Текст книги "127 часов. Между молотом и наковальней"

Я залез на высоту человеческого роста над зарослями грушевидной опунции и, сделав пять шагов справа налево, схватился левой рукой за выступ травертина, растянувшись в Х-образном положении, начал вытягивать левую ногу и переносить на нее вес своего тела. Вдруг кусок травертина под моей ногой откололся, нога соскользнула вниз, и я повис на руках. В результате возросшей нагрузки зацепка, за которую я держался правой рукой, также отвалилась. Внезапно я поехал по травертину вниз, лицом к склону, скользя носками сандалий по скале. У меня было достаточно времени, чтобы заметить, что моя задница приближается к колючкам опунции. Ветви и колючки двух кактусов, рядом растущих на полке, естественным образом переплетались ближе к стенной нише. Я быстро взглянул вниз и увидел широкую гротескную улыбку опунции, как будто огромная хищная муха собиралась насладиться зазевавшейся едой. Но прежде чем мои пятки коснулись вершины кактуса, я оттолкнулся от стены и сделал в воздухе полуповорот, чтобы избежать столкновения с самой высокой частью колючего растения.

Мои ноги врезались в песок, подняв пыльное облако, которое покрыло ветвь грушевидной формы высотой около метра – нос улыбающегося лица. Приземление было бы безопасным, если бы инерция не толкнула мое тело на корточки, чтобы поглотить энергию падения. Я невольно качнулся назад, и покрытые колючками грушевидные листья задели чувствительную кожу внутренней стороны бедер. Я сразу же отскочил в сторону, но на коже остались десятки проколов. Я стоял на каменной ступени над известковыми плотинами и водными бассейнами, раскорячившись, как только что спешившийся с лошади ковбой.

– С тобой все в порядке? – крик сестры заставил меня еще раз взглянуть вниз, и только через пять секунд я ответил:

– Да… но я упал на кактус.

Я рывком выскочил из кактусового сада, затем сбросил свои шорты. Ткань моего серого нижнего белья была покрыта красными пятнышками крови. В центре каждого густо-красного пятна торчала игла кактуса в полтора сантиметра длиной. В течение двадцати минут я выдергивал самые длинные шипы, затем снял нижнее белье, чтобы заняться другими шипами, более мелкими и похожими на волосы. Выдергивая их один за другим, я считал их, но после сотни сбился со счета. Примерно через час сквозь шум воды до меня донесся крик Сони, которая просила меня надеть шорты, – приближались другие путешественники. Я сунул в карман нижнее белье и пересек плотину, чтобы увидеть, кто идет. Это были те люди, которых мы видели, когда выходили из деревни, – два общительных парня моего возраста, тоже из Финикса, которые направлялись в лагерь на реке Колорадо. Я хотел увидеть нижнюю часть Хавасупая, но у сестры не было желания идти по двадцатипятиметровому маршруту «туда и обратно», поэтому я договорился встретиться с Жан-Марком и Чедом завтра у реки в десять часов утра, чтобы потом вернуться вместе.

Стало темнеть, мы с Соней поднялись по тоннелям на вершину водопада Муни. В лагере мы поужинали заранее приготовленными крекерами с индейкой, основным блюдом нашего ужина были макароны с сыром. Для походной кухни это обычное блюдо, но мы и не собирались устраивать большой традиционный ужин, как в День благодарения, – мы были очень благодарны за этот день, за то, что были вместе в таком вдохновляющем месте. Съев по шоколадному батончику на десерт, мы подвесили еду как можно выше, чтобы защитить ее от североамериканских какомицли и енотов, и заползли в свои спальные мешки, два одиноких обитателя огромной стоянки шириной в целый километр. Моя сестра перевернулась на бок и уснула, а я сидел с фонариком и около сорока пяти минут пинцетом пытался извлечь оставшиеся колючие шипы из своих ног. Мне было легче от мысли, что никто не следил за моими неловкими движениями, когда я удалял шипы и гримасничал, – за мной и моими действиями с пинцетом наблюдал только каньон. Прошла целая неделя, прежде чем я обнаружил и удалил последний шип – тонкий волосок, пронзивший мою левую ягодицу. Это было, когда я смотрел футбол по телевизору у себя дома в Чендлере.

