Текст книги "К своей звезде"

Переодетые летчики уже тянулись к классу на предполетные указания. Волков глянул на часы и сразу же посмотрел чуть выше горизонта, туда, где появляются идущие на посадку самолеты. Разведчик погоды что-то задерживался.

– Не говорил с Ефимовым? – спросил Волков у Новикова. Замполит как-то поморщился, но вдруг улыбнулся:

– Дело деликатное, надо при подходящих условиях…

– Что ты все усложняешь? – Волкова почему-то задели слова Новикова. Комиссар, видите ли, понимает что-то такое, что командиру и не снилось. Психолог какой нашелся.

И появилось желание немедленно доказать политработнику, что не надо искать глубокой философии на мелких местах. Все значительно проще под этим небом, за исключением техники. Вот тут сложность реальная. А с Ефимовым задачка из простейшей арифметики. На два действия.

– Ефимова ко мне! – приказал он помощнику руководителя полетов и взял Новикова под руку. – Самые подходящие условия именно сейчас, Сергей Петрович.

Новиков пожал плечами и неуверенно улыбнулся. Одними уголками губ. Волков знал эту улыбку комиссара. Она ничего хорошего не сулила, но теперь тем более хотелось доказать ему, что и он, командир, кое-что понимает в человеческой психологии.

– Так я пойду, – сказал Новиков и посмотрел в сторону старта. Над горизонтом быстро увеличивалась точка, на глазах перерастающая в самолет. Возвращался разведчик погоды.

– Останься, Сергей Петрович, – почти приказным тоном сказал Волков. – Разговор будет душевный, по твоей части.

– Это когда соображают на троих, – буркнул Новиков. – А тут третий лишний.

– Ничего-ничего, вот уже бежит.

Ефимов подошел еще возбужденный каким-то веселым разговором. Он должен был лететь в первой паре, поэтому полностью экипировался. Защитный шлем держал в левой руке за ремешок, как держат ведерко с водой. Внутри лежали кожаные перчатки и наколенный планшет. Волков представил портрет Ефимова в газете – красавец! Сколько девок с ума сходить будет, узнав, что космонавт холостой.

– Капитан Ефимов по вашему приказанию прибыл.

Волков окинул летчика взглядом с головы до ног. Тесно будет в корабле такому великану.

– Работник ГАИ в суд подает на вас. За оскорбление.

– Пусть подает, – спокойно сказал Ефимов. – Таким, как он, в милиции работать противопоказано. Они подрывают авторитет государственной автоинспекции. Я докажу это.

– Какой храбрый, – разговор начался не так, как хотелось Волкову, и он повернул его ближе к делу: – Ладно, я для другого пригласил вас… От нашего полка надо выделить одного летчика в центр подготовки космонавтов. Мы вот посоветовались с Сергеем Петровичем и единогласно остановились на вашей кандидатуре.

– Спасибо, товарищ командир, за доверие.

– Слышал, мечтали об этом?

– И сейчас мечтаю, товарищ командир.

Вот теперь тон был взят верный, можно и к главному приступать. Волков взял Ефимова за обшлаг комбинезона.

– Поймите меня правильно, Ефимов, – сказал доверительно. – Космонавт на виду всей страны, всей планеты. Его анкета должна быть ясная, как весеннее небо. Ни облачка, ни зазубринки. У вас такая зазубринка есть. Ее надо убрать, и дорога в космос открыта.

Ефимов обеспокоенно глянул на Новикова. Он еще не догадывался, о какой зазубринке речь.

– Я имею в виду эту замужнюю женщину, Ефимов. С этим у вас все. Понятно?

Ефимов не то удивленно, не то сконфуженно посмотрел на Волкова.

– Я люблю эту женщину, товарищ командир, – сказал он.

– Не понял, – быстро перебил его Волков. Он действительно не понял. Неужели ему трудно сказать: «Да, с этой женщиной все»? Сказать! А там уж как знаешь.

– Не понял я вас, Ефимов.

– Я люблю ее.

Смеется он над ним, что ли?

