Текст книги "Зеркало"

– О том, – печально заключил Александр Васильевич, – что до образования вам нет никакого дела, а все, что вас интересует, это возможность хапнуть побольше, используя нас, как рабов. О том, что у вас нет никакого конкретного отношения к действительности, а есть только взаимоотношения с другими людьми, такими же ушлыми, как и вы. О том, что талант вы подменяете лояльностью, компетентность – пригодностью, а навыки – платёжеспособностью.

– Вот. – Удовлетворённо хмыкнул Ректор. – На этот раз мы, кажется, друг друга поняли. Работайте как следует, Михайлов. И не будьте таким унылым – один ведь раз живёте!

***

От Ректора Александр Васильевич вышел в наимрачнейшем состоянии. Дойдя до своего кабинета, где помимо него работало ещё несколько таких же преподавателей непрофильных дисциплин, он уселся за рабочее место и, чтобы как-то отвлечься от печальных мыслей, стал проверять курсовые работы. В подобной профессиональной рутине Александр Васильевич всегда находил покой, пребывая в котором, чувствовал себя частью чего-то Великого и Светлого. Но на этот раз Великому и Светлому было угодно вышвырнуть Александра Васильевича в Низкое и Мерзкое уже после десяти минут работы. А случилось это сразу после того, как в помещение вошёл Заведующий кафедрой Фарфоров Алексей Алексеевич.

Александр Васильевич не сразу понял, кто именно появился в дверях, так как на Фарфорове был надет резиновый противогаз с длинным шлангом и внушительным фильтром, прикреплённым к поясу. И только разглядев на груди вошедшего квадратный карман с надписью: «Только для доносов и взяток Ректору», Александр Васильевич встал со своего места и протянул кафедралу руку.

– Здравствуйте, Александр Васильевич, – промычал Фарфоров сквозь клапан, отвечая на рукопожатие, – как здоровье?

– В последнее время неважно. – Признался Александр Васильевич.

– Поделом! – Ответил кафедрал, стягивая противогаз. – Новое лекарство. Очень рекомендую. Слышал, вы посетили Теплохода?

– Да. Был разговорчик. – Александр Васильевич пожал плечами. – Не знаю, что и думать.

– И нечего тут думать. – Кафедрал сочувственно улыбнулся. – Работать. Надо просто работать, а будете много думать, так совсем скопытитесь. Никакой «Поделом» не поможет. Вот примерьте.

Фарфоров протянул Александру Васильевичу противогаз.

– Новое постановление. Всем сотрудникам немедленно пройти антитеррористическую подготовку. На нашей кафедре остались только вы и Кац. Кац сейчас под следствием, поэтому его хер разыщешь, а вы – вот он, как живой! Надевайте!

– Знаете что? – Не выдержал Александр Васильевич. – А не пойти бы вам…

– Надевайте, надевайте. – Прервал его кафедрал. – Разговаривать будем потом. Ведь сами себя задерживаете.

Александр Васильевич оглянулся, как-бы ища поддержки у коллег, и только тут обнаружил, что все они: и инженер, и геодезист, и математик, и философ, и даже лаборантка Валя смотрят на него сквозь мутные круглые стёкла таких же точно противогазов времён второй мировой. Находясь в некотором оцепенении от увиденного, Александр Васильевич медленно принял из рук Фарфорова нехитрое резиновое устройство с длинным хоботом и в два приёма натянул его на голову.

– Как себя чувствуете? – Спросил Кафедрал, привстав на цыпочки и заглянув Александру Васильевичу поочерёдно в каждый глаз.

– Плохо. – Признался Александр Васильевич. – Как всегда плохо.

– Вот видите, – улыбнулся Фарфоров, – для вас это дело привычное! А вот завхоз, старый маразматик, совсем облажался. Натянул его вверх ногами, а потом заблевал изнутри. Говорят, чуть не захлебнулся. А вот вы, я вижу, молодцом! Походите так полчаса и в медпункт. Они там давление должны померить, пульс и взять анализ на вирус «Эпштейна-Барр».

