Текст книги "Тяжелые дни. Секретные заседания Совета министров"

«К тому же, – добавил А. А. Поливанов, – едва ли хватит времени для осуществления такой меры. Дни Варшавы сочтены…»

Моя запись кончается заметкой: «За все время войны не было такого тяжелого заседания. Настроение больше чем подавленное. Разошлись словно в воду опущенные. Что-то придется переживать дальше. Российское авось вывозило и в худшие времена. Бог не выдаст – немец не слопает».

Заседание 24 июля 1915 года

В течение недели не было обычных заседаний. Происходили совещания в министерском павильоне при Государственной думе и собрания отдельных министров у председателя Совета. Я был все время нездоров. О происходившем кое-что рассказывали мне И. Л. Горемыкин и И. Н. Лодыженский. К сожалению, я тогда же не записал их сообщений. Поэтому, придерживаясь правила излагать только то, что имеется в моих заметках, перехожу прямо к заседанию 24 июля.

«Общее положение на фронте по-прежнему безотрадное. Немцы наседают, не встречая почти никакого сопротивления. В обществе назревает тревога. Кое-где начались беспорядки среди призывных и в местных гарнизонах. Определенно обнаруживается, что Дума настроена непримиримо. Правительство не может ждать от нее поддержки. Население, подогреваемое печатью, смотрит на Государственную думу как на магическую исцелительницу от всех бед и несчастий. Из Ставки идут вопли о пополнениях и снарядах. Генералы все более начинают заниматься внутренней политикой, стараясь отвлечь от себя внимание и перенести ответственность на другие плечи».

«Настроение в Совете министров подавленное. Чувствуется какая-то растерянность. Отношения между отдельными членами и к председателю приобретают нервный характер».

Беседа началась с заявления А. В. Кривошеина, что к нему Ставкой предъявлено решительное требование об издании теперь же торжественного монаршего акта, возвещающего о наделении землей наиболее пострадавших и наиболее отличившихся воинов. Надел должен быть не менее 6–9 десятин. Фонд для этого – земли государственные и Крестьянского банка, но главным образом – отчуждаемые владения немцев-колонистов и неприятельских подданных.

«По этому поводу, – продолжал А. В. Кривошеин, – мною вчера получено от генерала Янушкевича письмо (В конце сентября 1917 года в Москве А. В. Кривошеин лично говорил мне, что это письмо у него сохранилось.) совершенно исключительного содержания. Он пишет, что «сказочные герои, идейные борцы и альтруисты встречаются единицами», что «таких не больше одного процента, а все остальные – люди двадцатого числа». Начальник штаба Верховного главнокомандующего утверждает, что, конечно, «драться за Россию красиво, но масса этого не понимает», что «тамбовец готов грудью стоять за Тамбовскую губернию, но война в Польше ему чужда и не нужна», что «поэтому солдаты и сдаются во множестве» и так далее. (К сожалению, все эти рассуждения читались с такой быстротой, что я успевал записывать только отдельные фразы). «Отсюда генерал Янушкевич приходит к заключению, что «русского солдата надо имущественно заинтересовать в сопротивлении врагу», что «необходимо поманить его наделением землей, под угрозой конфискации у сдающихся» и т. п. в том же лестном для предводимых Ставкой воинов тоне. «Героев надо купить», – полагает ближайший сотрудник великого князя».

Закончив передачу всех этих соображений, А. В. Кривошеин воскликнул: «Необычайная наивность или, вернее сказать, непростительная глупость письма начальника штаба Верховного главнокомандующего приводит меня в содрогание. Можно окончательно впасть в отчаяние. На фронте все рушится, неприятель приближается к сердцу России, а господин Янушкевич заботится только о том, чтобы отвести от себя ответственность за происходящее. В прочитанном мною письме особенно ярко проявляется это всегдашнее желание установить свое алиби. Со дня первых неудач из Ставки начали открыто во всеуслышанье кричать о недостатке снарядов и бездействии тыла. Неудачи продолжались – стали кричать, что тыл, вместо пополнений, посылает одних стариков, негодных к бою. Теперь наступила катастрофа – прибегают к опорочению всего русского народа. Все бездеятельны, все виноваты в том, что непрестанно бьют нас немцы. Только Ставка безгрешна, только она работает.

