Текст книги "Тяжелые дни. Секретные заседания Совета министров"

Заседание 4 августа 1915 года

Впервые со времен графа Витте в официальной части заседания присутствовало лицо «свободной профессии», с правительственной службой не связанное. Это был Александр Иванович Гучков, приглашенный в заседание по настоянию генерала Поливанова для участия в рассмотрении проекта положения о военно-промышленном комитете. Все чувствовали себя как-то неловко, натянуто. У Гучкова был такой вид, будто он попал в стан разбойников и находится под давлением угрозы злых козней. Верно, он напоминал застенчивого человека, явившегося в незнакомое общество с предрешенным намерением рассердиться при первом поводе и тем проявить свою самостоятельность. На делаемые по статьям проекта замечания Гучков отвечал с не вызываемой существом возражений резкостью и требовал либо одобрения положения о комитете полностью, либо отказа в санкции этого учреждения, подчеркивая, что положение это выработано представителями общественных организаций, желающих бескорыстно послужить делу снабжения армии. В конце концов обсуждение было скомкано и все как бы спешили отделаться от не особенно приятного свидания.

Секретная часть заседания, по установившемуся обыкновению, открылась сообщением военного министра о положении на театре войны. По-прежнему ничего отрадного, бодрящего. Сплошная картина разгрома и растерянности.

«Уповаю, – сказал А. А. Поливанов, – на пространства непроходимые, на грязь невылазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя Святой Руси».

П. А. Харитонов:

«А на Кавказе шествие вперед не прекращается. Чхеидзе впадает чуть ли не в истерику и грозит непоправимыми несчастиями. При мне он кричал в Думе во время перерыва, что кавказской армией командует не Верховный главнокомандующий и не наместник, а графиня Воронцова-Дашкова, опутанная армянскими сетями. В самом деле, куда мы там, с позволения сказать, прем».

А. А. Поливанов:

«Известно куда – к созданию великой Армении. Я вчера имел случай говорить с Его Величеством о кавказском движении и возможных печальных его последствиях, причем отметил, что собирание Земли Армянской составляет, по-видимому, основное стремление графа Воронцова-Дашкова. На этих словах государь император, ласково улыбнувшись, соизволил поправить меня – не графа, а графини».

А. В. Кривошеин:

«Господа, обратите внимание, какое знаменательное историческое совпадение: на значение графини Воронцовой в кавказской стратегии указывает Его Императорское Величество и… лидер социал-демократической фракции Государственной думы господин Чхеидзе».

В связи с вопросом об экстренном кредите на нужды беженцев беседа снова коснулась беженского движения и грозного его развития. Поднялась стихия, и где она остановится, как устроится на местах, какие явления ей сопутствуют – все это представляется уравнением со всеми неизвестными. Ни правительственные, ни общественные, ни благотворительные организации не в силах пока ввести эту стихию в правильное русло. К тому же отступление и эвакуации продолжаются, срывая с мест новые и новые толпы доводимых до отчаяния людей.

А. В. Кривошеин:

«Из всех тяжких последствий войны – это явление самое неожиданное, самое грозное и самое непоправимое. И что ужаснее всего – оно не вызвано действительной необходимостью или народным порывом, а придумано мудрыми стратегами для устрашения неприятеля. Хороший способ борьбы. По всей России расходятся проклятия, болезни, горе и бедность. Голодные и оборванные повсюду вселяют панику, угашают последние остатки подъема первых месяцев войны. Идут они сплошной стеной, топчут хлеба, портят луга, леса. За ними остается чуть ли не пустыня, будто саранча прошла, либо Тамерлановы полчища. Железные дороги забиты, передвижение даже воинских грузов, подвоз продовольствия скоро станут невозможными. Не знаю, что творится в оставляемых неприятелю местностях, но знаю, что не только ближний, но и глубокий тыл нашей армии опустошен, разорен, лишен последних запасов.

Я думаю, что немцы не без удовольствия наблюдают результаты повторения 1812 года. Если даже они лишаются некоторых местных запасов, то вместе с тем они освобождаются от забот о населении и получают полную свободу действий в безлюдных районах. Впрочем, эти подробности не в моей компетенции. Очевидно, они были своевременно взвешены Ставкой и были тогда признаны несущественными. Но в моей компетенции, как члена Совета министров, заявить, что устраиваемое Ставкой второе великое переселение народов влечет Россию в бездну, к революции и к гибели».