– Но у меня же лекция через двадцать минут! – Промычал Александр Васильевич.

– Лекция подождёт. – Веско заключил Кафедрал. – Вы что, Михайлов, совсем ничего не понимаете?

Тут Александр Васильевич чуть было не признался, что действительно ничего не понимает, но, припомнив разговор с Ректором, вовремя одумался, кивнул головой и вышел из кабинета.

***

В медпункте было людно. Здесь собралась, наверное, треть всего преподавательского состава Института. Половина присутствующих, тяжело дыша, мотала хоботами, озирая пространство сквозь запотевшие окуляры, а другая половина испытывала на себе иные средства антитеррористической защиты. Восемь или девять пожилых профессоров облачились в альпинистское снаряжение – их рыхлые тела были крест на крест стянуты кевларовыми ремнями, на которых болтались жумары и спусковые механизмы. В руках у каждого был короткий репшнур, завязанный десятком косых неряшливых узлов. Здесь же находились трое инвалидов-колясочников с бейсбольными битами наперевес, четыре доцента с чёрными повязками на глазах, которые пытались общаться морзянкой, отстукивая сообщения китайскими палочками, а в дальнем от Александра Васильевича углу расположились две женщины. Они, мешая друг другу, безуспешно в четыре руки собирали ржавый пистолет системы Макарова.

Александр Васильевич нашел свободное место на одной из коек, которые выполняли здесь роль диванчиков для посетителей, и прислонился к прохладной стене, прислушиваясь к тому, как медленно выравнивается его дыхание. Всё происходящее напоминало ему что-то уже виденное ранее – столь же нелепое, тоскливое и трагичное. Что-то злое и бесчеловечное, но побеждённое, в итоге, чем-то лихим и безрассудным, чему он теперь не мог придумать названия. Впрочем, Александр Васильевич помнил, что всё это было во сне, но подробности, которые утром ещё хранила его память, теперь исчезли, растворившись в ворохе новых реальных воспоминаний.

Вокруг разговаривали. Александр Васильевич невольно прислушался к диалогу между директором институтского музея и системным администратором Ниной. Слова директора звучали приглушённо (ему мешал всё тот же одиозный противогаз), а Нина звонко верещала, периодически постукивая друг о друга кулаками в боксёрских перчатках, делая ложные выпады и тут же уходя в глубокую защиту, что не оставляло воображаемому противнику никаких шансов на победу.

– Понимаете, Нина, – говорил Директор, – так устроен мир. Тут ничего не поделаешь. Я и доносил на него, и клеветал, и заносил двум прокурорам, и даже молебен заказывал – один хер. Никакого результата.

– Да вы, Николай Максимович, – сисадминша провела мощный хук слева и отступила на шаг, – не переживайте. Ведь вы ещё больший мудак, чем он, а значит, имеете полное право занять его должность.

– Так-то оно так, да что толку? Проректоров, в конечном итоге, назначает Теплоход, а они с ним лучшие друзья.

– Теплоход выбирает себе друзей по принципу «расслабь очко – завороти ебало». – Нина снова ушла в защиту. – Сумеете правильно себя поставить, держа язык за зубами, и всё у вас получится. Я же всю их переписку читаю. Знаю, о чём говорю.

«Школа, – припомнил Александр Васильевич цитату из любимой книги, – гнездо мудрости. Опора культуры».

– Да я б свалил, да куда валить-то? – Вопрошал один аспирант другого, такого же очкастого и невзрачного. – Куда? Где я такой нужен с моей-то квалификацией? Диссертация на тему: «Анализ эффективного пиар-менеджмента на примере центральных районных больниц Орловской области». Нобелевка, не иначе!

