Текст книги "Истребители"

Артем Драбкин
Истребители

© ООО «Яуза-пресс», 2018

Гордеев Анатолий Николаевич

– Родился я в 1922 году в селе Городище Советского района Курской области. Рос, учился, стал комсомольцем. В то время, в 1930–1933 годы, началось бурное развитие авиации в Советском Союзе. Вся молодежь очень этим интересовалась, как и вообще военным делом. Я познакомился с одним летчиком, нашим односельчанином Василием Гладких – он в отпуск приезжал. Василий рассказал об авиации, плюс печать роль сыграла, в которой бросили клич «Комсомолец, на самолет!», и я решил стать летчиком. После 10-го класса, в 1940 году, я подал заявление в военкомат о направлении меня в авиационное училище.

Анатолий Николаевич Гордеев, 1945 год

– У вас первый полет на УТ-2 был? На У-2 не летали, сразу на УТ-2?

– Сразу УТ-2. На У-2 я летал уже после войны, когда массово расформировали полки ночных бомбардировщиков и самолеты в истребительные полки по несколько штук передали. В общем, план первого полета был такой: взлет, набор высоты 3000 метров, несколько фигур высшего пилотажа и посадка – первое ознакомление с воздухом. Оторвались от земли, и самолет пошел в набор высоты. Все было настолько интересно! Смотрю, под нами проплыла заводская труба, я еще заглянул в жерло – что там? Потом вдруг земля накренилась – я первый раз в воздухе, самолет накренился, и мне показалось, что земля наклонилась. Инструктор: «Делаем первый разворот». Через минуту-две опять земля накренилась. «Делаем второй разворот». Только уже в зоне, когда инструктор сделал переворот и земля оказалась у меня над головой, я понял, что это происходит с самолетом.

– А задание какое-то было, допустим – запомнить наземные ориентиры?

– Да, сказали – наблюдайте за показаниями приборов и смотрите характерные ориентиры по маршруту полета. Я как сейчас помню, над Борисоглебском летели – улочки маленькие, домики маленькие, а люди вообще как муравьи. Первый пилотаж – два глубоких виража, левый и правый, бочка, затем переворот, петля Нестерова, опять переворот, или, как тогда его называли, иммельман. На спуске, как сейчас помню, инструктор передает мне: «Уберите газ!» Я – ррраз, и мотор сразу так послушно затих. «Дайте газ!» Я двинул сектор вперед. После посадки я прыгал от радости, так мне понравилось, и вспомнились слова начальника училища: «Побываете в воздухе, и вам еще больше летать захочется». Началась программа, я ее успешно осваивал. Мишурный очень был опытный педагог и летчик, никогда голос не повышал, никогда грубого слова не скажет – очень культурный. А потом у нас его забрали, в другую эскадрилью перевели – наверное, на повышение пошел. Дали молодого инструктора. Нас было трое, лидировавших в освоении программы, мы должны были скоро самостоятельно вылететь. Начались полеты с новым инструктором – никаких замечаний, летаем – он молчит. И получилось так, что ошибки накапливались, а потом он заявляет: «Вы не готовы к самостоятельному полету, вам надо дать еще десяток провозных». Контакта с этим инструктором у нас не было, и положение становилось все хуже и хуже. Вдруг приезжает командир звена старший лейтенант Кузнецов: «Какие проблемы?» Инструктор и говорит: «Да вот, курсанты такие-то, трое, стали плохо летать, ничего не хотят воспринимать, не поддаются обучению». Кузнецов тогда: «Курсант Гордеев, в самолет!» Я быстро сел. «Первый полет я делаю сам, вы мягко держитесь за управление. Второй полет мы делаем вместе, третий полет выполняете самостоятельно». Сделали мы эти три полета, причем в третьем он не вмешивался до самой посадки, вышли из самолета, он и говорит: «Разрешаю вам вылететь самостоятельно». На следующий день, рано утром, погода выдалась идеальной для первого самостоятельного вылета – солнечно, штиль полный. Мне вместо инструктора мешок с песком весом 80 килограммов положили в заднюю кабину, и я взлетел. Сделал круг, второй круг, сел точно у посадочного знака.

– Это когда произошло? Война еще не началась?

