семён, соответствуете своему диагнозу или тоже политический?

Семён: Что значит, соответствую? По диагнозам мы все тут соответствуем. Мы все видели приступы друг у друга. К чему нам прикидываться? Только я не политический. У меня намного всё прозаичнее. Меня женщина любимая сдала.

Гость: Как сдала? В милицию, что ли?

Семён: Зачем в милицию, сразу в психушку. Потом уже сюда перевели. А всё из-за чего? Извечный русский вопрос: пить или не пить?

Гость: То есть с начала всё-таки была белая горячка?

Семён: Ан-нет, начальник. Белочки у меня не было. Выпивать-то я выпивал, но не запивался. Тут, как говорится, «шерше ля фам», ищите мою благоверную. С неё всё началось. Вообще все истории у нас из-за женщин возникают.

Анна: Ну, кто бы сомневался…

Семён: Да-да, в этом вы меня не переубедите. Стал я замечать, что на любовном небосклоне своей единственной я далеко не единственный. Не буду вдаваться в подробности, но вычислил я этих голубков. Застал с поличным. В кафе культурно кушали. Шампанское, цветочки, сюси-муси… Тьфу! Я на месте буйных сцен устраивать не стал. Дождался её дома, и всё выложил, как есть, мол, отпираться не стоит, всё видел, всё знаю.

Она плакать: «Ты всё не так понял. Это встреча по работе, мы просто обсуждали планы развития нашей компании». Знаю я эти развития компании. Но я её спокойно, без ругани спросил: «Чем же я хуже этого кудрявого с блестящим пробором на всю макушку?». Выяснили. Мало времени дома провожу, часто с друзьями в гараже засиживаюсь. И очень ей не нравится, что я выпиваю.

Анна: Выпивают за столиком в ресторане, а в гараже – пьют.

Семён: Вы за себя говорите, а я говорю, как есть. Ну, договорились мы с ней, что я больше времени дома буду проводить с ней, никакого алкоголя. Но и она дала слово, что ни с кем больше кроме меня встречаться не станет. Примерно недели через три всё и началось.

Гость: Сорвался?

Семён: Не я сам сорвался, а крышу у меня сорвало. Первый приступ случился. С потерей сознания.

Гость: Абсанс – кратковременная потеря сознания.

Семён: Если бы кратковременная. Сижу дома на диване, по телевизору «Поле чудес» смотрю, Якубович был, точно помню. И вдруг так сильно клубникой запахло. Я ещё подумал, чего это вдруг? На улице зима, в форточку вряд ли занести могло, может, из ванной шампунем каким-нибудь пахнуло? И в ту же секунду, как я успел про шампунь подумать, в глазах полетели такие белые мухи, как снег, только размытый, вьюгой закружил, закружил… и бац! Пелена с глаз проходит и вижу я, что стою у прилавка виноводочного магазина в домашних тапочках, в майке, в «найках» своих домашних с вытянутыми коленями. А в раскрытой ладошке протягиваю продавщице деньги, бумажные вперемешку с мелочью. Продавщица смотрит на меня выпученными глазами и твердит одну фразу: «Чего вам, мужчина, чего вам?». В тот первый раз я ещё сам домой вернулся.

Гость: Ясно. А потом приступы стали повторяться?

Семён: Во второй раз продавщицы этого магазина милицию вызвали. Хорошо, соседка рядом оказалась, отбрехала меня. Запаха-то нет, трезвый как стекло. А рассудка лишён начисто, как младенец. Соседка-то жене и рассказала в каком состоянии меня встретила в магазине.

Гость: Сумеречное состояние. Вы ведь даже не понимали где находитесь и что делаете?

Семён: Абсолютно.

Гость: Для бессудорожной эпилепсии это типично. Вслед за пароксизмом наступает состояние схожее с состоянием транса.

Семён: Вот в очередном состоянии транса они меня и сдали. Жена каким-то образом смогла со всеми договориться. Все прямо ждали моего очередного «пардонксизма». Чувствую как-то раз, опять клубникой запахло. Ну всё, думаю, щас опять возле прилавка очутюсь. Метель в глазах прошла. Гляжу, а я среди белых стен на жёсткой кровати. Сначала подумал, что в вытрезвитель ненароком определили. Оказалось, что совсем чуть-чуть ошибся, – психушка. А потом уже сюда попал. Жена, наверное, подсуетилась. Так-то лысый ни кто-нибудь был, а президент компании, в которой она работает. Он, видать, всё и устроил… Машину мне свою жалко, наверняка продали уже. А я ж столько сил в неё, в свою ласточку, втюхал. Эх!