Другими министрами приведены различные факты из беженской жизни, которые рисуют все ужасы этого явления в политическом, экономическом, организационном и бытовом отношениях. Постановлений никаких не последовало ввиду принятого в предшествующем заседании решения подвергнуть беженский вопрос общему обсуждению в высочайшем присутствии.

Обмен мнений о положении в Государственной думе. Ее тон повышается. Все ярче видны захватные стремления. Начинается уже не «штурм», а «наскок» на власть. Отсутствие охоты нести текущую работу над рассмотрением внесенных правительством законопроектов, хотя они и вызваны потребностями обороны, а, напротив, склонность к потрясающим речам и к запросам. У всех русских людей имеются серьезные основания тревожиться и волноваться, но зачем же впадать в преувеличенный пафос и предаваться возбуждающему красноречию, которое тяжелым отзвуком отражается на настроениях в стране.

И. Л. Горемыкин:

«Что же, Дума намерена исполнить обещание ускорить разрешение законопроекта о ратниках 2-го разряда? Когда этот вопрос будет закончен?»

А. А. Поливанов:

«Я неоднократно уже напоминал об этом, но пока безуспешно. Между прочим, от меня комиссия настойчиво требует общих объяснений о положении на театре войны и о состоянии снабжения. Отговариваюсь, что по первому вопросу надо обратиться в Ставку, а второй в военное время не подлежит оглашению даже перед законодательными учреждениями. Мне думается, что без удовлетворения этого желания мы не дождемся закона о ратниках».

П. А. Харитонов:

«Не могли бы вы повернуть вопрос в обратном порядке: пусть Дума немедленно рассмотрит этот закон, а вы за это сообщите ей сведения о военном положении, насколько позволят интересы соблюдения военной тайны».

Н. Б. Щербатов:

«Во всяком случае, было бы, безусловно, важно провести закон о ратниках 2-го разряда через Государственную думу. Я должен отметить, что наборы с каждым разом проходят все хуже и хуже. Полиция не в силах справиться с массой уклоняющихся. Люди прячутся по лесам и в несжатом хлебе. Если станет известным, что призыв ратников 2-го разряда производится без санкции Государственной думы, то, боюсь, при современных настроениях мы ни одного человека не получим. Агитация идет вовсю, располагая огромными средствами из каких-то источников».

И. К. Григорович:

«Известно каких – немецких».

Н. Б. Щербатов:

«Подстрекатели, конечно, не упустят предлога и создадут на этой почве беспорядки и волнения. Не могу не указать перед Советом министров, что агитация принимает все более антимилитаристический или, проще говоря, откровенно пораженческий характер. Ее прямое влияние – повальные сдачи в плен».

А. Д. Самарин:

«Как ни печальны слова князя Николая Борисовича, но они подсказаны нашей безотрадной действительностью. Однако я считал бы неправильным ставить себя в этом вопросе всецело в зависимость от усмотрения Думы. Лучше как-нибудь обойтись без ратников 2-го разряда. В тылу блуждает масса серых шинелей. Нельзя ли найти им более полезное применение времени на фронте?»

А. В. Кривошеин:

«Замечательно хорошо Александр Дмитриевич формулировал положение и по существу, и с точки зрения отношений к Государственной думе. Если нас хотят прижать законом о ратниках, то мы не должны поддаваться на эту удочку. Не мне судить о технической стороне дела, но обилие разгуливающих земляков по городам, селам, железным дорогам и вообще по всему лицу земли русской поражает мой обывательский взгляд. Невольно напрашивается вопрос, зачем изымать из населения последнюю рабочую силу, когда стоит только прибрать к рукам и рассадить по окопам всю эту толпу гуляк, которая своим присутствием еще более деморализует тыл. Однако этот вопрос относится к области запретных для Совета министров военных дел. Возвращаясь к Думе, вспоминаю, что когда решался вопрос об экстренном ее созыве, мы имели в виду короткую сессию, так до первых чисел августа. Время это приблизилось, но, мне кажется, срок этот следовало бы отложить. Не стоит обострять настроений из-за каких-нибудь двух-трех дней. Надо дать Думе возможность высказаться о призыве ратников. Как вы думаете, Иван Логгинович, о времени роспуска?»

