Текст книги "Конец прекрасной эпохи. Эссе и переписка с друзьями"

Искусство как путь

Писателя можно сравнить с человеком, переходящим поле. У него двойная задача: перейти самому и оставить путеводные знаки. Есть три возможности для искусства: искусство как путь, искусство как остановка в пути, и третья – искусство как перейденное поле. При этом искусство всегда несет в себе знание других измерений, то есть метафизику, иначе его просто нет, пример чему современное «массовое искусство» – деградировавшее ремесло.

Искусство как перейденное поле – это искусство Священных книг Востока и Запада, это полное осуществление знания, где слово не символ, а живая эманация Бога. Свет, идущий от этого искусства, был постоянным искусом русской литературы, которая, собственно, началась с переживания Библии и в своем дальнейшем развитии постоянно концентрировалась на идеях поэта-пророка и писателя-учителя. Страдая от невозможности войти в «чистое знание», она болезненно сосредоточилась на вопросах нравственности и совести, пытаясь через них вызвать доступное ей видение.

Вторая возможность – остановка в пути в самом его начале – неизбежно задает искусству провинциальный тон и псевдо-эзотерический характер, какой бы «несгибаемой чудовищной волей к трансцендентному[2]2
  Как это делает автор статьи «Метафизика как сфера искусства» в № 62 «Оккультизма и Йоги» (стр. 18–27). Все дальнейшие цитаты, отмеченные звездочкой *, взяты из той же статьи.


[Закрыть] ни наделял себя писатель.* Когда миазмы низших астралов и болезненные напряжения первых встреч со своими двойниками приводят писателя к универсальным обобщениям, это становится тем самым и концом пути. Писатель, который останавливается на этой стадии и, «саморасширяясь»,* накладывает такое видение на весь космос, превращается в транслятора низших клише, хотя сам он воспринимает свой опыт как высшую и единственную духовность. Как бы не интерпретировал он СБОКУ ситуацию, намекая на тонкую связь самых высоких планов с самыми низкими или утверждая, что «не стоит отдавать предпочтения ни свету, ни мраку»,* – для такого писателя «ариманизм оказывается неизбежным».*

История эзотеризма знакома с «саморасширениями», захватывающими в свою орбиту доверчивых. Как правило такого рода претензии апеллируют к некоей высшей реальности по ту сторону света и тьмы или же их сторонники объявляют себя бесстрашными духовными путешественниками:

 
Хочу чтоб всюду плавала
Свободная ладья,
И Господа и Дьявола
Равно прославлю я.
 

(В. Брюсов)

Н. Гоголь, с его романтизированным ведовством, а затем суетным христианством, и В. Брюсов – два классических случая кармического легкомыслия с трагическими результатами.

Духовный космос не гомогенен, и выход в трансцендентное может иметь различные значения. В наше время притупившегося внимания к цветам и оттенкам духовных настроений легко смешивать свет с тьмою, божественное с ариманическим. Между тем, драма высокого и низкого, жертвенности и эгоизма лежит в основе всех мировых традиций, как бы далеко и как бы глубоко мы ни смотрели в прошлое. Уже самые первые шаги неофита связаны с духовным агентом вполне определенного качества и, как правило, со способностью различать его природу, как бы она не маскировалась. Мы знаем, кто вел Данте, кто вел Мухаммеда и кто вел Моисея. Встреча со своим «Я» также не однозначна, ибо как известно, есть вечность блаженная и есть вечность плачевная. Никакая интеллектуальная интуиция не способна выйти за пределы области низших эфирных и астральных образований, пока не сгорит весь ариманизм, эгоизм страстей и соблазнов, гравитация тяжести, накопленная личной и предшествующей кармой. Божественное Ничто потому лишь «ничто», что весь внешний мир тому, кто им ослеплен, кажется «нечто». Когда же внешнее «я» обнаружит себя полным «ничто», «слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют». (Матф., XI, 5).