Гость: Вы, Семён, главного не понимаете. Мало того, что бессудорожная эпилепсия медициной ещё очень слабо изучена, а вы уникальные пациента, так вы ещё не думаете о том, чем могли закончиться ваши сумеречные, бессознательные путешествия. Это хорошо, что вас тянуло всё время в одно и то же место. А если бы программа каким-то образом рано или поздно сбилась? Даже страшно подумать, что вы могли вообще не прийти в сознание. Вы понимаете, о чём я говорю?

Семён: Вот и жена моя мне о том же долдонила, когда ещё на встречи со мной приходила. Сейчас-то её уже давно не видать. Видимо опять со своим президентом шампанское в ресторане хлещут. А меня здесь как уникального кролика изучают. Тьфу! Без интересных историй у нас здесь только Анна, она добровольно сюда сама пришла.

Гость: Да-а? Это правда?

Анна: А что вас так удивляет? Я сама прекрасно понимаю шаткость своего положения в сегодняшнем обществе. Я имею в виду полноценных здоровых людей. Про свой диагноз я знаю прекрасно и не собираюсь обыкновенным людям быть обузой или помехой в их повседневной жизни. Лично меня пугает тот факт, что я могу где-нибудь стоять на перекрёстке в потоке проносящихся мимо машин, не осознавая при этом, что не только могу погибнуть сама, но создать аварийную ситуацию, в которой, не исключено, могут так же погибнуть совершенно ни в чём неповинные люди.

Гость: И поэтому вы сами пришли в клинику, чтобы вас могли контролировать?

Анна: Ваша проницательность достойна похвалы, молодой человек.

Гость: А у вас родственники есть?

Анна: Вы шутите? К сожалению или, смотря на этих двух несчастных, к радости у меня нет родных.

Генрих: Если не считать ту молодую особу, которая набивается вам в дочери.

Анна: Нет-нет, всё это слишком несерьёзно.

Семён: Там ещё и папаша имеется.

Гость: Ваш отец?

Анна: Ну что вы, отец мой уже давно почил и находится в лучшем мире. Эта девчонка пытается убедить меня, а, впрочем, и весь персонал клиники, что приходится мне дочерью, говоря при этом, что её отец – это мой муж. Неслыханно! Вы себе это можете представить?

Гость: А вы были замужем?

Анна: Конечно, я была замужем. Мой муж погиб, выполняя свой служебный долг. Мне об этом доложили прямо с его работы.

Гость: Какой работы?

Анна: Я не могу вам этого сказать.

Генрих: Это государственная тайна.

Семён: Ну, вы чего, не понимаете?

Гость: (Понимающе) А-а-а…

Анна: Детей у нас не было, родители давно умерли. Так что в завещании наследником всего моего состояния и особняка я указала этот дом престарелых, который радушно меня приютил на закате моих лет.

Семён: Это уж вы преувеличиваете.

Генрих: Что вы Анна на себя наговариваете. Вы такая красивая и ещё очень молодо выглядите… Простите…

Гость: Я тоже прошу прощения за нескромный вопрос: Большое состояние должно перейти дому престарелых после вашей кончины? Если это не тайна, конечно.

Анна: Что вы, конечно нет. Всё моё движимое и недвижимое имущество указано в завещании на трёх листах, которые находятся в моём личном деле у администрации этой лечебницы. Да вот же эта папка как раз у вас.

.Гость: Мой профессиональный долг – ознакомиться со всеми вашими личными делами.

Семён: И с историями болезней.

Гость: Да, конечно…

(Входит главврач).

Главврач: Я смотрю, наш пиквикский клуб простаивает. Что, не идёт «тысяча», за языки зацепилась?

Гость: Мы действительно разговорились. Но пациенты были сами не прочь поведать свои удивительные житейские, часто поучительные, истории.

Генрих: Да-да, поучительные!

Главврач: Неужели они вам вот так без утайки всё выложили, как есть?

Семён: Кое-кто рассказал даже то, чего в ваших досье нет.

Главврач: Вот как? Анатолий Петрович, не поделитесь секретами в рамках клятвы Гиппократа?

Гость: Ну, если только мне ваши подопечные сами разрешат это сделать. Не скрою, их откровенность мне немного польстила. Ну, так как, господа?

Генрих: Господа уже давно все остались по ту сторону суэтского канала.

Анна: Что по мне, так я не против. Мне теперь ни терять, ни скрывать нечего.