На следующий день около семи утра я уже шел вниз по каньону при свете налобника, спустился вниз по веревкам и цепям у водопада Муни, затем быстро прошел по руслу реки, через травы и тростники, растущие по краям песчаных отмелей и берегов ручья, мимо водопада Бивер. Я успел вовремя на встречу на реке Колорадо, где Жан-Марк и Чед предложили мне немного свежесваренного кофе, который они приготовили на имевшейся у них плитке. Мы погуляли по сланцевым выступам вдоль нижнего течения ручья Хавасупай, посмотрели, как он впадает в исполинскую Колорадо, прикинули возможность сплавиться вдоль южного берега реки. Чед зашел в воду, он хотел сфотографировать место, где прозрачные воды ручья Хавасупай смешиваются с опалово-черным безумным потоком вод Колорадо.

Что-то побудило меня войти в воду вслед за Чедом, обойти его и взобраться на последний камень по течению ручья, в том месте, где он впадал в мощное течение реки, а затем «бомбочкой» нырнуть в реку Колорадо в одежде, без спасательного жилета… Ну, тогда это показалось хорошей идеей. Чед действительно сделал забавную фотографию со мной, балансирующим в воздухе и еще не подозревающим о ждущей меня катастрофе. Но если бы он и Жан-Марк не действовали так быстро, как в последующие моменты, это был бы мой последний снимок, глупый или нет, но который кто-либо когда-либо делал. Когда я погрузился в воду, а затем поднялся на поверхность, то задохнулся от неожиданной температуры реки – она была на двадцать градусов холоднее, чем в тропически теплом ручье Хавасупай.

Вес моей толстой рубашки с длинными рукавами и штанов увеличился до пяти килограммов, кроссовки тянули вниз, когда поток тащил меня вдоль края тринадцатиметровой воронки. Сбросив кроссовки, я поплыл, сопротивляясь течению, засасывавшему меня в водоворот, и выбрался из него в более спокойную воду на расстоянии пяти метров от берега. Но тут я заметил, что не могу к нему приблизиться. Круговое течение водоворота было слишком сильным, чтобы я мог его преодолеть. Я делал рывок за рывком и видел, как берег удаляется от меня. Чед и Жан-Марк смотрели на меня и кричали:

– Арон, тебе нужна помощь?

Моя гордость ответила:

– Нет, я справлюсь, – и тогда я проглотил первую порцию речной воды.

Должно быть, Чед услышал панику в моем голосе, когда меня снова понесло вверх по течению в водовороте, потому что он вскочил на скальный уступ и помчался в лагерь, который был в десяти метрах от берега. Уносимый течением водоворота, я быстро попал в тиски его основного потока, и цикл начал повторяться. Когда я попытался расстегнуть рубашку с длинными рукавами, чтобы облегчить сопротивление потоку, я мгновенно погрузился в воду и не смог расстегнуть больше одной кнопки, потому что мне потребовался воздух. Ледяная хватка Колорадо сжала мою грудь, из-за этого я дышал неглубоко и быстро задыхался. Сделав три больших глотка воды и погрузившись во второй раз, я отказался от снятия рубашки. Вниз по течению от водоворота прямо из воды поднимаются стены каньона высотой в двести – триста метров, за которыми река поворачивает направо и исчезает за углом. Я понимал, что как только поток пронесет меня через водоворот, образовавшийся у впадения ручья Хавасупай в Колорадо, у меня не останется шансов. Я утону задолго до того, как у меня появится хотя бы один шанс выбраться из реки. И это, несомненно, будет тогда, когда через сто шестьдесят километров течение выбросит мои останки на песчаную отмель в верхней части озера Мид. Перед моими глазами мелькнул заголовок газеты: ИДИОТ ИНЖЕНЕР УТОНУЛ В БОЛЬШОМ КАНЬОНЕ, ТЕЛО НАЙДЕНО В ОЗЕРЕ МИД.

