Текст книги "Мемуары"

Самые разные люди приходили к ней, чтобы убедить ее написать Королю письма с подобными признаниями. Моден был выбран в силу своего красноречия; прежде чем поехать к Королеве, он отправился к Барбену и сказал ему, что Люинь желает примириться с ней и, дабы начать примирение, отправляет к ней его от лица Короля, однако он сам не отваживается предпринять эту поездку, поскольку незадолго перед этим Королева заявила, что есть четыре человека, которых она никогда не простит: Люинь, Витри, Орнано и он.

Барбен, уверенный в том, что ему говорят правду, принялся убеждать того совершить эту поездку, рассказывая, с какой легкостью, идущей от природного великодушия, Королева прощает своих недругов и что он сам рад тому, что г-н де Люинь озаботился его собственным положением и отправил к нему, ожидавшему милости от Короля, посла; что Королю надоело дурное обращение с его матерью и нет места на земле, где такое бы допускалось; ибо хотя Королева и не была чувствительна к оскорблениям, которые слышала в свой адрес, ее притесняли; если же, напротив, к ней стали бы теперь относиться иначе, она перед лицом всего мира не рискнула бы явить свои дурные замыслы, ежели, конечно, таковые у нее были.

Моден сделал вид, будто принял его доводы. Через несколько дней после этого разговора он сказал ему, что принял решение ехать, и попросил у него рекомендательное письмо к Королеве, которое и получил. Королева приняла его со всевозможной благосклонностью – была приветлива и оказала ему почет, он же в награду, настолько, насколько мог, развратил ее слуг и сделал большинство из них подчиненными Люиня, получавшими от него жалованье и шпионившими за Королевой; но хотя он пустил в ход перед Королевой все свое красноречие, он не смог убедить ее сделать что-то недостойное ее мужества, или признать, что она плохо служила Королю; он упирал на ложное примирение, которое должно было выставить ее виновной.

По возвращении Модена перед Господином Принцем блеснул лучик надежды на освобождение; 15 сентября он был переведен из Бастилии в Венсенский замок, в коем лучше дышалось; помещение, где его теперь содержали, было не таким тесным; однако у пленивших его и в мыслях не было освобождать его – напротив, они полагали, что могут чувствовать себя спокойно, только отделив Королеву от него.

Моден однажды поведал Барбену в Бастилии, что Господин Принц рассказал ему, будто Королева хотела освободить его вскоре после ареста, однако на таких постыдных условиях, что он не согласился на это. Моден прямо заявил Барбену, что из всех деяний, коими замечательно правление Королевы, сей поступок является наиболее важным и что не нужно было и препятствовать его исполнению. Принца же переводили из одного места в другое для того, чтобы не повторить ошибку, едва не совершенную в самом начале, когда, еще не уверенные в том, что будут властвовать, они доверили охранять его Персану.

Итак, они сделали вид, что доверили надзирать за ним барону де Персану, коего поместили в донжоне Венсенского замка, тогда как на самом деле стерегли его сами с помощью полка г-на де Кадене.

Госпожа Принцесса, которая с позволения Короля находилась возле супруга с начала июня, переехала вместе с ним, надеясь благополучно разрешиться от бремени; однако судьба распорядилась так, что роды начались раньше положенного срока.

Пока одних переводили из тюрьмы в тюрьму, другие получали все новые почести и звания; ибо в том же самом месяце г-н де Люинь сочетался браком с дочерью герцога де Монбазона и получил должность королевского лейтенанта в Нормандии – должность, ранее принадлежавшую маршалу д’Анкру, – а также все его недвижимое имущество, сосредоточение которого под властью Короля только ускорило его попадание в руки Люиня. Все вокруг превозносили его; однако поскольку ему было нечем подкрепить хвалебные отзывы, его сравнивали с иудейским царем Агриппой¹⁶², бывшим фаворитом императора Калигулы, преемника Тиберия, принимая во внимание бесславный конец сего царя, которого Господь покарал, ему таким образом прочили быстрый закат его звезды.