Сам же генерал Янушкевич – сплошное самоупоение, гений, преследуемый роком и людской несправедливостью. Чтобы самому возвеличиться, он готов порочить всех и каждого, даже тех, кто под его гениальным управлением безропотно умирает среди нескончаемых отступлений и непонятных неудач. Ведь если начало нехватать снарядов, то Ставка не могла не знать об этом; почему же, предвидя надвигающееся бедствие, начальник штаба не позаботился доложить своему главнокомандующему о необходимости изменить план войны, посоветоваться с ближайшими сотрудниками, а не забираться на карпатские выси. Почему сейчас, когда все летит вверх дном, не меняют плана, не ищут способов, чтобы противостоять врагу.

Французы мобилизовали гораздо более старшие возрасты, и их старички прекрасно сидят в окопах. Почему же наших не умеют использовать, а только кричат о покупке героев? Как генерал Янушкевич имеет мужество продолжать руководить военными операциями, когда он не верит в армию, в любовь к Родине, в русский народ? Какой сплошной ужас. Господа, подумайте только, в чьих руках находятся судьбы России, монархии и всего мира. Творится что-то дикое. За что бедной России суждено переживать такую трагедию? Я не могу больше молчать, к каким бы это ни привело для меня последствиям. Я не смею кричать на площадях и перекрестках, но вам и царю я обязан сказать. Я оставляю за собой право завтра доложить Его Величеству письмо генерала Янушкевича и высказать все, что я думаю об этом возмутительном письме». Все это было произнесено А. В. Кривошеиным с чрезвычайной страстностью, с захватившим всех подъемом. Видно было, до какой степени он взволнован, потрясен откровениями начальника штаба. После этого выступления у меня помечено: «Общее возмущение». Пришлось на несколько минут уйти из заседания – вызвали по телефону.

Когда вернулся, услышал следующее:

П. А. Харитонов:

«Если Янушкевич думает покупать героев и только этим способом обеспечить защиту Родины, то ему не место в Ставке.

Пусть он ищет применения своим талантам в другом, более безопасном для России месте. Надо освободить великого князя от подобного сотрудника. Как бы не повторилась басня о пустыннике и медведе. Мы обязаны предупредить государя».

П. Л. Барк:

«Величайшая деморализация. К чему мы близимся с подобными военачальниками – ужасно подумать. Без того в финансовых кругах чувствуется тревога. За границей наше положение расценивается все хуже и хуже.

А тут еще ближайший и наиболее влиятельный сотрудник главнокомандующего проявляет признаки истерики».

Кн. Н. Б. Щербатов:

«В ответ на письмо генерала Янушкевича следовало бы послать ему ведро валериановых капель. Очевидно, у него расстройство нервов, и он нуждается в успокоительном. И при этом надо бы ему разъяснить (видимо, ему не понятны эти стороны человеческой души), что никто еще не покупал героев, что любовь к Родине и самоотвержение не рыночный товар. Как только могла в голову забраться такая мысль! Солдаты бегут, приведенные в отчаяние, а Ставка будет их уговаривать – не бегите, землицы получите. Какой позор и какое нравственное падение. Да вообще, дает ли себе отчет Янушкевич, что он предлагает не только с нравственной точки зрения, но даже с практической. Нельзя обещать несбыточное. Фактически невозможно наделить землей многомиллионную армию, так как, конечно, почти вся она или пострадала, или отличилась. Все равно всех не купишь – а горожане, рабочие и прочие! Не из одних же крестьян состоит предводимое Ставкой войско. Чем предполагает начальник штаба закупать геройство неземледельцев?»