Я боролся с потоком, пытаясь выбраться из водоворота. Мне удалось пробиться через струю в самом дальнем нижнем течении, и я закричал:

– Помогите! Помогите!

Чед, вернувшийся из лагеря, поднялся на уступ и крикнул:

– Жан-Марк, держи!

Чед бросил свернутую в рулон веревку Жан-Марку, который был в пяти метрах от меня.

– Арон, хватай! – Жан-Марк бросил веревку, но она упала в водоворот выше меня по течению и моментально уплыла за пределы моей досягаемости.

– Ух, – пробормотал я.

Я изо всех сил продолжал грести по направлению к берегу. Холод лишал меня сил, ноги, руки и тело немели. Жан-Марк снова бросил веревку, но потоком водоворота меня уже пронесло мимо отмели, в направлении мощного течения реки Колорадо. Сосредоточившись на воронке водоворота, я сделал несколько резких движений своими онемевшими ногами и изо всех сил начал грести руками. Я не видел, когда Жан-Марк передал веревку Чеду, но через пять секунд, когда я снова оказался в течении водоворота, Чед уже бросил сложенную кольцами веревку и заорал:

– Арон, хватай ее! Давай! Справа от тебя!

Я перевернулся вправо и опустил руку на тонкую черную веревку, расслабленно плывущую в потоке водоворота. Чед дернул ее, чтобы вытащить меня, и я выпустил ее из своей немеющей руки. Горечь разочарования чуть было не утопила меня. Уверенный, что не переживу еще одного движения по кругу, я крикнул:

– Помогите! Бросьте снова!

Мои движения были отчаянными, но слабыми. Бросок должен быть точным. Любая ошибка, и я покойник. Три секунды спустя веревка была брошена и упала на мое правое плечо. Чудо! Я схватился за нее обеими руками и дважды обмотал вокруг своего левого запястья, чувствуя, как мое тело слабеет. Сделав вздох, я опустил голову на воду и почувствовал, как с напряжением натягивается веревка, больно врезаясь в мое запястье, но мне было все равно. Моя единственная мысль была – лишь бы она не оборвалась. Сначала кисти, затем руки и верхняя часть тела оказались на песке. Жан-Марк схватил меня за плечи. Я чувствовал себя больным, замерзшим, усталым и ко всему безразличным. Наконец-то я был в безопасности, обессиленный до невозможности. Я слышал голос, который спрашивал:

– О Боже мой, ты дышишь?

Я кивнул.

– Спасибо… ты… – я тяжело дышал в перерывах между приступами удушья, моя голова уткнулась в вытянутые руки лицом в песок.

– Господи, ты чуть не умер! – Жан-Марк был расстроен и подавлен, но Чед был спокоен.

– Все будет хорошо. Ты в безопасности. Как ты себя чувствуешь?

– Мне холодно, – я остановился и вздрогнул. – Я думаю… я проглотил… много воды.

Перевернувшись, чтобы сесть, я медленно вытащил ноги из воды. Мой живот был раздут, я застонал от боли, желая, чтобы меня вывернуло наизнанку, но был слишком слаб, чтобы вызвать рвоту.

Я сидел и смотрел на водоворот, в котором чуть было не сделал свой последних глоток воздуха. Мне потребовалось целых пять минут отдыха, прежде чем я смог встать на ноги. Чед предложил мне сухую толстовку. Даже обсохнув, я все еще чувствовал холод, мне было необходимо двигаться. Некоторое время я ходил спотыкаясь, меня заносило в разные стороны. Из-за тошноты, которую испытывал от речной воды, я едва мог удерживать равновесие. Жан-Марк остановил меня, когда я попытался подняться по сланцевому выступу к месту, где мы сидели ранее, мне пришлось сесть и передохнуть, пока они собирали свои походные принадлежности. Мы все были в расслабленном состоянии, перенесенный выброс адреналина лишил нас сил.

– Я не могу поверить, последний бросок был таким удачным.