Пробуждение для бодрствования от сна и для жизни от смерти – эта цель побуждала эзотериков-аскетов уходить в пустыню, неважно была ли она египетской, московской или нью-йоркской. Переход в пустыню был не анархическим выходом в свободу от нравственной и социальной ответственности, а принятием на себя всей полноты и всего веса космических законов. И прежде всего, это было связано с ограничением самоволия, а не с саморасширением. «Саморасширение» было всегда «расширением» низкого – ариманического и гордого – люциферического в себе. Писатель, рассматривающий свое творчество как духовный путь, постоянно видит дистанцию, отделяющую его от Источника. Тогда у искусства появляется возможность развития, как это было у писателей-гностиков, суфийских поэтов, Платона, Данте. «Возлюбленный брат мой пришел ко мне с просьбой приоткрыть ему Истину, скрытую от него множеством завес, которые сам он не в силах раздвинуть», – так начинает свои трактаты суфийский мистик XII века аль-Газали.

Духовные клише времени открыты духовидцу и писателю. Показать истину может только живущий в истине. Искусство, а особенно литература, представляющая собой жизнь в слове – одну из наиболее таинственных форм жизни, – есть движение, путь. И для писателя его личная судьба как внутренний путь оказывается сплетением вечного с образами временного, абсолютным выражением чего был путь Христа, внешняя канва жизни Которого явилась моделью истины, инспирировавшей самое высокое искусство многие столетия. Утверждение же себя «через акт саморасширения и абсолютный эгоизм», добровольное избрание «черной короны и инфернального холода» среди «темных невоплощенных остатков»* в мистической тени окружающих в лучшем случае является свидетельством духовной неразборчивости. Писатель, ясно осознающий свою миссию, не может не понимать, что его усилия встречаются с космическими и что подобное притягивает подобное: свет – свет, тьма – тьму.

Журнал «Оккультизм и Йога» № 64

Нью-Йорк, США, декабрь 1976 г.

Ступенька к гнозису

Девятнадцатый век был веком предупреждений. Двадцатый – ощупью высекает искры из абсурда. Ясновидящий, мыслитель, художник, в наши дни, наконец, вытеснены газетчиком, дельцом и чиновником.

Газетчик рассудил, что наглость успешливее совести, а ложь – искренности. Чиновник допустил автономность разума, не связанного с нравственностью. Делец придумал духовные достижения, преступающие заповеди. Грубые начала – азарт внешнего деления – окончательно заполонили социальный космос.

В век «торжества человеческого разума» кто отважится говорить об истинном гнозисе? Рядом с одномерной мудростью идея четвертого измерения должна казаться больной фантазией. Для назойливого наукоподобия высшее знание оказывается бредом.

Картину сегодняшнего будущего нарисовал в 1880 году К. Леонтьев. «Вообразим себе, – писал он, – что все миллионы людей беднейшего класса, составляющего большинство во всех государствах, отказались от религиозных преданий, в которых темные толпы их предков прожили века; вообразим себе, что все без исключения подданные какой-нибудь державы говорят о «правах человека», о «равенстве и свободе», о «достоинстве», о том, что земля обращается около солнца в 365 дней и столько то секунд… еще о том, что есть, положим, какой-то Бог…, а подати все-таки велики при этом, и т. д.».

Апокалиптическое время, Кали-Юга, душа покинула мир – таковы заключения районных диагностиков. Место наибольшего страдания, Мекка современного эзотеризма, третий Рим, – говорят они о России.

Внешне затаённую, но внутренне яркую картину представляет собой Россия последнего двадцатилетия. Невероятные метафизические построения оказываются в непосредственной близости от внешних реалий. Детально разработанная система Р. Штейнера уживается рядом с иронически-многозначительными космологическими фрагментами Г. Гурджиева. Нервная теософская публицистика Е. Блаватской и Н. Рериха, средневековая немецкая алхимия, космизм Н. Фёдорова и К. Циолковского, «третий завет» А. Шмидт – всякий источник находит себе адептов и талантливых интерпретаторов. Есть последователи и у американца Э. Кейси, и у француза Р. Генона, и у космополита Дж. Кришнамурти. Некоторые скрывают свои корни, другие в карьер начинают рассказывать о встречах со Спасителями, с тибетскими святыми, с инопланетянами. Есть создатели новых религий, например, солипсистской религии «Я», рассматривающей все объективные религии (христианство, иудаизм и др.) как проекции этой религии «Я» на плоскость трех измерений. Есть группы, утверждающие, что они работают над созданием нового современного языка Традиции, убежденные, что язык Святых книг, написанных десятки веков тому назад, устарел. Наконец, вовсе недоступные для любознательных группы, подготавливающие Спасителей для России и для всего мира.