– Да вали ты куда хошь! – Раздражённо отзывался второй. – Граница с Европой пока ещё открыта. Там у них, говорят, почтальонов не хватает.

– Чтобы я почтальоном! – Реагировал первый. – Восемь лет учился, как чмо! Прогибался, как последний пидарас! И всё коту под хвост? У них ведь там наши заслуги ничего не значат! Там у них, хоть ты депутат, хоть ты инвалид, хоть ты…

– Почтальон. – Подсказал первый.

– Что ты привязался со своим почтальоном? Ты лучше скажи, тебе Оксанка дала или нет?

Жизнь, – думал Александр Васильевич, – такая странная и непостижимая жизнь. Может, я слишком стар для всего этого дерьма? Или попросту туп? Что я здесь делаю? Ведь если посмотреть на всё со стороны, то получается, что пожилой преподаватель, доктор наук, вместо того, чтобы читать лекцию студентам, то есть выполнять свои прямые обязанности, сидит в противогазе на больничной койке и злится оттого, что не может понять, как устроено мышление тех мудаков, что его окружают. Может быть прав очкастый, и пора валить? Но, действительно, кому я там нужен? Впрочем, здесь я…

– Михайлов! – Крикнула неожиданно появившаяся медсестра. – Ну, где вас черти носят?

– Здесь я! – Поднял руку Александр Васильевич.

– А должны быть здесь. – Ещё громче крикнула сестра, и указала пальцем на распахнутую дверь врачебного кабинета. – И снимите этот чёртов противогаз. Вы похожи в нём на муравьеда-гидроцефала. Какой идиот на вас его напялил? У вас по плану обучения – сестра сверилась со списком – должен быть парашют или в худшем случае пожарный гидрант!

Александр Васильевич поднялся с койки и, чувствуя себя полным лузером, двинулся к распахнутой перед ним двери.

***

Через полчаса, закончив наконец-то неприятные медицинские процедуры, Александр Васильевич обнаружил, что настала большая перемена, а, стало быть, время обеда. Он спустился в студенческую столовую, отстоял очередь в кассу, потом – очередь к раздаче и, найдя себе место под вывеской: «только для преподавателей и уборщиц», приступил к потреблению того, что здесь называлось едой.

Он уже докончил соевые тефтели и перешёл к компоту из сухофруктов, когда его трапезу грубейшим образом прервали. Кто-то хлопнул Александра Васильевича по спине ровно с такой силой, чтобы это приветствие могло считаться дружеским, но компот всё же брызнул через нос. Неожиданным гостем оказался чеченец Камаз Отходов*** – простодушный физрук сорока лет в лакированных ботинках и спортивном итальянском костюме фирмы «Merda» с лампасами и стразами.

– Везде тебя ищу, братан! – Сказал он, устрашающе улыбаясь сквозь густую бороду. – Тут на тебя Чупа-чупсы пришли, а тебя нигде нет. Я и в спортзале искал, и в раздевалке… Вот, держи. – Отходов протянул Александру Васильевичу три завёрнутых с пёстрые обёртки леденца, скреплённые зелёной резинкой.

– Что это? – Спросил Александр Васильевич, с трудом глотая воздух.

– Как что? Я же говорю, Чупа-чупсы на голосование! Выборы же скоро! Тебе снова оказана честь проголосовать за нашего Президента. Представляешь, – Отходов засиял, – в этом году мне тоже Чупа-чупсы дали! Признали, а как иначе? Всё-таки пять лет уже хуеварю!

– Спасибо, Камаз. – Александр Васильевич высморкался в салфетку. – Оставь их себе. Я в этом году на выборы не пойду.

– Как так не пойдёшь?!! – Возмутился Отходов. – Ты что, братишка, родину сваю не любишь?

– Понимаешь, Камаз, – Сказал Александр Васильевич, стараясь держать себя в руках, – Кого и что я люблю, это не твое дело.