И. Л. Горемыкин:

«В Думе говорят не о роспуске, а о приостановке занятий ее собственным постановлением в середине августа. Я нахожу, что надо дать ей короткий срок с условием провести законопроект о ратниках, и если это условие и не будет соблюдено – все-таки ее распустить».

А. В. Кривошеин:

«Середина августа – срок неприемлемый ввиду военных обстоятельств, требующих экстренных законодательных мероприятий. При наличии же законодательных учреждений такая экстренность фактически не осуществима, а 87-й статьей мы не имеем права пользоваться. По-видимому, думцы этого не понимают или не хотят понять. Надо поговорить с Родзянко и благожелательными депутатами и разъяснить им невозможность в обстановке войны обходиться нормальным порядком законодательствования. Если же переговоры и убеждения не помогут и закон о ратниках будет затягиваться намеренно, то я присоединяюсь к предложению нашего председателя об ультимативном способе действий. Пусть тогда все знают, что роспуск Думы вызван ее нежеланием разрешить вопрос, который связан с интересами пополнения армии и не допускает дальнейших замедлений. Люди благоразумные за такую постановку вопроса нас не осудят, а злонамеренную и питаемую немецкими деньгами агитацию мы никакими уступками не остановим. С ней надо бороться другими путями и способами. Наконец, такой порядок отношений с Думой даст нам право ходатайствовать о призыве ратников 2-го разряда высочайшим манифестом со ссылкой на переживаемые Родиной чрезвычайные обстоятельства».

Поручено министрам военному и внутренних дел переговорить с М. В. Родзянко, с председателем, рассматривающим законопроект комиссии, и с лидерами партий («Такими, конечно, – добавил А. В. Кривошеин, – которые способны вообще разговаривать с представителями ненавистной бюрократии»).

Снова беседа об ультиматуме князя Юсупова и об упорстве его в нежелании ехать в Москву без требуемых им полномочий.

А. А. Поливанов:

«Согласно поручению Совета министров мы сговорились с министром внутренних дел о предъявленных князем Юсуповым пунктах, и я доложил государю императору наши заключения. Относительно передачи в его власть всего московского гарнизона я высказал, что подобная мера была бы недопустимой как нарушающая все внутренние распорядки Военного ведомства и могущая внести дезорганизацию службы; что повсюду гарнизоны подчинены начальникам военных округов, к которым гражданская власть обращается в случаях необходимости помощи войск и что таковой начальник округа имеется и в Москве. По поводу вооружения дружин австрийскими пулеметами, как того желает князь, я указал, что все оружие вне театра войны сосредоточено в ведении Военного ведомства, которое его распределяет сообразно с нуждой в отдельных округах и с наличными запасами, и что такое распределение выполняется по заранее составленному плану, нарушать который немыслимо без ущерба интересам целого.

Наконец, по поводу претензии на самостоятельное объявление Москвы на военном положении я пояснил, что по установленному законами правилу такая мера вводится в действие не иначе, как именным высочайшим указом Правительствующему Сенату, объявляемым через Военное министерство, и что, казалось бы, нет налицо каких-либо исключительных обстоятельств, чтобы изменять закон в отношении отдельного лица. Внимательно выслушав представленные мною соображения, Его Величество задумался и задал мне вопрос – «посоветуйте, как мне быть с Юсуповым, он не идет ни на какие уступки». Засим, не выждав ответа, государь сказал: «Попробуйте его образумить и уговорить, напишите ему и вообще покажите ему больше внимания; это должно на него подействовать». По существу же доклада никаких высочайших предуказаний не дано. Прошу Совет министров предпринять какие-нибудь шаги к разрешению вопроса. С приближением фронта Москва приобретает все возрастающее значение для организации тыла, и делить неясность положения и подчинения было бы опасно для дела снабжения».

И. Л. Горемыкин:

«Государь император признает необходимым назначить в Москву генерал-губернатора и избрал для этого определенное лицо. Наши возражения против такой кандидатуры, о которых я со своей стороны докладывал государю, Его Величество находит неубедительными. Он указал мне, что сомнения Юсупова основываются на малочисленности, плохих вооружениях и недостаточной организованности московской полиции. Это обстоятельство и вызывает настоятельную потребность предоставить в распоряжение генерал-губернатора местный гарнизон, так как в Москве неспокойно и каждую минуту можно ждать вспышек».

