Текст книги "Трубы"

Собравшись с силами, я попытался собрать все в одну кучу. Тут я заметил, что мои руки непроизвольно сжимаются в кулаки и разжимаются, видимо, это все от сильного психического напряжения. До этого времени мозг работал очень четко, я все сделал правильно и, кажется, верно рассчитал, когда тут спрятался. Но за все надо платить, и сейчас я расплачивался полным умственным бессилием.

Я сдался, и глаза мои просто беспомощно смотрели по сторонам, по рукам в ранах и крови, по всей скромной обстановке моего убежища. Я не думал о чем-то конкретном, я упал в бутылку или вполне четко и дословно, если говорить конкретно, залез в трубу. Я заметил что-то необычное, то, чего тут совсем не должно было быть, это совсем было не к этому месту и не ко времени, я даже, кажется, заметил это не сразу, а лишь при втором или третьем скользящем осмотре. Потом мой взгляд, как бы замешкавшись, вернулся обратно, я даже не сразу понял, что это такое.

Внизу, за решеткой вентилятора, я увидел маленький листок бумаги, дешевый квадратик голубоватого цвета, даже его часть а не целый, он был в пыли, и голубой цвет только угадывался, я заслонял собой почти весь свет от неба. Кусочек бумаги зацепился за нижний обод от решетки, с другой стороны, он был рядом со мною. Но мне пришлось долго водить пальцем, прогибая решетку в разные стороны, дергая и водя пальцем по листику, чтобы вытащить его. Высвободив его из-под железного обруча, нужно было теперь просунуть его сквозь решетку в свою сторону, а это тоже было не очень просто. Пальцами двух рук я смог согнуть листик за решеткой и, осторожно держа его двумя пальцами, потащил на себя, придерживая так. Один кончик уже был с моей стороны, я зажал его мизинцем и большим пальцем, в итоге вытащил его к себе. Это была первая победа за сегодня, признавать победой мое отступление в эту трубу совсем не хотелось. Это было бегство, и себе врать на этот счет было бессмысленно.

С одной стороны бумажки – ничего, а с другой – короткая надпись. Сначала я совсем не понял, я прочитал ее еще раз и еще раз. Мне даже показалось, что это написано на чужом языке. Смысл ее совсем не доходил до меня, я начинал злиться на себя. Буквы плыли перед глазами, бумажка была грязная, следы ржавчины и пыли меняли ее первозданный цвет, и к ним еще прибавились следы моей, а может, и не моей крови. Но я был прав, она была голубого цвета, того самого цвета, который я почувствовал с всем недавно. Или целую вечность назад?

Спастись или понять? Выкинь или съешь.

Страх опять забился внутри меня, смысл этой фразы доходил до меня, как прилив размывает песочный замок, и чем меньше этого замка оставалось, тем больше страха появлялось на его месте. Спастись, только бы спастись, все, чего мне хотелось в этот миг, это спастись, не важно, как и почему, не важно, какими средствами, главное – это спасение. И выиграть сегодняшний день, конечно! Стоп, что значит выиграть?

Мне достаточно спастись, только человеку предлагают спасение в крайне тяжелой, отчаянной ситуации, а он уже думает о том, что будет есть на ужин, ставит судьбе свои условия и качает права! Секунду назад я был на грани, даже сейчас я сижу в большой трубе вентиляции между этажами и уже ставлю условия, и ставлю их простому клочку голубой бумаги, на котором не пойми что написано. Совсем не благодарен человек, видя спасительную соломинку, которая, впрочем, не является полным гарантом его спасения и надежд на лучшее, он уже раскатывает губу и строит планы! Эта мысль опять прогнала страх, даже немного рассмешила меня, хорошая ирония в такой момент. И тут я понял: я не хочу спасаться, я хочу понять. Что даст спасение? Очередное утро? Нет, я сыт и утром, и этой грязной кружкой, синими полосками – всем этим я сыт. Десерта не надо! Уносите остатки еды и несите счет!