Из многочисленных идей одна повторяется особенно настойчиво. Согласно ей в высших духовных планах, занятых судьбой человечества, временный верх одержали инстанции, разработавшие и проводящие в жизнь план перерождения человека в существо низшего разряда без понятий о воле, совести и сознании.

В связи с отдалением традиционных источников, поддерживавших гармонию в социальном космосе, каждый человек оказывается своим собственным законодателем, своим судьей и богом. Такая духовная атомизация ведет к деградации и хаосу, к нравственным катаклизмам или к ситуации массового сна и гипноза. Осознание нового ущербного баланса человеческой нравственности, критической степени преступности в человеческой душе ведут к различным выводам. В первом приближении можно выделить два существующих подхода к ситуации современного духовного кризиса.

С одной стороны, острое недоверие к традиционным инструментам нравственной стабилизации, а отсюда абсолютизация падения и восприятие современного мира (и современной России) как воплощение абсолютной тьмы, раскрывающей повергнутому человеку свет последних истин. Противоположная точка зрения связана с повышенными надеждами на испытанность традиционных инструментов – религиозных институтов, мистических традиций – и с остро-трагической потребностью личного противостояния необратимости процесса. Приверженцы этого подхода нередко определяют современную Россию как место наибольшего духовного потенциала, предсказывают ей расцвет и мировую миссию.

В обстановке духовного хаоса и всемирного нравственного узаконения идей «всепозволенности» и «самоволия» (пользуясь понятиями Достоевского) попытки остановить «всепозволенность» и, прежде всего, в самом себе понимаются часто как единственный содержательный выход из духовного тупика. Отказ от своеволия, самолюбия нередко принимает формы современного юродствования как на православно-христианской, так и на других основах. Юродство в форме шизоидности характерно для атмосферы спиритуалистической элиты, кроме того, оно очень распространено в литературно-художественных кругах. Существующие понятия «шизоидного мира» и «шизоидного движения», на наш взгляд, характеризуют это явление лишь частично.

Даоизм, генонизм, христианство – такова картина русских 70-х годов.

Что, кажется, надежнее и яснее опоры на позитивную религию со всем богатством её предания и разработанностью путей? Однако зерна её, ложась на каменистую почву душ, не культивированных традиционным (читай: религиозным) строем жизни, неизбежно производят схемы и нетерпимость. В самом деле: где найти в современной жизни уголки для богомыслия и молитвы, а в себе силу веры? Где найти братьев по вере? Обращение к традиционной религии неизбежно приводит к вопросу, как согласовать внутреннюю церковь с внешней, религию сердца с всеядностью ума. Дисциплина религии кажется стеснительной для ума, привыкшего к внешнему разнообразию. Хотя обращение к рядом лежащему оказывается наиболее подготовленным – живописью, литературой, музыкой, рудиментами традиции. Духовный импульс живёт, но прервана традиционная преемственность. Отсюда разнообразие подходов. Отсюда поиски форм и обращение к искусству как к одной из возможностей духовной работы.

В религиозном импульсе можно увидеть множество оснований, и религиозность представлена самой неожиданной «палитрой» – от «томления по томленью» и религиозного эстетства до авторитарного наставничества.

Религиозный романтизм – в нем больше порыва, томления, чем результата. В нем благодатная почва для духовных семян любого рода. Очень часто после кружения Штейнер-Гурджиев-дзен неофит возвращается в православие, торопливо сбрасывая с себя заемные одежды, прячась за авторитет и ясность домашней мудрости. Трудно определить, что при этом оказалось важнее – чистые, тяжело-мудрые формы Успенского Собора, Карамазовы Достоевского или крестное знамение старушки, провожающей внука в школу.

Внешне яркие феномены чаще можно встретить в «экзотических» традициях, а также на перекрестке традиций. Одна из самых первых и обманчивых русских встреч – это так называемые дзен-буддисты и даоисты. Подкупающее неприятие на веру, подчеркнутая «невысокость» облика, «свежесть» постоянных занижений, умалчивания: «говорящие не знают», многообещающие отсылки: «хлопок одной ладони», проверка на прочность: «надо обос… все, что можно, и чего нельзя, только то, что выживет, имеет право» и, наконец, мифоборчество – таков типичный облик питерского «дао-дзен-буддизма».

