Текст книги "Конец прекрасной эпохи. Эссе и переписка с друзьями"

Космогония и система ценностей в учении Гурджиева

Утром я просыпаюсь и задаю себе вопросы: Что я должен сегодня сделать? Для чего я живу и каково мое назначение в мире? Какие силы и принципы правят в мире? Как возникли человек и Вселенная? Вопросы идут от конкретных к самым широким и, наоборот, от самых широких к самым конкретным, непосредственно касающимся меня, тебя, нас. Первый способ рассмотрения называется индукцией, второй – дедукцией.

Я являюсь частью Большой Вселенной, и возможно, разгадав тайну Целого, я приближусь к пониманию самого себя и своего назначения в ней. Но что я знаю о Целом? Целое – это Вселенная, в которой я живу. Как и почему она возникла? Может быть, ответив на этот вопрос, я пойму один из самых основных алгоритмов мироздания. Может быть этот алгоритм, эта внутренняя логика Целого приложима и ко мне, задающему эти вопросы.

Западная религиозная традиция основана на мысли, что мир был создан Богом, или Абсолютом. В Индии и Китае нет такого четкого убеждения, напротив, мир представляется скорее результатом распада Великого существа и утраты им первоначального единства. Чаще всего миром правит не Бог, а принципы, силы или законы, например, дао или инь и ян. Конфуций и Будда вообще отказывались рассуждать о потустороннем. Конфуций говорил: «Если мы не знаем, как служить людям, как мы можем служить духам? Если мы ничего не знаем о жизни, как мы можем судить о смерти?». Будда же, когда ему задавали трудные вопросы, улыбался и молчал. Таким он и изображен на многочисленных статуях и иконах.

Гурджиев создал традиционную космогонию, сопоставимую с различными видами иудео-христианских космогоний и назвал свое учение эзотерическим христианством. Действительно, сравнивая его учение с учением Афанасия Великого и Каппадокийских отцов, а также с учениями христианских гностиков II века, можно найти много совпадений и не меньше расхождений. Как и христианское учение о рождении мира, как и все другие космогонии, учение Гурджиева содержит в себе много противоречий и лакун.

Христианство – это, прежде всего, религия Бога Посредника или Бога Слова (Логоса), в то время как в иудаизме и исламе в центре стоит Бог Творец, а не его Божественное Слово.

Тем не менее, схема Творения во всех трех религиях одна: Бог через Слово (Логос) творит Мир из Ничего:

У Гурджиева «в начале» (или параллельно с Абсолютом) стоит Время (даже если оно является аспектом Абсолюта). Абсолют обитает во Времени, живет со Временем. Время оказывает давление на Абсолют, «сужает» его область обитания («Солнце-Абсолют») и принуждает его к творчеству Бога-Слова (Теомертмалогоса), который в свою очередь становится Инструментом Творения. Именно Время своим воздействием провоцирует это Творение. И это «сужение» пространства обитания Абсолюта, вызванное воздействием Времени, поразительно напоминает учение каббалиста XVI века Исаака Лурье, о котором я буду говорить позже.

Но что такое Абсолют и как он создал мир, в котором я обитаю? В свое время Гурджиев помог мне освободиться от застывших космологических конструкций основных мировых религий и других известных учений. Поэтому я хочу для начала опереться на понимание Абсолюта и процесса творения, предложенное Гурджиевым (Гурджиев называет Абсолют «Его Бесконечностью» или «Бесконечным»). Передо мной стоит вопрос: могу ли я принять гурджиевский миф Творения?

Я начну с двух цитат, отражающих взгляды Гурджиева на Абсолют. Первая цитата из книги П. Д. Успенского «В поисках чудесного»: «В Абсолютном существует лишь одна сила и один закон – единая и независимая воля Абсолютного». Вторая – из книги Георгия Гурджиева «Рассказы Вельзевула»: «Итак, мой мальчик, прежде всего, следует еще раз и более подробно повторить, что весь существующий ныне Мир был сотворен нашим Бесконечным вынуждено».