Я был ошарашен тем, как несколько секунд и сантиметров спасли мою жизнь.

– Я не могу поверить, что это был ты: «Нет, мне не нужна помощь – я тону, но все будет хорошо», – поддразнил меня Чед.

Я поднял голову и улыбнулся, и мы рассмеялись.

– Вы готовы идти? Мне нужно, чтобы мой метаболизм заработал.

– Да, мы готовы, – сказал Жан-Марк. – Надень обувь.

– Ох, ее нет. Мне пришлось сбросить кроссовки, когда я был в реке. Я пойду обратно в носках.

Мои кроссовки уже были на полпути в Мексику, а сандалии остались в кемпинге Хавасупай.

– Почти тринадцать километров, чувак. Вот, достань из рюкзака мои сандалии.

Чед наклонился, и я расстегнул застежки-липучки на его рюкзаке. Резиновые сандалии были слишком большими, но это было лучше, чем ничего.

Чем больше мы шли, тем лучше я себя чувствовал. Я согрелся, мой желудок впитал речную воду. Мы снова и снова обсуждали мое спасение, я спросил у Чеда, успел ли он сфотографировать меня, и он ответил:

– Да, это было во время твоего «Йеху-у-у!» прыжка со скалы.

– Ну, тогда это того стоило, раз ты успел меня сфоткать, – с сарказмом заметил я и ухмыльнулся. По секрету, мне было приятно узнать, что у меня будет что-то на память об одном из самых глупых приключений в моей жизни.

Когда мы шли обратно в наш лагерь, Жан-Марк сказал, что у него в хранилище для снаряжения над водопадом Муни осталась бутылка «Столичной», и внезапно это стало единственным, о чем мы втроем могли думать. Мы в быстром темпе прошли оставшиеся пять километров вверх по течению, перепрыгивая через бревна, брызгая друг в друга водой из ручья, в стремлении как можно быстрей добраться до заветного места в Хавасупай. Мы с жадностью выпили почти всю водку Жан-Марка, а затем, когда уже начало темнеть, нашли Соню, чтобы пойти поплавать в большом бассейне под водопадом Хавасупай. Рассказывая и пересказывая историю о том, как я чуть не утонул, мы пробирались под водопадами, чтобы вновь появиться в лунном свете, как существа из Голубой лагуны. Мы допили оставшуюся водку и уже в темноте вчетвером, спотыкаясь, вышли из воды. Мы написали ложную записку о якобы имевшем место несчастном случае и положили ее в бутылку, которую затем отправили через водопад Муни навстречу ее судьбе. Мы представляли, как она совершает свой путь до озера Мид, где кто-то, катающийся на водных лыжах, найдет наше сообщение: «Помогите! Мы в кемпинге Хавасупай. Немедленно отправьте нам еще водки! Чрезвычайная ситуация! [подписано] Жан-Марк, Чед и Арон, 29 ноября 1998 года».

Час спустя, когда наступила ночь, Соня и я забрались в наши спальные мешки. Лежа рядом с сестрой, я честно рассказал ей, что произошло на реке Колорадо. Уже не смеясь, я сказал:

– Я был напуган, Соня. Я видел заголовки в газетах, сообщающие о моей смерти. Я думал, что мне конец.

Мы вместе поплакали, а затем погрузились в сон. На следующее утро мы собрали свое снаряжение, чтобы отправиться в обратный 16-километровый пеший переход до моей машины. Но сначала сделали заключительный снимок на фоне водопада Хавасупай, радуясь тому, что мы вместе. Эта фотография стала одной из моих любимых совместных фотографий с сестрой.