– А вот ещё как и моё! – Отходов засучил рукава, обнажив пухлые волосатые руки. – Мне сказано, дать тебе Чупа-чупсы и объяснить, что к чему. А если в залупу полезешь, разъебать табло. Ты, Василич, не в обиду, только беспредела больше не будет. Много вас таких безответственных развелось! Раньше ходили, как миленькие, а теперь зажрались совсем! Тут, понимаешь, спину гнёшь с утра и до вечера этим малолетним тёлкам, которые сами не знают, чего хотят, а потом тебе ответственное поручение дают. Ты бы сам как на моём месте поступил?

– Пошёл бы в оружейку, запер дверь изнутри, – Александр Васильевич поднялся и залпом допил компот, – выстрелил бы из пневматики себе в живот и умер бы от сепсиса в страшных мучениях.

– Ну, ты мужик! – Уважительно заключил Отходов, опуская рукава. – Я б так не смог! А Чупа-чупсы возьми, отсосёшь их на месте. Там отмечать будут, кто пришёл, а кто сдриснул. Отправляемся четвёртого в восемь утра от памятника Лихачёву. Идти нам минут тридцать, так что трёх сосунков должно хватить на всю дорогу. – Отходов помолчал секунду, и добавил веско. – Мы же тут с тобой не просто так – за всё нужно платить, брат, за всё.

***

В течение всего оставшегося дня Александр Васильевич чувствовал себя странно. Его тело перемещалось, проводило занятия, что-то говорило, жало руки и даже пару раз улыбнулось, но сам Александр Васильевич при этом не присутствовал. Он на какое-то время просто выпал, а точнее ввалился внутрь своей материальной оболочки, как бы ментально превратившись в своеобразную бутылку Клейна. Всё, что происходило вокруг, просто скользило по бесконечной поверхности его психики только для того, чтобы, попав, казалось бы, внутрь, беспрепятственно выйти наружу без каких-либо изменений. Пребывая в таком состоянии, Александр Васильевич, оказавшийся вечером перед включённым телевизором в комнате отдыха, не нашёл (да и не искал) причин, чтобы выбрать программу по вкусу, вырубить ящик или просто пойти, наконец, домой. Он просто уставший и опустошённый сидел и смотрел передачу под названием «Ни слова правды» по центральному правительственному каналу.

– Сегодня у нас в гостях – говорила ведущая – известный общественный деятель, философ, священник и депутат Государственной Думы Отец Чарли Всеволодов. Здравствуйте, Отец Чарли.

На экране возник человек средних лет в грубом чёрном подряснике, небольшом чёрном же кокошнике и с массивной золотой цепью на шее. Его рыжие волосы были лихо всклокочены (намёк на лояльное отношение к прогрессивным фрилансерам), а густая борода перетянута тонкой трёхцветной ленточкой – символом поклонения традиционным ценностям.

– Добрый день, дорогие мои плевела и вы, уважаемая заблудшая овца. – Голос святого отца был глубоким и бархатистым, как раскаты далёкого, но неизбежно приближающегося грозового фронта.

Ведущая как-то странно хихикнула, давая этим понять, что она хоть и довольно умна, но вынуждена играть роль глупой женщины, только притворяющейся умной.

– Отец, Чарли, – обратилась она к священнику, – скажите. Через две недели вся страна празднует десятую годовщину Великого Объединения Церкви и светской власти. Расскажите нам, чего удалось достигнуть совместными усилиями духовенства и чиновничества за эти десять лет? Нам есть, с чем друг друга поздравить?

– Нам, разумеется, есть, с чем друг друга поздравить, но и упрекнуть, конечно, найдётся за что.

– Например?

