Текст книги "Истребители"

– Пытались как-то им объяснить?

– Пытались. И даже командир дивизии нас поддерживал.

– С ходом войны мнение торпедоносцев как-то менялось?

– Когда их там пощипают, то они ругаются. Когда делали успешные налеты, все вернулись домой, тогда все нормально.

– Вообще взаимоотношения с вашими подопечными были какие?

– Очень добрые. Дружили. Вместе ходили в столовую, наливали, выпивали, закусывали в одной столовой. Конфликтов ни разу не было. Если бы что-то такое было, то слышно было бы, слухи бы ходили. Сделали полет, они начинают нас ругать, а завтра опять вместе полетим, все равно жить надо, систематически вместе летали.

– Подошли к цели, вы начинаете интенсивно маневрировать, стараетесь набрать скорость и высоту. Немцы как атакуют? Если, допустим, подошла группа немецких истребителей, как они будут атаковать?

– Они обычно обходят группу. Обычно идут со стороны или с боков или сзади пытаются атаковать. Одни там, другие там, нужно очень внимательно смотреть. Тактических шаблонов не было. Каждый раз надо ждать откуда угодно атаку. В лоб не ходили, редко. Обычно заходят со стороны, или сзади, или сбоку, или снизу.

– Атакуют ударные самолеты?

– Да. В первую очередь стараются атаковать ударные самолеты. Нас атакуют только «по пути», если им мешаешь. Но мы же сами завязываем бой, их отвлекаем, их атакуем, им приходится отворачивать. Самое главное, чтобы не прозевать, не подпустить истребитель на дистанцию стрельбы по бомберу. Видишь даже, что точно не попадешь, а стрельнешь, потому что трассирующие пули, а тем более 37-мм снаряды «Кобры», его видно далеко. Пустишь – и он отворачивает. Главное, не сбить, а не допустить атаку по ударным самолетам.

– Кого было тяжелее сопровождать – торпедоносцев или бомбардировщиков?

– Нам все равно. Главное, чтобы не на полный радиус. Торпедоносцы дальше атакуют конвой, а нам возвращаться. Смотришь, чтобы горючего хватило на обратный путь. Особенно если завяжется бой, там же не будешь экономить, там даешь на полную: или догнать, или отойти.

– А если вы сопровождаете высотные торпедоносцы?

– Обычно с высотными торпедоносцами ходили на близкое расстояние, не на полный радиус. Они атаковали, когда конвой подходит к базам противника. Здесь обычно и штурмовики, и высотные торпедоносцы, и обычные торпедоносцы идут. А чем дальше атакуют от базы, от нашего аэродрома, тем чаще обычные торпедоносцы. Штурмовиков туда редко посылали. А высотных – не знаю, видимо, эффективность высотных торпедоносцев значительно меньше, чем низких. Поэтому их не очень использовали.

– В литературе есть такой штамп: «Немецкие бомбардировщики, не выдержав атаки советских истребителей, избавляются от бомб над своей территорией и поворачивают назад». Что можете сказать про наших? Бывало такое? Допустим, атакуют их немецкие истребители, они пытаются быстрее сбросить бомбы и назад вернуться.

– Такого не было. Наши обязательно сбрасывали бомбы туда, куда нужно. Или погибали, его собьют, но бомбы сбрасывали, куда нужно. Наши, как немцы, не делали. Я таких фактов не наблюдал и не слышал про такое, чтобы, не доходя до цели, сбросить бомбы и вернуться. Были только случаи, когда он, подбитый, бросает бомбы и каким-то путем старается вернуться домой. Вот такие факты были. А так, чтобы в исправном состоянии сбросить бомбы и бежать, такого не было.

– Случаев мандража не было у вас, у ваших подопечных, чтобы нервишки не выдержали, нырк – и ушел. Сталкивались с таким, нет?

– Переживания у всех летчиков были. Я вот говорил, что я никого и ничего не боялся – это неправильно. Было напряженное состояние у летчиков обычно до вылета. В период подготовки, особенно когда уже получено задание, расчехляют самолеты, сейчас посадка. Летчики все побежали в туалет пописать – это уже как признак некоторого волнения, ну и облегчиться. До того как запустить мотор. Как мотор запустил – все, никаких страхов нет.

– Случаи трусости в бою были? До трибунала дело доходило, нет?