– У нее муж, ребенок! – Волков уже закипал и остановить или повернуть разговор, как повернул вначале, не мог. – О чести подумайте… О своей чести – офицера, летчика… О ее, женской чести… И запомните – это у вас единственный, первый и последний, шанс. Я не думаю, что вы настолько глупы, чтобы из-за этой… упустить его. Полчаса на размышление.

– Товарищ командир… Я люблю ее.

Ах, как хотелось Волкову выругаться сейчас. От обиды за этого здоровенного балбеса. Ведь не представляет, что от него уходит, не догадывается. Как пономарь: «Я люблю ее, я люблю ее». Люби, пожалуйста, но не будь дураком, не будь идиотом. Вслух Волков сказал только одно слово:

– Идите!

Ефимов молча повернулся и молча ушел. «Вернитесь и отойдите, как положено по уставу!» – хотел крикнуть Волков, но сдержал себя. Проигрывать надо достойно. А он явно проиграл. Новиков, конечно, не скажет этого, не упрекнет, но подумает обязательно.

Волков подбирал слова, чтобы что-то сказать в свое оправдание замполиту, но от этой необходимости его избавил мелькнувший неподалеку Горелов.

– Старший лейтенант Горелов! – крикнул Волков. – Ко мне!

Руслан спешил в класс. Он видел, как заруливала на стоянку «спарка», вернувшаяся с разведки погоды, значит, через минуту-другую начнутся предполетные указания. Голос Волкова его словно подсек, он как-то неестественно развернулся и подошел к командиру почти строевым шагом. Четко вскинул руку к модному козырьку фуражки.

– Что тебе запланировано?

Волков старался подчиненным не «тыкать», но обращаться к Горелову на «вы» у него язык не поворачивался.

– Система и перехват, товарищ командир.

– Не полетишь.

Лицо Горелова обиженно вытянулось, нижняя губа задрожала. «Совсем еще ребенок, – подумалось Волкову, – точь-в-точь как мой Гешка, отняли конфетку – губа задрожала».

– Почему не ночуешь дома?

– Чтобы… отдохнуть перед полетами, товарищ командир.

– Отдохнул?

Руслан опустил глаза, сжал кулаки. У него были крепкие мужские руки, и подкатившее было сочувствие сразу покинуло Волкова.

– Семейный скандал в профилактории затеяли, гости смеются, потеха на весь город! Нет, Горелов, если ты не научился семейные нелады за порогом дома оставлять, ты еще не летчик. От работы на сегодня отстраняю. Иди отдыхай.

– Есть! – Руслан обреченно повернулся и пошел в класс, на предполетные указания. Он еще не терял надежды, что командир переменит решение. Но Волков уже утвердился в своей правоте. Даже опытному летчику опасно вылетать по сложному варианту, если у него на душе кошки скребут, не о том думать будет.

– Что ты все молчишь, Сергей Петрович? – не глядя на Новикова, спросил Волков.

– Нас ждут, Пименов прилетел. Потом поговорим.

Потом так потом. Волков никогда не набивался к замполиту на душеспасительные беседы. Скорее наоборот. Или уходил от них вообще, или сворачивал по ходу разговора в сторону. Тут же его подмывало услышать от комиссара упрек и в ответ сказать то, что он давно хочет ему сказать: «Хватит либерализма, Сергей Петрович! Сюсюкать можно в детском саду, а тут армия, каждый должен сам нести свою ответственность. Почему-то мы с тобой помним об этом, а другим надо напоминать, уговаривать их. Чушь собачья получается! Спрашивать надо! И построже!»

Когда Новиков прибыл после академии в полк, Волков еще ходил в заместителях у Чижа. Над аэродромом неподвижно зависли редкие скирды белых клубов облачности, и среди этого небесного великолепия в осенней голубизне напряженно высвистывали турбинами музыку «боя» два истребителя. Посмотреть поединок Чижа с молодым летчиком лейтенантом Муравко высыпали все, кто был на аэродроме.

«Бой» был принципиальным. Накануне Муравко во время обычного кулуарного разговора самоуверенно заявил, что может на равных потягаться с любым первоклассным летчиком.

– Не переоцениваешь ли ты свои возможности, Коля? – с улыбкой спросил Чиж.