Кн. Н. Б. Щербатов:

«Если предрешено генерал-губернаторство, то надо сейчас же предрешить и упразднение градоначальства. Генерал-губернатор и градоначальник – должности не могущие совместно существовать. При деспотических наклонностях Юсупова это тем более невозможно».

А. Д. Самарин:

«Юсупов желает быть неограниченным хозяином Москвы и обзавестись с этою целью собственными войсками. Мне думается, что авторитет достигается другими средствами. Во всяком случае, Москву кулаком трудно завоевать».

И. Л. Горемыкин:

«Факт тот, что он не желает ехать в Москву с голыми руками. Я тоже думаю, что неудобно подчинить ему гарнизон в нарушение всех существующих правил. Нельзя ли разрешить вопрос немедленным усилением кадров московской полиции?»

Кн. Н. Б. Щербатов:

«Эта задача требует времени, да и людей сейчас трудно подобрать. Генерал-губернатор и всякая другая гражданская власть может в любой момент потребовать содействия военной власти, которая не имеет права отказать и руководствуется определенными законом правилами. Если пойти навстречу заявленной претензии, то в Москве будут одновременно находиться воинские части двоякого рода: столичный гарнизон, подчиненный генерал-губернатору, и окружные войска, подчиненные начальнику военного округа. Заранее можно предвидеть, какая там будет неразбериха. Неужели князь Юсупов не способен понять, что разноведомственные войска в одном месте приведут не к усилению власти, а наоборот, к ослаблению. Если он не понимает, надо придумать способ для прояснения его сознания».

И. Л. Горемыкин:

«Он считает, что вызов войска в общем порядке всегда влечет за собой потерю времени и неизбежные трения. Он находит, что современная внутренняя обстановка не допускает промедлений в принятии решений. Он находит также, что начальник Московского военного округа генерал Ольховский совершенно не отвечает своему назначению и что разговоры с ним пользы не принесут, особенно когда наступит момент действовать».

А. Д. Самарин:

«Я не вполне понимаю постановку вопроса: Москва для Юсупова или же генерал-губернатор для Москвы. В первом случае всякие рассуждения, по существу, представляются лишними. Во втором – Совет министров, по-видимому, не возражает против целесообразности сосредоточения высшей власти в Москве в одних руках, но большинство его членов находит, что для этой роли князь Юсупов не подходит. В прошлом заседании господа члены Совета согласились с моим мнением, что просто уволить или убрать Юсупова из Москвы было бы нежелательно с политической точки зрения. Следовательно, нам следовало бы придумать и представить на благоусмотрение государя императора какой-нибудь почетный выход, который удовлетворил бы Юсупова и устранил бы возможность возникновения неблагоприятных толков».

Кн. Н. Б. Щербатов:

«Я предложил бы ходатайствовать о торжественном (хотя бы в форме высочайшего рескрипта) назначении князя Юсупова состоящим при особе Его Императорского Величества. Думается, что против такого назначения Юсупов не посмел бы возражать при всей своей преувеличенной склонности к независимости».

А. В. Кривошеин:

«Прекрасный выход. На такое назначение даже Юсупов не посмеет ставить ультиматумов».

И. Л. Горемыкин:

«Господа, повторяю, что Его Величество считает необходимым восстановить генерал-губернаторство в Москве и решил послать на это место Юсупова. Мы должны помочь государю и найти способ выйти из затруднения».

А. В. Кривошеин:

«Я нахожу и вменяю себе в обязанность откровенно сказать, что Юсупов достаточно доказал свою абсолютную непригодность не только к генерал-губернаторскому, но и вообще ко всякому ответственному посту. У него несомненная мания величия и в форме опасной. Не будучи еще властителем московским, он уже договаривается с правительством как с соседней державой. Какие же действия можно ждать от него в дальнейшем? По моему убеждению, пускать его в Москву – это значит идти на допущение скандала. Уговаривать и уступать ему бесполезно – он только еще больше подогреется и начнет чудить. Самое политичное было бы всячески затягивать вопрос о Юсупове, отсрочивать время его отбытия в Москву и использовать время для подготовки путей отступления. Я согласен с А. Д. Самариным, что этого господина опасно, с точки зрения московских настроений, демонстративно уволить. Всегда можно придумать исход и позолотить пилюлю. Если его назначить состоящим при государе, то никто не скажет, что это опала».