Первое утверждение сделано Гурджиевым в 1914–1916 годах в Москве, второе содержится в его главной работе, законченной в 1930-е годы в Париже, то есть примерно через 20 лет после первого. Трудно усомниться в недостоверности или неточности слов Успенского и невозможно рассматривать второе утверждение как развитие или уточнение первого. Это четко и ясно противоположные по смыслу заявления. Можно считать, что Гурджиев говорит в этих двух утверждениях о двух разных Абсолютах, один из которых абсолютно свободен, а второй – нет. Соответственно речь идет и о двух разных Мирах: о Мире, предшествующем Творению, и Мире Творения. Первый Мир управляется принципом Автоэгократ, Мир Второй – принципом Трогоавтоэгократ. Я хочу сосредоточить свое внимание на Творении как оно понималось Гурджиевым, автором «Рассказов Вельзевула». Согласно Гурджиеву, процесс происходил следующим образом:

Если перевести эти специфические термины на знакомый язык, мы получим:

Стрелки на нашей схеме обозначают различные формы воздействия одного элемента на другой: принуждение, творчество, трансформационное воздействие и творчество.

Это детерминистическая схема, в которой Время (Геропас) оказывается единственным элементом, зависимость которого от кого– или чего-либо не уточняется. Процесс начинает Время. Оно вынуждает Абсолют к действию. Абсолют создает Божественный Человеко-Логос (Теомартмалогос), который в свою очередь, трансформирует пассивную Первосубстанцию (Эфирокрилно) в Мироздание, то есть творит Мир. Обратим внимание на то, что Абсолют не сам творит мир, он пользуется для этого специально созданным им божественно-человеческим Инструментом – Логосом, Словом. У христиан божественно-человеческий Логос – это Иисус Христос, вторая ипостась троичного Бога, Троицы. Что же такое Время или Геропас в учении Гурджиева?

От Гурджиева мы узнаем, что Время бывает субъективное и объективное. В Мире Абсолюта Время абсолютное, то есть Время уже не является Временем, каким его знают жители земли и даже родной планеты Вельзевула Каракаса. Простое сравнение длительности разных видов Времени, например, земного времени и времени на Каракасе, показывает нам, что время еще и относительно. О разных видах Времени хорошо рассуждает Пол Бикман Тейлор в своей книге «The Philosophy of Gurdjieff. Time, Word and Being in All and Everything». Он пытается различать простое хронологическое время и Геропас, но это звучит у него не очень убедительно. Он пишет: «Есть две различные силы, обозначенные словом „время“. Одна – это объективная характеристика планеты, обращающейся вокруг солнца, а вторая, которую Вельзевул называет Геропасом, это разрушительная космическая сила, которая не имеет пространственной характеристики».

Кит Баззел, автор ряда книг, посвященных учению Гурджиева, настаивает на том, что космический миф Гурджиева скорее является аллегорией, нежели отображением истинных событий. Этот миф, помещая человека в предельно широкое пространство Творения, решает задачу наполнения человеческой жизни смыслом и значением. Кит Баззел пишет: «Фокус гурджиевского мифа творения не во внешнем мире, а в нас». Рассуждая об уменьшении пространства Солнца-Абсолюта под влиянием Времени, он отмечает, что люди также часто испытывают стесненность и ограниченность своего положения в мире, и это является аналогом космического события, о котором рассказывает Гурджиев. Возникает вопрос, зачем Гурджиеву, говоря о положении людей, рассуждать о Сотворении Космоса? Чтобы подчеркнуть нашу ограниченность?

Интересно, что в своем конструировании общей картины Творения Кит Баззел объединяет Время, Абсолют и Первосубстанцию (Эфирокрилно) в своеобразную Троицу, причем Время становится внутренним элементом этой Троицы и воздействует на Абсолют из Троицы, принуждая Абсолют к совершению определенных действий. Такой Абсолют фактически не является Абсолютом, а является субъектом неких обязывающих его действий внутри большего Целого.

Что же это за Время, которое вынудило Абсолют создать мир?

Невозможно представить себе время «до» Творения: время здесь не имеет смысла, оно рождается вместе с тварным бытием; именно акт Творения и устанавливает время, категориями которого являются «до» и «после». Как «вне» Творения, так и «до» акта Творения упраздняют мысль. Но Гурджиев утверждает, что Время было «до» Творения, а не появилось вместе с Творением. Возможно, Гурджиев вкладывает в понятие времени какой-то иной смысл? Возможно, Пол Тейлор прав, говоря, что Гурджиев отличает Геропас от хронологического времени и наделяет его особыми качествами? Но что это за качества? Не имеем ли мы в его лице еще один «х» и ничего больше?