До декабря 1998 года я ни разу не поднимался на четырехтысячники зимой, хотя на семь из них я уже взбирался летом. В начале зимнего сезона 1998–1999 годов я планировал начать с более простых, не требующих особых навыков скалолазания пиков. Но восхождение даже на эти не слишком сложные горы потребовало бы от меня знаний о мерах безопасности во время снежных походов и опыта нахождения в горах в условиях зимы. Перед тем как уехать на зимние праздники, я совершил вместе с Марком тренировочное восхождение на Инженерную гору на юго-западе Колорадо, недалеко от Дуранго. Условия были суровыми из-за снежной бури, которая ограничивала видимость до пятнадцати метров. Пройдя около трети пути, мы повернули назад и затем провели оставшуюся часть утра и день, выкапывая ямы в снегу для изучения снежного покрова. Марк показывал мне, как проверять твердость снежных слоев, оценивать вязкость снега и определять вероятность схода лавин, что впоследствии стало для меня рутинной практикой во время восхождений на четырехтысячники.

Два дня спустя мы катались на лыжах по метровому слою снега в Вольф-Крик – и этот день стал одним из лучших в моей жизни, – а затем мы с Марком поехали в Аламосу на моем полностью загруженном спортивном седане, чтобы снять комнату в мотеле и восстановить силы после нашего утомительного снежного отдыха. Зимой 1997 года, вошедшей в историю своими обильными снегопадами, мы часто вместе катались на лыжах. Непогоду обычно пережидали на парковках при лыжных трассах в Такоме, сидя на задней откидной двери автомобиля Марка и поедая горячую овсянку прямо из кастрюли, в которой она готовилась на походной плитке, наблюдая за прибытием других лыжников. Это время было особенным еще и потому, что Марк собирался остаться на зиму в Аламосе и найти там работу.

Утром мы расстались, и я поехал на север в сторону Фейрплей в центральном Колорадо. Мой план состоял в том, чтобы попробовать зимой в одиночку подняться на гору Квандари, а затем отправиться к родителям на Рождество. Квандари – самый легкий четырехтысячник для зимнего восхождения, к тому же с него реже сходят снежные лавины, что делает его идеальным местом для проверки моих зимних навыков и техник одиночного восхождения.

Рассвет 22 декабря был ясным и холодным, ветер сильно задувал сквозь высокие пики. Я купил у Марка его старые снегоступы и, привязав их к водонепроницаемым кожаным походным ботинкам, весь дрожал от почти детского нетерпения, чувствуя, что это не просто очередной поход. Это восхождение на высоту более 4000 метров – первый этап в реализации моего проекта. Я стоял у леса, широко раскинув руки и балансируя в снегу, буквально кожей чувствуя момент перехода от стадии подготовки проекта к этапу его реализации.

На протяжении почти всего восхождения по довольно пологому склону мне сильно мешал ветер, дующий в лицо. Я пытался держать голову склоненной, чтобы мои очки не промерзали изнутри, пока шел до высоты, на которой деревья растут в большей степени горизонтально, чем вертикально. Я быстро оставил позади даже эти коренастые кусты можжевельника. Сверху ветер заносил снегом усыпанную скалами тундру. Я оставил свои снегоступы на широком хребте на высоте более 3600 метров. Я посмотрел на юго-запад, там хорошо была видна группа четырехтысячников Линкольна. Ветер проникал через вентиляционные отверстия моих очков, выжимая слезы из глаз, в которых покрытые снегом вершины расплывались на фоне лазурного неба.

По мере того как я поднимался все выше и выше, воздух становился все более и более разреженным, а небо меняло свой цвет – от яркого средиземноморского синего оттенка до кобальтового синего и затем до темного индиго. Я подумал, что смогу подниматься до тех пор, пока небо полностью не почернеет, и на протяжении нескольких часов небо в моем мире будет иного цвета, чем для остальных людей. Я подумал о том, что сейчас я выше всех в Колорадо, и это казалось невероятным – практически никто не поднимается на четырехтысячники зимой. А если принять во внимание, что сейчас не сезон восхождений на другие высокие пики Северной Америки, у меня достаточно хорошие шансы, чтобы считать, что сейчас я нахожусь выше всех на континенте.

Температура была ниже двадцати градусов, и я по глупости оставил немного пищи и воды в карманах своих брюк. Находясь на вершине, я обнаружил, что купленные в магазине бутылки с водой полностью промерзли, а шоколадные батончики заледенели в своих пакетиках. Они были несъедобными, но я сосал один из них как эскимо, пока не слизал всю шоколадную глазурь с арахисовой начинки.