– Дело не в моих возможностях, – сказал Муравко. – На однотипных самолетах одинаковые возможности – что у аса, что у новичка. Только не зевай, а все остальное техника сделает.

Новиков еще не знал способностей Муравко. Но знал, как летает полковник Чиж. Поэтому, когда летчики разошлись, сказал:

– Павел Иванович, кому-то из нас троих надо запланировать воздушный бой с этим лейтенантом. И чем быстрее, тем лучше. Точка зрения Муравко может стать популярной. Легкая слава заманчива для молодых пилотов. Лучше всего, если бой проведете вы.

– Спасибо, Сергей Петрович, – сказал Чиж, – это ты цепко подметил. Могут черт знает чего навоображать, сукины дети. Завтра надо.

– Хорошо бы над аэродромом.

– Тоже верно.

– Кто полетит? – спросил Чиж. – Может, ты, Сергей Петрович?

– Нет, Павел Иванович, лучше вам.

– Так и быть. Бой, он и в Африке бой.

Когда Новиков и Волков остались одни, затянувшуюся паузу прервал Волков:

– Муравко, конечно, летчик не слабый, но я бы на вашем месте сам полетел. – Ему показалось, что новый замполит перестраховался. – Упустили прекрасную возможность сразу утвердить свой летный авторитет.

– А если этот Муравко загонит меня в угол? – искренне сказал Новиков. – Я же два месяца не летал. Надо восстановить навыки. Уж тогда наверняка многие решат, что сила бойца не в мастерстве, а в технике, которой он управляет.

– А если он Чижа загонит в угол? Ведь вы должны охранять авторитет командира.

– Авторитет Чижа не колыхнется даже при атомном взрыве, – засмеялся Новиков. – Не сомневаюсь, Муравко откажется от своих убеждений.

– Это еще покажет бой, – сказал Волков. – Командир уже не мальчик, на максимальных углах атаки может ослабить ручку. А Муравко упрям. И здоров как бык.

– Все, конечно, может случиться, – согласился Новиков. – Может, вам вместо Чижа?

Волков с улыбкой покачал головой.

– Он же воспримет такое предложение как личное оскорбление. Скажет, раньше времени хороните, а Чиж, он и в Африке Чиж.

– Это точно, – согласился замполит.

Разговор о Чиже, как первая разделенная на двоих тайна, признание замполита в какой-то слабости, одинаковое служебное положение и примерно одинаковый возраст – все это стало почвой, на которой очень быстро проросли их взаимные симпатии.

И когда на второй день над аэродромом парой взлетели Чиж и Муравко, Новиков и Волков уже следили за поединком, объединенные одним чувством. Следить за динамикой боя мешали белопенные облака. Но по тому напряжению, с каким кромсали тишину могучие турбины, нетрудно было догадаться, что над землей идет бескомпромиссная схватка.

Самолеты спиралью взбирались на максимальную высоту, стремительно пикировали и круто уходили в зенит, делали боевые развороты, петли, неожиданные виражи. Их звук то достигал предельного накала, то вовсе таял в голубых окнах неба, то вдруг обрушивался на зеленое поле аэродрома с совершенно неожиданной стороны.

Все облегченно вздохнули, когда оба самолета вдруг словно обмякли и, мирно выровнявшись, ушли на роспуск для захода на посадку. Турбины запели совсем по-домашнему – неторопливо и ровно. А самолеты уходили к горизонту, как уходят, обнявшись, от любопытной толпы примирившиеся после ссоры молодожены.

Первым коснулся бетонки самолет Муравко. Почти сразу за ним приземлился и Чиж.

Открыв «фонарь», Муравко вылез на стремянку и вскинул кверху обе руки. Этот красноречивый жест можно было истолковать в одном-единственном смысле: сдаюсь на милость победителя. А Чиж обнял и поцеловал лейтенанта.

– Мне бы на фронте такого ведомого, – сказал он, – намолотили бы мы с тобой фрицев.

Когда проявили пленку, стало ясно, что Муравко побывал в прицеле Чижа несколько раз, а Чиж у Муравко ни разу.