– В материальной сфере мы, действительно, очень хорошо продвинулись. Церковь и раньше имела значительные привилегии в сфере торговли табачной и спиртной продукцией, но сейчас для нас в этой области наступили просто, можно сказать, райские времена. Барыжим в открытую, никого не стесняясь. Всё-таки лобби в Думе – это серьёзная штука. Также обстоят дела и с чёрным рынком драгоценных металлов и камней. Как вы знаете, мы за бесценок скупаем краденые ценности, чтобы наши храмы и духовные лидеры выглядели нарядно и празднично, на радость прихожанам и во славу Господа. Всю нашу прибыль мы распределяем теперь по трём основным направлениям. Первое – это личные нужды высшего руководства церкви. Второе – это оформленные в рамках закона взятки и поощрения. И третье – это нужды народа. Ведь именно мы на свои собственные средства, наконец, убрали из всех населённых пунктов страны сатанинские памятники Ленину и понаторкали вместо них огромные кресты, в отличие от памятников, правда, не выдерживающие никакой художественной критики.

– Я так понимаю, – вклинилась ведущая, – что тут мы плавно переходим как раз к недостаткам?

– Можно и так сказать, потому что с духовной стороной вопроса у нас пока не всё гладко.

– Расскажите подробнее.

– Рассказываю подробнее. Раньше, в годы политического безвременья, у Церкви было много прихожан. Они, натерпевшись унижений друг от друга, добровольно посещали наши храмы, где целовали идолов, падали на колени перед ликами, и, в общем, продолжали унижаться, но уже публично и с нашего благословения, под красивую музыку или песнопения. Они, чувствуя над собой власть отцов, начальников и чиновников, в конце концов понимали, что власть Бога – единственная власть, не подверженная критике. Отец может жестоко избивать, начальник сексуально домогаться, а чиновник открыто растлевать, но любому из них можно было как следует вломить, используя всё: от рессоры трактора «Беларусь», до Уголовного Кодекса. Единственное, чего они не могли сделать, так это дать по башке за все перенесённые страдания главному боссу – Богу. Это всегда напоминало мне ситуацию с ребёнком, которого забросили в угольную шахту и сказали: «Теперь ты живёшь здесь. Можешь страдать, а можешь что-то тут полюбить, дело твоё. Мы будем вечно сидеть наверху в тёплом офисе, а ты медленно подыхать от угольной пыли, но ты должен верить, что мы тебя любим. Если захочешь с нами связаться, бейся головой о стены выкопанного тобой ствола, который чем глубже, тем лучше резонанс. Мы тебя, правда, всё равно не услышим, но, по идее, тебе должно полегчать. И не забывай отправлять наверх никому здесь не нужные, но полные до краёв вагонетки, иначе, попадёшь ещё глубже – в ад, где тебе станет значительно хуже».

Конечно, сама концепция Бога – это сказка, ложь, но с ней нам жилось куда легче, чем сейчас, когда мы все согласились, что земным и единственным воплощением нашего божества, является первое лицо государства, такой Бог-чиновник. Понимаете, люди ведь вполне осознанно верили во всю эту противоречивую модель лишь потому, что это примиряло их с действительностью. Они априори прощали Бога, закрывшегося в небесном «офисе», за всё, и поэтому могли простить кого угодно. Это было золотое время. Люди врали друг другу и себе. У них были тайны, а религия считалась чем-то очень личным и интимным, как вставная челюсть или мужские стринги. Веру не нужно было обсуждать или критиковать, ведь она тотчас теряла всякий смысл. А посмотрите, что происходит сейчас! Вокруг одна сплошная правда, а мы так и не стали счастливее!

– Это что же получается? – Искренне удивилась ведущая. – Вы выступаете за развал единой власти? Если я не ошибаюсь, то на языке нашего Генерального Президента всея Руси – это зовётся крамолой, а согласно церковной терминологии – ересью, и карается колесованием с занесением в личное дело!