Не думая более ни секунды, я засунул это в рот и стал жевать. Я не хочу спасаться, хочу понять. Это последняя мысль, которую я помню.

Глава 6. Понимание

«Ты все точно понял?» – гласил старый плеер в третий раз, потом в четвертый, потом, кажется, в пятый. Если шутку повторить много раз, она не становится от этого смешнее. Но я все понял, вернее, понял только конец, начало записи утонуло в моем сознании. Я скоблил пальцем крышку этого плеера, на нем была царапинка рядом с логотипом, и она удобно совпадала с ногтем на большом пальце. И, цепляя ее, можно было немного успокоиться, однотонные повторения одного и того же движения успокаивали меня. Я вспомнил про свои руки в ранах, но они были в полном порядке и даже чистые, это больше всего не укладывалось в голове.

Запись все повторяла и повторяла: «Ты понял? Ты понял?» Надеюсь, что понял, и надеюсь, что я понял все. Вы не думайте, что я сейчас буду подробно вам излагать, что мне сказал этот кассетный старый плеер, я лишь аккуратно положил его на плетеное полотенце рядом с тремя комплектами запасных батареек, встал и пошел из этой подворотни. Мне надо было передохнуть от этого «ты понял» и отвлечься.

Стены были из красной, даже светло-бордовой глины. Выход был под аркой, вверху лишь небольшой колодец света, и, возможно, этот же свет играл со мною злую шутку, причудливые тени создавали узоры на стенках из глины и на полу, кружили по полотенцу, на котором я сидел. Я вышел из-под низкой арки, и справа, за еще одним поворотом, уже виднелся свет и какое-то движение. Я облокотился на стену и стал смотреть туда, на это движение, не стараясь увидеть или понять происходящее там. Я думал о том, что сказала пленка в плеере. Я прокручивал эти слова в своей голове, по– своему, как понял или не понял я, и не для вас, а для себя, понять и осмыслить хоть как-то те вещи, которые понять и осмыслить нельзя.

«Представь размер вселенной! Не можешь ты его представить, все упрется в какой-то порог, а теперь представь, что вся эта вселенная и твой порог, и даже твоя скромная возможность все это представить, галактики и планеты, миры и все другое, уместились в маленькой песчинке, лишь одна песчинка песка, что в песочнице за твоим домом. И теперь представь, что каждая из этих песчинок – такая же вселенная, размер которой ты не можешь представить. А теперь представь, что в каждой из этих вселенных есть своя такая же песочница где-то, где каждая песчинка – тоже бесконечный мир и вселенная. А теперь представь все это в обратную сторону. Познай не познанное, я тоже не понял этого, поэтому ты не одинок. И это только простое рассуждение, которое идет вперед и назад, из большого в малое и наоборот, где одна вселенная, как матрешка, спрятана в другой. А теперь представь себе еще одну плоскость, что не вперед и не назад, а как бы выше или ниже, а теперь представь еще одну плоскость и еще одну, и все это бесконечно друг в друге расширяется из одного в другое и на уровень в разные бесконечные стороны. Это взрыв, где каждая частица – своя вселенная, которая тоже взрывается во всех направлениях».

Я помню это место в записи, тут голос в плеере сделал паузу, видимо, давая мозгу возможность немного остыть, а я пытался понять, честно и справедливо с его стороны. Но в месте, где голос сказал, чтобы представить вселенные в другую сторону, я окончательно сбился, а когда добавил еще и другие плоскости, я совсем потерялся. Дальше я помнил все относительно хорошо.

Голос плеера в моей голове продолжал свою мысль: «Каждый разумный или не очень организм, или даже не организм, попадает в свой уникальный мир, он может быть похож на твой, а может и не быть похожим, он может отличаться лишь одной деталью и быть копией твоего. А может быть и за гранью твоего понимания и уровня чувств или времени. Ты даже не сможешь понять или осмыслить этот мир или его величины. Этот мир может быть любым, и ты в нем будешь любым, но одновременно будешь собой. Частица твоего организма, самая малая капелька крови в тебе, тоже может быть своей вселенной, или капля может думать, что она живет в своем огромном мире, состоящем из океана, и если ты порежешься, эта капля выберется из своего мира, а может быть, и то и другое, и еще черт знает что вместе! Голова кипит?

