Текст книги "Темный дом. Самая первая история любви"

Настоящее время

Ничего не происходило. Если смерть именно такая, то я не вижу никакой разницы с жизнью. Секунда, другая, третья, Боги не забирали меня к себе. Или же это была их очень хитрая игра, они бесконечно показывали мне последний кадр жизни. Стальная стена, боль во всём теле, холод и безнадежность. Что если я умер тысячу лет назад, и вот она застывшая навсегда смерть? Никаких вечных пиров в высоких залах, никакой охоты, ничего. И после смерти я буду видеть и ощущать этот самый момент бесконечно.

Я рассмеялся от этой мысли. Стальной смех наполнил эхом маленькое помещение. Из-за моей спины быстро выплыла странная штуковина.

Только не это, неужели Боги так похожи на придуманные гражданами машины?

На висящем тросе вокруг меня крутилось маленькое квадратное приспособление с рыбьим красным глазом. Глаз вспыхивал ярким светом и слепил меня, после этого сразу тух, и я мог разглядеть висящего себя в его отражении. Прибор быстро вращался вокруг меня, улетая за спину и возвращаясь спереди, поднимаясь снизу или сверху. Он описывал быстрые и сложные круги, по только ему одному понятной амплитуде.

Жив, живой! Я ЖИВОЙ!

Я громко рассмеялся прямо в красный пульсирующий глаз, который никакого внимания на мой смех не обратил. Я разглядел эту штуку на тросе более внимательно. Какие-то провода, сложные сочленения. Я оглянулся на руки и вниз, по всему телу были разбросаны красные полоски света, прибор сканировал меня. Неожиданно глаз глухо щёлкнул, красное свечение пропало, а когда я поднял на него глаза, его уже не было.

Натянутые тросы, держащие руки мгновенно ослабли, и я повалился на холодный решетчатый пол. Под полом что-то дернулось, и он стал опускаться одной стороной вниз. Мясорубка, это мясорубка. Я держался за всё, что можно. Но не за что было держаться. Ноги скользили вниз, и я полетел во тьму. Скольжение по темному туннелю длилось всего несколько секунд. Пропасть стремительно меняла направление от вертикального к горизонтальному.

Вдали забрюзжал слабый свет, и я выкатился из трубы в большое помещение, весь в какой-то вонючей жидкости. Они пахла очень специфично, резко ударяя в нос, немного оглушив меня. Помещение, куда я выплыл, шло под приличный откос вниз, вслед за мной туда стекала жидкость. Мне в глаза бил слепящий электрический свет, поэтому без проблем можно было смотреть только в сторону, откуда я выпал. Под самым потолком виднелась еле видимая ободранная надпись «Стерилизация». Тысячи слейвов неуверенно вставали на покатую мокрую поверхность, выпав из аналогичных отверстий, образовывая причудливые огромные тени на стенах. Со спины уже подпирали новые выпавшие из отверстий с мерзкой жидкостью. Все мокрые, напуганные, мы скользили вперед, не в силах держаться на наклонной дороге. Впереди меня стекала пара слейвов: молодая девушка сидела сверху на парне и страстно предавалась любви. Некоторые, не теряя времени, зажав самок между собой, стекая с ними вниз, выясняли отношения, падая друг на друга и громко ругаясь. Кто-то дрался и падал, хватал другого, и к каше добавлялись ещё слейвы, образовывая бесформенную груду дерущейся массы рук, ног и голов.

Стало нечем дышать, в боку сильно закололо. Я быстро хватал ртом воздух, а резкий химический запах еще сильнее душил меня. Кто-то очень сильно ударил меня под ребра, я тут же согнулся, упершись руками в прозрачную жидкость. Я повернул голову, чтобы посмотреть на врага, но уже догадывался, кто это. В челюсть прилетел сильный удар, и я распластался в химической жиже. Он взял мои волосы рукой, а я пытался в это время найти опору, чтобы подняться. Его колено придавило мне плечо.