Тем временем Барбену, находившемуся в Бастилии, отвели очень тесную камеру под тем предлогом, что, если дать ему более просторную камеру, того же потребует и Господин Принц. Он же просил перевести его в другое помещение. Ему ответили согласием и позволили его слуге навещать своего господина в любое время. Персан и Бурнонвиль, замещавший первого в его отсутствие, относились к нему весьма бережно, надеясь таким образом несколько смягчить гнев Королевы, которая – как они считали – негодует; однако Барбен попал в западню, расставленную ему несчастливой судьбой и приведшую к краю пропасти, от чего его уберегло лишь Божье милосердие и чудо, как мы увидим в описании событий следующего года. Ибо, увидев, что ему предоставили больше свободы, и узнав, что Королева постоянно обращается к Королю, прося за него, Барбен отправил ей письмо с благодарностью за оказанную доброту.

Ему позволили сделать это, запретив многое другое; а сами тем временем связались со своими сторонниками в окружении Королевы и предупредили их о необходимости быть начеку и внимательно следить за получением писем.

Барбен отправлял письма со слугой; их перехватывали и доставляли г-ну де Люиню, который снимал с них копии, снова запечатывал и переправлял Королеве; с ее ответами он поступал точно так же; из того, что Государыня открывала Барбену, он узнавал многое о ней самой.

Лишь первое письмо Барбена Королеве было честно передано слугой в ее руки. Она ответила, что ей тяжко пребывать в таком жалком состоянии; что она решила умолять Короля позволить ей вернуться; но прежде хотела бы знать его мнение, но рядом с ней нет никого, кому бы она могла доверять. Барбен не советовал ей делать это теперь, поскольку в это самое время, 4 октября, были отправлены грамоты для созыва 24 ноября в Руане ассамблеи дворян; и если бы Королева передала свою просьбу в эти дни, ее враги, большинство из которых должны были собраться там, заявили бы, что она сделала это намеренно, дабы воспользоваться ситуацией и возбудить смуту в государстве.

Пока все это происходило во Франции, в июне император Матиас приказал назначить своим преемником в королевстве Богемия собственного шурина, эрцгерцога Фердинанда, к коему немецкие протестанты относились с большим страхом из-за того, что он изгнал их из принадлежащих ему территорий. Его назначение стало причиной созыва ассамблеи в Эльбрунне, на которой они объединились против католиков, несмотря на то что император Матиас пытался отговорить их от такого шага.

Папа приказал опубликовать в Риме юбилярий о том, что необходимо Церкви, о преследовании еретиков, о согласии и союзе принцев-католиков.

Курфюрст Саксонии, то ли под впечатлением этого юбилярия, то ли давно дожидаясь случая, приказал с 31 октября по 2 ноября отпраздновать столетнюю годовщину опубликования Лютером в Вюртемберге первых тезисов против индульгенций Его Святейшества¹⁶³; по этому случаю были отчеканены золотые и серебряные памятные монеты с соответствующими надписями.

Так же поступили и остальные лютеранские города Германии, а также гейдельбергские кальвинисты, отмечавшие в этот день свой собственный праздник.

В Италии тем временем шла жестокая война между испанским королем и герцогом Савойским; а в Далмации – между венецианцами и эрцгерцогом Фердинандом.

В начале описываемого года маршал де Ледигьер вступил с войсками в Пьемонт и взял сначала города Сен-Дамьен и Альбу со стороны Монферрата, тогда как со стороны Наварры принц Пьемонтский отвоевал у принца де Мажерана, союзника Испании, города Мажеран и Кревкёр – в последнем находился большой отряд испанцев. В этих столкновениях был убит дон Санче де Луна, наместник миланского замка, – событие, повергшее в изумление всю испанскую армию, а также всех ее союзников в Италии. Однако внутренние волнения во Франции, заставившие маршала де Ледигьера возвратиться в Дофинэ, подрезали крылья сему блестящему начинанию и вынудили принца Пьемонтского перейти к обороне; он защищался столь неудачно, что его город Версей, осаждаемый с конца мая доном Педро Толедским, 25 июля был вынужден сдаться и открыть ворота перед испанцами, заполонившими Пьемонт.

Хотя этот город был вскоре взят, ему легко можно было бы помочь, если бы герцог Монтелеонский не раструбил на две страны, что город взят, и этим пробудил гордость в герцоге Савойском, пожелавшем отправиться туда, обещая, что Король возвратит город. Но когда стало ясно, что они желают не вернуть город, а захватить новые земли и готовятся к осаде Аста, Король приказал маршалу де Ледигьеру немедленно оставить город; он отправил туда герцога де Роана и графа де Шомберга с полком ландскнехтов, воевавшего против принцев; таким образом, там собрался весь цвет французской знати, насчитывавшей вместе с войсками герцога Савойского десять тысяч пеших воинов и две тысячи всадников. Они вступили в Аст, вознамерившись согнать испанскую армию с насиженных мест, которые она занимала в окрестностях города.