Я заметил только одно правило в каждом мире. Ты будешь – собой, таким, какой ты есть, и если тебе посчастливилось слушать это, то и в следующем мире ты останешься самим собой. Впрочем, я не знаю, верно ли это правило только для тебя и меня или для всех. Возможно, кто-то попадает в новый мир и не имеет ничего общего с собой прежним. Возможно, и не все могут попадать из одного мира в другой, возможно, нас двое – ты и я. А возможно, и я один, если никто сейчас не слушает эту запись. В целом все это – одна большая каша, и эта каша бесконечна, в себе и во всем, и как только пытаешься выделить хоть что-то из нее, теряешься в миллионе деталей, которые могут быть своими вселенными с уникальными или не очень правилами. Все это можно назвать просто, это «ИЛИ», все тут иначе или еще как-то, все тут или, если ты понимаешь все так или иначе.

Чтобы не рехнуться, из общего давай к легкому и к частному. Ты выбрался из своего мира и находишься в новом мире, что тебе делать с этим и зачем ты тут – я не знаю. Я спас тебя, ведь ты жил в мире, где был всего лишь один день, и редко он длился целый день, он кончался, когда ваш дом или соседний убивали друг друга. Я случайно побывал в твоем мире, можно сказать, проездом. Но возможно, я и погубил тебя, возможно, тот мир был для тебя всем и единственной сутью существования тебя, единственным, зачем ты был нужен. И я вытащил тебя, как рыбку из пруда, и ты теперь задыхаешься на берегу речки и скоро станешь чьим-то обедом. А как вернуться тебе обратно, я не знаю. Поэтому давай без обид!

Я видел миры и хуже, представь себе мир, который существовал всего несколько секунд, и выбраться из него было сложнее, значительно сложнее. Он обнулялся быстрее, чем я мог хоть что-то сообразить, это был настоящий кошмар. Но я справился, поэтому и тебе лишь понадобилась бесконечность, возможно миллионы лет, чтобы найти твой счастливый билет и послушать эту запись. Я не знаю, сколько времени ты его искал и сколько раз ты умирал в своей прихожей или по дороге к школе сына. Я думаю, это было, как в примере с песчинками, столько же раз. Возможно, ты пропахал целый океан, просеял много песка, чтобы сидеть теперь тут в непонятном тебе месте. Мне повезло: в какой-то момент мой разум оценил, что происходит, и из своего «двухсекундного» мира я выбрался спустя несколько тысяч или десятков тысяч попыток. Мне сложно посчитать, и если я начну, то быстро собьюсь, все там было однообразно.

Я не знаю, зачем я и ты существуем, я ничего, в сущности, не понимаю по-настоящему и даже не стараюсь разобраться. И не знаю, что с этим делать, чтобы ты ни делал, ты где-то окажешься, и если твой разум расщепить на миллиард осколков, где-то и когда-то он все равно соберется снова. Я надеюсь и верю в это, или я ошибаюсь. Слишком много или! Мне кажется, что из своего мира выбираются единицы, у меня сложилось впечатление, что выиграть в эту бесконечную игру получается только у некоторых, возможно, чтобы сыграть в более крупную или мелкую игру, но мне это только кажется. Всегда приятно чувствовать себя героем, смотреть сверху на тех, кто остался в тех мирах, если, конечно, по-настоящему в них был кто-то кроме тебя. Ведь мой разум просто может быть ошибкой? Что, если одна из песчинок в твоей песочнице оказалась разумной? Представь весь ее ужас – быть кусочком частного и неразумного, вечно кричать в пустоту, и когда-то кто-то просто наступит на тебя ногой. Весь ужас разумного существа среди бесконечного количества неразумного песка.