Над самым ухом раздался сдавленный голос:

– Не видать тебе высоких залов и вечных лугов.

Он ещё что-то говорил, это были обиды, накопленные за долгие года. Но в ушах звенело, и я почти ничего не понимал. Сильно заболело ухо, и впереди меня упал маленький кусок моего уха с прямоугольной биркой и поплыл прочь по жиже. Уже не пытаясь подняться, я потянул руку вперёд, в сторону оторванного кусочка уха. От химической жидкости невыносимо горело в глазах. Всё плыло перед глазами большими радужными кругами.

Мою голову немного приподняли за волосы и с силой ударили об пол.

Я отключился на несколько секунд.

На миг я открыл глаза, и увидел перед собой лицо девушки, она с безразличным видом лежала в жиже и смотрела на меня гаснущими глазами… Её волосы спутались и закрывали лицо, её тело содрогалось, в ней уже не было сил бороться с жизнью, она сдалась и медленно угасала… На её голову опустилась чья-то рука и потянула за волосы куда-то в сторону.

Голова закружилась, я закрыл глаза и провалился в небытие. Напоследок я подумал, что чистилище должно быть чистым.

Когда я начал приходить в себя, меня уже топтали. Слейвы скатывались всё ниже, наступая на тех, кто упал и не смог подняться. Но это меня не беспокоило. Я судорожно искал кусок своего уха. В нескольких метрах от меня я заметил слабый кровавый след в жидкости. Кусок уха плыл сквозь множество ног, отдаляясь от меня, оставляя слабую ниточку крови за собой. Собрав все силы, я вскочил, раскидывая других, как игрушки. Я откидывал слейвов и рвался вперёд, неуклюжа скользя за ухом. Почти сразу я упал на несколько слейвов, и мы повалились в общую кучу и меня придавили сверху.

Бирка проплыла между одной женской ногой, и застряла в скрючившемся теле кого-то, кто не смог встать после падения и его задавила толпа. Я кое-как вылез из кучи, сыпал ударами в разные стороны, не разбирая кого бью. В ответ прилетали удары, но я их почти не чувствовал, весь мир для меня превратился в оторванный кусок моего уха, который уплывал от меня.

Наконец бирка была рядом, я повалился на бездыханное тело, и стал шарить рукой по телу. Поймав бирку, я сжал её в кулаке. Честь восстановлена, теперь я гордо предстану перед предками. Меня толкали, били. И держать удары становилось все сложнее, запас моей прочности кончался. Я наугад нанес несколько неуверенных ударов кому-то, и быстро полез вперед пробираясь сквозь толпу тел. Пока я пытался выбраться из очередной кучи тел, череда сильных ударов выбила меня из равновесия, рука с биркой предательски разжалась и бирка улетела куда-то в даль. Глаза слезились, все прыгало, что-то разобрать в этой каше из тел было невозможно. Удары почти прекратились, стало слишком тесно. Я на силу протер глаза, огненный зуд немного ослаб. Я упирался то в одного, то в другого, чтобы не упасть. Мне под ноги попадались растоптанные и ещё живые слейвы, но от многих уже мало чего осталось. Каждый, ступивший на них, лишь перемещал их раздавленные тела немного вперёд по покатому полу. За телами следовал большой кровавый шлейф. Все усиленно жались назад, но тем самым падая и проваливаясь вперед. Пока я тщетно пытался найти свою бирку, я упустил из виду то, что происходило в сгущающемся мраке за яркими лампами, и куда я быстро перемещался с другими.

Среди тел живых и мертвых я заметил продолговатые отверстия на покатом полу, из которых брезжил грязно желтоватый свет. Я сразу догадался – туда падёт весь неопределенный неликвид на дальнейшую переработку, вот оно – пекло. От туда выбивалась удушливая копоть и жар, от которого шёл сильный запах жжённых волос. Некоторые живые и мёртвые соскальзывали туда, кого-то из них успевали выхватывать тросы и уносить вверх, а кто-то таял внизу, беспощадно скользя влажными пальцами за стальные края провалов. Вместе с телами туда стекала и химическая жидкость, пары от её испарений поднимались оттуда грязновато-жёлтым светом. За линией света впереди начинался абсолютный мрак, в который тросы уносили большинство слейвов.