– Вот вам и одинаковые возможности, – смеясь говорил молодым летчикам Новиков, демонстрируя через эпидиаскоп обе пленки. – Нет, миленькие мои, на одном и том же инструменте, по одним и тем же нотам можно сыграть очень даже по-разному.

Волкову тогда понравилось, как Новиков, в ответ на брошенную в шутку реплику, сочинил для полковой молодежи убедительный урок. Доказательный и запоминающийся. Он только почему-то не оценил роли Чижа в сложившейся ситуации. Не отдал должного командирской мудрости, а следовательно, и для себя не сделал выводов на будущее.

А ведь мог Чиж, имел все основания сказать Новикову, что на каждый чих не наздравствуешься. Если каждую вздорную реплику доказывать таким образом, план налета и наполовину не выполнишь. Волков бы наверняка так и сказал.

Когда Волков принял полк, к работе Новикова он начал приглядываться с пристрастием. Видел – липнут к нему люди. Идут с любым пустяком. Уходят довольные, улыбающиеся, хотя ничего он им особого не говорит.

В последнее время Волкову начало казаться, что он догадывается, где зарыта собака. Это же очень просто – будь со всеми мягок, добр, улыбчив, сочувствуй всем, обещай, а не получится – есть на кого кивать. Летчик с чужой женщиной путается – повздыхай с ним, похвали за смелость, за верность мужскую. Глядишь – он тебя лучшим другом считает. А за распущенность взыскать – это пусть командир.

На предполетные указания Волков пришел уже взвинченным и хмурым. Голос Пименова, рассказывавшего об особенностях погоды, журчал как вода в кране – ровно и успокаивающе. Словам его о каких-то подозрительных образованиях и возможных сюрпризах Волков значения не придал, хотя и синоптик о чем-то предупреждал, высказывая свои гипотезы. Уткнувшись в плановую таблицу, Волков никак не мог состыковать по времени свою работу в зоне и работу Ефимова. Упражнения у них были разные, и, хотя Ефимов вылетал позже, получалось, что на посадочный они выйдут чуть ли не секунда в секунду.

– Павел Иванович, – от раздражения голос у Волкова ржаво скрипел, – что вы тут напутали?

Чиж удивленно вскинул брови – мол, черт его знает, может, и в самом деле «пустил петуха», – подошел и через плечо Волкова заглянул в плановую таблицу.

– Ничего не вижу, – сказал он спокойно.

– Не видите, так закажите очки.

– Очки, они и в Африке очки, – Чиж явно сглаживал бестактность командира, хотя мог, имел моральное право одернуть Волкова. Но он щадил своего ученика. – Старею, наверное. Где?

Волкову следовало подыграть Чижу, иначе он мог оказаться в смешном положении. Но подходящая шутка под руку не подвернулась. И Волков, скрипнув стулом, молча ткнул сломанным ногтем в сторону плановой таблицы.

Все, кто был в классе, затихли. Лишь в динамике назойливо потрескивал эфир. И в этой тишине Волков вдруг почувствовал, как участились удары его собственного сердца. Он увидел, что сломанный ноготь стоит на чужой строке и, если кому надевать очки, то в первую очередь ему, Волкову, потому что в плановой таблице было все как в аптеке. Надавив ладонью на лист, он резко сдвинул таблицу на край стола. Чиж еле успел подхватить ее.

– В общем, посмотрите все внимательно. – Волков встал. – Вопросы есть? Все по местам.

Чиж свернул плановую таблицу в трубку и вышел. Глядя ему в спину, Волков решил, что перед полетами зайдет на СКП и поговорит с Чижом наедине. Извинится, объяснит, попросит понять его…

– Ты что это, командир?

В классе остался только Новиков. Он присел на желтый полированный стол, поставив ногу на табуретку. Темный чуб скобкою повис над глазом.

– К черту, Сергей Петрович, сантименты. Не служба у людей в голове, а черт знает что. За сутки – букет неприятностей. Столько дел впереди, а тут что-то трещит, по швам расползается.

– Значит, швы на живую нитку.

– Нет, надо жестче, жестче, Сергей Петрович. Ослабим гайки – тут нам и крышка.

Новиков резко выпрямился.