– Уже началась, и началась для нас неожиданно… Мы не ожидали, что война будет, потому что ничего такого нам не сообщали. Мы летали с центрального Борисоглебского аэродрома, остальные эскадрильи базировались в летних лагерях. В воскресный день 22 июня я был в карауле – несмотря на то что у нас началась интенсивная подготовка, от караульной службы нас не освобождали. Во второй половине дня, ближе к вечеру, смотрю – началось какое-то движение по военному городку, инструкторы бегают, красноармейцы бегают туда-сюда. Что такое – конец выходного дня, а тут такая суета? Когда сменился с поста и пришел в караульное помещение, ко мне подошел курсант Чечет – фамилия запомнилась. Говорит – началась война. Я не поверил: «Врешь, какая война!» – «Да только что Молотов из «кружки» сказал, что началась война!» Мы наушник приемника клали в металлическую солдатскую кружку, чтобы усилить звук. Молотов сказал, что Германия напала, что враг будет разбит, победа будет за нами…

– Что-то изменилось с началом войны в вашей подготовке, в быту?

– Обычно после смены с караула мы чистили оружие и шли отдыхать, но в этот раз оружие поставили в пирамиды и побежали на аэродром, рассредоточивать самолеты, стоявшие в линейку крыло к крылу по привычке мирного времени. Почти до полуночи раскатывали мы самолеты, после чего отправились спать. Все с нетерпением ждали завтрашнего дня, у нас было мнение, что Красная Армия уже перешла в наступление, что в Германии будет социалистическая революция, потому что рабочий класс воспользуется тем, что началась война, а Красная Армия ему поможет. Мы даже в какой-то степени сожалели, что нам не удастся повоевать, что все быстро закончится. Договорились с дежурным по роте, чтобы он раньше включил трансляцию – нам очень интересно было узнать, что происходит.

И вот за несколько минут до подъема приходит в наш кубрик дневальный. Откуда взялась такая фантазия – непонятно, но он сообщил то, что мы хотели услышать, – что в Германии произошла социалистическая революция, Красная Армия уже наступает на запад и т. д. Мы восприняли это как должное. Потом зашипел репродуктор, и объявили, что германские войска напали на наши границы, что по всем направлениям атаки отбиты и только в двух местах враг незначительно вклинился на нашу территорию, ведутся бои по его уничтожению. Тут же передали обращение Черчилля к советскому народу. В этом обращении нам очень не понравилось заверение, что Англия поможет советскому народу в борьбе с фашистскими захватчиками. Мы подумали: чего это он нам поможет, мы сами справимся!

Вскоре нас перевели на ускоренную подготовку. Есть такая методика: при необходимости переводить курсантов на программу подготовки ускоренного плана за счет уменьшения налета.

– Я читал о том, что в начале 1941 года в летных школах и училищах был отменен высший пилотаж из-за высокой аварийности. Решили, что пилотажу летчики будут в строевых полках обучаться.

– Я по этому поводу вот что расскажу. Все это началось, когда наркома обороны Ворошилова сменил Тимошенко. Началась в авиации реформа. Нас собрали в Доме Красной Армии, зачитали приказ Тимошенко, который нас сильно обескуражил. Вместо лейтенантов нас должны были выпустить сержантами, в авиации вводилась общевойсковая сухопутная форма одежды – много там было неприятных моментов. Но самое главное – урезали отработку фигур высшего пилотажа, вещь для истребителя основополагающую и в воздушном бою просто необходимую. Запретили делать петлю Нестерова, иммельманы, ранверсманы, бочки, а оставили только глубокие виражи, штопор, да и все. Такая усеченная программа, конечно, дала свои негативные последствия на фронте. Тут была еще другая беда – очень мало отводилось времени на отработку боевого применения.

– Групповой пилотаж, воздушные бои тоже не отрабатывались?

– Никаких воздушных боев. Даже по конусу не стреляли, только, по-моему, один раз по наземным щитам.

– После УТ-2 начали готовиться на УТИ-4?

– Да, двухместный УТИ-4, а с УТИ-4 на И-16. Конечно, УТ-2 был самолетик очень комфортный, он позволял выполнять все фигуры высшего пилотажа. И-16, наоборот, очень строгий, особенно на посадке, чуть только высокое выравнивание – он на крыло и ломает шасси. Выпустили нас досрочно в октябре 1941 года.

– Какой на момент выпуска из училища у вас был суммарный налет?

– Часов 50–60 в сумме на УТ-2, УТИ-4, И-16 – очень маленький налет.