Если моя бирка упала в провалы или затерялась среди тел, которые упали туда, отсюда мне не выбраться и рано или поздно я тоже попаду в пекло. Провалы стремительно приближались, проглатывая бесформенные груды тел. Я держался как мог, но сзади наседали все сильнее. Провалы были длиной не больше двух метров, и между ними были перегородки, в которые набивались тела и сваливалась то в один, то в другой провал. Меня очень быстро донесло до провала, и я провалился туда, но успел намертво схватиться скользкими руками за одну из перегородок, подтянуться и обхватить перегородку руками, тело моё висело над пропастью. На меня катились новые и новые тела. Они вдавливали меня в провал, скользя по мне, оттягивая вниз, каждую секунду приходилось двигаться, держаться одной рукой, а другая скидывала тела или отталкивалась от них на вису. Несколько раз я коснулся пальцами ног одной из стен провала, стены были горячими и обожгли мне пальцы. Нужно было срочно решить, что делать дальше, с каждой новой грудой тел пальцы рук соскальзывали с перекладин, я сорвал несколько ногтей.

На миг гора застопорилась из-за груды тел, которые громоздились и задержались на перекладине, прижав мне руку. Сверху на кучу тел грузно повалился здоровяк слейв, густая светлая шевелюра рассыпалась на чью-то спину и затихла. Я потянул свободную руку под его шевелюру в поисках уха при этом, рискуя провалиться со всей этой грудой тел вниз. Я стал быстро шарить по его голове, она была мягкая, ему проломили полголовы, пальцы вязли в чём-то тёплом и густом. Его бирка была на месте, из последних сил я рванул его за неё. Бирка поддалась и с куском уха осталась в моей руке, но из-за этого резкого движения свободная рука выскользнула из-под груды тел, и я стремительно полетел в удушливое пекло.

Далёкое прошлое

Человек раб своих заблуждений, устоев и бесконечных правил, которые он сам же себе и придумал. Но течение судьбы изменит своё русло, правила забудутся, устои рухнут. От традиций или святых запретов старых лет не останется и тени следа. Наивным стоит полагать, что есть такое обстоятельство, к которому обычно прибавляют слово: «никогда» и чтобы оно хоть раз да не произошло. Даже можно сказать так: стоит только человеку сказать «этого никогда не будет» и это тотчас же происходит. Судьба коварна и любит все делать наперекор из-за своей вредности или просто так иногда складываются звезды. Но человек поэтому и человек, что может обойти любое препятствие на своём пути, а любую сказку сделать былью, сломать любой устой, переломить золотое правило, даже если этому правилу миллионы лет. В этом плане, человек настоящий демиург, он правит самой вселенной. Или человеком управляют невиданные нити судьбы, как марионеткой. Одно из двух.

Победоносная война над непримиримым врагом длилась меньше десяти минут. Врага не стало. Но вместе с врагом не стало и 98 % животного мира, и более 95 % растительного. Выжили только самые сильнейшие и стойкие из видов и в таких ничтожных количествах, что человек и сам оказался на не очень приятной грани между 98 % не выживших и 2 % выживших. Один неправильный шаг по очень хрупкому мостику мог запросто отправить все человечество к этим невезучим 98 %. А со временем мостик становился все хуже, он разбалтывался, сыпался, гнил.