Первого сентября они атаковали Фелизан, где находились две тысячи трентцев, и на следующий же день взяли город благодаря мужеству французов, которые, опасаясь, что их захотят опередить, не дожидаясь приказа, преодолели ров, взобрались на вал, доблестно сражаясь со всеми, кто оказывался у них на пути, и захватили город, в коем им досталось одиннадцать вражеских знамен. На следующий день они продолжили наступление, захватили еще два знамени, а 4 сентября осадили Нон, в котором засели две тысячи человек из армии неприятеля, и 7 сентября взяли его; они гнали вражескую армию прочь от Аста к Танаро.

Все эти подвиги немного охладили дерзкие поползновения дона Педро и дали повод заключить 9 октября договор при Павии, статьи коего были предложены Мадридом и одобрены Парижем. По этому договору состоялась реституция пленников и захваченных до и после заключения договора в Асте городов, герцогу Савойскому предложили разоружиться, что он и сделал, вернув все захваченные им города. Дон Педро должен был снова ввести туда свои войска в течение ноября, согласно условиям договора в Асте. Тогда же было объявлено о прекращении боевых действий в Пьемонте и Миланской области. Однако выполнение всех взаимных обязательств и примирение было делом будущего, о чем мы скажем в свое время.

Распря между венецианцами и эрцгерцогом Фердинандом завершилась, эрцгерцог пообещал изгнать из своих земель тех ускоков, которые оказались замешанными в последних волнениях, а также тех, кто занимался пиратством, обещая отправить их в город Сенью под присмотр немецкого губернатора – человека достойного, который мог бы удержать их в повиновении. Их корабли были преданы огню. Впрочем, война продолжалась вплоть до начала следующего года.

Тем временем 4 октября ассамблея дворян открылась; Король и все депутаты собрались в Руане. Продлилась ассамблея до 26 декабря. На ней было сделано множество отменных предложений по обустройству государства; однако толку никакого все равно не вышло, поскольку цель ассамблеи была иной, к тому же все было организовано таким образом, что не имелось никакой возможности принимать мудрые и обдуманные решения.

Основным замыслом де Люиня было обрести поддержку у депутатов данному им Королю совету убить маршала д’Анкра и удалить Королеву-мать. Его заботы не простирались далее.

И все же одна замечательная вещь на ассамблее случилась: парламентарии заявили о своем желании опережать дворянское собрание по важности своего положения, дабы вместе с принцами, герцогами, пэрами и офицерами короны давать Королю советы, необходимые для блага государства.

Г-н де Люинь, не желавший ссориться с парламентариями, нашел способ примирить стороны: поставить дворян возле Короля и Монсеньора означало уступить свои места членам парламента.

Во время ассамблеи в возрасте семидесяти четырех лет скончался г-н де Вильруа, которого судьба несколько раз пыталась удалить от двора и которому всегда удавалось удержаться благодаря своей мудрости. Последние годы, желая обратить его к себе, Господь также пытался отъять его от государственных дел, но так и не победил его честолюбия, пока наконец не наслал на него болезнь, уничтожившую его в течение тридцати часов и исторгшую из его уст слова, свидетельствующие скорее в пользу его заблуждений, чем мудрости: «О мир, как ты обманчив!»

Он стал государственным секретарем в 1566 году, в правление короля Карла IX, и со славой сохранял за собой эту должность до дня Баррикад, после которого король Генрих III отправил его в отставку. Генрих IV вернул его по совету г-на де Санси, пользовавшегося доверием и милостью Его Величества. Дабы еще больше подчеркнуть свою верность, он отдал одну из своих дочерей в жены сыну г-на д’Аленкура и пользовался большим уважением Короля до самой его смерти. Случилось, однако, и ему пережить период немилости. Один из его людей, Л’Ост, выполнявший его поручения и бывший в курсе его переписки, шпионил в пользу Испании. Г-н де Вильруа велел изловить Л’Оста, но тот утопился в Марне. И все же Король так хорошо относился к нему, что простил его и не желал согласиться с его отставкой.