– Были случаи, но до трибунала не доходило. Я много ведущим ходил, часто. Иногда или умышленно, или неумышленно некоторые оказывались где-то в стороне во время воздушного боя. Здесь идет напряженный бой, не хватает самолетов, надо бы побольше, еще бы парочку, повыше взять, а он где-то там. Таких на разборе мы ругали. Но он оправдывается, говорит, видел, что там шел истребитель, я за ним полетел. Однажды даже мне пришлось сказать: если еще раз такое увижу, то подойду и сам лично расстреляю. Помогало.

– Морду таким не били?

– Нет. Таких было мало. Может быть, это случайно, а некоторые проявляли некоторую хитрость, чтобы уклониться. Такие факты были.

– Таких людей, с которыми никто не хотел летать, не было?

– Нет. У нас в дивизии не было.

– Раз мы начали говорить о случаях страха, волнения, были какие-то приметы, предчувствия, суеверия? Говорят, что летчики – народ суеверный.

– Да. Не любили фотографироваться перед полетом и вообще не любили фотографироваться. Брились нормально. Талисмана у меня не было. Предчувствия… Когда меня подбили, когда я плавал. Группа пошла на взлет, я начал запускать мотор, а он не запускался. Секретарь партбюро говорит: «Оставь на всякий случай партбилет». Взял у меня партбилет. Это единственный случай. Больше не оставлялся, говорил: больше с таким вопросом не подходи. Но вообще рекомендовали оставлять партбилет дома, в части, лучше с ним не летать. Но и не запрещали.

– Когда свою первую награду получили? И что это за награда?

– Орден Красного Знамени, вскоре как сбил самолет «Фокке-Вульф-189». Сразу дали орден Красного Знамени.

– С орденами летали?

– Нет. В орденах не летали. Ордена обычно находятся на праздничной форме, а мы летали в специальной одежде. Одно время были сплошные комбинезоны, потом отдельные брюки и куртка. В зимнее время были унты и желтые меховые ленд-лизовские куртки. Хорошие, теплые, удобные. Летом в основном в хэбэ и в сапогах.

– На голове что? Шлемофоны с подшлемниками, без подшлемников?

– Кто как любил. Подшлемники были шелковые, белые или голубые, потом шлемофон с наушниками.

– Для чего подшлемник? Голова потеет?

– Кто говорит, что сохраняет волосы, меньше лысеешь.

– Шейные платки были?

– Были у нас шелковые голубые платочки, делали из парашютов.

– В эскадрилье была какая-то мода, например, отращивать усы или бакенбарды?

– Не заметил. Брились вовремя, умывались, зубы чистили. На стационарном аэродроме у нас были умывальники.

– Вы нам рассказали про одного своего сбитого. Еще какие-нибудь характерные эпизоды можете рассказать?

– Меня приложить хотели, но я удрал. Это было 2 мая 1943 года. Тоже летали на бомбежку на «яках». В район Печенги летали, там был такой активный бой, сложный бой. И каким-то образом на обратном пути меня отшили от группы. Штурмовики и бомберы задание выполнили, а меня подхватила группа «мессеров», четыре штуки, и хотели сбить. За мной эти четверо начали гоняться. Так вот, они почти от Печенги и до нашей территории все пытались сбить. Но я огрызался как мог. Вспотел. Но я все время видел, кто где. Вот как это рассказать? Надо там быть. Смотрю, один выше – мне ничего не сделает, один сзади идет-идет, думаю, что сейчас уже будет стрелять, в это время я делаю маневр со снижением, и все, проскочил, ушел. Развернулся, гляжу – один идет выше, я ручку подбираю, а у меня скорость хорошая, начинаю стрелять. Я еще огрызался и по ним стрелял! Когда перелетели линию фронта, какой-то, видимо, я сделал маневр, они меня потеряли, я так понял. Потом гляжу, они пошли вправо и ушли. Но погоняли меня здорово!

– Какое у вас отношение к немецким летчикам как к профессионалам?

– Они грамотно летали, никакого пренебрежения к ним не было. Единственное, что они всегда любили иметь превосходство сил. Но действовали они грамотно, у них между собой хорошо работала связь, нормальная дисциплина. Отношение у нас к ним как специалистам уважительное. Это были грамотные специалисты.

– Качество немецких летчиков с ходом войны менялось?

– Они стали трусливее, когда у нас возникло количественное преимущество. Мы уже летали в Норвегию, в 1944 году это в особенности было заметно. Мы ходили уже большими группами, у нас было больше авиации, они появлялись – и «мессера», и «Фокке-Вульфы», – но уже не подходили. А у нас были достаточно большие силы. Единственное, надо было смотреть – исподтишка, снизу, подкрадывались кого-нибудь подхватить. Или, наоборот, сверху, со стороны солнца. Действовали небольшими группами, как охотники.