– Гайки-балалайки… Неужто и вправду не понимаешь, что на затянутых гайках далеко не уехать? Или так проще, думать не надо?

Волков подсознательно понимал правоту замполита, но дух противоречия требовал от него не соглашаться ни с какими доводами. Особенно если Новиков станет защищать Чижа. Но замполит о Чиже молчал.

– Больше всего мы вежливы, – сказал он, – когда сами с собой разговариваем. Что «человек – это звучит гордо», мы со школы усвоили. А что делаем, чтобы каждый человек чувствовал себя гордым? С униженным достоинством, командир, крылья не расправишь. Чтобы летчик преодолел перегрузки в воздухе, его надо освободить от перегрузок на земле. Не поймем мы с тобой этого, вот тогда нам действительно крышка!

Волков вслушивался в слова замполита, и до него медленно начинал доходить смысл сказанного. Конечно, надо освобождать летчика от перегрузок на земле. Но как? Сам он сегодня подымется в воздух с такой перегрузкой, что хоть после первого круга садись.

– Сегодня у человечества нет проблемы важнее, продолжал Новиков, – чем взаимопонимание. Люди должны стремиться к взаимопониманию, Иван Дмитриевич. Без этого мы не сможем ни высоту, ни скорость одолеть.

– Про здоровый нравственный климат еще скажи, – беззлобно буркнул Волков.

– Да ну тебя… – Новиков махнул рукой, повернулся и вышел. И это его «да ну тебя», и небрежный взмах рукой, и неожиданное окончание спора больно задели Волкова. «Как будто я уже и не командир полка, – подумал он зло и обиженно. – С Чижом небось такое бы себе не позволил».

8

Рассвет над аэродромом был многообещающим. Светило июньское солнце, лениво раскачивались на деревьях теряющие свежесть запыленные листья, пахло пересохшей землей, и небо голубело от горизонта до горизонта: миллион на миллион, как говорят летчики. К приезду технического персонала очертания солнца уже растворились в грязной дымке, оно не плавилось и не переливалось, как час назад, а просто белело тусклым пятном, как белеют в непогоду уличные фонари на вечерних набережных Ленинграда. Серая паутина обволакивала пространство неторопливо, но капитально, могучей подковой охватывая аэродром. И хотя над головой не было ни облачка, голубизна пространства уже поблекла, а его бездонность обрела реальную высоту, будто к небу подклеили старую выцветшую марлю.

Вылетевший на разведку погоды Пименов докладывал, что на северо-западе просматривается очень подозрительная плотность атмосферных образований, а дежурный синоптик по полученным данным подтвердил вероятное направление циклонической деятельности.

– Если в течение ближайших двух часов не отнесет в сторону, – сказал он Чижу, – может зацепить и наш район.

Волков, как показалось Павлу Ивановичу, не придал особого значения ни словам Пименова, ни предупреждению синоптика. И уже когда Чиж подходил к СКП, его встретил дежурный штурман и сказал, что Волков решил до начала работы слетать лично на доразведку погоды.

Не сказав ни слова, Чиж отметил про себя правильность решения командира. Когда в небесной обстановке есть какие-то вопросики, командиру лучше всего взглянуть на нее собственным глазом. Точно так поступил бы и Чиж, будь он на месте Волкова.

– «Медовый», я «полсотни первый», разрешите запуск. – Голос командира звучал, как всегда, четко и бесстрастно, даже, как показалось Чижу, извинительно. Волков настраивался на полет, и, прежде чем закрыть «фонарь», он подсознательно как бы отпускал грехи другим в надежде, что и ему отпустятся какие-то прегрешения.

Еще будучи командиром, Чиж с профессиональным одобрением отмечал у Волкова это редкое умение оставлять все, что не касается полета, за бортом кабины. Принимая у техника самолет, Волков мог еще шутить, воспринимать суть посторонних разговоров, осмысленно что-то советовать или обмениваться опытом. Но когда он усаживался в кабину и подключал фишку гермошлема к самолетной рации, его сознание концентрировалось на полетном задании до такой степени, что он забывал собственную фамилию и реагировал только на присвоенный ему индекс – «полсотни первый».