Каша? У тебя каша в голове? У меня тоже, можешь даже не говорить это вслух или про себя, я не понимаю, где мы, что мы и что из этого следует. Но я понимаю тебя, когда ты тонешь в океане, эта запись уже спасительный кусок дерева для тебя, ты остаешься в океане, полном соли, которая разъедает твою кожу, и далеко от дома, если дом вообще у тебя был. Но в твоей руке кусок дерева, и он тебя держит, пока что держит. А пока что? Этого я не знаю. Теперь и ты – та единственная разумная песчинка среди других неразумных.

Попробуй разбудить, да, разбудить – это будет верное слово, кого-нибудь, двое в одном мире – это уже не один. Переверни пленку».

На этом разговор обрывался, я перевернул пленку в кассете и стал слушать дальше, все путалось во мне, и я уже не пытался что-то понять.

«Это единственная подсказка тебе, и это наше единственное общение, если его можно назвать таковым. Больше его не будет, я не знаю, где я буду спустя даже минуту после записи этой пленки, возможно, прошли миллиарды лет или всего секунда с тех пор, как я записал, а ты слушаешь. Я не знаю, может, меня уже не существует совсем, или тебя еще не существует, возможно, твое существование еще только предстоит в будущем. Время тут тоже абстрактно, мы понимаем только его движение вперед и назад, путь его вверх и вниз для нас уже закрыт, для меня точно. А для тебя? Найди и вытащи из этого мира кого-нибудь, считай это не просьбой к тебе, а платой за твое спасение. Никаких правил нет, и я не знаю, что будет с тобой, если у тебя не получится или получится это сделать. Покинешь ли ты этот мир, в котором сейчас находишься, или это еще одна игра с тобой. Возможно, ты застрял тут. Я ничего не знаю, но это твоя единственная тростинка – понять хоть что-то из этой каши.

Прощай, мой несостоявшийся друг».

Я стоял и перекручивал в голове все слова и так и эдак, раз за разом выдергивая отдельные куски и фразы. Я знал, что нет смысла слушать все снова, каша только усилится и, в сущности, мой несостоявшийся друг сам ничего не понимает, и единственный совет – это вытащить кого-нибудь из этого мира. Интересно, этот из этого мира будет рад из него уйти или нет? Оставив лишние мысли, я медленно пошел на свет, в суету большого рынка.

Глава 7. Рынок

Я был в боковом переулке, или, вернее, в боковом рукаве от основной улицы какого-то рынка, рынок был как рынок, он угадывался по шуму и обычной суете таких мест, мне не доводилось раньше бывать на таких, и мне надо было в первую очередь осмотреться. Из головы куда-то испарились все мысли про счет, про 1:1, и все в этом духе. Раньше они не покидали меня, мозг был девственно чист и свеж, я впитывал новый мир. Мне стало хорошо, больше ничего не тяготило меня. Легкий зной и тени навесов надо мною создавали очень приятный баланс между жарой и прохладой. Везде пробивались лучи света, и сквозь них падали мелкие песчинки пыли, они танцевали для меня и навсегда пропадали в тени навесов. Волшебное зрелище нового мира, игры света и пыли, завораживали меня. Это была новая жизнь, с нового листа, возможно, из своего сна я попал еще в один сон, но пока не надо было тыкать оружием в людей, и мне этот сон нравился значительно больше, чем предыдущий.

Но голова опять распухала от вопросов, и я не мог на них внятно ответить, прогнать «мошкару» своих мыслей я не мог, они возвращались на огонь раз за разом. Не лезла из головы мысль о том, что я жил один день, и этот день повторялся бесконечно. Так сколько мне тогда лет? Вообще, какой параметр уместен в моих подсчетах, что считать годом, какой промежуток времени? Ведь я даже ни разу не видел вечера, и только утреннее солнце из спальни и кухни навсегда врезались в мою память. Я целую вечность просыпался в доме и даже не знал имя своей любимой. Интересно, что теперь стало с ними, с сыном и милой? Все это наворачивалось в моей голове подобно мясу, которое опустили в мясорубку, и теперь мои мысли падали в тарелку длинными, тонкими колбасками фарша. Еще меня тревожило время этого мира – а сколько здесь идет время? Если плеер рассказал о мире, в котором все обнулялось за несколько секунд, сколько живет этот мир и тот рынок впереди? А что, если он не кончается и, наоборот, вечен? Если в нем нет цикла, и зачем этот цикл нужен?