Главврач: Вот и замечательно. Вы бы играть всё же начинали. А мы с Анатолием Петровичем отойдём в сторонку и кое о чём переговорим. Вы уже записываете?

Гость: Минут двадцать, наверное, уже.

Главврач: Давайте отойдём. Понаблюдаем со стороны.

Гость: Хорошо, давайте отойдём. Я действительно у вас кое-что спросить хотел…

(Отходят в сторону к кулисам).

Сцена одиннадцатая

(Трое пациентов за столом и три медбрата у них за спинами, гость и главврач наблюдают со стороны).

Семён: Ну, вот и славненько. Растеребил этот молодой доктор душу. Я уж грешным делом подумал, что не получится нам сегодня доиграть. Ну, что у нас там по очкам? Кто записывает?

Генрих: Я записываю. У меня сто восемьдесят, у вас Семён сто девяносто три, у Анны больше всех, двести двадцать два.

Анна: Не на много больше.

Генрих: Но вы лидер.

Семён: Тэкс-тэкс-тэкс. Не долго музыка играла, не долго пел аккордеон. Кто угощает картой?

Анна: Я сдаю. Последнюю игру я выиграла.

Генрих: Красиво, с двумя марьяжами.

Семён: Хваль была что надо.

(Анна сдала карты, все замерли. Медбратья неподвижны).

Семён: Ну-у?

Генрих: Ну,.. я… (Пытается сделать незаметный знак стоящему сзади него медбрату. Тот медленно заходит за спины Анны и Семёна, смотрит в их карты, возвращается и шепчет Генриху Модеувковичу на ухо). Сто, обязаловка.

Семён: Я, значит… (Примерно такой же тайный жест своему медбрату. Тот так же обходит Анну и Генриха Модеувковича, возвращается и шепчет на ухо Семёну). Ха! Сто десять.

Анна: (Тайный жест. Её медбрат повторяет действия других медбратьев, шепчет Анне). Ну, Семён, не получится у вас сто десять набрать.

Семён: И это кто же мне помешает это сделать?

Анна: Так ведь мы с Генрихом Модеувковичем вам и помешаем. Пас!

Семён: Ой-йой-йой, как страшно. Аж жуть. Что скажешь, Гера?

Генрих: Скажу – сто двадцать. Если можно.

Анна: Можно-можно, Генрих Модеувкович. Итак, играем?

Семён: Отчего же не играть, пусть заходит.

(Разыгрывают партию).

Анна: Вот так-то! Молодец, Генрих!

Генрих: Ну, что вы, это просто везение.

Анна: Да, конечно.

Семён: Я просто погорячился. Сдавай, Гера. Щас мы восстановим баланс на наших галерах. Давай-давай, тасуй хорошо. И донышко не забудь показать, чтобы без девяток пустышек.

(Генрих Модеувкович сдаёт карты. История с подглядыванием повторяется).

Семён: Не торопись, Семён. Не торопись…

Анна: То переживал, что времени мало, то уговаривает себя не торопиться. Вас, Семён, и родная мать бы не поняла.

Семён: Она меня и так не шибко понимала. Ну что, сто двадцать.

Анна: А что не двести двадцать?

Семён: А я на вас ещё погляжу. Куда мне впереди паровоза-то бежать.

Анна: Я – пас.

Семён: Это правильно, вам в этой партии ловить абсолютно нечего.

Анна: (Подозрительно) А что, мои карты уже просвечивают?

Семён: (Смущаясь) Ну, карты старые, но не настолько же. Просто это интуиция. Вы, Генрих Модеувкович, что скажите?

Генрих: А что тут скажешь. Я тоже пас.

Семён: Не рисковый вы парень, Гера! Эх! Беру все двести двадцать.

Анна: Кто бы спорил, карта позволяет.

Семён: (Подозрительно) А вам мою, похоже, видно? Или, может, рубашки примелькались?

Генрих: Старые карты, старые, чего тут говорить. Но ещё не просвечивают, я бы заметил.

Семён: Ну, поехали! (Семён стремительно разыгрывает партию, все взятки его). Вот так! Ага, как вам такой расклад? Похоже, сегодня кон будет мой.

Анна: Рано радуетесь, Семён.

Генрих: Семён сильный игрок, это всегда чувствовалось.

Семён: Молодец, Гера, уважаю за правдивость. Ладно, пора и мне листочки разметать. Подходи по одному, всем по полному ведру. А у кого нет ведёрка, тому орехов горка.

(Тасует). Сдвиньте, уважаемый Генрих Модеувкович, только не на девятку, будьте так любезны. Ой, как замечательно. (Раздаёт) Угощайтесь, гости дорогие. Что скажет наша королева? Ваше слово.