Гурджиев был не единственным, кто модифицировал классическую иудео-христианскую космогонию. Во втором веке это сделали христианские гностики Валентин, Василид и другие, а в XVI веке испанский еврей и каббалист Исаак Лурье (1534–1572). Гностики видели «в начале» Божественную Плерому, заселенную Эонами, или Протобогами, а Бог Творец был для них самозванцем и невеждой. Все же Плерома успела внести в этот новый возникающий Мир духовную субстанцию, которая не позволила ему стать окончательно гибельным и абсолютно безнадежным. Вот как это выглядело у гностиков:

Гностик Василид

Иной была лурианская доктрина «цим-цум», учение о «сжатии Бога». Согласно Лурье, в основе процесса творения лежит не «экстасис», расширение Божества, не его истечение из Себя вовне, не эманация, но свертывание Бога в себя, «энтасис», «пневматическое сжатие». Тем самым Лурье сделал активной самую Божественную Первосубстанцию, «эйн-соф», которая «в начале» сгустилась и образовала Бога Творца, а потом уже этот Бог создал мир. Космогоническая схема Исаака Лурье может быть представлена следующим образом:

Цим-цум Исаака Лурье

1 стадия: сжатие

2 стадия: творение

Общепринятым является мнение, что на космогонию Гурджиева оказал сильное влияние зороастризм, точнее, философская школа внутри зороастризма – зурванизм. Вот что пишет о Зурване (Времени) текст IX века «Бундахишна, или Наука Занда» («Sacred Books of the East»):

«Зурван (Время) сильнее обоих творений: творения Ормузда и творения Аримана. Время понимает все действия и понимает закон (порядок). Время понимает больше тех, кто понимает. Время знает больше тех, кто знает, ибо посредством времени принимаются решения. Время сокрушает дома – гибель приходит от времени – и мир содрогается. Ни один смертный не может его избежать, ни улететь наверх, ни вырыть ямку внизу, ни спрятаться в колодце».

Вот космогоническая схема зурванистов:

Древняя и современная идея самозарождения Мира имеет различные варианты, например, Расширяющаяся Вселенная современной астрофизики или Мир как Поток Становления Гераклита без начала и конца. За этим миром не стоит ни Бог, ни другая трансцендентная реальность. В нем нет принципиальных загадок, его можно познавать и осваивать без конца, и в этом смысл и назначение человека:

Платоновская картина мироздания, основана на первичности идеального и вторичности материального миров. Она предполагает, что мудрец будет стремиться к идеальному и презирать все материальное:

Неоплатоническая философия уточняет и заостряет идеальные принципы Платона. В центре мироздания стоит Абсолют (Единое), окруженный платоновскими Идеями (Логосом) и Мировой Душой (Анима Мунди), далее следует достойный презрения материальный мир:

В целях экономии времени я не буду более подробно останавливаться на учениях, ставящих «в начало всего» дао, шунью, вещь-в-себе, Мировую Волю, Волю к Власти и, наконец, материю и энергию. Уже этого беглого обзора достаточно, чтобы убедиться, что космогония Гурджиева принадлежит к разновидности иудео-христианских космогоний. Я предполагаю, что эти учения являются плодами трансцендентного видения гениальных творцов космогоний, хотя и несут в себе многочисленные противоречия и нестыковки.

Космогонические идеи относятся к так называемым «предельным доктринам», к которым не приложимы ни индуктивные, ни дедуктивные методы рассмотрения и оперирования. Верификация этих идей целиком принадлежит области сверхэмпирической и сверхрациональной, то есть, области чуда и благодати. И тем не менее от принятой доктрины зависит очень многое – широкая панорама, которую нам дают учения о космосе, о связи между собой его частей и последовательности его становления, является важнейшим моментом нашей ориентации в мире и в собственных ценностях. Как жить и для чего жить или умирать – ответы на эти вопросы в значительной степени определяются тем, как был создан этот мир и как его части друг с другом соотносятся. Космогонии не просто предлагают идеи, пригодные для нашего мировоззрения, но и моделируют наше поведение. Фразы из Ницше и Достоевского «Бог умер» и «Если Бога нет, то все позволено» прекрасно иллюстрируют это суждение. Вспомним Изиду, собирающую и соединяющую для ежегодного воскрешения разорванные части Озириса, вспомним подвиги космических героев Прометея и Геракла, Персея и Тезея. Идея христианского самопожертвования выглядит на этом фоне весьма привлекательной, отвечая нравственной интуиции западного человека.