А. Д. Самарин:

«Что касается вопроса о генерал-губернаторстве в Москве, то оно нужно только при условии, если имеется вполне подходящее лицо. Такому условию князь Юсупов не удовлетворяет. К чему же тогда весь огород городить. Пускай Юсупов остается в своем теперешнем положении, в Москву не показывается и таким образом постепенно будет забыт».

Кн. В. Н. Шаховской:

«Я бы тоже высказался, что пока надо принять все меры, чтобы не пускать князя Юсупова в Москву, а общий вопрос о его положении можно разрешить потом. Меня очень пугают его разговоры и эксперименты с рабочими. Это опасная демагогия сверху, которая обычно приводит к обратным результатам».

Кн. Н. Б. Щербатов:

«Его разговоры очень нравятся толпе и действуют на простой народ возбуждающе против немецкой крамолы, которая чудится Юсупову повсюду, чуть ли не в самом Совете министров».

А. В. Кривошеин:

«Вообще, у него какая-то абстракция в мозгах. Он все время бросается из одной крайности в другую. То он везде подозревает немцев, то революционные козни, то бросается в объятья Астрова и считает его главным своим советчиком. Еще в бытность Юсупова в Москве к нему зашел по делу граф В. Н. Коковцов. Князь его не принял, выслав ему сказать, что главноначальствующий занят серьезным делом с Астровым».

П. А. Харитонов:

«Все соображения говорят за то, что князь Юсупов не только нежелателен, но совершенно недопустим в Москве. О чем же нам еще рассуждать. И без того Совету министров чуть ли не в десятый раз приходится тратить время на рассмотрение и примирение княжеских претензий со здравым смыслом. Надо просто-напросто доложить Его Величеству, что, по мнению Совета министров или, по крайней мере, большинства членов, спокойствие Москвы дороже расположения духа князя Юсупова. И конец. Какое последует повеление – не наша воля».

И. Л. Горемыкин:

«Я еще поговорю с государем и постараюсь склонить к затяжке разрешения вопроса. Дальше посмотрим, что будет».

Министр народного просвещения поднял вопрос о необходимости предоставить учащимся отсрочки по предстоящему призыву 7 августа.

Гр. П. Н. Игнатьев:

«Отказ в отсрочках, в получении которых все были уверены, произведет тяжелое впечатление. А настроение среди учащейся молодежи сейчас настолько напряженное, что следовало бы избегать лишнего повода к недовольству».

А. А. Поливанов:

«Отсрочки для слушателей высших учебных заведений недопустимы, так как они являются готовым материалом для ускоренных выпусков офицеров, недостаток в которых все сильнее сказывается на фронте. Средние и низшие школы для меня безразличны».

С. В. Рухлов:

«Я категорически настаиваю на освобождении железнодорожных училищ. У нас каждый техник на счету и мы не можем поступиться ни одним человеком. Этого требуют не гражданские интересы, а военные. Без железных дорог воевать нельзя, а железные дороги не могут обойтись без техников. Это ясно для всех».

Гр. П. Н. Игнатьев:

«Едва ли было бы правильно приноровлять вопрос об отсрочках к рангу и типу учебных заведений. Мне думается, что подобной мерой мы вызовем еще больший взрыв негодования, чем при полном уничтожении льгот».

А. В. Кривошеин:

«И это было бы наиболее правильным решением – уничтожить всякие льготы по призыву. Сейчас не время учиться, а время врага бить. Такую постановку вопроса, несомненно, поймут и молодежь, и родители, и вообще весь русский народ. Когда Родине грозит чуть ли не немецкое иго, интересы просвещения, да и вообще всякие интересы текущей жизни должны отойти на второй план перед главной основной целью России – не дать себя поработить. Все прочие соображения – вредная сентиментальность».

И. Л. Горемыкин:

«Совершенно согласен с Александром Васильевичем. Какая там зубрежка пойдет в голову при переживаемых условиях. Из занятий все равно выйдут одни пустяки. Но раз министры народного просвещения и путей сообщения настаивают, то я считал бы необходимым передать вопрос для детальной разработки в междуведомственную комиссию при Министерстве внутренних дел».