Самозабвенная преданность небу была главным стержнем в характере Волкова, его сутью. Чиж разглядел это еще в те дни, когда Волков только осваивал боевую программу летчика. Ступени пилотажного мастерства он брал одну за другой с завидной легкостью. Но легкость эта была только видимой. За ней скрывался въедливый труд, многие часы непрерывного истязания в кабине тренажера, постоянное напряжение мысли. Каждый очередной полет он проигрывал в уме бесчисленное количество раз, осложняя самыми каверзными вводными. И пока не находил оптимального решения в аварийной ситуации, не успокаивался.

– Выдумывает себе трудности, – говорили о нем сослуживцы, – чтобы потом их мужественно преодолевать. – Многим казалось, что такое насилие над организмом неестественно, неорганично и рано или поздно наступит мгновение, когда нервы не выдержат постоянного перенапряжения, последует срыв. И дай бог, чтобы это случилось на земле, а не в воздухе, где чаще всего и попадает летчик в экстремальные обстоятельства.

Однажды срыв произошел, но не у Волкова, а у командира звена, который как раз больше всех разглагольствовал на эту тему. Волков уже командовал эскадрильей и «вывозил» своего подчиненного, чтобы оценить уровень его мастерства при пилотировании самолета по приборам.

Экзамен был сдан на «отлично», и самолет взял курс к аэродрому. Они уже были на посадочной прямой, когда корпус истребителя вздрогнул от удара и неукротимая сила вибрации тут же вцепилась зубами в его стальное тело. Самолет трясло так, словно он не летел, а катился по старой булыжной дороге, по мелким ямам и выбоинам.

– Ваши действия? – спросил Волков сидящего в первой кабине пилота.

– Катапультироваться! – голос летчика был растерянным. – Надо немедленно катапультироваться!

– Отставить, – сказал Волков. – Беру управление на себя.

Он убрал обороты двигателя до минимума, и вибрация прекратилась. Но самолет начал терять высоту. Волков доложил руководителю полетов о случившемся и попросил разрешения на посадку с прямой. Они вышли на полосу с небольшим смещением, но Волков уже у самой земли успел довернуть машину и благополучно посадить.

Позже выяснилось, что произошел обрыв лопатки турбины, – авария серьезная. Но действия Волкова в сложившейся ситуации были академически безукоризненны. Он не совершил ни единой ошибки. Спас самолет и экипаж. Вибрация не прошла бесследно, в катапультных сидениях тоже обнаружились повреждения, и, если бы пришлось аварийно покидать самолет, могли возникнуть осложнения.

Командир звена после этого полета написал рапорт о списании его с летной работы. Позже он перевелся в другую часть и стал неплохим штабистом. Для Волкова же это был почти рядовой вылет.

Передавая Волкову полк, Чиж сказал:

– Пока ты не сказал «полк принял», я с тобой буду разговаривать как с будущим командиром. И дам тебе несколько советов, которых не посмею дать командиру.

Волков молчал. Чиж провел его в технический класс, где стояли магнитофоны с записями переговоров летчика и командного пункта, достал из кармана катушку и поставил на аппарат.

– Давно хотел послушать вместе с тобой, но как-то не удавалось. Сейчас – самый момент, – и повернул черный носик включателя.

Это была фонограмма одного из сложных перехватов, совершенных Волковым. Цель маневрировала, уходила в облака, меняя курс и высоту, но перехватчик неумолимо сокращал расстояние. Голос наведенца звучал невозмутимо-спокойно, почти ласково. А подполковник Волков, зная, что наводит его молодой штурман, всего лишь лейтенант, то и дело позволял себе не то чтобы грубость, но какое-то едва уловимое превосходство: «Что вы мне двадцать раз одно и то же, дайте высоту!» Даже при заходе на посадку: «Я не пойму, кто первый заходит – «один семнадцать» или я?» – хотя руководитель очень четко выдал необходимые команды.

– Понравилась музычка? – спросил Чиж, выключая магнитофон.

Волков молчал. Он предпочитал молчать в ситуациях, когда необходимо было что-то немедленно осмыслить.