– Да бросьте вы. – Отмахнулся отец Чарли. – Всё, что касается обсуждения вопросов веры и Бога – по определению является крамолой и ересью. И я вовсе не выступаю против существующего порядка вещей. Я только говорю о том, что пора уже перестать говорить и думать правду, и хоть иногда позволять себе немножечко соврать. Пусть сначала это будет нелегко, но потом мы привыкнем, и вы увидите, как сразу изменится наша жизнь! В конце-то концов, в любой шахте уголь рано или поздно закачивается!

– После чего, её обычно затапливают. – Сказала ведущая, неожиданно для себя самой выйдя из роли. – Впрочем, будем надеяться на лучшее. – Снова глуповато улыбнулась она. – Скажите, какие приготовления к празднику Великого Объединения вы проводите?

– Всё, как обычно. Мы готовим военный парад, салют, и митинг. После чего наш Президент лично отслужит молебен о неожиданном, но неизбежном наполнении иссякших нефтяных месторождений…

***

Александр Васильевич брёл домой по тёмным неприветливым улицам и в первый раз в жизни молился. Гасли витрины магазинчиков, медленно проезжали редкие такси, освещая себе путь жёлтыми фарами, тем самым делая весь остальной мир ещё темнее, и нервно мигали светофоры. Боже, думал Александр Васильевич, зачем ты меня оставил здесь? Почему не забрал вместе с женой, два года назад или почему так и не даровал мне немного тихого счастья? Боже, если ты существуешь, то всё происходящее на твоей совести, ведь я уже сделал всё, что мог. Если же тебя нет, то мы сами виноваты, а это куда страшнее и подлее, ведь мы же не хотели так. Боже, ты просто обязан быть, ведь в противном случае нам просто не на кого взвалить вину за несовершенство этого мира. Боже, я верю в тебя. Пусть ты всего лишь сказка и ложь, но ты должен быть с нами. В конце-то концов, ты многолик и всемогущ, и никто не вправе утверждать, что ты не мог бы явиться к нам в облике прекрасной лживой сказки. Вернись к нам. Дай мне знак, помоги.

Александр Васильевич уже подходил к своему подъезду, как вдруг услышал тихое приветливое лошадиное ржание. Разглядев в полутьме силуэт высокого стройного скакуна, Александр Васильевич медленно подошёл к животному и присмотрелся. Конь, а это был именно конь, стоял под седлом и меланхолично щипал пыльную придорожную травку. Александр Васильевич дотронулся рукой до тёплой и слегка колючей щеки жеребца, провёл пальцами по густой чёрной гриве и спросил:

– Где же твой хозяин, дружок?

Конь посмотрел одним глазом на Александра Васильевича, что-то фыркнул в ответ и вернулся к своему занятию.

Только тут Александр Васильевич заметил подошвы огромных кирзовых сапог, торчавших из ближайшего куста шиповника. Раздвинув тонкие колючие ветки, и наклонившись, Александр Васильевич, обнаружил спящего пьяным сном казака. Его фуражка валялась неподалёку, мундир был расстёгнут, ножны пусты, а белую застиранную сорочку покрывали какие-то коричневые пятна.

То, что неожиданно созрело в голове Александра Васильевича, нельзя было назвать полноценным планом, однако с этого мгновения все его действия приобрели юношескую резкость и военную чёткость. Александр Васильевич схватил поводья, вдел левую ногу в стремя и с лёгкостью, припомнив армейскую службу, вскочил в седло. Медленно развернув коня, он проскакал вдоль дома, вывернул на проезжую часть и, постепенно разгоняясь, двинулся к западной границе города туда, где только что село тёплое красное солнце. Он решил скакать всю ночь и весь день, а если потребуется, и следующую ночь, и следующий день, пока не доберётся до тех самых людей, которым совершенно не нужен.

Александр Васильевич знал, что, по правде, он не мог себе этого позволить. Он знал, что ни ему, ни тем более животному не выжить в диких условиях за кольцевой дорогой. Но он только ухмыльнулся, подёрнул поводья и «пришпорил» коня. Ведь именно сегодня на его стороне была упоительная и красивая ложь.