С. Д. Сазонов:

«Я не удивлен этим позорным письмом. От господина Янушкевича можно ждать всего. Ужасно то, что великий князь в плену у подобных господ. Ни для кого не секрет, что он загипнотизирован Янушкевичем и Даниловым, в кармане у них. Они ревниво оберегают главнокомандующего от общения с внешним миром. В Ставке создалось средостение. До великого князя ничего не доходит. Его доверчивостью пользуются из карьерных расчетов. Смешно сказать, генерала Рузского, призываемого командовать целым фронтом и защищать столицу империи, не пустили к Верховному главнокомандующему, чтобы непосредственно испросить указаний, переговорить о предстоящих задачах. Его вызвали в Ставку, заставили чуть ли не целый час просидеть в приемной. К нему вышел генерал Янушкевич из великокняжеского кабинета и сухо объявил повеление сосредоточить все усилия на обороне Петрограда и немедленно отправиться к месту нового назначения. Это черт знает что такое! Благодаря таким самовлюбленным ничтожностям мы уже потеряли исключительно благоприятно начавшуюся кампанию и опозорили себя на весь мир. Что же, теперь нам надо примиряться с проигранной войной, покорно всовывать голову в немецкое ярмо. Из сообщенного нам Александром Васильевичем (Кривошеин) письма выходит, что, по мнению вершителя судеб Ставки, наши солдаты не могут сопротивляться, что надо приняться за формирование новой армии путем подкупа и заманивания будущих героев. Бедная Россия. Ничего у нее не остается. Даже ее армия, которая в былые времена наполняла мир громом побед и удивляла своим самоотвержением, и та оказывается состоящей из одних только трусов и дезертиров. Неужели же мы будем все время молчать, неужели у Совета министров не хватит мужества открыть глаза кому следует? В известной обстановке чрезмерная осторожность граничит с преступлением».

В итоге происходивших прений решено просить генерала Рузского, в качестве командующего защищающим Петроград фронтом, пожаловать в ближайшее заседание Совета министров для частного обмена мнений о положении на театре войны и о безопасности столицы. Собеседованию этому отнюдь не следует придавать официальный характер, дабы Рузский мог высказаться вполне откровенно и дать таким образом правительству материал для последующих действий. Рузский находится вне влияния Янушкевича, держит себя независимо и его отзывы могут отразить истинную, не обработанную заинтересованными штабами, картину и сущность происходящего в районе боевых столкновений. Затем надлежаще осведомленный Совет министров должен ходатайствовать о созыве заседания под высочайшим председательством и постараться открыть царю правду настоящего и опасности будущего.

И. Л. Горемыкин:

«Я не возражаю против такой постановки, но считаю долгом еще раз повторить перед Советом министров мой настойчивый совет с чрезвычайной осторожностью говорить перед государем о делах и вопросах, касающихся Ставки и великого князя. Раздражение против него принимает в Царском Селе характер, грозящий опасными последствиями. Боюсь, как бы наши выступления не явились поводом к тяжелым осложнениям».

В связи с таким решением отпала необходимость в немедленном рассмотрении в связи с представленной управляющим делами справкой вопроса о взаимоотношениях правительства и военной власти на театре войны.

Хотя общий вопрос и был отложен, тем не менее, в дальнейшем ходе заседания он снова возник.

Кн. Н. Б. Щербатов:

«Прошу помощи Совета министров. Как я и предвидел, мое положение перед Государственной думой становится весьма щекотливым. Мне задают массу вопросов по местным делам в прифронтовой полосе. Это, несомненно, тактический прием со стороны депутатов, так как они прекрасно знают, что Министерство внутренних дел не имеет там никакого голоса и что всем распоряжаются военные власти, забронированные устрашающими словами – военная необходимость. На все вопросы я отделываюсь общими фразами, но положение мое становится со дня на день более неудобным».

И. Л. Горемыкин:

«Верховный главнокомандующий изъявил согласие назначить специального представителя для объяснения по думским запросам и для поддержания связи с правительством в случаях, когда ему придется выступать по делам прифронтовой полосы (Не могу припомнить, чтобы таковой представитель быль назначен). Поэтому прошу вас потерпеть еще несколько дней, и тогда все устроится».