(Анна ждёт помощи медбрата. Тот не двигается с места. Анна оборачивается, украдкой смотрит на него. Ноль реакции).

Анна: Ну, хорошо, по доброй традиции – сто.

(Генрих Модеувкович так же с недоумением украдкой оборачивается и мельком бросает взгляд на своего помощника. Тот же самый результат. Все трое стоят не двигаясь, как столбы).

Генрих: Я что-то не понимаю…

Семён: Чего ты не понимаешь, Гера, твоё слово. (Сам тоже заметно раздражен бездействием своего медбрата).

Генрих: Я думаю, что…

Семён: Чего ты думаешь, говори уже!

Анна: Сами себе вы время давали на обдумывание взятки, а партнёра подгоняете. Некорректно с вашей стороны.

Семён: (Подмигивает своему медбрату и головой пытается направить его действовать).

Корректно, некорректно. Не слона же проигрываем. Ну что же, в самом деле?

(Генрих Модеувкович пытается жестами так же как в прошлый раз направить «помощника» на подсмотр. Эти пасы руки замечает Семён).

Семён: Чего это вы, Генрих Модеувкович, так подозрительно рукой загребаете? Волну что ли пытаетесь погнать?

Анна: Я вы сами-то кому только что подмигивали, Семён? Головой вот так показывали, а?

Семён: Что? Я? Может у меня нервное. Мы ведь больные люди!

Генрих: Действительно, я ведь тоже замечал. Вы во время игры постоянно кому-то симофорите. (Генрих Модеувкович оборачивается к своему «помощнику»). Ты ему что ли подсказываешь?

(Анна и Семён в шоке).

Анна: Генрих Модеувкович. Вы сейчас с кем общаетесь?

Семён: Гера, началось???

Генрих: Как это с кем? С медбратом. С тем, что постоянно за моей спиной стоит. За вами я не понимаю, почему не присматривают, но, видимо, у меня несколько иной статус, нежели у вас.

Семён: Ты хочешь сказать, что сейчас, в данную минуту, за тобой кто-то стоит?

Генрих: (Обернулся, проверил) Ну, да! А что такого странного? Понимаю, в вас взыграла зависть. Не забывайте, друзья мои, у меня пароксизмы чаще и ярче выражены!

Анна: Как будто, Генрих Модейвкович, вы самолично их наблюдали?

(Анна и Семён медленно разворачиваются к своим медбратьям) Семён, а за вами тоже стоит медбрат в белом халате?

Семён: А как вы догадались?

Анна: Это, дорогой мой Семён, многое объясняет. У каждого из нас за этим столом есть личный медбрат, которого видит исключительно лично каждый из нас.

Генрих: У вас такие же, как у меня?

Семён: Но это невозможно!

Анна: (Начиная смеяться) Вы ещё мне будете рассказывать о том, что возможно, а что невозможно? Да это же безумие, настоящее безумие. У каждого из нас своя личная галлюцинация. Ура, товарищи! Всем по галлюцинации! По одной в одни руки.

Генрих: Этого не может быть. Вы пытаетесь оба обмануть меня, одурачить.

(Начинают говорить все вместе, втроём, одновременно).

Семён: Блеф, чистой воды. (Медбрату) Ты-то чего молчишь? Ты-то скажи, что у нас нет никого за спинами, только ты, да? Только ты? Не может же так быть? Они блефуют, просто блефуют, хотят развести как лоха, как простака, да? Ну, говори же, говори, дубина, столб верстовой! Или вы думаете, что я схожу с ума, да, схожу с ума? (Истерика).

Анна: Господи, я не думала, что до такой степени рассудок мой потеряет почву. Зачем всё это, почему всё начинает куда-то лететь? Куда мы летим? Зачем эти входы и выходы? Так странно пахнут карты, так странно всё. И эти люди вокруг меня, они такие странные, очень странные. Масть одна, только одна. Зелёная. Я раньше не видела такой. Не видела такой. Такой не видела… (Прострация).

Генрих: И доктора, эти доктора, они мне что-то вживили в глаза утром на процедурах. Что-то видеть, а что-то нет. Это всё специально, специально. Они знают кто я. Но им не сломить меня, ни за что не сломить. Я выстою. Ещё не такое выносили! Стоять до последнего! (Истерика).

(Постепенно с наростанием истерики у каждого, медбратья медленно подносят свои руки к головам троих пациентов, и в одновременно обхватывают их своими ладонями. Тут же истерика прекращается, речь прерывается. Анна, Семён и Генрих Модеувкович словно замирают в одно мгновение и медленно синхронно закрывают глаза).