Он же ввел в окружение Короля г-на Де Сийери и президента Жанена, которые относились к нему с большим уважением. Первый из них был связан союзом своего сына, г-на де Пюизьё, со старшей дочерью г-на д’Аленкура, давшего за ней помимо значительного приданого еще и должность государственного секретаря, которую занимал г-н де Вильруа; таким образом, они стали занимать сей пост par indivis[17]17
  нераздельно, сообща (лат.).


[Закрыть].

Сразу после смерти Короля канцлер вознесся, и г-н де Вильруа, дабы удержаться наверху, начал заискивать перед ним. Они оба, и президент Жанен, и фаворит, коим был тогда маршал д’Анкр, держались вместе, легко сопротивляясь вельможам, заботившимся только о своих делах, а отнюдь не государственных. Хотя и ценой больших усилий, они долго действовали сообща, до тех пор, пока между ними и фаворитом не возникли противоречия. Когда канцлер по смерти невестки порвал с ними в связи с тем, что вырос авторитет занимаемой им должности, а также должности его брата при Королеве, г-н де Вильруа также уперся, и между ними началась вражда, позволившая фавориту отомстить и тому и другому, стравив их, что привело к падению и фаворитов, и самой Королевы, крушение судьбы которой они подготовили.

Тем не менее во всех волнениях г-н де Вильруа продолжал пользоваться уважением, по смерти маршала д’Анкра вновь вернулся на свою должность и до самого конца служил, хотя силы его уже были не те.

Он был человеком здравомыслящим, малосведущим, доверявшим больше своему опыту. Он искусно скрывал свою необразованность, стараясь больше молчать, что создало ему определенную репутацию: так, односложно изъясняясь на заседаниях Совета, он создавал видимость человека знающего. Он был робок как от природы, так и от воспитания, полученного им при дворе в те времена, когда королевская власть была слабой и происходили всякого рода распри. Его считали человеком искренним, умеющим держать слово, которое он, впрочем, давал с большим трудом. Более памятный на оскорбления, чем на обязательства, к исполнению коих он не являл особого рвения, подозрительный и завистливый, он всегда старался умыть руки, и после пятидесяти одного года службы, неизменно сохраняя благоволение своих господ, он скончался, не нажив состояния большего, чем то, которым обладали его родители, разве что умножив его на две тысячи ливров ренты.

В этом же году умер г-н де Ту, более изощренный в знании, чем в благочестии. Его жизненный путь свидетельствует о том, что знание – совершенно иная стезя, нежели действие, и что наука властвования требует определенных качеств ума, которые не всегда соответствуют ей. Не слишком образованный г-н де Вильруа был хорош на своем месте, чего не скажешь о многознающем г-не де Ту.

1618

В прошедшем году мы стали очевидцами того, какое негодование порождает в сердце народном величие, полученное из чужих рук и ненадлежащим образом, с предельным своеволием пущенное в ход; в этом году мы, напротив, убедились в том, как то же величие, поруганное и уничиженное низкими людьми, склоняет сердца к состраданию, превосходящему по силе былое негодование.

Когда Королева отбыла из Парижа¹⁶⁴, никто не сочувствовал ее горю, кроме заинтересованных лиц; однако дурное обращение, которому она подвергается в Блуа, растет день ото дня, доходя наконец до такой недопустимой отметки, что все начинают сочувствовать ей. Ее Величество подымается во мнении окружающих по причине своего несчастья, и те вельможи, что были к ней наиболее враждебны, и даже те, что ближе всех стояли к г-ну де Люиню то ли из соображений выгоды, то ли будучи связанными с ним какими-либо обязательствами, сострадают ей и намереваются содействовать в возвращении ко двору, дабы она заняла там прежнее место.

В предыдущей книге я рассказывал о ее замысле явиться к Королю и высказать ему свое недовольство тем, что ей досаждали люди, подосланные к ней против ее воли и ведущие постоянное наблюдение за всеми ее действиями, а также тем, что большинство ее собственных слуг были подкуплены и не верны ей. Барбен отсоветовал ей так поступать ввиду проведения ассамблеи нотаблей, считая ее решение явиться туда неразумным и страшась, что она нарочно желает воспользоваться этой возможностью, дабы во всеуслышание объявить о своих жалобах. Однако к концу того года ассамблея завершила свою работу, а в начале этого года Королева вновь вспомнила о своем замысле, о чем написала Барбену; тот ей ответил.