Кн. Н. Б. Щербатов:

«Должен заранее предупредить, что практически установление отсрочек едва ли осуществимо в настоящее время. У нас все готово, и перемена в последнюю минуту внесет полный сумбур. Без того сейчас призывы крайне трудны, и не следовало бы осложнять их. Как бы из-за частных интересов не оказался пострадавшим интерес общий».

* * *

Со времени развития нашего отступления Совету министров неоднократно приходилось сталкиваться с вопросом о евреях. В Ставке сложилось убеждение, что еврейское население на театре войны является сосредоточием шпионажа и пособничества неприятелю. Отсюда возникла мысль о необходимости очищать прифронтовую полосу от евреев. Применение этой меры началось в Галиции. Тыловые власти стали высылать тысячи и десятки тысяч австрийских евреев во внутренние русские губернии. Производилось это, конечно, не добровольно, а насильственно. Евреи изгонялись поголовно, без различия пола и возраста. В общую массу включались и больные, и увечные, и даже беременные женщины. Слухи об этой мере и сопровождавших ее насилиях тогда же распространились как в России, так и за границей. Влиятельное еврейство подняло тревогу. Союзные правительства начали протестовать против подобной политики и указывать на опасные ее последствия. Министерство финансов почувствовало различные затруднения в проведении финансовых операций. Совет министров неоднократно как в письменной форме, так и в порядке устных сношений через председателя и отдельных министров обращал внимание Верховного главнокомандующего и генерала Янушкевича на необходимость отказаться от преследования еврейской массы и огульного обвинения ее в измене, поясняя, что этого требуют как внутренние, так и международные соображения.

Однако Ставка оставалась глухой на всякие доказательства и убеждения. Напротив, когда наше отступление повлекло за собой очистку уже русских губерний, то сначала в Курляндии, а затем и в других местностях принудительное еврейское переселение выполнялось в массовых размерах особо для сего назначаемыми воинскими отрядами. Что творилось во время этих экзекуций – неописуемо.

Даже непримиримые антисемиты приходили к членам правительства с протестами и жалобами на возмутительное отношение к евреям на фронте. В конце концов в тех входивших в черту оседлости губерниях, куда выдворялись гонимые военными властями невольные беженцы, становилось невыносимым жить не только пришлому разоренному люду, но и самому коренному населению. Обострились всевозможные кризисы – продовольственные, квартирные и прочие. Появились заразные болезни. На местах настроение принимало все более тревожный характер; евреи озлоблены на всех и на вся, а жители – на непрошенных гостей, к тому же объявленных предателями и изменниками, и на порядки, при которых существовать у себя дома становится невозможным.

Еврейская интеллигенция и объединенные с нею русские общественные круги возмущены до крайней степени; печать, думский фракции, различные организации, отдельные видные представители русского еврейства требуют от правительства решительных шагов для прекращения массовых преследований. В союзных странах и особенно в Америке, раздаются горячие призывы помочь страждущим в России евреям, собираются митинги протеста против политики племенного утеснения и т. д. Последствия этого движения – возрастающие препятствия в получении кредитов и на внутреннем, и на иностранных рынках. Наиболее тяжело отражались такие последствия на наших финансовых интересах, связанных с Соединенными Штатами, которые к тому времени все более становились влиятельными в качестве банкира воюющей Европы. В такой сгустившейся атмосфере министр внутренних дел выступил перед Советом министров с заявлением о неотложном изыскании путей для смягчения остроты положения.

«Наши усилия вразумить Ставку, – сказал кн. Н. Б. Щербатову — остаются тщетными. Все доступные нам способы борьбы с предвзятыми тенденциями исчерпаны. Мы все вместе и каждый в отдельности неоднократно и говорили, и писали, и просили, и жаловались. Но всесильный Янушкевич считает для него необязательными общегосударственные соображения. В его планы входит поддерживать в армии предубеждение против всех вообще евреев и выставлять их как виновников неудач на фронте.