– Вы сказали, что «Кобра» с «мессером» на виражах может драться. Немцы вообще в бои на виражах лезли?

– Реже. Они больше использовали вертикаль. Набирали высоту и сверху атаковали. Или исподтишка снизу незаметно на фоне местности замаскироваться, подойти поближе и ударить, сзади-снизу. Скорость для этого обеспечивают, конечно. Если зависнет на этой же скорости, ему и конец. Так что, можно сказать, грамотные летчики были. Достойные своих самолетов, своих задач. Это были не простаки и не тюфяки, которых можно было запросто сбить в любом воздушном бою. Не собьешь.

– Какие-то еще эпизоды, связанные с вашими победами?

– Было. В одном вылете двух сбил. Как я вам расскажу? Я зашел, сманеврировал, гляжу – он идет на бомбера, я подстроился, раз, ударил, и все. Как можно рассказать?! Это же воздушный бой, такая карусель, чтобы голова крутилась на 360. Главное в воздушных боях – видеть, где противник. Вот в этом вылете было два боя. Сначала в одном районе, а потом, когда возвращались, нас перехватили, начался еще воздушный бой. Вот два «мессера» сбил в одном бою.

– Немцы на отходе, на подходе одинаково настойчиво атаковали?

– На всех этапах хорошо атаковали, а на отходе особенно пытались внезапно подкрасться. После боя группа растянулась: одного бомбера, может, подбили, он старался уйти, другие разошлись, нас растащили. Мы же еще сами себя должны защищать и их тоже, поэтому разделялась группа. А коль группа разделилась, уже легче к ней подойти внезапно и атаковать, сбить. Бдительность тоже падает после того, как цель поражена. Задание уже выполнили, возвращаемся домой, ура, ура! Так нельзя делать. Если будешь так делать, то собьют.

– Где жили на аэродроме?

– В землянках на краю аэродрома, поэскадрильно. Выскочил, тут стоянка самолетов, в самолет прыг, газы, и все. Это в летнее время. Ночью, примерно с октября, нас устраивали в домах комсостава в поселке, немножко подальше, километра полтора от аэродрома.

– Что в это время делали, когда летать невозможно?

– Занимались теорией, изучали аэродинамику, технику, расчищали самолеты, потому что там такая пурга бывает, что надо всем работать. Ну и находились в готовности – светлое время хоть немного, но было. Ночью мы не летали, боевых действий не вели. Один раз только слетали в ночное время, садились под прожекторами. Какая-то цель была, немецкие корабли зашли в район Печенги. Мы взлетели, начались сумерки: в сторону суши если смотреть, не видно ничего. «Пешки», пикировщики, летали. Чтобы держаться около них, надо их видеть. И вот мы с той стороны суши смотрели на море, где небо видно, и так держались. Если бы там появились истребители, то мы ничего не могли бы сделать. Локаторов у нас не было. Все внимание концентрировалось, чтобы нам удержаться строем, вместе, не рассыпаться. Один или два раза мы так летали. Вернулись нормально. Почти зенитки там не стреляли. Они отбомбились, как положено, развернулись и пришли домой.

– Немцы в полярную ночь бомбили Мурманск?

– Бомбили. Когда мы прилетели, он уже почти до основания был разбомблен. Все постройки там в основном были деревянные, дома двух-трехэтажные, они этими зажигалками его засыпали еще до нашего прилета. Разведчики ночью ходили и тоже капали бомбочками. Прилетит, бросит. И на наш аэродром разведчики бросали. Бух-бух, ложись.

– Женщины в полку были?

– Были, связисты.

– Романы были?

– Целовались иногда. Танцев сначала не было. Потом, в 1943 году, мы стали называться офицерами, сначала же был комсостав, потом ввели погоны и начали офицерами называться. И в это время начали строить Дома офицеров. Нормальный был Дом офицеров, с хорошим танцевальным залом, кафе, бильярдная в Ваенге. Зимой мы туда ходили часто, летом не ходили: всегда в готовности. В выходные ходили. В принципе, в неделю раз или два объявляются танцы в Доме офицеров. Это в темное время, в зимнее время.

– Как вообще время коротали?

– Кто письмо пишет, кто дремлет, кто рисует. Играли в шахматы и домино. Карты презирались. Анекдоты рассказывали, жили нормально.

– Когда лучше, зимой или летом?