Что мы можем сказать о гурджиевских идеях вынужденного творения Мира (Мегалокосмоса) Абсолютом и прагматического творения человека? Эти идеи наводят нас на вполне определенные образы поведения: главным для человека становится побег из детерминистической тюрьмы, которой является наш Мир. Эта тюрьма создана вовсе не для нашего блага, а для решения неких задач, лежащих вне нашего блага. Мироздание Гурджиева (Мегалокосмос) напоминает собой большой непонятный агрегат, в котором постоянно происходят сбои и поломки, и за ремонт его постоянно расплачиваемся мы – «трехмозговые существа». Мир, по определению Гурджиева, является «плохим местом». Однако этот побег из «плохого места» – это не чисто негативная идея, ибо он осуществляется путем реализации в себе двух высших состояний, или «тел»: временного тела (кесджан) и вечного высшего духовного тела – задача, осуществление которой является целью всех истинных мистиков.

Современный человек пытается раскрыть для себя глубокий смысл религий и мистических доктрин прошлого и настоящего. Некоторые люди стремятся практиковать эти идеи и принципы с целью трансцендировать ограниченные условия своего существования. Однако наша эпоха – это эпоха синкретизма. Я не знаю ни одного последователя Гурджиева, который не совмещал бы интерес к учению Гурджиева с чем-либо другим: с Кришнамурти, с даосизмом, с буддизмом, с Адвайтой-Ведантой, с идеями и практиками американских индейцев и т. п. Появляются новые идеи, собирающие в себя жемчужины разных систем, а также научные идеи. Возникают новые дисциплины с элементами мистических знаний. Множится количество общин, построенных по принципу синтеза. Часто в эту работу вплетается что-то новое, чего не было раньше – происходит духовное творчество в больших и малых масштабах.

Учение Гурджиева было создано в другую эпоху и несет на себе печать той эпохи. Сегодня немногие люди реагируют на те раздражители и умеют пользоваться теми ключами, которые заключены в форме этого учения. Однако живые элементы учения Гурджиева все еще действуют.

Привлекательными для многих его последователей оказались Движения и некоторые другие элементы его учения: эннеаграмма, учение о семи типах людей, некоторые практики. Мне представляются наиболее ценными идеи и практика наблюдения, внимания и самовоспоминания: attention, observation and self-remembering. Это действительно замечательные практики, используемые практически во всех религиях, в некоторых случаях дающие людям самообладание (самоуправление), освобождающие от отождествления, невнимательности и забвения Себя (при полной неопределенности того, что может по этому Self пониматься).

Прекрасна идея о том, что спящий человек не может быть хозяином ни своих мыслей, ни своей судьбы и потому он должен постоянно совершать духовные усилия, постоянно работать, чтобы достичь освобождения. Однако Работа не должна парализовать самостоятельность человека, делать его исключительно «работающим» и лишать его инициативы и ответственности за свою судьбу. В какой мере человек должен потерять себя в «Работе» и в какой он должен быть инициативным в своем мышлении и в своих поступках? Это во многом зависит от того, какую космогонию человек выбирает.

* * *

Под конец я хочу предложить вашему вниманию базовую схему, состоящую из модульных элементов, подобных частям детского конструктора, для конструирования практически бесконечного множества космогоний:

К этой базовой схеме можно добавлять элементы и можно из нее их изымать, делать их активными или страдательными, добрыми и злыми и помещать их один в другой и таким образом создавать желаемые космогонии. Приведу несколько примеров.

Материализм нуждается только в одном элементе: в Мире. Гностики говорят о Протобогах, или Эонах, обитающих в Плероме, и о невежественном боге-самозванце, создателе нашего Мира. Западные религии ставят в центре Бога и начинают всё с него. Христианство фокусирует внимание на Промежуточном Боге, или Боге-Слове. Исаак Лурье начинает все с Первосубстанции, вкладывая в нее активную творческую силу. У Гурджиева эта субстанция (Эфирокрилно) пассивна.