– Итак, – сказал Чиж, – совет номер один: в небе нет генералов, есть только летчики.

– Это я знаю, – буркнул Волков.

– Нет, Ваня, это тот случай, когда знать мало. Надо понять.

– Зарубил, Павел Иванович.

В кабинете Чиж вынул из стола письмо с пометкой на конверте «командиру части». В письме мать одного из солдат заблаговременно просила, чтобы сына в день рождения отпустили в городской отпуск, в этот день она приедет к нему на побывку. Из Иркутска.

– Помню это письмо, – сказал Волков, – вы были в отпуске, я распорядился отпустить солдата.

– А его поставили в оцепление, матери объяснили: служба, мол, ничего не поделаешь. Теперь представь, что думает эта женщина о нас с тобой, что рассказывает знакомым в Иркутске, и что думает солдат о своих отцах-командирах. Кстати, отличный солдат, передовик… Молчишь? Это хорошо. Теперь представь, что подобное письмо тебе прислал командующий авиацией округа. Представил?.. Ты бы пять раз проконтролировал, отпустили солдата или не отпустили. А женщина эта, – он потряс конвертом, – между прочим, депутат Верховного Совета.

– Кто ж знал, – Волков пожал плечами.

– Вот, Иван Дмитрич, в этом и суть твоей ошибки. Для начальства – прогнулся, просто для человека – плевать хотел. Отсюда второй совет. Люди, они и в Африке люди. И у каждого есть право считаться человеком. И у генерала, и у солдата.

– Я извинюсь перед этой женщиной, – пообещал Волков.

– Извинись, – сказал Чиж. – Только она не депутат. Это я так.

– Все равно извинюсь. Солдату отпуск дадим.

– Ну и ладно. Напоследок передам тебе завещание моего друга Филимона Качева. Он говорил: слушай всех, а решай сам. Без этого командира нет. Все. Если будешь нуждаться в моих советах – обращайся. Навязываться не буду.

Волков почти не обращался к Чижу за советами, но помощи просил частенько: там проконтролировать, здесь поговорить, с кем-то разобраться, куда-то съездить, кому-то написать… Просьб этих со временем становилось меньше, Волков набирался опыта. И Чиж радовался – его полк был в надежных руках.

Никто этого не знал, но Чиж всякий раз, когда требовались нестандартные действия командира, в уме моделировал решение, а затем на эту модель проецировал деятельность Волкова. И, как правило, Волков не ошибался. Школа Чижа не прошла для него бесследно.

Вот и сегодня. Еще во время докладов Пименова и дежурного синоптика Чиж подумал, что он бы в такой ситуации слетал на доразведку. И если большая часть из того, что здесь говорили, подтверждается, надо перейти на сложный вариант. Таблица готова, предполетную подготовку летчики прошли.

– «Медовый», я «полсотни первый», – голос Волкова был бесстрастно-спокойный. – Разведку закончил, иду на точку. Работать будем по сложному варианту…

Чиж выдал свое удовлетворение непроизвольным кивком. Дескать, все верно, все понятно. И почувствовал, как подступило облегчение, – он простил бестактность Волкову. Ну, сорвалось у человека, не железный, чай, а допекают его со всех сторон.

Конечно, командующему Волков про очки не стал бы говорить. А Чижу посоветовал. Хотя, с другой стороны, еще неизвестно, что лучше – копить в себе напряжение или на ком-нибудь разрядить его.

Самолет Волкова уже тяжело катился по бетонке, упруго волоча за собой набитый спрессованным воздухом тормозной парашют. Чиж спустился на балконную площадку стартового командного пункта. Здесь стоял Новиков, облокотившись на планку перил. Пахло сухой пылью, хотя ветра почти не было, полосатый «колдун» над домиком метеорологов висел безжизненной тряпицей, словно все в этом мире вдруг притормозило свой бег, замерло. Гул турбин на стоянке воспринимался обособленно, как вычлененный самостоятельный мир, существующий в ином измерении. И самолет Волкова, подруливающий к стоянке, тоже был из того мира, хотя встречали его и заводили на свое место вполне реальные земные ребята.