– Зимой. Меньше потерь. А летом все время на боевом дежурстве, круглые сутки. Ночи же летом не бывает на Севере, там все время солнце, если нет облаков, все время светло. Поэтому постоянно боевая готовность номер два. Зима – это время отдыха. В 1943–1944 годах летом организовали 10-дневные дома отдыха. В готовности не находишься, ни о каких боевых заданиях не думаешь. В основном там спали, ели, играли на бильярде, танцы, отвлечены от боевых действий. Аналог полярной ночи в летнее время. Туда попадали по графику. У кого больше боевых вылетов – того первого. Бывают летчики, у которых состояние здоровья немножко похуже, нужно отдохнуть. Кто-то пришел после сбития. Но в принципе там были все по 10 дней.

– Вас всего сбивали два раза?

– Да. Оба раза на «лагге».

– У вас «Кобры» были с 20-мм и 37-мм пушками. Какая лучше?

– 20-мм: у нее выше скорострельность, но и она уступала ШВАК по этому параметру.

– На одну гашетку выводили?

– Нет. Две гашетки. У пушки одна и у пулемета другая.

– В полку могли быть приписки? Были люди, которые могли приписывать себе победы?

– Это невозможно. Как можно приписать? Враньем заниматься? Капитан-лейтенант в гвардейском полку был. Такой пожилой уже. Говорят, что он приписывал. Его звали «капитан-лейтенант». Он был капитаном, а потом его разжаловали, по-моему, за пьянку. И его начали называть «капитан-лейтенант». Слух такой был. Говорит: «Я сбил четыре самолета». Ему говорят: «Нет же подтверждения». – «Мало ли что нет подтверждения. Моя жена знает, что я сбил, и все. Я ей написал, значит, я сбил». Это отдельный случай. Такой веселый мужик был. Пожилой. Мы против него были мальчишками. У нас в полку мне такие факты неизвестны. Фотокинопулеметы у всех стояли уже на «лаггах». Там не соврешь. Там фотографируют. Видно дальность, расшифровку. Когда говоришь, что сбил. У нас был начальник фотослужбы. После вылета эти кассеты забирал, проверял. Кто говорил, что сбил, он смотрел. Он мог определить дальность стрельбы, видеть, по какой цели стрелял. Тут особенно не соврешь. Потом, зрительный контроль группы.

– Таран у вас в полку был, Чиликов таранил.

– Я был на земле, в этом вылете не участвовал. Это был мой командир звена. Был налет на Мурманск. Подняли группу нашего полка, ведущим был Чиликов. Вступили они в бой, когда немцы уже Мурманск прошли и приблизились к нашему аэродрому. Причем они летели на небольшой высоте. Стрелок бомбардировщика подбил Чиликова во время атаки. Он этот бомбардировщик сбил. Этот подбитый бомбардировщик ушел, прошел с дымом мимо нашего аэродрома, потом где-то врезался. Он, видимо, пытался спасти самолет. Выпрыгнул на малой высоте и не успел раскрыть парашют. Ударился о землю и умер. Говорили, что у него кончился боезапас, что он таранил этот бомбер. Но сам погиб из-за того, что была малая высота. Он умер не сразу, какое-то время был жив. Вроде успел сказать: «Я умираю, берегите Родину». Такие были разговоры.

– Кстати, как погиб Панин? Вы сказали, что с ним погиб ведомый Сосновский, а еще в этом бою погиб младший лейтенант Борисов, трое в этом бою погибло.

– Было такое. Запевала. Он любил песни петь. Много знал песен. Участвовал в самодеятельности в полку.

– С кем в полку вы дружили?

– Из друзей первый был Иван Конев. Самый лучший друг. Потом Конев погиб. Когда с 20-го полка перевели Бурматова, мы с ним подружились, так до конца.

– Как относились к потерям?

– С сожалением… Сознательно. Война без потерь не бывает.

– Первые потери воспринимались более остро, чем последующие?

– Всегда одинаково. Всегда это было тяжелым делом – хоронить друзей.

– Как погиб Харламов?