Дао и дзен оказались вотчиной «спасителей», закаленных лагерями и психушками. Ожесточенный, обнаженный ум легко ухватился за перфокарту, где больше провалов, чем картона, больше «нет», чем «да». И главный соблазн – «пафос отрицания вероисповедания» современных гуманитариев. «Бога нет!» – это религия избранных: Бога, который пригоден для ваших кухонных надобностей – нет! В 99-ти из ста, когда человек апеллирует к Богу, – Бога нет. А следовательно, нет и самого апеллирующего и вместе с ним традиции, церкви, обряда, культуры, особенно культуры: «Когда я слышу слово „культура“, рука моя тянется к пистолету».

Потерявший живую связь с традицией винит в этом традицию. Для него это трупная традиция, разлагающаяся культура, лишение «дао»: когда исчезает «дао», появляется добродетель, когда исчезает добродетель, появляется закон, когда начинает давить беспорядок, к Власти приходят «верные слуги».

Пафос отрицания, вырвавшись из традиционного масштаба, роковым образом оказался связанным с эпидемией гигантизма. Гиганты обросли порослью «грибов до поры, до времени», ждущих срока огигантиться. Без промежуточной ступени вчерашний подыгрыватель оказывался новым мессией, спасителем не только российским, но и мировым.

Появились черные пророки: «О, вы не знаете, как жизнь черна! О, вы не знаете, сколько нежности в аду! Христос не пахнет». Реконструкция мифов, лукавый гнозис, направленная реставрация символов – черных символов – работа ведется на поверхности и в глубине. Если мифоборчество опирается на «великую пустоту» («Дао пусто, но в применении неисчерпаемо»), то мифотворчество неуклонно ведет к «поэтике маразма»; единственное исключение составляет «Роза мира» Даниила Андреева.

Появился робкий цветок московского генонизма. Генонизм понят и прочтен как элитарный тоталитаризм, «река рек», «эзотеризм в эзотеризме», представительство вертикального Луча, связывающего Абсолют с горизонтальными планами. Профаническому «аналитическому» гаданию противопоставлено «интегральное» знание изнутри, сбереженное в посвятительных центрах. Противопоставление деградировавшего Запада традиционалистскому Востоку есть в то же время противопоставление Запада своему классическому прошлому – античности и средневековью. Традиционализм понимается как условие для существования посвятительных институтов. В этом смысле единственной живой традицией в Европе до сих пор остается христианство в его наиболее архаичных формах.

Над миром довлеет фатализм космических циклов, наш цикл проходит под знаком деспиритуализации, наш век – темный век, «сезон перед концом» (цикла). Философии (любо-мудрию) – одному из внешних условий для неофитов – резко отказано в обладании мудростью. Теософичный по внешнему абрису идей генонизм сух и категоричен, даже научен, но не в штейнеровском смысле, а скорее в стиле научного структурализма – эдакий эзотерический структурализм, заговоривший вдруг как власть имущий.

Интерпретаторы Рене Генона (отнюдь не пропагандисты, в пропаганде заинтересованы разве только последователи «доктора») в теории неукоснительно подчеркивают несводимость ценностей высших порядков к человеческим ценностям и эзотеризма истинного к эзотеризму профаническому. По капризному узору судьбы сами интерпретаторы нередко оказываются связанными с инфантильными кощунствами, преступлением «плоской» человеческой нравственности и прочими подобными явлениями.

Генонизм, непрерывно работая с символикой позитивных религий (преимущественно – браманизма), подводя к платоновским вспышкам ясности, претендует быть чистым гнозисом. С высот, на которые он себя помещает, позитивные религии выглядят громоздкими, но неизбежными агрегатами – тем внешним психологическим обрамлением, без которого не могут существовать посвятительные институты.

Смешение дзен и дао, недопустимое духовно– и культурно-исторически, оказалось возможным в контексте современной России так же, как и сходство в духовной практике православия и йоги, отмеченное еще в исихазме.

Дзен и дао имели в европейской истории свои гносеологические эквиваленты. Вспомним софиста Горгия: сущее не существует; если бы оно существовало, оно было бы непознаваемо; если бы оно было познаваемо, оно было бы невыразимо, невоспринимаемо и т. д. Или говоря технологическим языком нашего века, мозг человека не является инструментом, предназначенным для ответа на трансцендентные вопросы, для этой цели человеку дан другой «механизм». Гнозис чужд дзену, пожалуй, больше, чем дао, или одинаково чужд обоим.