– Отчего не в духе, Петрович? – спросил Чиж и облокотился на широкий брус перила рядом с Новиковым. – О погоде думаешь?

– О ней, – кивнул замполит. – Ни в какие ворота с таким климатом.

– Распогодится, – обнял его за плечи Чиж. – Тучи приходят и уходят…

– Хоть бы вы ему сказали… для его же пользы, – Новиков нетерпеливо махнул рукой, – для общей пользы, для пользы дела!

– Трудно ему, Петрович.

– Вот-вот… И вы оправдываете.

– Ему действительно трудно.

– Значит, можно хамить, голос повышать, портить всем настроение… Почему вы ему все это прощаете?

– Он командир, Петрович, – улыбнулся Чиж и подмигнул Новикову. Немного помолчав, добавил: – Волков из тех, кто умеет в своих ошибках разбираться. Это, сам знаешь, надежнее, чем тебе укажут со стороны.

– Как бы не опоздать с этим разбором… Пойду, надо перед полетами потолковать. Сложняк идет.

Оба посмотрели в небо. Оно еще было светлым, но кисея, поглотившая голубизну, стала гуще и грязнее.

– Петрович, – голос у Чижа вдруг охрип, и он легонько прокашлялся. – Только не юли. Может, мне в самом деле не лететь с вами?

Новиков насупился.

– Север не Сочи, – буркнул он таким тоном, что подразумевалось только одно продолжение: туда немного охотников.

Чиж улыбнулся, хотя улыбка эта далась ему не просто.

– Я не о том. Не пора ли на дворовый козлодром?

Новиков с обидой покачал головой, неизвестно с чем соглашаясь.

– Павел Иванович… Женщины войну объявили. Знают, земля круглая, а туда же: на край света не поедем… – Он глубоко вздохнул. – Алина моя. Наездилась, знаете, вдоль и поперек. Каждое новое мое назначение было ей костью в горле, но ни разу даже не заикнулась. Только в мечтах видела: живем в большом городе и она работает в школе. Молчала и ехала. А тут до слез взбунтовалась. Ревет белугой, будто на этом жизнь кончается. Один раз, говорит, ты мог бы поступиться своими интересами ради меня. Один раз! Я, дескать, как и ты, имею диплом, на меня государство деньги затратило, учило, а отдача? Могу я, наконец, как все люди жить, работать, воспитывать сына? Что ей скажешь?

– Ее можно понять.

– Вот-вот… А вы? Как же вы, с вашим опытом, с вашим умением учить людей…

– Чему я их теперь научу, Петрович, – в голосе Чижа звучала боль. Он сам почувствовал это, устыдился, что вот так обнаженно показал открытую рану, и попытался прикрыть ее юмором: – Вон на каких крокодилах прилетели, подходить страшно…

– Павел Иванович, – перебил Новиков, – вы другому учите. – Он улыбнулся. – Знаете, как наших ребят называют? Чижатами.

Внизу по бетонной дорожке размашисто и уверенно шел Волков, отдавая на ходу распоряжения своему заместителю. В одной руке у него были перчатки, в другой – наколенный планшет.

– Чижатами, говоришь? – спросил Чиж. – Не загибай, Петрович. Давно уж волчатами стали… Иди.

Он проводил Новикова к выходу, а сам повернул на вышку. Металлические ступени лестницы отозвались на его шаги приветливым гулом. Дежурная смена встретила его улыбкой. Помощник облегченно встал с места руководителя, дежурный штурман азартно потер руки, Юлька только глазами вспыхнула, синоптик с готовностью положил руку на телефонную трубку.

Для них он был не только начальником – живой историей полка. Новое пополнение начинает свою службу «крещением» на вечере Боевой славы, где Чиж – главная фигура. Главнее его был разве что Филимон Качев, который начал службу в полку со дня его формирования. Здесь каждый солдат знает его портрет, знает, что он летал с Чижом в одной паре…

Стартовое время, когда в полном соответствии с плановой таблицей начиналась работа, Чиж ценил особо, ибо в эти часы время и пространство становились осязаемо материальны. Замысловатые значки в строчках таблицы оживали, обретали голос и характер, требовали к себе индивидуального внимания.