Она была не прочь выждать некоторое время, то ли в силу свойственной женщинам нерешительности, проистекающей из страха, удерживающего их на пороге исполнения задуманного, то ли оттого, что г-н де Люинь поговаривал о присылке к ней от имени Короля г-на де Кадене, и она надеялась получить от него какое-либо средство, способное поправить положение.

Надежда ее покоилась на сильнейшем желании, отчего самообман был неизбежен, но она все одно надеялась, даже тогда, когда узнала о бесстыдном заявлении Деажана, что он скорее погубит себя, чем позволит ей вернуться к Королю.

Барбен написал ей, что мешкать далее, равно как и дожидаться Кадене, негоже, ибо подобные люди истолковывают слова Его Величества на свой лад, донося до адресата лишь то, что им вздумается, и не передавая сполна то, что она желала бы ему сообщить, при этом вольно, к своей выгоде толкуя ее мысли, а вот письма, которые она могла бы направить Его Величеству, переиначить, подобно словесному посланию, не удастся и помешать ему прочесть их будет нелегко; еще он добавил: прозвучавшее из уст Деажана заставляет его думать, что час действовать настал.

Г-н де Роан служил ей в этом весьма преданно и сносился с г-ном де Монбазоном, тестем де Люиня, который брался устранить недоверие, внушенное фавориту в отношении Королевы, и настроить его на снисходительный лад и примирение с нею; г-н де Монбазон брался за это отчасти потому, что был недоволен г-ном де Люинем, который был столь сосредоточен на себе, что не выказывал должного внимания к интересам близкого родственника; и тот и другой уведомляли Барбена обо всем, что ими предпринималось в этом направлении. Первый поторапливал Барбена уговорить Королеву действовать как можно быстрее, считая, что в противном случае ей грозит надолго застрять в изгнании.

Герцог Эпернонский и г-н де Бельгард также выражали сильную привязанность к Королеве и подумывали о том, чтобы самим переговорить с Королем, дабы указать ему на несправедливость, свершаемую в отношении его матери. В свое время им от нее досталось, из-за происков маршала д’Анкра она удалила их от двора, оттого они и не присутствовали при кончине последнего; но поскольку и ныне им приходилось несладко, а нынешняя обида всегда горше прежней, да и сносить оскорбление от лица более высокого достоинства легче, чем от лица, стоящего ниже, то, недовольные своим теперешним положением, они благожелательно повернулись к Королеве.

Эти четверо были главными, кто посредничал в делах Королевы, причем одни не знали о действиях других, и все сносились с Барбеном, он же извещал ее относительно происходящего. Это становилось известно де Люиню, поскольку и письма, и ответы на них поступали к нему; и вот однажды ему показалось, что накопилось довольно всего, чтобы иметь предлог взяться за Барбена, Персена и его брата; де Люинь не хотел, чтобы дело зашло еще дальше, и, дивясь тому, что его собственные люди склоняются в пользу Королевы, пожелал прервать эти сношения и лишить Королеву малейшей надежды на сближение с Королем.

Начал же он с того, что положил конец всяческому сообщению между мною и Королевой, считавшей, что уберечь меня можно, лишь отослав подальше от себя; мне направили послание Короля от 7 апреля, в котором до моего сведения доводилось, что в связи с достигающими его слух известиями о различных передвижениях и событиях в тех местах, где я находился – каковые порождали подозрения и сомнения, могущие нанести вред покою его подданных и их служению ему, – мне рекомендовано как можно скорее выехать в Авиньон, где и пребывать до тех пор, пока не воспоследует иное распоряжение; в случае исполнения высочайшего повеления мне и впредь было обещано благорасположение Его Величества, в случае же неисполнения оного я вынудил бы его прибегнуть к мерам иного рода.

Получив депешу подобного содержания, я ничуть не удивился, всегда ожидая от трусливых власть предержащих всяческих несправедливостей, равно как и варварского, лишенного разумных оснований обращения. Но как бы то ни было, самый день, в который мне доставили сию депешу, послужил мне утешением – то была середа на Страстной неделе. Я заверил Его Величество в том, что, ежели мне и было весьма неприятно удостовериться в дурных услугах, кои мне продолжало оказывать его окружение, я был чрезвычайно рад выпавшему на мою долю счастью засвидетельствовать ему свою полную готовность подчиниться его воле; что я уже в пятницу снимусь с места, дабы исполнить повеление, которое ему угодно было отдать мне, и буду держать путь в Авиньон, где я мог бы пребывать в полном довольстве, если бы мои недоброжелатели оставили меня в покое, избавив от подозрений в той же степени, в коей я избавлен от вины. Однако раз уж меня обвиняли в происках, которые я якобы затеял в этих краях против Его Величества, я нижайше молил его соизволить прислать кого-либо сюда, дабы сия персона без пристрастия разобралась, как обстоят дела, – будучи уверен, что это позволит Его Величеству убедиться в моей полной невиновности.