А. В. Кривошеин:

«По-видимому, наш председатель не хочет, чтобы мы снова затрагивали оригинальность направления внутренней политики Ставки. Позвольте мне огласить только один любопытный факт. Назначенный военным генерал-губернатором в Архангельск генерал Валуев, сам по себе едва ли подходящий к этой чрезвычайно ответственной по нашим временам должности, взял себе в правители канцелярии камер-юнкера Веригина. Вам всем, вероятно, известно, насколько этот господин скомпрометирован в печальном деле убийства П. А. Столыпина. Его после этой истории постигли различные и служебные, и общественные неприятности. И вот сейчас, велением ото всех и ото вся независящих военных властей, Веригин оказывается ближайшим сотрудником (а фактически – руководителем) начальника нашего единственного окна в Европу. Конечно, мы не смеем обсуждать вопросов, военной необходимостью вызываемых, но все-таки небесполезно было бы обратить внимание Ставки на желательность более тщательного подбора людей, эту самую военную необходимость обслуживающих. Надо считаться с общественным мнением и попусту не раздражать его слишком всем знакомыми именами. Не думаю, чтобы свет сошелся клином на Веригине».

П. А. Харитонов:

«Вообще, если посмотреть, хорошенькая подбирается компания – Курлов, Рейнбот, Коттен, Веригин и прочие государственные деятели, имена же ты, Господи, веси…»

С. Д. Сазонов:

«Вероятно, великий князь не знаком с репутациями всех этих господ. Следовало бы открыть ему глаза. Его Высочеству не свойственно пренебрегать общественным мнением. Напротив, он всячески старается привлекать его на свою сторону».

Кн. Н. Б. Щербатов:

«Пребывание Курлова у власти производит очень неблагоприятное впечатление на Думу. И мне, и, вероятно, другим членам Совета приходилось слышать на этот счет довольно откровенные намеки. Можно ждать запроса, на который довольно трудно было бы отвечать».

И. Л. Горемыкин:

«Мне кажется, вопрос о Курлове с точки зрения отношения Думы к Верховному главнокомандующему настолько серьезен, что следовало бы довести до сведения Его Величества о его удалении».

П. А. Харитонов:

«Для этого имеется вполне достаточный повод. Почти весь Прибалтийский край эвакуируется. Следовательно, отпадает надобность в генерал-губернаторстве, которое и можно упразднить. Таким путем, естественно, ликвидируется и генерал Курлов. Впрочем, по господствующим в Ставке настроениям нельзя быть уверенным, что для него не изыщут какого-нибудь другого почетного назначения».

А. В. Кривошеин:

«Я всецело присоединяюсь к предложению нашего председателя просить Ставку уволить Курлова в интересах сохранения отношений с Думой. Мы этим окажем услугу и делу, и самому великому князю. Наличие подобных сотрудников вредно отзывается на популярности Верховного главнокомандующего».

И. Л. Горемыкин:

«Если нет возражений, то я полагал бы поручить переговоры по этому поводу со Ставкой министру внутренних дел, компетенцию которого этот вопрос ближе всего затрагивает. Разумеется, что в обращении к великому князю надо сослаться на единогласное мнение Совета министров».

И. Л. Горемыкин:

«Вам всем, господа, известна принятая Государственной думой формула об ожидании следствия и суда над виновниками недостаточного снабжения армии. Предлагаю на ваше обсуждение вопрос, как отнестись правительству к этому пожеланию. Мне думается, что если оставить его без ответа, то надо ждать возмущения и возбуждающих речей. Возможен выход в виде назначения особой следственной комиссии, подобно тому, как это было сделано после Ходынки. Расследование было тогда возложено на графа Палена при участии высших чинов заинтересованных ведомств. В данном случае можно было бы расширить состав следственной комиссии привлечением членов Государственного совета и Думы, а также лица по избранию Верховного главнокомандующего».

П. А. Харитонов:

«По соображениям тактическим следовало бы избежать в наименовании комиссии слова «следственная». Я бы думал ограничиться, например, таким названием – комиссия об исследовании замедления в снабжении армии».

С. Д. Сазонов:

«Но ведь тогда попадет на скамью исследуемых и великий князь Сергей Михайлович».

П. А. Харитонов:

«Ну, что же. Бояться этого не приходится».