Иудео-христиано-мусульманская космогония, опирающаяся на первую главу «Книги Бытия», которая начинается словами «В начале Бог создал землю и небо», тем не менее оказывается бедной в понимании именно творческого процесса. Бог действует как джин из арабской сказки, который строит за ночь дворец перед окнами султана! А как он его построил, что такое сам по себе творческий процесс – эти вопросы детям и верующим малоинтересны. Зато именно это и составляет главный интерес человека, занятого созиданием. Этими вопросами занимаются каббалисты, как Исаак Лурье, а также упомянутые гностики и Елена Блаватская. В центре создаваемых ими космогоний лежит герменевтика творческого процесса, истолкование алгоритмов творчества.

При всех своих странностях космогония Гурджиева, ставящая Время в начало творения и делающая Абсолют зависимым от воздействия времени, все же является отважной попыткой переосмысления известных космогонических доктрин.

«Рассказы Вельзевула» Г. Гурджиева – веха в духовной истории человечества

Различные подступы к книге Гурджиева «Рассказы Вельзевула»

Среди читателей можно заметить разнообразные позиции в отношении к книге Гурджиева «Рассказы Вельзевула» и разные способы ее трактовки. Четыре из них являются наиболее распространенными в группах ее почитателей и критиков:

а) Чтение со стремлением откопать «кость» или «собаку», зарытую в книге.

b) Чтение как «работа над собой», связанная с преодолением сложностей чтения и понимания.

c) Развитие технологий чтения для достижения наилучшего результата, к примеру, троекратное чтение, следуя методу, предложенному Гурджиевым; чтение книги 30 или более раз, следуя рекомендациям некоторых из учеников Гурджиева А. Л. Стэйвли); чтение всей книги непрерывно от начала до конца в соответствии с методом Дж. Г. Беннета; чтение с паузами после каждой запятой, следуя методу Майка Ридшоу, и т. д.

d) Резкое неприятие этого произведения как чего-то чужеродного и враждебного.

Будучи философом по образованию и литератором по призванию, я рассматривал «Рассказы Вельзевула» как литературный продукт с определенными формой и содержанием. Этот подход традиционный и применимый ко всем без исключения текстам. При этом я не избежал и трех первых подходов, как то: откапывание собаки, чтение как «работа» и как испытание технологий, используя технологию поискового чтения без какого-либо порядка по интуитивному принципу.

Я начну с вопроса о жанре этого произведения. Далее будут следовать вопросы, связанные с его языком, построением, замыслом, концепцией, с его новизной и сходством с другими аналогичными концепциями и т. д. Закончить я собираюсь выводами, вытекающими из рассмотрения возможного будущего этого произведения.

Жанр «Рассказов Вельзевула»

Те, кто писали о «Рассказах Вельзевула», помещали эту книгу в различные категории или жанры – волшебные сказки, научная фантастика, космологический или алхимический трактат, социальная сатира, и т. д.

В качестве примера я хочу сослаться на «Комментарии к Рассказам Вельзевула» Рейо Оксанена, в которых он пишет о «сказочном характере» этой книги. Я цитирую Рейо Оксанена: «После того, как я перевел 50 страниц „Вельзевула“, я еще больше увидел „сказочный характер“ этой книги. На самом деле сейчас для меня удивительно, что я не видел этого раньше. Почему я этого не видел? Может быть, это ощущение сказки появилось, когда я прочитал то, что перевел на финский? Похоже, что это связано с чтением этой книги на моем родном языке. Но как мне различить, что в ней правда, а что сказка? Это фактически означает, что перевод и чтение книги все больше становится своего рода приключением!»

Я воспринимаю это произведение как эпическую поэму, которую можно поставить рядом с целым рядом других работ того же жанра, таких как Гильгамеш, Рамаяна, Пистис София, иудейская Библия, Новый Завет, Коран, «Илиада» и «Одиссея» Гомера, «Теогония» Гесиода, «Божественная комедия» Данте, «Потерянный рай» и «Возвращенный рай» Джона Мильтона, «Так говорил Заратустра» Ницше, «Тайная Доктрина» Елены Блаватской и многие другие.

Большинство из этих эпических поэм считается вехами в духовной истории человечества, хотя и не в равной степени. Некоторые из них несут в себе новые метафизические принципы, новые космологические и исторические концепции, новые коды и идеалы человеческого поведения, новые ответы на вопросы о значении человеческого существования, так же как предсказания и пророчества, полученные через духовное откровение или художественное вдохновение. Благодаря своей всесторонней значимости, «Рассказы Вельзевула» Гурджиева можно рассматривать как одну из подобных работ.