Г-н Ришелье, мой брат, и г-н де Пон-де-Курлэ, муж моей сестры, получили такой же приказ, им было назначено то же место ссылки; большим утешением было для нас, что не приходилось расставаться, хотя теми, кто отдавал приказ, принималось в расчет отнюдь не это соображение, а совсем другое: иметь возможность держать всех нас вместе под наблюдением.

Королева громко сетовала по поводу моего изгнания, но получила резкую отповедь, к тому же у нее было довольно поводов пожалеть саму себя, и я отошел на второй план. Могу заявить по совести и не ущемляя своей скромности: как они ни старались, они так же мало нашли упоминаний обо мне в бумагах тех, кто заправлял делами, как и в документах казначейства, среди тех, кто получал вознаграждение за какие-либо услуги.

Я был послушен Королеве, когда она правила, да и от кого, как не от нее, исходила в то время воля Короля? Всякий знает: настоящий слуга должен направлять волю хозяина к своей выгоде. Но если он не в силах того сделать, надлежит исполнять ее. Я так и поступал, находясь на службе у маршала; однако где это слыхано, чтобы учтивость являлась преступлением? А ежели это преступление, то кто его не совершал? Кто из занимающих видное положение не повинен в этом преступлении? Г-н де Вильруа и тот не отказывался действовать заодно с маршалом; сей персонаж имел во врагах лишь тех, кого не пожелал иметь в слугах, или же тех, кто, побывав во врагах, захотел быть осыпанным его благодеяниями, позабыв, из чьих рук их получает.

Если поразмыслить, в какое время обогатился маршал, поневоле придешь к выводу: это то самое время, в кое г-да Брюляр, де Вильруа и Жанен были у дел, и с момента их удаления сам он не получил ни титула, ни какой-либо должности. Те, что укоренились в годы правления почившего Короля и держали тогда бразды правления, никак не помешали возрастанию сей поросли; учитывая, что они давно пришли к власти, когда его там еще и в помине не было, да и почивший государь держал его в узде, им не составило бы труда удалить сей сорняк.

Коль скоро быть призванным управлять делами – преступление, как быть с невиновностью г-на дю Вера? И ежели вынужденное оставление своего поста дает ему это преимущество – быть невиновным, то разве не заслуживаю того же и я, раз пять пожелавший поступить таким же образом, настоятельно и по собственному почину?

Коль скоро взяться за оружие с целью помешать дурным замыслам принцев, объединивших свои усилия против Государства, означает нарушить закон, так отчего же не понесут наказание те, кто являлся советчиками принцев в последнем мятеже? Разве не хранитель печатей дю Вер составил первую декларацию о заточении Господина Принца, направленную против него и его сторонников?

А не говорил ли частенько г-н де Вильруа Королеве по поводу продвижения королевских войск, что не остается ничего иного, как преследовать их, и что его советам недостает одного – быть осуществленными на практике? С самого отложения Королевы от власти он не скрывал, что этим обязаны ему, а его новым министрам – тем, что они открыли путь к спасению Государства и прекращению мятежей, и не находил ничего предосудительного в их действиях, разве что в том, как они были введены в дело.

Обвинять меня и моих сотоварищей в сочувствии испанцам оттого лишь, что мы пеклись о взаимопонимании, – возможно ли такое без убеждения в том ратующих за союз с ними и работающих на него; кто на противодействие принцев этому намерению всегда отвечал, что союз необходим для благополучия нашего Государства и спокойствия наших соседей?