А. В. Кривошеин:

«Горячо поддерживаю мысль Ивана Логгиновича. Мы обязаны ответить на думскую формулу. В ней отражены те настроения, которые волнуют широкие общественные круги. Мы покажем, что правительство не боится света и что мы готовы считаться с законными и разумными требованиями Государственной думы. Такой путь действий наилучший, чтобы и Думу побудить считаться с нашими законными и разумными требованиями. Недовольство бывшим военным министром не есть революция. Даже правая группа Государственного совета признала допустимым сделать демонстрацию против Сухомлинова, отказавшись принять его в свои ряды. Правительству выгодно пролить свет на все это дело, несомненно, раздутое. Недостаток снабжения в значительной степени следствие не только нашего, но и всеобщего заблуждения, что война не может длиться долго. За это заблуждение платятся и наши союзники. Во всяком случае, виновных пока еще рано называть. Пусть сначала разберется комиссия, а если окажется материал для суда – мы не побоимся поставить и этот вопрос».

А. А. Хвостов:

«Совершенно правильно. Комиссия должна иметь предварительный характер. Название ее отнюдь не должно давать повода превратить ее в какой-то трибунал. Виновных пока нет. Задача комиссии – выяснить, имеются ли они и в чем состав преступления».

А. В. Кривошеин:

«По тому значению, которое придается в Думе и в общественных кругах пролитию света на это дело, комиссии следует придать особо торжественный вид».

И. Л. Горемыкин:

«Декорация – вещь полезная. Для толпы она важнее существа».

А. В. Кривошеин:

«Во главе комиссии надо поставить кого-либо из высших чинов, известных своей независимостью и беспристрастием и пользующегося незапятнанной репутацией. Было бы желательно взять такое лицо из военного мира. Я бы предложил члена Государственного совета генерала Петрова. Он приобрел себе большие симпатии работой по железнодорожной анкете. Затем в комиссию должны войти вице-председатель Государственного совета Голубев, товарищ председателя Государственной думы Протопопов (он старший), сенаторы и представители от армии по назначению Верховного главнокомандующего. При таком составе даже самые беззастенчивые люди постыдятся говорить о правительственных воздействиях и искусственном подборе. Призываются лица всем известные и стоящие вне всяких подозрений».

П. А. Харитонов:

«Осторожнее сказать прямо – товарищ председателя Государственной думы, не называя имени Протопопова. Он совсем не популярен среди депутатов. Как он ни добивался, но ему не удалось добиться избрания в председатели военно-морской комиссии. В нем видят поставщика сукна Военному ведомству и товарища Сухомлинова».

И. Л. Горемыкин:

«А не нужно ли в комиссию включить выборных представителей Государственного совета и Государственной думы?»

Кн. Н. Б. Щербатов:

«Это было бы очень желательно по тактическим соображениям. Да и по существу не бесполезно. Дума так кричит о безобразиях в деле снабжения – пусть она откроет перед комиссией те данные, на основании которых она выступает со своими обвинениями».

По выяснении дальнейших подробностей внутренней организации и задач комиссии, И. Л. Горемыкин поставил вопрос, следует ли немедленно после утверждения государем объявить о состоявшихся постановлениях, или же сделать это после прекращения занятий Государственной думы.

А. Д. Самарин:

«Мое убеждение, что скрывать тут нечего и надо сейчас же опубликовать. Дума высказала вполне приемлемое для правительства пожелание и оно претворяется в соответствующий акт. О чем же тут умалчивать и отсрочивать. Рассчитанная на благоприятное впечатление мера утратит свой эффект, и Дума разъедется неудовлетворенной. Надо во всеуслышание сказать, что правительство в согласии с Думой принимает все меры к выяснению волнующего общественное сознание вопроса». Эта точка зрения обер-прокурора Святейшего синода была принята всеми.

Кн. Н. В. Щербатов:

«Надо во что бы то ни стало покончить с московским вопросом. Если неопределенность будет длиться, неизбежен скандал и новые беспорядки. Князь Юсупов продолжает забастовку до принятия его требований и уходить по-хорошему не намерен. Я докладывал Его Величеству о создавшемся положении и государь мне повелел обдумать вопрос о назначении Юсупова московским генерал-губернатором. По мнению Его Величества, такое назначение оформило бы его положение и ввело бы его деятельность в рамки нормального закона. Со своей стороны Юсупов соглашается вернуться при выполнении следующих его условии:

1. Московский гарнизон переходит в его распоряжение с изъятием из ведения военной власти, причем части должны быть немедленно снабжены пулеметами (князь согласен на взятые у австрийцев),

2. Юсупову предоставляется по своему усмотрению и собственной властью объявить в Москве военное положение, когда это окажется по его мнению нужным.