Рассудил вполне логично, что ничего не понимаю, и лишь робко предположил, что у всего есть свой цикл и надо что-то предпринять, а по ходу дела, мои мысли уже сами сложатся в нужной последовательности. Мои мысли вернулись к моей семье, но я даже не знал их имен, я был в полной прострации, в моем измученном сознании рождалась новая вселенная, и, возможно, не одна. Мои мысли полетели обратно к размеру вселенной, ее бесконечности.

Я заметил под ногами среди мусора песок и аккуратно сошел с него на маленький плетеный коврик, который был рядом. Зачем топтать чужие вселенные? Я вспомнил, что и эта вселенная, наверное, какой-то далекий камушек, лежащий где-то в неизвестности.

Мысли множились и сплетались, одна перетекала в другую и потом возвращалась обратно. Так можно и с ума сойти. А что, если я и сошел с ума? Я выясню это в ближайшее время. Пора было сделать хоть что-то, а не стоять тут в тени арок и переулков под навесами, пора увидеть свет нового мира. Возможно, он будет добр ко мне!

Я решительно направился на свет. Пройдя арку, я оказался внутри большой площади, которая почти полностью была закрыта тентами и крышами. Одни крыши были от зданий, другие – от торговых ларьков посередине площади и по краям у домов и стен, просвет оставался и падал на землю маленькими змейками желтого цвета, в форме зигзага. И я вспомнил свой ковер в гостиной. Нет, ничего общего с ним не было. Тут уже преобладал серый цвет, красной глины стен не оставалось, и только местами она проглядывала сквозь отвалившуюся краску или ободранные куски обшарпанных домов.

На рынке не было уж очень большого оживления, медленно и ленно сидели продавцы, кто на чем – кто на тюках с продуктами, кто на раскладных стульях, а кто на серых коврах однообразного вида. Везде царил серый цвет, и только свет солнца, проникая между тентами и дырками, вносил свои теплые и холодные оттенки. Но если не считать продуктов и некоторых товаров, которые продавались, мне даже показалось, что люди тут видят все в черно-белом спектре.

Только солнце игнорировало этот стальной мир, давало настроение и цвет, играло с некоторыми предметами и отбрасывало то синие, то коричневые тени на стены, ему было глубоко все равно на цветовые предпочтения местных людей. Даже казалось, что оно специально издевается над людьми, которые своим цветом выбрали цвет стали, показывало им их ничтожность и одновременно свое величие. Казалось, лучи света говорили: «В любой момент мы можем разнести ваше царства серого цвета и играть тут, как нам вздумается, но не сегодня». Замечали ли это другие люди?

Я направился к ближайшему от меня продавцу, он продавал фрукты. Да, это были, безусловно, фрукты, нарезанные круглыми дольками и сложенные в разноцветные длинные полутрубочки, или даже неглубокие тарелки без двух краев.

Я спросил его первое, что мне пришло в голову:

– Скажите, сколько сейчас времени?

– Почти 14 оборотов!

Я его поблагодарил, хотя ничего не понял. «Ну значит, 14 часов, – подумал я, – день в разгаре». Я замешкался и решил узнать, сколько стоят его фрукты. Он спросил, какие, в разрезе сбоку было сложно оценить, какой это фрукт, наверное, яблоки, почти все выглядело однообразно. Хотя были и ассорти из разных цветов. Но мне пришлось присматриваться, и скоро я уже стал различать разницу. Меня заинтересовали разноцветные фрукты, и про них я поинтересовался. На что продавец ответил:

– Договоримся, дорогой!