Во время спуска ветер дул мне в спину, и я практически слетел с вершины в процессе бега с препятствиями в сторону, где оставил свои снегоступы. Дальнейший спуск был легким и быстрым, поэтому ощущение того, что я совершил восхождение, одержал победу над собой, пришло ко мне до того, как я спустился с горы. Я надевал снегоступы и вспоминал весь день, думая о том, как сохранить еду и воду во время подъема, не допустив их замораживания, – сейчас я смог обойтись без еды и питья, но в дальнейшем мои походы не всегда будут такими непродолжительными. В действительности голод вгрызался в мой желудок, язык прилип к гортани. Мне нужно было освежиться, я был удручен тем, что у меня в руках были замороженные еда и вода, которыми я не мог воспользоваться.

Я вернулся к своей машине и через два часа доехал до дома моих родителей в Денвере, всю дорогу находясь в полном восторге от успешного старта своего проекта. Я понимал, на что мне нужно было обратить внимание, чтобы улучшить приемы и техники одиночного подъема в зимнее время, и это удерживало меня от восхождений в течение целого года. В декабре 1999 года я поднялся на свой второй четырехтысячник. В промежутке между двумя восхождениями я переехал в штат Вашингтон, где работал инженером. Работа не мешала мне совершенствовать мои альпинистские навыки, которые значительно улучшились. У меня возросла скорость подъема, теперь я мог подняться на девятьсот метров по вертикали за один час с девятикилограммовым рюкзаком за спиной. Я стал более опытным в использовании кошек на снегу, льду и камне. Вместе с напарниками по скалолазанию я освоил навыки спасения из трещин в ледниках, прохождение закрытых ледников, работу в связке, готовясь к восхождениям на покрытые ледниками пики в Каскадных горах – Рейнир, Бейкер и Шуксан. За те полгода, что я прожил в Вашингтоне, я не провел дома ни одного выходного дня с хорошей погодой, все свое свободное время я посвящал альпинизму. К концу лета на горе Бейкер был зарегистрирован мировой рекорд по количеству выпавшего снега. Я понял, что если бы сидел дома и дожидался хорошей погоды, то ничего бы не добился. А теперь я умел справляться с сырой одеждой, заплесневелой палаткой, холодными ночами в середине лета и спокойно реагировал на облачность, закрывающую впечатляющие виды с горных вершин.

На горе Рейнир я узнал, что такое холодная ночевка на привале, открытом всем ветрам. Вместе с напарником Полом Баддом мы поднялись на вершину по маршруту через ледосброс Каутца, а затем – из-за нехватки ледобуров и плохой видимости из-за снежной бури – были вынуждены спускаться по стандартному маршруту, по ребру Разочарования. Наше кемпинговое снаряжение, еда и запасы воды остались на высоте 3350 метров с одной стороны горы, а мы нещадно мерзли на высоте 3000 метров с другой стороны. На протяжении восьмичасовой ночевки 26-градусный мороз выкачал практически все тепло из наших тел. Во время той эпопеи за сутки мы поднялись в общей сложности на 4572 метра по вертикали (нам пришлось повторно подниматься на гору, чтобы забрать свое снаряжение), проведя шестьдесят шесть часов без сна из-за непрекращающейся снежной бури.