Что делает это произведение эпической поэмой?

В действительности перед нами стоят два вопроса: что делает это произведение эпическим и что делает его поэмой? Я взял определение «эпическая поэма» из «Poetry Handbook» Бабетт Дойч: «Эпическая поэма – это повествовательная поэма, величественная в замысле и стиле, которая рассматривает серию героических подвигов или сверхъестественных событий и обычно сфокусирована на приключениях и достижениях одного героя, например, Одиссея в „Одиссее“».

В том же самом «Handbook» термин «поэма» определяется как «произведение, в котором есть что-то от природы как речи, так и песни». Развивая данное определение, автор продолжает: «Это узнается в первую очередь по чувству, которое диктует ее и которое оно сообщает, по экономичности и резонансу языка и по силе воображения, которая объединяет, воздействует и усиливает переживание».

Я бы также хотел привлечь внимание слушателя и читателя этого текста к Уильяму Карлосу Уильямсу (1883–1963), который определил слово «поэма» вполне в гурджиевском ключе как «малый (или большой) механизм, созданный из слов», добавив, что «в ней не может быть лишних частей, как в каком-либо другом механизме». Подобным же образом англо-американский поэт У. Х. Оден (1907–1973) отметил, что «… чем бы еще она ни была, поэма – это словесный артефакт, который должен быть собран так же умело и твердо, как стол или мотоцикл».

Это произведение Гурджиева обладает уникальным стилем, неторопливым и величественным темпом и поэтическим ритмом, и всё это вместе делает его повествовательной поэмой, искусно сочиненной, благородной в концепции, демонстрирующую силу воображения, которая объединяет, воздействует и усиливает переживание читателя.

Каким видом эпической поэмы являются «Рассказы Вельзевула»?

Следует задать следующие вопросы: что делает эпическую поэму вехой в истории человечества? И другой вопрос: в чем сходство и отличие поэмы Гурджиева с аналогичными произведениями в человеческой истории? Мы знаем, что некоторые эпические поэмы, как, например, иудейская Библия, Новый Завет, Коран являются священными книгами, данными человечеству Богом, в то время как другие, такие как «Энеида» Вергилия, «Илиада» и «Одиссея» Гомера, «Божественная комедия» Данте и «Так говорил Заратустра» Ницше, созданы собственно человеком и отображают национальный дух или дух той или иной цивилизации. Третья группа произведений, таких как «Поймандер», «Пистис София» или «Тайная доктрина», несет в себе источники мудрости и духовного вдохновения для меньших и часто рассредоточенных духовных сообществ.

В исторической перспективе иудейская Библия и Новый Завет, несмотря на длинный ряд редакционных изменений, в значительной степени выхолостивших их глубокий и мощный духовный импульс, тем не менее сохранили устойчивый статус канонических книг главных религий Запада, в то время как книги, принадлежащие к третьей категории, утратили и продолжают терять внимание и интерес своих читателей.

Произведения второй категории вошли в сокровищницу мировой культуры и обладают всеобщим, хотя и более слабым, инспирационным влиянием на своих читателей. У некоторых поэм, принадлежащих к той или другой категории, возможно, было яркое прошлое, но нет никакого будущего, так как они исчерпали свой инспирационный ресурс; в то время как другие поэмы, сегодня, возможно, неизвестные или известные только небольшим группам их ценителей, может ждать великое будущее.

В последние несколько десятилетий мы наблюдаем растущий интерес со стороны читателей и издателей к «Рассказам Вельзевула». Сегодня это «горячая» книга для тех, кто способен и желает разгадать ее секреты и извлечь драгоценные зерна из скорлупы, а также для тех, кто заинтригован скандальной репутацией ее автора. Но будет ли эта книга столь же значительна в течение следующих десятилетий? Будет ли она привлекать внимание новых поколений духовных искателей? Обладает ли она языковым и стилистическим совершенством и богатым содержанием, которые отличают иные великие произведения человечества, и будет ли она привлекать внимание читателей веками? Я собираюсь обсудить все эти возможности в заключительной части моего доклада.