И подмигнул мне, он, видимо, думал, что я турист и буду сейчас с ним торговаться. Знать бы мне, с какой цены начать свои торги, и тут я вспомнил, что в целом я ничего не знаю о мире, где нахожусь, и ничего не понимаю о его правилах и законах. Может, тут людей на улице едят? Или, если не верно будешь торговаться, отрезают левую руку. Я решил поступить как дипломат и ответить вопросом на вопрос:

– Мне нравятся вот эти, разноцветные. Сколько они стоят?

– Пять и двадцать разрезов.

Видимо, это их местная валюта, я решил поискать по карманам и нашел там горстку мелочи, стертую до такой степени, что это были просто кругляшки, одного зеленого солдатика от сынишки, в кармане рубашки я нащупал ручку. Продавец стал на меня странно коситься, видимо, понял, что у меня нет денег. Вслед за его пониманием пришло и мое, ведь у меня совсем нет местных денег, а покрутив перед глазами идеально стертые монетки своего мира, я понял, что даже и своих-то у меня нет и не было.

– Извини, я забыл кошелек с деньгами в машине, сейчас схожу за ним и вернусь.

– Где ты забыл кошелек?

И еще больше непонимающе на меня стал смотреть, я понял, что начинать знакомство с новым миром с повышенного внимания к своей персоне я не хочу, и я, еще раз извинившись, направился обратно к своему переулку, к плееру. Надо проанализировать увиденное и еще раз собраться с мыслями, оценить свои ресурсы и возможности на данном этапе. Это, кажется, называется «стратегическое отступление». Это определение кольнуло чем-то неприятным внутри меня, я вспомнил свое несколько трусливое отступление на двенадцатый этаж кирпичного старого дома. Ну пусть называется как этому отступлению угодно, меня это уже не волнует.

Я нарочито не торопясь вернулся на свое место и еще раз вывалил все, что было в моих карманах. Денежных сумм у меня не было, около десяти монет без какого-то достоинства, на валюте своего мира, которую я даже не мог назвать, из вышеупомянутых вещей у меня еще оказался маленький бумажник с ненужными пустыми визитками, на которых не было ничего, отличить их можно было только по разному качеству бумаги. Странные подозрения проснулись во мне, я изучил солдатика, хотел найти хоть какое-то клеймо на зеленом пластике, но там его не было. Ручка тоже была без опознавательных знаков, идеальное «ничего» принес я с собой в этот мир. Сам плеер представлял какую-то ценность, его же можно было куда-то сдать. Интересно, здесь принимают технику и кассету со сказками?

В сердцах я уже злился на моего друга из плеера за то, что не оставил мне денег или хотя бы конкретных инструкций. Во мне стала нарастать паника – что делать без денег, я же умру с голода, ведь с утра я пил только кофе из грязной кружки. Возможно, я всю жизнь только и пил кофе и не пробовал других блюд, хотя смутные воспоминания званого обеда всплыли в памяти. Ладно, возможно, и ел, но это ничего не меняет!

И как я буду вынимать кого-то из этого мира, если у меня тут ничего нет? К вопросам о сути моего существования добавились вопросы насущные, и я вспомнил, как сидел в трубе. Мы так устроены: только нас спасут, как мы начинаем требовать, и качать права, и к основному блюду еще требовать десерт, видимо, это человеческая натура. Я должен быть благодарен уже за то, что меня вытащили из того бесконечного и безумного дня, полного одинаковых и бессмысленных убийств.

От моей подворотни, кроме правой стороны к рынку, был еще и ход влево, видимо, вся эта площадь очень старая и имеет множество боковых ходов и ответвлений. Все они строились в разное время и перестраивались, одной общей системы строений и ходов я не заметил. Я пошел туда наугад, скоро коридор сменил направление.

Я прочитал потрепанные вывески на стене: «Сделал качественно работу – принес больше разрезов в семью», и сверху нарисован молодой парень в фартуке на фоне труб большого завода или что-то в этом духе. Выйдя с другого конца рынка, я заметил, что люди продают не только продукты, но и множество вещей различного типа, которые я не узнавал, людей тут было уже побольше, и торговля шла бойко, люди суетились и торговались.