В общем, в октябре 1941 года нас выпустили, 50 человек отличников, присвоили звание «сержант» и… оставили как аэродромную команду, никуда не распределив. Начались ранние холода, а мы оставались в летнем лагере Калмык, палатки засыпало снегом. Летать нам не давали, летали только те, у кого получалось хуже нас, – подтягивали. Позже нас перевели в гарнизон, в теплые казармы – мы хоть отогрелись. Мы выполняли хозяйственные работы, в частности, демонтировали авиационные мастерские. Жалко было станки, силовые кабели – мы все выворачивали с мясом и отправляли на восток.

– К эвакуации готовили?

– Да. Не было уверенности, что немцы не дойдут до Борисоглебска. Где-то в конце ноября пришел приказ отправить нас во 2-й запасной авиационный полк, который базировался вблизи станции Сейма, между Москвой и Горьким. Сформировали команду выпускников со всех эскадрилий, человек девяносто, назначили старшим какого-то капитана, дали продуктов на трое суток, посадили в плацкартные вагоны, и мы поехали в Сейму. Доехали до Балашова – и все, дальше пассажирского движения нет. Дальше ехали в пульмане с удобрениями, а там открытые люки – пыль летит, мы грязные как черти. На станции Ртищево, кажется, мы увидели в тупике два пассажирских вагона. Захватили их и прицепились к эшелону, который в направлении Сеймы шел. Голод у нас был страшный – продуктов на трое суток прошло, а мы ехали в итоге 17 дней. Только один раз, в Пензе, удалось поесть пшенной каши, и опять голодать – до самой Сеймы. Очень тяжелое время, вспоминать и то тяжело – ранняя зима, морозы, вокзалы забиты женщинами с детьми – массы людей эвакуируются на восток. Трагедия…

– Насчет продуктов – в целом хорошо кормили в училище? С началом войны изменилась кормежка?

– До войны питание было превосходное, с началом войны, через некоторое время, сильно ухудшилось.

Доехали до Сеймы – голодные, злые. Вечером вышли из вагонов, построились – холодно, мороз. А нас там никто не ждет! Разместили до утра в недостроенной землянке – окон и дверей нет, голые деревянные нары. Прижались друг к другу, кое-как переночевали. Утром нас отвели в баню, выдали белье, мы там отогрелись, помылись. После завтрака настроение вообще улучшилось. Вдруг команда поступает – с вещами прибыть на вокзал. Ну, думаем, опять начинается! Смотрим, стоит нормальный поезд, пассажирские вагоны, проводники. Зашли, чистенько все – мы поняли, что не везде хаос. Нас отправили в город Семенов, северо-восточнее Горького, и разместили в Доме культуры.

– Что там находилось?

– Дело вот в чем. Когда немец был под Москвой, командование решило заблаговременно создать базу в Семенове, чтобы при необходимости перебазировать 2-й запасной авиационный полк. К счастью, Москву отстояли, и мы весной, в марте месяце, снова вернулись в Сейму. В Семенове мы тренировались, летали на И-16, но летали мало, потому что самолеты были старые и изношенные – четверых товарищей потеряли в катастрофах из-за отказов матчасти. В полете над лесом отказывает мотор, и все – там кругом лес, настоящая тайга, сосны громадные, вековые. Спастись невозможно.

В общем, мы вернулись в Сейму, когда немцев отогнали. Кстати, когда ехали, прицепились к эшелону с сибиряками, какая-то дивизия с Востока перебазировалась. Мы посмотрели на этих крепких ребят – экипированные все, такие здоровяки, у всех прекрасное настроение. Пока они нас тянули, мы познакомились с некоторыми. Они говорят: мы наподдадим немцам под Москвой!

Вернулись в Сейму, но на фронт мы никак не могли попасть, потому что в Сейме не хватало самолетов. Там переучивались на ЛаГГ-3 с И-16 и «мигов». Мы с И-16 не могли переучиться, потому что пришли пополнения, которые закончили школы на МиГ-3, который был все же ближе к «лаггу», и им дали «зеленую улицу». Мы опять остались в сторонке, опять начали мучить – аэродромная команда, наземные тренажи и прочее. И вот однажды… Хотя до этого я упустил момент – в стартовый наряд я ходил. Обязанности простые – два флажка, красный и белый, и этими флажками даешь разрешение на взлет. И вот, находясь в стартовом наряде, во время перерывов – самолет на заправке или какая-то неисправность – я эти свободные часы стал проводить в кабине двухместного Як-7В. Изучал режимы полета, приборы, сравнивал – мы к тому времени уже начали теоретическое изучение ЛаГГ-3. И вот однажды кому-то пришло в голову дать нам, несчастным сержантам, по одному провозному на Як-7В в зону. Мы к тому времени уже окончательно превратились в аэродромную команду – И-16 списали, потому что после катастроф на них опасно было летать, а «миговцы» отсекли нас от формирования полков, которые пришли с фронта.