Такая политика приносит свои плоды, и в армии растут погромные настроения. Не хочется этого говорить, но мы здесь в своей среде, и я не скрою подозрения, что для Янушкевича евреи едва ли не являются одним из тех алиби, о которых прошлый раз упоминал А. В. Кривошеин. Как бы ни было, мы, видимо, лишены возможности побороть зло в корне и нам остается искать способы уменьшить его пагубное влияние на государственные интересы и на внутреннюю политику правительства. Впрочем, если бы даже Ставка отдала распоряжение прекратить расправы над евреями, зло уже успело настолько проникнуть вглубь, что все равно не обойтись без сильнодействующих лекарств. Сейчас положение таково. Сотни тысяч евреев всех полов, возрастов и состояний продвинуты и продолжают продвигаться на восток от территории театра войны. Распределение всей этой массы в границах черты оседлости не только трудно, но прямо невозможно. Местные губернаторы доносят, что все заполнено свыше пределов вместимости и что если дальнейшее вселение не будет немедленно прекращено, они не отвечают за безопасность новых поселенцев ввиду возбужденного состояния умов и погромной агитации, особенно со стороны возвращающихся с фронта солдат. Не только бытовые, но и экономические, и санитарные соображения требуют разрежения населения.

Все это приводит нас к необходимости хотя бы временно разрешить водворение эвакуируемых принудительно евреев вне черты оседлости. Должен сказать, что уже и теперь эта запретная линия во многих случаях нарушается.

Воспитанники средних и высших учебных заведений, перевезенных из занятых неприятелем районов, евреи, солдаты, георгиевские кавалеры и раненые и тому подобные элементы рассасываются повсюду. Неизбежны и полицейские поблажки за плату. Но во многих случаях нарушения закона допускаются сознательно самим министерством, так как закон был написан для мирных условий, а мы живем в условиях катастрофы, и приходится приспособляться к неожиданным требованиям времени. Однако отдельные изъятия не могут помочь беде и сколько-нибудь заметно смягчить кризис. Факт остается фактом. Ссылаясь на него, руководители русского еврейства настойчиво домогаются общих мероприятий и легальных оснований для облегчения положения их соотечественников.

В пылу беседы мне прямо говорилось, что среди еврейской массы неудержимо растет революционное настроение, что люди доведены до последней степени отчаяния, что с каждым днем становится все труднее бороться со стремлениями к активной самозащите, что возможны крупные беспорядки и т. д. Мне указывалось, что за границей тоже начинают терять терпение и что может получиться такая обстановка, в которой Россия не найдет ни копейки кредита. Иными словами – пожелания принимают почти ультимативный тон: если вы хотите иметь деньги на ведение войны, то… Пожелания же эти сводятся к изданию правительством такого акта, который, внося облегчение в положении еврейских беженцев, служил бы реабилитацией для заклейменной слухами о предательстве еврейской массы. Не сомневаюсь, что я встречу со стороны министра финансов полную поддержку моему предложению, не откладывая издать правительственное распоряжение о временной приостановке действия правил о черте оседлости, то есть оформить то, что фактически отчасти уже делается. Решаясь на такой шаг, мы должны использовать его и в политическом отношении: надо позвать еврейских вожаков и предъявить им требование – мы идем вам навстречу, а вы извольте употребить ваше влияние для успокоения массы, и тогда можно будет поговорить с вами и о дальнейшем. Но нам надо спешить, чтобы не оказаться позади событий. Иначе значение жеста пропадет, и мы не сможем извлечь из него все выгоды. С практической точки зрения возникает только одно сомнение, какой объем следует дать намеченной мере, то есть допускать водворение евреев лишь в городах вне черты оседлости или же и в сельских местностях. Я высказался бы за первую комбинацию. Полиция вообще настолько ослаблена, что дай бог справиться с одними городами, в деревне же сейчас надзора фактически невозможно поддерживать».

Кн. В. Н. Шаховской:

«Самым решительным образом поддерживаю предложение министра внутренних дел. Я не касаюсь принципиальной стороны – сейчас, к сожалению, такое наступило время, когда приходится поступаться принципами. Политическую сторону исчерпывающе обрисовал нам кн. Н. Б. Щербатов. Я позволю себя заявить Совету министров, что то или иное разрешение еврейского вопроса представляется чрезвычайно важным с точки зрения интересов торговли и промышленности. Вы знаете, что из очищаемых нашими войсками районов эвакуирована масса промышленных, ремесленных, торговых и тому подобных предприятий. Все это скучивается на небольших пространствах, усложняет и без того тяжелый вопрос о рабочих руках, испытывает недостаток в материалах и сырье и постепенно разоряется, хиреет и осуждено на гибель.