Конечно, животные и растения умерли не в один день, прошёл век, за ним другой, и на его исходе, кроме не очень разумного человека, практически ничего живого не осталось. Изменилась и сама планета, её суть и душа, она стала совсем другой. Ядерный пепел давно осел, но небо осталось серым или белым, если день был погожим. Многие естественные природные краски ушли безвозвратно. На огромном континенте, где некогда жил непримиримый народ, образовались пустыни на тысячи километров. А где-то на севере валил бесконечный снег, засыпая мёртвую тундру, на которой почти ничего не росло. Земля истощилась и не давала плодов, ведь это было слишком даже для неё. Древние руины городов давно затянулись песками, грунтом или снегом. Каждый клок живой земли, все пограничные территории, которые можно было использовать, использовали на двести процентов. Океаны умирали и уже не давали пищи много лет, пыль давно превратила поверхность вод в чёрную вязкую кашу, которую могли пересекать только большие суда грязиколы. Из светлого и доброго к своим детям, мир превратился в тёмный дом, угрюмый и медленно умирающий.

Есть такие вещи, которые сложно внедрить в жизнь человека, но нет таких вещей, которые внедрить нельзя. Технический прогресс позволял вытягивать многое из умирающего мира, чистую воду и относительно невредные продукты. Но у этой борьбы был драматический, отложенный на попозже итог, ведущий к полному вымиранию всего живого. Нужно было найти простое и лёгкое решение, которое бы спасло человечество в обозримом будущем. Нужен был новый источник рациона, который бы взял на себя основной «удар» в прокормлении всего человечества. Ситуация становилась критичной. По всей планете мелкими язвами стремительно появлялись очаги голода, которые нечем было тушить.

Кому в голову пришла эта очень своеобразная идея, доподлинно неизвестно, имена первопроходцев смыло время. В истории ОШП это называется: «великий выход».

Камень, нехотя катится с горы, но потом, набрав большую скорость, стремительно летит в пропасть. Так и «великий выход» начинался медленно и нехотя, но потом все изменилось.

Сначала на уровне СМИ начали обсуждать эту идею, не торопясь, планируя потратить на это двадцать или даже пятьдесят лет, а если нужно, то и более. Граждане должны были привыкнуть к новым правилам игры в пищевой цепи. Но сама судьба как бы насмехалась над человечеством, как бы говорила ему: «Ах так, хотите есть себе подобных? Так подавитесь!». И люди начали давиться, критическая ситуация требовала быстрого введения культуры поедания аналогичных организмов. Людям стали ненавязчиво рассказывать про случаи каннибализма, естественно, с негативным акцентом. Сам факт глубоко порицался, подавалось всё это, как: «о времена, о нравы». Просто ещё один повод посудачить и посплетничать пенсионерам в скверах за игрой в лото. Любой человек, кто смотрит экран, хорошо знает, что беда не приходит одна. И если где-то упал самолет, то они будут падать ещё очень долго. Несколько лет будут говорить про новые и новые случаи, которые стали попадать в сводки новостей. Как будто до этого самолеты не падали, а вот упал один, про это рассказали в новостях, и понеслось.

Так же было и здесь.

Мусолили однотипные рассказы о моряках, как прошлых веков, так и современных, которым приходилось есть тела умерших, чтобы выжить. Людей мало смущало, что в век высоких технологий можно найти выжившую команду на мёртвом острове за нескольких секунд. Складывалось странное впечатление, что раньше корабли плавали без проблем, а теперь тонут повсеместно. Через год или два слишком частые новости о людоедстве под тем или иным соусом уже перестали удивлять людей. Истории плотно вошли в ежедневный обиход, слились с культурой всего человечества. Как две параллельные линии, эта тема шла со всем, что дорого каждому гражданину ОШП. И, конечно же, это отразилось на массовой культуре. Появилась целая индустрия фильмов, сериалов, игр, и всего того, что позволяет убить время. Некогда популярные на планете спортивные игры подвинулись, уступив свой трон для новой индустрии про людей, поедающих других людей. Страшные зомби, охотившиеся сначала исключительно на мозги, а потом и на тела граждан, заполонили экраны. Год от года, образ зомби из крайне негативного перешёл в нейтральный и уже перешагнул в позитивный на грани обожествления. Старые и забытые праздники, такие как день поминания злых духов, переродился и стал международным Зомбилуином, заняв третье почётное место после Нового года и Дня прощения у планеты. В этот день толпы зомби бродили по всей планете, вызывая веселый ажиотаж у взрослых и неподдельный интерес у детей.