(Гость и главврач подходят к столу, смотрят на застывших пациентов).

Гость: Опасаться нечего? Всё в порядке?

Главврач: Не переживайте, это вполне заурядный для них абсанс, похожий на ступор. Они ещё посидят вот так какое-то время, потом постепенно словно оттают.

Гость: Это поразительно. Одновременный пароксизм у троих. Как будто они связаны между собой невидимой ниточкой. Удивительно. Теперь я понимаю, почему меня так просил их заснять профессор Задвидский. Эту троицу нужно изучать, обязательно изучать.

Главврач: А мы, по-вашему, чем тут занимаемся? Чтобы узнать как лечить, нужно узнать что лечить. Если это вообще поддаётся лечению.

Гость: Вот я и говорю, нужно обязательно изучать. Удивительная троица!

(Входит сторож, присоединяется к беседующим).

Сторож: Смотри-ка, опять у них приступ.

Главврач: Дядя Гриша! Вы о чём-то нам сказать хотели или просто так зашли? Ваша смена, насколько я помню, в десять вечера начинается.

Сторож: Нет, не просто так. Там продуктовка приехала.

Главврач: Так вы бы лучше завхоза нашли, он должен продукты принимать.

Сторож: Да я не про продукты. Тут другое. Водитель Андрюха рассказал, что на трассе авария произошла. Никого почти час не пропускали, ждали ГАИ, стояли…

Гость: Пострадавшие есть?

Сторож: Так вот. Ливень же шарахнул, и так плохо видно было, по дороге молнии ещё давай хлестать.

Главврач: Это вам всё водитель рассказал?

Сторож: Ну да, а ему дальнобойщик, пока в пробке стояли. А этот дальнобойщик по рации узнал. У них ведь почти у всех рации в кабинах, чтобы переговариваться.

Гость: Фуры что ли столкнулись? В последнее время такое часто случается.

Сторож: Да не! Молния в одну легковушку саданула. А та, вроде бы, и ехала-то не быстро. Да куда тут погонишь, ливень! Ну и закрутило её, то ли с перепугу, то ли от разряда. Ладно бы просто в кювет улетела. Выскочила навстречу трейлеру с прицепом. И прямо ему под передний бампер. Девушка водитель была. Не сразу умерла, бедняжка, стонала ещё минут десять, всё маму звала. Говорят, картина была не для слабонервных.

Главврач: (Задумчиво) Надо полагать…

Сторож: Молодая ещё, лет двадцать.

Гость: Да-а, смерть не выбирает.

Сторож: Это как посмотреть, может оно и наоборот.

Главврач: То, что вы, дядя Гриша, философ, мне давно известно. А вот когда ваш брат на работу выйдет? Мы ведь с вами трудовой кодекс нарушаем. Нельзя вам каждую ночь без передышки дежурить. Да и для здоровья это не очень. Я вам как доктор говорю.

Сторож: Кажись, сегодня грозился. Вчера Колька не пил, вроде бы как сох. Рассолом отпаивался да молоком.

Гость: Страшная смесь.

Сторож: Ну, ему помогает. У всех организмы разные. Кому-то и сахар яд!

Главврач: Ещё и диетолог.

Гость: Прямо дока.

Главврач: Ты вот что, дядя Гриша, позови-ка кого-нибудь из нянечек, пусть за этими троими присмотрят. Со стульев они не свалятся, но так, на всякий случай.

Сторож: Хорошо. Я пойду помогу продукты разгрузить, заодно кого-нибудь кликну… Ну надо же, как три скульптуры. Как будто спят… (Уходит).

Главврач: Вы, Анатолий Петрович, сняли уже достаточно?

Гость: Я думаю, что вполне.

Главврач: Ну, тогда останавливайте камеру, берите штатив и милости прошу в мой кабинет на приватную беседу. У меня там за диван бутылочка коньячку с прошлого фуршета закатилась. Вы не против?

Гость: Так я ведь за рулём, как же я поеду?

Главврач: А вы оставайтесь. Ничего страшного в этом нет. Все равно с Задвидским вы только завтра увидитесь. Завтра уедите, завтра и кассету отдадите. Мы вам с дядей Гришей баньку организуем. Ну, решайтесь, когда ещё вам удастся вырваться к нам?

Гость: Ну, я даже не знаю. Не ловко как-то, прямо по-барски встречаете… Не знаю, не знаю, честное слово…

(Главврач и гость уходят).