– Наш командир эскадрильи Михаил Иванович Харламов был хороший летчик, с большим налетом, требовательный, летал с нами всегда. Заметно старше нас. Погиб он нескладно. У него в оккупации пропала жена. Получил он письмо, что нашлась жена. И ему дали отпуск. Был напряженный период, лето, но ему дали отпуск, выписали отпускной билет. Он говорит: «Еще один раз слетаю и поеду со спокойной душой домой». Мы ему советовали не лететь. Он говорит: «Нет, я еще слетаю». Настоял. Хотя мы ему предлагали, давай слетаем вместо тебя. Все-таки он пошел и не вернулся. Был подбит в районе Кебергнеста. Якобы сел на воду и перебрался на шлюпку. На «Кобрах» уже была шлюпка оранжевого цвета. Якобы он был на плаву. Надо было его прикрыть. Дали задание мне и еще другому летчику найти его и прикрыть в случае чего. Погода была хорошая, солнечная. Мы походили там. Большого волнения не было, в принципе мы никого не обнаружили. Мы побарражировали, но ничего не обнаружили. Мы все очень сожалели. Если бы он не полетел, а полетел другой, может быть, и никто бы не погиб. И он поехал бы в отпуск.

– Вчера вы упоминали Горбачева. Дружили с ним?

– Да. К девкам вместе ходили.

– Он погиб 29 февраля 1944 года.

– Да. Сугоняев и Горбачев в одном вылете погибли. Один значится сбитый зениткой, а другой – как не вернувшийся с боевого задания. Тоже сбит зениткой. Было задание нашему полку блокировать аэродром Луостаари в интересах других полков. Ведущим был заместитель командира полка Адонкин. Мы делали два вылета туда, как штурмовики на бреющем полете. Мы не стреляли, а просто блокировали аэродром, чтобы немцы видели, что мы там что-то хотим делать. Мы один раз слетали, заходим над аэродромом, проходим, если кто успеет стрельнуть, стреляет, на малой высоте, качели туда-сюда. Зашли, прошли, ушли. Вернулись. Заправили самолеты, нам сказали – еще раз. Во время этого второго вылета их подбили. Горбачев Сашка был у меня ведомый. Я видел, как над самым аэродромом у него мотор уже горел. Думаю: все, человек пропал, не вернется. Потом, когда развернулись на обратный маршрут, двоих не было. Нас была шестерка. Двоих из шестерки сняли зенитки. Там был мощный огонь. И по мне эти струи били, не знаю, как уцелел. Они могли нас всех уложить. Мы, можно сказать, безграмотно пошли туда. Второй раз не надо было туда соваться. Они, видимо, уже приготовились. Сплошной огонь со всех сторон. И пулеметный, и пушечный, не знаешь, куда деваться. Могли нас всех порубать.

– Были такие задания, на которые не хотелось лететь?

– Мы понимали, что это очень опасно. Штурмовики на Ил-2 – это одно дело. А мы на «Кобрах», что мы можем сделать? Мы прекрасно осознавали, что это опасно, тем более второй полет. Не скажешь, что я не полечу.

– Какое было отношение к политсоставу?

– Уважали политсостав, особенно тех, которые летали. Они занимались воспитательной работой: политинформации, организовать досуг, питание. Жить не мешали. Есть отдельные люди, которые их недолюбливали. Это с особым характером люди. Дескать, он болтун, только говорить может. А чего он плохого делал? Ничего не делал. Такая его должность, его обязанность – выполнять воспитательную работу, духовное, материальное обеспечение. Организовывать отдых. Нужные были люди, на своем месте.

– С особистом какие были отношения?

– Хорошие, добрые отношения. Мы знали, что он работает в органах. Знали, что при нем нельзя особенно расхлябанно разговаривать. Анекдоты антиправительственные травить. Опять, мы считали: если такой орган создан, значит, он нужен. Всякие субъекты появлялись в коллективе.

– Он не вербовал осведомителей?

– Ко мне подходил. Мы прибыли на аэродром Ваенга, оперативник ко мне обращался, но я отказался. И все, нормально. Мы разошлись.

Рассадкин Петр Алексеевич

– Какая у вас послевоенная служба?

– В Ригу попал на курсы. После курсов работал начальником штаба 62-го истребительного полка в Севастополе. Летал на «Кобрах». Через год отправили в Монино, в Военно-воздушную академию. Четыре года отучился и был назначен командиром 769-го полка на Север. «Полковника» получил. В 1957 году стал заместителем командира дивизии. Потом был назначен командиром 122-й дивизии. Командовал с 1957 года до 1 сентября 1958 года. Примерно полтора года. Летать продолжал. В 1958 году был направлен в Академию Генштаба. В 1960 году закончил академию. Был назначен начальником авиации в 23-м корпусе ПВО. Потом вышел на пенсию.

Интервью – А. Драбкин, А. Пекарш.

Лит. обработка – А. Драбкин.