Поколения росли и сменяли друг друга. По истечении лет те, у кого просыпался неподдельный интерес в далёком детстве к зомби-кумирам, уже теряли от старости зубы. И надо ли говорить о том, что к их старости взгляд на людоедство был уже совсем иным. В это сложно поверить, но стоило времени полностью стереть тех, кто охал и ахал в парках при обсуждении очередной новостной утки про людоедство, и стоило на их месте сидеть уже тем, кто пронёс это в своей душе через всю жизнь, как всё изменилось до неузнаваемости. Небо осталось прежнего сероватого цвета, а гражданин великой планетарной демократической державы стал совсем иным.

Но переломный момент в жизни людей ещё не настал. Чаща весов должна была склониться окончательно, последний шаг надо было сделать, чтобы человечество навсегда изменилось и смогло выжить. Произошло все очень обыденно, даже скучно. В школах до сих пор упоминают один исторический судебный процесс, который в свое время транслировался по всей планете. Некий гражданин из глубокой провинции, в приступе отчаянного голода, убил и съел негражданина.

Небольшая эмиграция выживших, потомков уже забытого рода, ещё существовала где-то на периферии.

Естественно, справедливый суд, вынес гражданину обвинительный приговор. Но диктор по экрану, как бы между прочим, сказал, что причина голода в данном случае, явилась для суда уважительным поводом к снисхождению и облегчению наказания. Суд длился несколько лет, виновный цеплялся за ниточки апелляций, писал гражданенту, и даже стал чем-то вроде известного актёра. Прямо из тюрьмы он вёл свой популярный блог, что вызывало большой интерес обычных граждан. В конечном итоге, гражданент помиловал его. Но помилование одного стало настоящим адом для других.

Потом всё уже было делом техники, последнее «фас» прозвучало. Повалили передачи, где лучшие умы спорили о том, можно ли есть человеческое мясо или нет. Всё это тоже было не очевидно для обывателей, никогда официально государство не поддерживало чашу «за». Но и чаша «против» теперь имела много разумных критиков. В душе все уже понимали, что за этим будущее. Власти торопились, ситуация с годами становилась всё более сложной. Вытягивать еду из планеты уже не получалось. В какой-то момент, любые законные ограничения были незаметно сняты, и с этого времени, любой негражданин, мог быть съеден гражданином.

Но это было только началом, первыми словами перерождённого человека. Первичная культура потребления в пищу людей второго сорта, которые неожиданно юридически перестали быть людьми, набирала обороты. Окончательная культура потребления сформировалась, когда последние потомки проигравшей стороны были съедены, а новых стали выращивать на фабриках. По аналогии с искажённым названием давно почившего государства, за стадом животных закрепилось название: слейвы.

Пищевая цепочка полностью замкнулась на новых правилах, которые устраивали всех.

Камень быстро катился с горы.

Настоящее время

Я падал. Снизу вверх поднимались причудливыми завихрениями копоть и жар, сверху вниз же ещё более причудливыми формами тяжело падали в сложном танце уже мёртвые и еще живые слейвы. В такие моменты время тянется томительно долго, одна секунда растягивается на вечность. Как часто мы живем за кого-то? За того, кто миг назад закрыл свое тело и спас тебе жизнь? Как часто мы умираем за кого-то, чтобы этот кто-то мог жить дальше, даже не догадываясь о тебе?

Среди хаоса падения тел и подъёма частиц в меня стремительно летел трос, отливая стальными желтоватыми бликами. Как змея, он больно впился в грудь и обвел её кругом, и быстро вытащил меня из провала и потащил в темноту.