И разве не высказал я прямо своих чувств по этому поводу маршалу, когда того потребовало от меня служение Королю? Да хоть тогда, когда речь шла об испанцах: разве в бумагах маршала д’Анкра не нашли моего письма, являющегося ответом на его послание, в коем он по случаю союза, заключенного принцами в Суассоне, сообщал мне о своем мнении: дабы укреплять власть Короля, приходится прибегать к помощи иностранцев, раз французы столь нерадивы, и потому настало время воспользоваться испанцами, мол, это даст нам возможность ощутить выгоду от союза двух корон; так вот, я отвечал ему, что надобно поостеречься прибегать к средству, которое сделает его, маршала, ненавистным в глазах всех французов, могущих воспользоваться этим как предлогом и заявить, что, будучи сам чужеземцем, он желает протаскивать во Францию и других чужеземцев с целью завладеть браздами правления и подчинить себе персону Короля; что добросовестных французов имеется достаточно, чтобы противостоять другим, позабывшим о своем долге, и что в общем-то вся помощь Испании всегда была в большей степени иллюзорной, чем действительной, а посему в ней нет никакой необходимости, а если б и воззвать к ней, проку от нее будет мало.

Г-н Сервен, под влиянием настроения, а также памятуя, что я не удовлетворил кое-какие его запросы, с коими он обратился ко мне, когда я был у кормила власти, истолковал это письмо и некоторые другие в дурном смысле. Однако справедливость господ придворных, посчитавших предосудительным тот факт, что он потребовал вызова меня в подобных обстоятельствах в суд, и посмеявшихся над его умозаключениями, была для меня подлинным свидетельством одобрения, которое они желали выказать в отношении моего поведения. Всем известна ссора, вышедшая у меня с ним по поводу его решения послать в Суассон гвардию и оставить Короля без всякой защиты в столь трудную для него минуту; я тогда отвращал его от этого решения, убеждая, что подобный поступок способен вызвать у Короля раздражение против него и внушить народу мысль, что он желает заполучить его с потрохами, что могло бы много повредить ему во мнении окружающих. Поскольку принцы были доведены до крайности, я всегда считал вразрез ему: Король довольно покарал их уж тем, что показал, что способен на это.

Какие советы дал я Королеве с тех пор, когда был удален от двора, как не те, что ей не следует сожалеть о происшедшем и что маршал с его женой навлекли на себя беды своим дурным поведением, а вовсе не преступными деяниями; что все, что от нее требуется, – это держать себя таким образом, чтобы ее поступки в настоящем оправдали ее поступки в прошлом, показав огромную разницу между нею, одержимой маршальшей д’Анкр, и ею свободной, дабы стало ясно: все, что было замечено в ее поведении ужасного тогда, происходило под влиянием той?

Однако все это не помешало тому, чтобы из ненависти, всегда слепой и неподвластной доводам разума, а также под влиянием мучительного страха, в коем они пребывали, они ни за что на свете не пожелали видеть меня вдали от королевства, в ущерб службе, которую я был обязан исполнять в отношении народа, порученного мне Господом, подобно тому как они уже помешали мне служить Королю, которому я был предан.

Целый год я провел в ссылке; за это время овдовел мой брат, и я молил их позволить ему побывать в своем доме, чтобы навести в делах порядок, а мне предписать поселиться в любом месте по их выбору, поближе к родным, где я мог бы оставаться в качестве поручителя как за его поступки, так и за мои собственные, с приставленным Его Величеством к моей особе лицом, которое он соблаговолит назначить, дабы приглядывать за нами. Но все было напрасно.

Одновременно с моей ссылкой в Авиньон они еще больше притеснили Барбена, лишив его всяческого подобия свободы, которое имелось у него в Бастилии, заявив, что он ею злоупотреблял и что вместо того, чтобы посылать Королеве простые письма с приветствиями и любезностями, он затевал с нею происки предосудительного свойства, несовместимые со службой Королю. На следующий день после того, как арестант был заключен еще теснее, они прислали к нему г-на де Байёля и еще одного государственного советника для допроса. Барбен отказался отвечать им, думая, что г-н де Байёль все еще является рекетмейстером и опасаясь слишком скорого суда королевских комиссаров; но когда посланцы объяснили ему, что являются государственными советниками, не имеют отношения к судебным процессам и пришли только лишь для того, чтобы послушать и записать с помощью г-на д’Андийи, именно с этой целью направленного сюда вместе с ними, что ему будет угодно сказать по поводу некоторых писем и записок, которые ему предъявят, и что речь идет не более чем о домашнем разбирательстве, о ходе которого Король хотел бы знать, Барбен согласился отвечать.