Что же касается христианства, то в нем существует вполне определенное понятие истинного и лжеименного гнозиса, и генонизм с его эзотерическим универсализмом, безусловно, подпадает под вторую категорию.

Русские 50-е годы шли под знаком открытий, 60-е – под знаком наращивания, 70-е уже оглядываются на свою историю. Мистический нигилизм, традиционалистский эзотеризм, религия со всем богатством её путей и предания – иное конкретное выражение того же размежевания. Существующие формы духовного становления могут отпугивать только тех, кто хочет не знать, и таких много. Удобнее рассуждать в проверенных понятиях: «позитивизм, экзистенциализм, нео-кантианство». Труднее – творчество. Труднее – духовные усилия или хотя бы респект к усилиям другого там, где нет своих. Иначе даже экзистенциализм станет для нас недостижимой вершиной, и нам останется почтительно твердить, что «земля обращается вокруг солнца в 365…»

«В Поднебесной самые слабые побеждают самых сильных» (Дао Дэ Цзин), совесть сильнее наглости, а искренность – лжи, чудо является законом нашего существования, а Богопознание – смыслом его. В наше время размытых ориентиров путь к традиции еще более усложнен, чем во времена религиозно-философских собраний. Духовная истина не гарантирована традицией, она плод работы, которая всегда велась втайне. Она-то и может быть нашей единственной опорой, и нравственность – ступенька к гнозису.

Журнал «Гнозис» № 1,

Нью-Йорк, США, 1978 г.

Современный спиритуализм в России

Вступление

Анализируя круг идей, характеризующих современную духовную ситуацию России, исследователи вовсе не останавливаются на идеях спиритуалистических. Понятно невнимание к этой теме со стороны советской общественной науки, на Западе же историка идей смущает, по-видимому, исключительная трудность и полная неизученность этого вопроса. В результате современный спиритуалистический опыт России по сей день оказывается неизвестным.

История русского спиритуализма – интересного, самостоятельного явления, связанного с богомильством (X–XI вв.), «заволжскими старцами» (XV в), с «ересью жидовствующих» (вторая половина XV и начало XVI в.), с масонами и розенкрейцерами (XVIII в.), а также с теософией Елены Петровны Блаватской, с «третьим заветом» Анны Шмидт и идеями Константина Циолковского, Николая Федорова, Николая Рериха, Петра Успенского, Даниила Андреева и других, внешне прервалась в 20-е годы нашего столетия, хотя в отдельных индивидуумах традиция законсервировалась и сохранялась.

15–20 лет назад в России возникла новая волна интереса к спиритуалистическим идеям. Характерным для этого движения являются интерес к игровым религиям и мистическим традициям, разработка новых космологических мифов, опыты духовного синтеза.

Возможно, что некоторым из названных явлений можно найти аналогии на Западе. Однако, современные российские условия – духовный голод атеистической страны, ограниченность форм внешнего выхода спиритуалистических интересов и прочее, приводит в ряде случаев к большой сосредоточенности, напряженности внутренних поисков, к тому, что я не побоялся бы назвать непрерывной творческой ситуацией. Результатом является создание нового психологического пространства.

Люди религиозной и спиритуалистической ориентации, а также связанные с этими идеями художники, писатели, поэты образуют сегодня странный замкнутый мир внутри России – своеобразное подполье без идеологии, программ, собраний, политических лозунгов.

Для Запада картина современной России до сих пор определяется в основном политически и идеологически активными группами и индивидуумами. Существенным для этой среды является то, что она ориентирована не на политику, а на спиритуализм, искусство, религию, духовные традиции прошлого.

Часть I

Зарождение новой спиритуалистической волны относится к концу 50-х годов. В первоначальном виде это было недифференцированное брожение, где перемешаны были и политика, и мистика, и религия. Многие поплатились за это политическими лагерями Мордовии, Сибири и вернулись с убеждением, что сложный узел экзистенциальных проблем нельзя решать в категориях политических. Уже в это время начинала звучать основная интенция спиритуалистического мироотношения – обращенность вовнутрь, к субъективному опыту и соответственно – к мировым религиям и мистике.