Дальше наступил полный мрак, и меня что-то обтянуло, сильно сдавив руки и грудь. В темноте несколько раз сверкнули красные лучи, и через несколько секунд невыносимо закололо шею. Мне выжгли-поставили гост за прожитое. Что-то повалило меня на бок и куда-то перекатило, после чего пол куда-то поехал вместе со мною. Тьма закончилась, и я оказался в длинном помещении с низким потолком. Множество лент ехало, неся на себе живых и мёртвых слейвов. То, что намертво сковало меня, оказалось толстой пленкой, начинающейся ниже плеч и достигающей колен. Я только мог перекатываться вокруг себя, и то немного. Пленка очень мешала этому, она хорошо сцеплялась с резиновой поверхностью конвейера. Мы ехали так несколько минут, петляя по разным направлениям. Я искал глазами его, но не находил. На секунду мне показалось, что у соседней ленты я заметил здоровяка-слейва, и потом его напуганные глаза скрылись где-то за поворотом. Большая масса слейвов на соседних лентах была очень густо уложена, без какого-либо свободного пространства. Но между мною и соседом на моей ленте было довольно много места. Мы нырнули в стену и выплыли в новом помещении. Тут лента кончалась, сваливая нас вниз. Я покатился кубарем, и упёрся в кого-то.

Нас стали растаскивать рабочие. Я видел только лампы под потолком, да равнодушные лица граждан, которые просто делали свою работу.

Кто-то осматривал моё ухо, ища бирку. Почесав затылок, он сказал куда-то в сторону:

– Джонни, у этого нет бирки. Куда его? Утилизировать?

– Ты рехнулся? Он же уже упакован.

Чесавший затылок на миг растерялся, не понимая чего от него хотят, а невидимый голос подсказал ему:

– Сканируй по телу, проглотил, наверное.

Он просканировал мне голову, затем тело, и, дойдя до рук, довольно крякнув, сказал:

– Все о'кей, Джонни!

Невидимый Джонни ему фыркнул:

– Ещё бы. Только ты близко так не стой.

Простофиля опасливо посмотрел на меня и быстро скрылся из моего поля зрения. Я так и лежал, смотря верх, изучая желтоватые лампы под низким потолком. Вошёл тот старик, которого я видел однажды и сегодня уже во второй раз. Я узнал его. Он на миг склонился надо мною, бормоча себе под нос: «хорошо, хорошо» и пропал.

Старик говорил, как не странно, обращаясь к нам:

– Ох, привык я к вам ребятки, даже жалко прощаться. Но ничего, от вас хоть польза науке будет!

Слухи о научных экспериментах доходили до нас, хотя опыты над слейвами давно запретили. Если конечно верить экранам на фабрике. Но сами слухи продолжали витать, один был мрачнее другого. Страшнее всего в этом было то, что граждане могли очень долго держать тебя в живых, мучая и тестируя всё, что им угодно. И в адских мучениях можно было жить очень много лет. Пока не остановится сердце.

Опять раздался голос старика:

– Джонни, упакуй и грузи, смотри, чтобы не покантовались.

Чьи-то руки подняли меня, и поставили за уже стоящим слейвом на паллет. Я упёрся ему в спину. Мир из потолка ламп превратился в чужой затылок и снующих рабочих по бокам. Кого-то поставили сзади, потом сбоку. Рабочие стали обматывать нас дополнительной мягкой рабицей, чтобы мы не повредились. Шрам от ожога на шее слега ныл тысячью маленьких иголок, впившихся в кожу. Один из рабочих на миг очень близко приблизился ко мне, я собрался одним рывком повалиться на него и вцепиться ему в скулу зубами. Но другой, более мудрёный гражданин, одёрнул его за рукав и, смеясь, сказал:

– Ты к этим дурикам так близко не подходи.

– Да ладно, Джонни, что они сделают?

– Крик час назад слышал?

– Ну?

– Рабочему с другой бригады палец откусили.

Джонни многозначительно кивнул в сторону меня, а первый посмотрел на меня с опаской.

Рабочие ждали погрузчик, который где-то в ограниченном пространстве безуспешно пытался развернуться. Они охотно комментировали это, подтрунивали над водителем, громко крича всякие оскорбления.