Я влился в этот поток людей, снующих в разные стороны, стараясь с ними не общаться, чтобы не сказать чего лишнего. Что будет, если я не найду денег? Я прогнал эти мысли из головы и пошел дальше. Рынок был большой и, видимо, очень древний, он петлял и менял направления, там, где просвечивало солнце, на горизонте были видны круглые башни зданий, стремящиеся вверх, видимо, это большой деловой район города. Надо туда доехать, но на чем и на какие деньги?

Я заметил совсем маленький магазин в доме с опущенной наполовину решеткой, за ней была витрина с техникой и различного вида мусором. Видимо, это был магазин по ремонту техники или лавка старьевщика, и это было как раз для меня. Я пошел туда. У входа внимательно осмотрелся – товар валялся и лежал без присмотра даже на улице около лавки.

Зайдя внутрь, я очутился на рынке в рынке, не было свободного места, все было заставлено различного рода техникой, что-то я примерно узнавал, это были телефоны, чайники различного уровня поганости, печатающие машинки, а что-то мне было совсем не понятно, я видел такие приборы в первый раз и даже не мог представить, для чего они созданы. Но все было старым и очень скверным. С другой стороны была длинная стойка из старого дерева, на которой тоже все было заставлено рухлядью, а на меня смотрел человек, опершись локтями на эту стойку, он был с седой бородой, в очках и в серой рубашке. Он подозрительно смотрел на меня, видимо, я ему не нравился, и это вполне взаимно. За его спиной тоже был стеллаж, заставленный такой массой всего, и при этом такого мелкого размера, что все казалось одним единым механизмом, все было смешано, и везде торчали провода и леска. Интересно, сам хозяин может что-то найти? Казалось, если где-то нажать на кнопку, весь этот механизм-стена придет в движение и будет что-то делать. Создавалось впечатление, что весь магазин действительно живой и только притаился при виде нового посетителя. Или еды? Может, этот почтенный старец в серой рубашке – приманка для глупых и неопытных туристов?

В целом все помещение было плачевно, тут давно не делали ремонта, и на стенах, где был хоть кусок голых стен, были видна треснутая серая краска с мелким продольным узором, где-то краска отбилась или отвалилась, и под нею виднелись куски красных и коричневых старых рисунков. Я подумал, что тут надо брать быка за рога, с таким человеком надо быть жестким и прямым.

Я с ним поздоровался и спросил, сколько он даст за этот плеер, он долго и придирчиво осматривал его, по моему подобию засунул ноготь в удачно повторяющую форма ногтя царапину на крышке. Повертел его в разные стороны, бережно нажимал на кнопки и изучил провод от наушников. Его внимание привлекло движение головки в кассете, которую было видно через прозрачную часть крышки плеера. И он спросил:

– А что это такое, друг?

Я стал быстро напрягаться: если он не знает, что это, то, скорее всего, в его представлении это ничего не стоит.

Видимо, угадав мои мысли, он рассмеялся и сказал:

– Извини, друг, я имел в виду, работает ли твой музыкальный аппарат? Я старый, но не такой дурак! У меня странная манера речи, но мне кажется, что ты привыкнешь. Да, и как он называется?

– Это плеер, и он, конечно же, работает!

Видимо, он думал, что я его украл где-то и хочу ему сбагрить. И самое интересное – он был не очень далек от истины. Тут до меня дошло, что нельзя оставлять кассету, ее нельзя показывать или давать слушать людям. Я деликатно взял плеер из его рук, открыл, достал кассету и показал ему ее.

– У вас есть такие штуки?

Он ничего не ответил и полез под прилавок, долго чем-то шуршал, что-то уронил с брякающим звуком железа на пол, после чего вылез с несколькими похожими кассетами.