Середина 60-х годов – это время напряженного внутреннего поиска и интенсивного общения, время расцвета кружков и групп, работающих в различных традициях. Здесь можно назвать последователей учения П. Успенского и Г. Гурджиева, затем Р. Штейнера, тантризма, суфизма и других. Живым и интересным делало эти поиски стремление понять и объяснить окружающее в свете различных спиритуалистических идей. Синтез получался сочным и ярким – и отсюда ряд имен уже известных на Западе художников, писателей, поэтов, и много еще неизвестных писателей, философов, учителей жизни, мудрых чудаков и юродивых, всегда составлявших неизбежный колорит русской жизни.

Внешне затаенную, но внутренне яркую картину представляют собой сегодня спиритуалистические круги в России. Невероятные метафизические построения оказываются в непосредственной близости от реалий советской действительности. Детально разработанная система Р. Штейнера уживается рядом с иронически-многозначительными космологическими фрагментами Г. Гурджиева. Нервная теософская публицистика Е. П. Блаватской и Н. К. Рериха, средневековая алхимия, космизм Н. Фёдорова и К. Циолковского, «третий завет» А. Шмидт, – всякий источник находит себе адептов и талантливых интерпретаторов. Есть последователи и у американца Э. Кейси и у француза Р. Генона. Мне думается, что Р. Генон привлекает намеками на некий «эзотеризм в эзотеризме», «реку рек», от которой будто бы все его знания. Между прочим, в 20-х годах он резко критиковал некоторые высказывания Е. П. Блаватской, – видимо он нападал на то, что считал «внешним эзотеризмом». Есть последователи и у космополита Дж. Кришнамурти. Некоторые скрывают свои корни, другие в карьер начинают рассказывать о встречах со Спасителями, с тибетскими святыми, с инопланетянами. Есть создатели новых религий, например, солипсистской религии «Я», рассматривающей все объективные религии (христианство, иудаизм и др.) как проекции этой религии «Я» на плоскость трех измерений. В солипсистской религии богом становится «Я», весь же остальной мир и остальные традиционные боги, в том числе иудо-христианский Бог, оказываются низшими, вторичными, тенью «Я». Последователей у этой религии немного.

Есть группы, работающие над созданием нового современного языка Традиции, убеждённые, что язык Святых книг, написанных десятки веков тому назад, устарел. Наконец, группы, вовсе недоступные для любознательных, подготавливающие Спасителей для России и для всего мира. О новом языке Традиции и подготовке спасителей сейчас трудно говорить. Мой рассказ «Девасур») лишь отдаленно воссоздает психическую атмосферу этих кругов. Не берусь судить их.

Теперь в России есть множество оккультных лекарей, лечащих гипнозом, наложением рук, внушением непосредственным и на расстоянии. Есть астрологи, хироманты, графологи, предсказатели, кладоискатели.

Несколько лет тому назад в Москву приезжали индусские махатмы вместе с юным Гуру Махараджи. Фактически это одно из западных движений, большого интереса оно не представляет. 3–4 года тому назад оно было модным в Европе и Америке. Шестилетним мальчиком Махараджи был объявлен полубогом (это произошло лет 8–9 тому назад). Ашрамы его почитателей существуют во многих странах, – я лично встретил их в Италии, в Риме, по пути в США. Песни о Махараджи поются на манер американских «роковых» групп под гитару, на фотографиях и в фильме о нем – это пухлый 14-ти летний мальчик индус, шаловливый и беззаботный. Последние два-три года, насколько мне известно, движение это пошло на убыль после провала его предсказаний о конце света два года тому назад. Новая религия создавалась достаточно искусно: у них были и массовые ритуалы, и «внутренний круг» для преданных и продвинутых. Этнический колорит индусский, но претензии универсальные. Об этом движении есть в продаже литература на английском языке; меня оно больше не интересует. В данном случае меня больше занимает отзывчивость России, – это важно.

В настоящее время в России есть и полуофициальные клубы оккультных увлечений. Один из мне известных расположен в подвальчике в центре Москвы. Это сомнительное, очень вероятно поднадзорное место, где читаются лекции по П. Д. Успенскому, проводятся сеансы лечения и телепатии, – всё это под никого не обманывающей вывеской «НОТ» (научная организация труда).