У Джонни сегодня было очень весёлое настроение, и водителя ему было мало. Он опять заговорил, хотел напугать коллегу:

– А про откусанные пальцы слыхал?

– Ты же только что про них говорил.

– Дурная твоя голова Бил, не про них.

– А про что?

– Эти животные, знаешь, что они придумали?

Не дождавшись ответа коллеги, он продолжил. Ему хотелось рассказать всю историю целиком:

– Там, где закрытый цех для брака, туда, в общем, весь неликвид скидывают, который редко утилизируют и он долго там пасется.

– Ну?

– Не «ну», а слушай. Так вот! Вот эта скотина (он показал рукой в нашу сторону) повадилась засовывать руки в технические отдушины закрытого цеха. И с той стороны бракованная скотина им же откусывают пальцы. А иногда и целую руку отгрызают!

Недоверчивый Бил, спросил:

– На фига они засовывают свои руки туда, Джонни? Это же, как голову в ядерный реактор…

– Да кто же их разберёт. Засовывают зачем-то, бормочут что-то на своем зверином. Наверное, побыстрее сдохнуть хотят.

– Ну, дела…

Джонни прыснул со смеха, и продолжил:

– А самое прикольное тут, Бил, знаешь в чем? Правду говорят, что простота хуже воровства. Короче, потом этих, с откусанными пальцами, как раз в этот самый тёмный цех и помещают, мало ли что, понадобятся субпродукты или ещё чего. Мясо то все ровно хорошее, молочное! И некоторые потом там долго болтаются в потемках. Пока о них не вспомнит начальство и что-то не с ними не придумает. Благотворительность никто не отменял, у нас же свой подшефный детский дом.

Бил был, видимо, туговат на соображалку. Он совсем не понял, к чему его вёл Джонни, и продолжил поражаться нашей глупости. Зато я всё понял. Мудрецы не врали нам, когда обещали вечную жизнь. Они откусывали пять пальцев, и потом этих несчастных не утилизировали, а переносили в закрытый цех. Где-то там, натыкаясь друг на друга в темноте, смеясь от обреченности, они сходят с ума и живут так долго, что это можно с натяжкой назвать – вечностью. Шепча друг другу волю Богов и передавая крохи знания нам, они коротают свой длинный век, теряясь во времени и не видя пространства. От мысли, что происходит там, в вечной тьме, среди этих истерзанных и разложившихся душ, мне стало холодно.

Джонни проворчал:

– Ну, где этот погрузчик? До обеда меньше десяти минут. Я в профсоюз пожалуюсь на невыносимые условия труда.

Джонни загоготал над своей же шуткой, а Бил посмотрел на него глупо, но с уважением.

Вынырнул желтый погрузчик с двумя торчащими впереди саблями и быстро направился к нам. Он был похож на дикое животное, которое вот-вот проткнет нас своими бивнями. Он остановился рядом с нами, и его стальные клыки опустились куда-то нам под ноги. После чего мы поднялись немного выше, и он тронулся вместе с нами. Нас повезли прямо в стену с цифрами. Слева от нас остался проём бойни. Сквозь полупрозрачные листы пластика входили и выходили граждане в специальной форме с большими и толстыми передниками в крови, в сеточках на головах. Я догадался о бойне, по режущим звукам. И, конечно же, я приготовился, что мы развернемся у стены и нас повезут именно туда. Но глухая стена поднялась вверх, и мы въехали в темноту. Это продлилось несколько секунд, впереди открылись и поднялись вверх такие же двери. На нас хлынул бледный свет.

Я не совру, если скажу, что эти долгие и мучительные пару секунд в темноте были самые сложными в моей жизни. Я уже устал ожидать смерть, которая играла со мною и каждый раз отрывала части меня, швыряла во мрак, но неизбежно оставляя в живых. Смерть не терпелива, но коварна. Она не может играть вечно, она слишком голодна, и любая её игра с жертвой кончается очень быстро.