Авторы были мне не знакомы, и надписи на кассетах ничего не сказали. Я засунул первую кассету в плеер, нажал на «плей» и дал наушники продавцу. Он послушал с полминуты, при этом улыбка его росла все шире и шире.

– Хорошая вещь! Даю за нее 50 резервов!

Я с недоверием и презрением на него посмотрел, я вспомнил, что другой продавец использовал резервы как вторую часть суммы, значит это очень мелкие деньги, и он хочет меня надурить. Я решил уйти, я еще более злобно посмотрел на него и уже собрался уходить, потянул руку за плеером, давая всем своим видом понять, что наша сделка не состоялась и знакомство окончено. Но сделать это надо было красиво, и я сказал ему:

– Если я не местный, это не значит, что со мною можно вести дела как с молодым дураком!

Он уважительно посмотрел на меня.

– Не обижайся, друг! Это была проверка!

Если это была проверка на дурака, то он сейчас получит по зубам. Не успел я додумать свою карательную мысль, как он предложил новую цену.

– 1000 сечений!

Я недоверчиво смотрел на него: если этот старый хрыч меня обманывает, и сечения у них еще меньше, чем разрезы? Я стал водить глазами по его магазину, ища что-то похожее на музыкальный проигрыватель, чтобы оценить стоимость.

Старик не врал, все вещи, которые мог охватить мой взгляд, стоили по 300–400, и рядом значилась буква, похожая на «С», но не такая закругленная, где-то были цены по 20,25, и, как я понял, это двадцать сечений и двадцать пять разрезов. Осталось понять, приличную цену он предлагает мне или нет. Рассудив, что я в любом случае сейчас не могу правильно продать свой товар и прогадаю так или иначе, я решил согласиться, но немного поторговаться.

– Давай 1500 сечений, и по рукам, дорогой!

Я сказал это и широко улыбнулся! Лицо продавца стало мрачнеть.

– Не наглейте, молодой человек, моя последняя цена 1200 сечений и 50 разрезов за колбаски питания.

– Какие колбаски питания? Это опять ваша странная речь? Нет у меня колбасок.

Продавец терпеливо показал на мою руку, где были батарейки, и тут стало все понятно.

– Договорились!

Я с чистой совестью отдал ему все это, он отсчитал мне 1200 сечений и мелочь, это были длинные серые купюры, каждая достоинством в 100 сечений, вдоль всех купюр были нарисованы прямые линии с тенями и бликами, создавался легкий объемный эффект, как будто держишь маленький надувной матрас, который у нас плавает в бассейне на заднем дворе. Тут я вспомнил, что никакого бассейна у меня больше нет.

Я заметил над головой продавца пустую полку, она была нарочито чистая и убранная, на ней лишь было две подставки, похожие на подставку от сабли или меча, с обеих сторон подставки имели полукруглый вырез, посередине же ничего не было, на подставках ничего не лежало. Очень странная была вещь. Эта почти пустая полка входила в сильный резонанс с остальным хламом, который занимал собой все пространство и напоминал организм робота.

Мы горячо пожали друг другу руки, и я с ним простился. Мне показалось, что мы остались добрыми приятелями, но почему, я так и не понял. Возможно, я и ему дал заработать, и сам поторговался. Я начинал понимать специфику местного рынка спроса и предложений, пока лишь только интуитивно.

Аппетит заиграл во мне, я, видимо, правда ел целую вечность назад. Я пошел обратно к первому продавцу, он встретил меня подозрительным взглядом, но быстро успокоился, когда я начал торговаться с ним, в итоге я купил у него эти фрукты за пару сечений. Я поел рядом с ним, угостил его купленными у него же фруктами, и мы пожали друг другу руки на прощание. Я пошел на разведку, понимая, что времени у меня много, но в чужом мире я не смогу находиться долго без надежного проводника, а этим проводником мог стать как раз тот, кого надо из него вытащить. Я подумал о моих новых знакомых, но сразу отбросил их, они на своем месте. Я считал, что надо вытаскивать того, кто чужд этому миру. Возможно, я и не прав.