Основной рассказчик «Рассказов Вельзевула»

Авторство некоторых эпических поэм или источников их инспирации часто приписываются либо Всемогущему Богу, либо пророкам, либо различным легендарным или полулегендарным личностям. Иногда эти существа являются героями повествования или основными его рассказчиками. В «Рассказах Вельзевула» в роли центрального персонажа и главного рассказчика мы видим падшего Архангела Вельзевула, который раскаялся в проступках, совершенных им в молодости, и был помилован Святым Творцом Мира. Вельзевул направляется в центр Вселенной и по пути наставляет своего неопытного, но искреннего и добросердечного внука Хассина. Статус Вельзевула, как одного из приближенных к Богу духов, прибавляет веса посланию, заключенному в поэме. Однако вымышленный рассказчик существенно сливается с автором поэмы, создавая двойное впечатление как от человека, так и от сверхчеловека, действующего в истории человечества, скорее, как благосклонный наблюдатель и экспериментатор, чем как реформатор жизни на Земле.

Некоторым из эпических поэм был приписан особый вид святости

Они стали объектами исключительного почитания и поклонения, а также систематического изучения и комментариев; последнее иногда приводит к созданию специальных дисциплин, как, например, теологии. Были созданы специальные ритуалы и особые способы обращения с этими книгами, а также определенные графики, последовательность и объемы их частных и групповых реситаций. Считалось, что многие из этих работ обладают глубоко скрытым тайным содержанием, которое преданный читатель был обязан откопать. Некоторые из этих работ были вовлечены в процесс инкультурирования, т. е. распространения их идей и включения их содержания и элементов их стиля в различные пласты существующей культуры. В результате постоянного их чтения, цитирования и ссылок на них некоторые из этих поэм приобрели статус гарантов Объективной Истины – по мере того, как они застывали в инертной культуре и их идеи переставали развиваться и расти, превращаясь в догмы. Критический подход к идеям, стилю, построению, языку и ритуалам подобного произведения немедленно порождает отрицательную реакцию со стороны сообществ, которые черпают из него ощущение собственной ценности. Такое сообщество не станет терпеть критику источника ее вдохновения. В гурджиевском сообществе, таком рассредоточенном, каким оно является в настоящее время, подобной личности или группе сразу же предъявляется обвинение в ереси или, в лучшем случае, в ревизионизме, и такие личности подвергаются маргинализации с обвинением в умничаньи, буквоедстве и всезнайстве и в отсутствии у них реального понимания.

Язык и стиль «Рассказов Вельзевула» требуют специального внимания

Было отмечено, что Гурджиев писал и диктовал свою книгу на двух языках – а именно, на русском и армянском. Полагают, что Lilly Galumian повезла армянскую копию «Рассказов Вельзевула» в Армению, но случилось, что эта книга была отправлена в Россию, и сегодня никто не знает, где она находится. В настоящее время единственный доступный оригинал – это русский, никогда не подвергавшийся критическому исследованию с точки зрения его языка, стиля и структуры.

«Осознавая несовершенства и слабость обычного языка, – пишет Дж. Г. Беннетт, – люди, обладавшие объективным знанием, пытались выразить свои идеи в единстве мифов, символов и вербальных формул, которые передавались без изменений, передавали свои идеи от одной школы к другой и часто из одной эпохи в другую». «„Рассказы Вельзевула“, – продолжает Дж. Г. Беннетт, – это эксперимент лингвистической формы». Гурджиев использует всевозможные лингвистические приемы от абстрактного символизма до мифа, от афоризмов до изобразительных образов, от простоты и прямолинейности старого английского до повторов и излишеств Востока. Но языковая форма – всегда средство, а не цель. Поэтому есть особая значительность в языке, которым он пользуется для того, чтобы выразить то, что Уайтхед называл «более глубокой истиной».

Язык некоторых страниц гурджиевской книги удивительно ясный и точный. Читатели «Рассказов Вельзевула» не могут не заметить спонтанности и импровизационной энергии некоторых частей книги также как четкость формулировок некоторых концепций, хотя бо́льшая часть книги написана громоздко и многословно, создавая неприятное впечатление затянутости повествования, которая едва ли способствует восприятию ее содержания. Вязкий стиль страниц, посвященных порокам русских, американцев, англичан, французов и немцев, сегодня вызывают раздражение и разочарование, при этом они составляют чуть ли не половину объема книги.