Приключение, которое мы с Полом пережили на горе Рейнир, выявило новые возможности и выносливость моего организма, что пригодилось мне уже на следующие выходные, когда из Аризоны вернулся мой друг Джадсон Коул. Вместе с ним я совершил скоростное восхождение на гору Рейнир по стандартному маршруту через ребро Разочарования. Маршрут от базовой зоны Парадайз до вершины и обратно мы прошли за четырнадцать часов. Чтобы еще раз проверить свою альпинистскую выносливость, я присоединился к команде из горного клуба «АКМЕ», которая отправилась на скоростное восхождение по северному склону горы Шуксан – пожалуй, одной из самых красивых гор в мире. И это восхождение стало для меня одним из самых запоминающихся. Но подходы к горе были наглядной иллюстрацией пословицы: «Если хочешь попасть на небеса, сначала нужно пройти через ад». Наша команда прокладывала себе путь через такой густой лесной массив, что ветви сорвали с рюкзака один из моих ледорубов так, что я даже не заметил этого. Я потерял и нашу единственную карту, потому что, делая каждый второй шаг, скользил по склону, покрытому обледенелыми ольховыми ветками пятисантиметровой толщины. К счастью, мы достаточно хорошо запомнили описание маршрута, поэтому могли идти дальше. Но, несмотря на это, за восьмичасовой ночной переход нам удалось пройти чуть более полутора километров.

К утру мы были полностью измотаны. Переориентировавшись при дневном свете, мы поднялись на высоту 1500 метров по северному склону горы и остановились на привал, чтобы поспать около часа. В полдень мы растолкали друг друга и обвязались веревкой, чтобы обезопасить себя от падений в расщелины, пока будем подниматься по верхним ледникам горы. Тремястами метрами выше, когда я с моим напарником Брюсом шел по полю, усеянному лавинными обломками, как раз над нами с середины склона, где соединялись два ледника северной стороны, раздался отдаленный грохот.

Все, кто был впереди нас, начали орать, чтобы мы бежали. И мы с Брюсом, не оглядываясь на то, что делал каждый из нас, отскочили друг от друга на три шага, веревка натянулась, комично ограничивая наше передвижение, и мы рухнули на снег. Это был момент, который позднее мы вспоминали с восторгом, хохоча до колик в животе, но тогда я почти запаниковал. Я повернулся к Брюсу и заорал: «СЮДА!» – стремясь перекричать усиливающийся грохот, приближавшийся к нам, и резко дернул веревку.

Мы оба стремительно бросились вперед через снежное поле, объятые смертельным ужасом. Быстро двигаться в тяжелых горных ботинках, с кошками и 20-килограммовыми рюкзаками было неимоверно сложно. Время замедлилось: казалось, мы бежали на месте. Внезапно шум стал громче, а затем прекратился, как будто я вошел в звуконепроницаемую комнату. Я бросил взгляд через плечо.

От нависающей сверху ледяной глыбы медленно отделился огромный валун, размером с автобус. Крутясь и яростно подскакивая, как футбольный мяч после удара, он летел вниз. Это зрелище ужаснуло меня до такой степени, что я замер, а затем закричал Брюсу: «БЕГИ! НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ!» Я не мог определить, попадает ли Брюс в зону приземления валуна, но у нас оставалось около двух секунд до того, как мы оказались бы на его пути.

В эти последние растянувшиеся до бесконечности секунды Брюс даже не поднял глаз – он просто быстрее побежал в мою сторону. Я схватил веревку, бросил ее вниз по склону и тянул, когда он бежал, стараясь, чтобы она не запуталась в его кошках. Слепящая ярость от испытанного адреналина исказила лицо Брюса, когда огромный валун завершил свой головокружительный полет гигантским взрывом снега в пятидесяти метрах вверх по склону и, слава богу, в тридцати метрах позади Брюса. Его движущая сила была лишь частично поглощена снегом, поэтому после удара он качнулся, а затем продолжил скольжение по склону, как вагон поезда, сошедший с рельсов, постепенно разгоняясь до тех пор, пока не перевалился через край расщелины на скорости, практически равной скорости автомобиля на хайвее.

Звук затих. Никто из нас не мог поверить в то, что все закончилось, – так быстро все произошло. Брюс вообще не видел валуна: он все еще бежал, когда тот упал в расщелину. Мы были в безопасности, хотя чуть было не понесли потери. Теперь уже можно было пошутить и похлопать друг друга по плечу.

«Вы уверены, что никому не нужно поменять нижнее белье?» – пошутил один из парней. После такого сильного потрясения нам хотелось отдохнуть, но в то же время мы были полны решимости продолжить подъем, поскольку нам нужно было разбить лагерь в намеченном месте до того, как стемнеет.