Как бы ни отличались между собой различные круги, а различие между ними очень значительное, – их объединяет внутренняя независимость и хорошая защищенность от пропагандистских штампов. Государственная монополия на информацию и контроль за интересами оказываются в данном случае несостоятельными. Нужные книги находятся, переводятся с иностранных языков, перепечатываются на пишущей машинке, попадают к тем, кто в них нуждается. Россия всегда была страной читателей, но книга сегодня стала еще ценней. Достать настоящую книгу можно только тогда, когда она действительно необходима.

Я хочу отдельно остановиться на некоторых книгах с необычными судьбами, влиятельными в этих кругах. Это прежде всего книги П. Д. Успенского и Г. Гурджиева, написанные авторами первоначально по-русски, изданные и переизданные на Западе на многих языках. Они вернулись обратно в Россию в 60-е годы, их несколько раз переводили энтузиасты опять на русский (не зная о предыдущих переводах) – и они ходили по рукам в очень узком кругу последователей этих писателей.

Известно, что Г. И. Гурджиев был одним из самых таинственных людей XX столетия. Он объявился в России в начале Первой мировой войны, создал несколько тщательно законспирированных мистических групп, в которых проводил никому тогда неизвестными методами работу по достижению космического сознания, а после революции через Кавказ эмигрировал в Германию и затем во Францию. П. Д. Успенский был учеником Гурджиева, в начале 20-х годов он разошелся со своим учителем, хотя всю оставшуюся жизнь (умер он в 1947 году, за два года до Гурджиева) пропагандировал знания, полученные от Гурджиева. Одной из причин большого интереса к идеям Г. И. Гурджиева являются, возможно, предлагаемые его учением парадоксальные формы спиритуалистической практики, соответствующие смутным временам социальных пертурбаций.

Другая книга – «Роза мира» Даниила Андреева, сына известного писателя Леонида Андреева. Она писалась около десяти лет в советских тюрьмах и лагерях и посвящена метаистории России, анализу ее прошлого и будущего. Ярчайшие страницы книги рассказывают об императоре Александре I, о Сталине, о Небесной и Подземной России.

Интересный феномен: существование серьезных и важных книг породило некоторого рода «анти-самиздат». Эти книги не циркулируют от знакомого к знакомому и не размножаются по закону геометрической прогрессии. Наоборот, обладатели их больше всего озабочены, чтобы круг их читателей был узким, чтобы книги не попадали в руки людей безразличных, любопытных, безответственных.

Трудность спиритуалистического опыта, ограниченность информации и доступа к книгам приводят к формированию элиты. Элитарность – один из сознательных принципов этой среды, одна из идей, стимулирующих ее активность. Однако отсутствие внешних привилегий у этой элиты и прежде всего существенной для любой элиты привилегии изолированности породили особые формы ее самоутверждения и изоляционизма. Прежде всего, это шокирование и агрессивность в отношении к людям новым, не принадлежащим к внутреннему кругу. Человеку мало знакомому со сложившейся системой ценностей, с иерархией авторитетов часто очень трудно преодолеть волны недоброжелательства и отталкивания, которые обрушиваются на него при первых встречах с «продвинутыми» спиритуальными, или как их называют – «крепкими парнями».

Восхождение по ступенькам иерархии связано с общим ростом личности, с преодолением в себе предвзятостей, самолюбия, привязанности, тщеславия. На вершине иерархии – едва доступные для неофита учителя, посвященные, отшельники-монахи, вчерашние мальчики из соседней школы.

Шоковые приемы с начинающими рассчитаны на отпугивание случайных попутчиков. Часто ученику ставятся невыполнимые условия, по видимости бессмысленные задачи. Имитируется стиль допросов КГБ и пьяных оскорблений. Сложившиеся ритуалы – типичные ситуации встречи учителя и ученика, а также встреча между продвинутыми последователями различных традиций – разыгрываются особенно старательно.

Иногда оккультные спектакли разыгрываются нравственно безответственными людьми, мнимыми учителями в целях садизма, психического вампиризма, патологических видов самоутверждения. Такие учителя устраивают по своему усмотрению браки, требуют от своих учеников смены друзей, службы, места жительства. Для отдельных групп характерна нетерпимость друг к другу, интриги, иногда открытая вражда, борьба за психологическое пространство. Очень характерны игры в таинственность: книги, встречи – все окружено секретами. Умение хранить тайну является одновременно и практической необходимостью, и эзотерическим упражнением, и испытанием новичка.