3. Ему дается бесконтрольное право производить реквизиции и налагать секвестр.

4. Немедленно убирается из Москвы начальник генерал-губернаторской канцелярии.

5. Ему присваиваются полномочия собственной властью увольнять чинов полиции до градоначальника включительно.

6. Ему открывается достаточный кредит на выдачу пособий.

Таков ультиматум. Прошу указаний, что я должен доложить по этому поводу государю. Во всяком случае, то или другое решение не терпит отлагательств. Категорически заявляю Совету министров, что при существующей обстановке я не могу отвечать за спокойствие в Москве. Там сейчас нет реальной власти, и бороться с беспорядками некому. Одна полиция справиться не в силах, а между гражданской и военной властью нет единения.

Кроме того, градоначальник Климович и князь Юсупов, оба совершенно не подходящие к той роли, которую им приходится играть, не сходятся во взглядах и между ними постоянные трения. Если Юсупову дать просимые полномочия, то Москва фактически ускользнет из рук Министерства внутренних дел и превратится в независимую деспотию. Можно ли с этим примириться? Москва снова начинает захватывать крупное влияние, которое сказывается не только в тылу, но и на фронте. При наличии Юсупова с его пунктами, правительству будет едва ли возможно воздействовать на московскую администрацию и проводить те меры, которые будут вызываться обстоятельствами».

А. В. Кривошеин:

«Важны не пункты требований Юсупова, от которого вообще всего можно ждать, а важен вопрос, желателен ли он в качестве властителя Москвы. На этот вопрос министр внутренних дел отвечает отрицательно. Следовательно, надо воспользоваться благоприятной обстановкой, чтобы удалить Юсупова с его австрийскими пулеметами и своеобразной политикой. И в мирное время опасны такие сатрапы с фантазиями, а в военное – они могут иметь фатальное значение».

А. Д. Самарин:

«Я должен обратить внимание Совета министров, что Юсупов успел приобрести довольно широкую популярность в московских низах. Его считают непримиримым врагом немцев и истребителем немецкой крамолы в государстве. Как бы ни смотреть на этот факт, но с ним нельзя не считаться при современных настроениях. Зная Москву, я убежден, что вынужденное удаление Юсупова породит тревожные последствия. Сейчас всякий повод раздувается для целей агитации. Начнут кричать, что правительство играет на руку немцам, удаляя непреклонного борца с немецкими шпионами. Согласен с князем Николаем Борисовичем (Щербатов), что польза дела требует увольнения Юсупова, но нахожу, что надо устроить ему почетный выход ввиду какого-нибудь более высокого назначения».

П. А. Харитонов:

«Да, но что можно придумать для князя? Его никакими почестями не соблазнить. Человек богат до безобразия, находится чуть ли не на полувысочайшем положении, ни в ком и ни в чем не нуждается».

Кн. Н. Б. Щербатов:

«Я вполне понимаю точки зрения и Александра Дмитриевича (Самарина), и Петра Алексеевича (Харитонова). Но что же тогда делать? Значит, из-за такой оригинальной контроверзы приходится мириться с отдачей Москвы в полную власть Юсупову до тех пор, пока он сам не найдет возможным снять с себя бремя воеводствования».

И. Л. Горемыкин:

«Государю угодно назначить его генерал-губернатором в Москву. Юсупов настаивает, чтобы ему была дана реальная возможность распоряжаться, имя в руках необходимые силы и средства. Его пожелания заключаются в изложенных нам пунктах. Наша обязанность их рассмотреть и доложить свое заключение Его Величеству. Так наскоро я не считаю возможным это делать. Надо, чтобы их подробно обсудили заинтересованные министры (я думаю – военный и внутренних дел), и к следующему заседанию сообщили нам свои заключения, которые мы затем доложим государю».

В конце заседания адмирал Григорович несколько порадовал всех сообщением, что командующий морскими силами считает наше положение на Черном море настолько окрепшим, что им дано разрешение возобновить между некоторыми портами торговые рейсы.

В настоящее время уже вырабатываются правила возвращения владельцам части реквизированных пароходов.