Но своим разумом я догадывался, что тщательная упаковка говорит о том, что мне подарено некоторое время в этом странном мире. Но душой эти пару секунд были пережиты не так, иначе. Душа и разум всегда живут независимо, вечно борясь друг с другом. Одна другой – подлее. Если бы всегда душа и разум жили в унисон в наших телах, мы бы не знали несчастий.

Я увидел мир. Звук, который я слышал с самого утра, действительно оказался дождём. Но не так я себе его представлял. Светлый поток мелких водяных полос стрелял с белесого неба и разбивался о поверхности, немного отскакивая вверх перед тем, как умереть. Вид дождя заворожил меня. Ничего общего он, конечно же, не имел с тем, о чём говорили на фабрике. На секунду я подумал, что и этот дождь тоже может быть едой земли, что, с неба падая на землю, он умирает, кормя её собой. И мы тоже будем дождём для граждан этого мира.

Наш жёлтый погрузчик двигался медленно, я мог насладиться игрой света и дождя и скудной промышленной обстановкой вокруг. Дождь играл на поверхностях, тысячью бликами отражая белое небо и невзрачные здания, сложные сплетения железа и бетона. Сверху нас от дождя закрывал большой и уходящий вдаль покатый козырёк. Часть косых капель падало под погрузчик, несколько из них достали и меня. Причудливо растекались лужи в трещинах бетона, играя лучами радуги. Кое-где сновали граждане в однотипных жёлтых дождевиках со световозвращающими полосками, от которых рябило в глазах. Я успел мельком разглядеть другой пандус по соседству, с такой же покатой крышей ржавого красного цвета. Он не работал, и там почти никого не было. С другой стороны пандуса видно не было, а если он и был, то его закрывал длинный железный лист с раздвижными дверьми и рядами цифр на них.

Погрузчик внезапно остановился, раздался хриплый голос водителя. Он обращался к толстому человеку в жёлтом дождевике, тот стоял и ковырялся в компьютере, не обращая никакого внимания на нас.

Человек не реагировал. И водитель прикрикнул на него:

– Фреди, ты, сын самки слейва! Оглох, что ли?

Тот недовольно поднял глаза, без энтузиазма оторвавшись от экрана. Он сказал:

– Что ты орёшь? Я почти уровень прошёл!

Водитель проигнорировал его и повторил вопрос:

– Куда грузить?

– Это спецзаказ?

– Ага.

– Сюда и грузи.

– О'кей.

Толстяк в жёлтом неопределенно показал на железную раздвижную дверь с цифрами. Потом он пару раз нажал на монитор своего компьютера и закричал в него:

– Ольга, где транспортные накладные???

После чего он повернулся к нам и сказал водителю:

– Только ты их поглубже давай, ещё утрамбовывать и утрамбовывать.

Водитель недовольно хмыкнул, и резко перетащил нас вместе c паллетом в вагон. Но он поставил нас ровно по середине, почти вплотную к решетке. Внутри оказалось длинное продольное помещение, и левая его часть, была отгорожена от нас сеткой. Потом жёлтый погрузчик уехал и вернулся с другим паллетом, мы же смотрели по сторонам, изучая происходящие.

Заговорил слейв справа от меня:

– Ты, надоел головой вертеть. Она сейчас просто отлетит.

– А ты говорить умеешь?

– Не выпендривайся.

Я промолчал. Заговорил тот, что стоял впереди меня:

– Где мы?

Раздался голос сзади:

– Это поезд, в нём нас повезут в столицу.

Его перебил ещё один голос:

– Не повезут нас в столицу, на поезде до столицы не доехать.

Голоса начали спорить, и создалось впечатление, что вокруг меня сразу заговорило множество рупоров. Почему-то я вспомнил мудрецов, с их похожей привычкой излагать мысли. Я старался больше слушать и не влезать в разговоры. К разговору подключилась и вторая группа слейвов с привезённого паллета, голоса стали смешиваться еще сильнее.

– Какая столица? Спецзаказ! Сразу на склад.