Поднявшись на высоту в девятьсот метров, вторая веревочная команда передала более сложную работу по подъему мне и Брюсу. Все еще восстанавливаясь после понесенных эмоциональных затрат, Брюс не был готов к топтанию ступеней, забиванию пикетов и психологической нагрузке, которую испытывает тот, кто идет первым. Я собрал пикеты, позаимствовал ледовый молоток, чтобы временно заменить тот, что потерял в лесу, и начал подниматься – другие последуют за мной, когда я буду на расстоянии длины веревки выше них. Я сложил в рюкзак крюки передними зубьями вверх и взял в руки ледовые инструменты как кинжалы, крепко обхватив за рукоятки.

Я начал повторяющийся цикл движений. Вначале вонзал правый топор в ледяную корку над своим плечом, затем ударял правой новой по ледяной корке и просовывал через нее ногу. После того как я прочно вставал на правую ногу, последовательность движений повторялась с левой стороны. Когда я начал работать, передо мной было почти шестьсот метров девственно белых горных склонов, круто поднимавшихся вверх. Никаких ориентиров, нетронутое белое скользкое пространство. Даже виднеющиеся вдали верхние склоны ледника, казалось, откатывались назад по мере моего продвижения вперед, находясь на недоступном от меня расстоянии. Единственным показателем моего продвижения были случайные оклики Брюса, который давал мне понять, что мы поднялись еще на одну длину веревки и настало время ставить очередной пикет. По его сигналу я плавными движениями вытаскивал из колчана своего рюкзака Т-образную металлическую стойку длиной около шестидесяти сантиметров, прижимал ее к склону и ударял по ее обратной стороне молотком своего правого ледового инструмента до тех пор, пока она почти полностью не входила в склон. К верхней части пикета крепился карабин, через который пропускалась связочная веревка, страховавшая меня и Брюса на случай падения. Наша вторая команда использовала такие же страховку и пикеты, которые затем удаляла. Последний человек, проходивший через веревку, вытаскивал их и складывал в свой рюкзак.

Склон слева от меня спускался к висячему леднику, от которого откололся и слетел вниз так напугавший нас ледяной валун. Я собрался, сосредоточившись на том, чтобы максимально эффективно регулировать движения своего тела, которое работало в неизменном ритме: удар топором, два удара ногой, перемена сторон, удар топором, два удара ногой, снова перемена сторон… Это был чудесный вальс, который я танцевал с горой в течение целого часа.

Когда солнце утонуло в гряде облаков над Пьюджет-Саунд в шестидесяти пяти километрах от нас, закат пролил бордовое вино на зазубренный край хребта Пикет и острые пики северных Каскадных гор, лучи света преломились в призме испарений, поднимающихся от океана, и одели гору Шуксан в ее лучший вечерний наряд. Я оглянулся через правое плечо и увидел огни Виктории, которые освещали побережье острова Ванкувер. Я стал более активно работать топором и вскоре уже смог встать и пройти десять метров, не делая ни одного удара при совершении шага. Я был на вершине ледника, на высоте около трех тысяч метров над уровнем моря. Глядя перед собой, я восхищался черной пирамидой симметричной вершины горы Шуксан, выступающей из окружающих ее снежных полей. Как только позволила веревка, я подошел к небольшому выпуклому возвышению на белом плато, с которого открывался вид на гору Бейкер, Пьюджет-Саунд, Северные Каскады и южную часть Британской Колумбии, и принял решение, что здесь мы разобьем лагерь для ночевки. Если изысканное восхождение во второй половине дня стало наградой за пытки, которые мы испытали прошлой ночью, пробираясь по лесу, то спокойное великолепие этого лагеря должно было стать вознаграждением за ужас, который мы испытали от встречи с валуном. Мои уставшие товарищи один за другим поднимались и хвалили меня за работу на склоне и за выбор места для лагеря. Потом мы приступили к установке палатки и приготовлению ужина.