И вот инструктор старший лейтенант Команденко начал по очереди поднимать нас в воздух. Делает в зоне пилотаж, а потом говорит по СПУ: бери управление и веди самолет на аэродром! Ну, ребята в новом самолете, кабины незнакомые – никто не смог выполнить задание. Подошла моя очередь, покрутил он меня в зоне. Я сразу понял, что «як» сложнее в смысле пилотажа, чем И-16, в том плане, что у него более затяжные перегрузки и скорость значительно более. Команденко говорит: бери управление, веди самолет! Я, поскольку в этой кабине как дома находился, уверенно взял управление, довел, быстро нашел аэродром, начал снижаться. Когда уже подошли к кругу, Команденко говорит: «Все, я беру управление». Сели. Он спрашивает: «Вы летали на «яке» раньше?» Я говорю: «Первый полет». – «Странно. Зайдите ко мне с летной книжкой вечером». Я не понял, к чему это все.

– Летная книжка при вас была или у адъютанта эскадрильи хранилась?

– У адъютанта. Я пошел вечером, взял книжку, прихожу к Команденко. Он посмотрел, полистал: «Да, не летал. Что ж это такое, будто ты летал на «яке»! Знаешь что, дорогой, я тебе завтра дам пару провозных вне плана. Будешь в стартовом наряде – приходи». Я вернулся в казарму: «Ребята, так и так. Не пойму, почему такое ко мне отношение?» – «Земляк, наверное, твой». – «Да нет, если б был земляк, я бы знал». В общем, никому не ясно. На второй день иду в наряд, взял с собой шлемофон на всякий случай – хотя не верил. Команденко целый день летает, учит людей, устает и еще мне даст дополнительные провозные? А он сдержал свое слово. В конце летного дня дал мне два провозных, назавтра еще два провозных, а потом включил в состав летной группы «миговцев». Я не мог понять, что происходит. Потом стало ясно, что это мои тренажи мальчишеские, посиделки в кабине, дали такой эффект. Команденко же подумал, что я обладаю уникальными способностями, и решил подготовить меня вместо себя инструктором, а сам удрать на фронт. Это уже потом, когда я закончил куцую программу на ЛаГГ-3 и меня должны были зачислить в боевой полк, Команденко пришел ко мне в казарму и говорит: «Вот что, Анатолий, давай сделаем так. Тебе на фронт рано – ну что ты на фронте будешь делать? А я столько лет уже летаю! Давай так: ты останешься за меня, а я пойду в полк, воевать». Боже мой… Я не ожидал такого разговора – какой я инструктор?! У него сложилось впечатление, что у меня такие способности, что я уже могу быть инструктором. И я с болью в душе отказал ему. Он очень расстроился: «Жаль! Годик бы полетал инструктором, а уж потом на фронт. Ты бы себя там чувствовал увереннее».

Когда я программу на Як-7 закончил, Команденко отдал меня вместе с группой на проверку командиру эскадрильи – майор Матвеев такой был. Классный летчик, всегда подтянутый, высокого роста. Единственный минус – не блистал вежливостью, грубоват был, и все его побаивались. Каждый должен был взлететь, сделать два круга и выполнить посадку. Я смотрю – вместо двух кругов все по одному делают и садятся. Потом случайно услышал, как он одного засранцем назвал, говорит: «Вон из кабины! Следующий!» Ну, думаю – это летчики с «мигов», а я с И-16, совсем мизерный налет, меня он хлеще назовет! Сел в кабину: «Разрешите…» Он таким раздраженным тоном: «Выруливай!» Вырулил на старт, взлетел, сделал круг – молчит, делаю второй круг – молчит. Я забыл, что у меня кто-то сидит в задней кабине, а потом в зеркало заднего обзора посмотрел – он куда-то в сторону смотрит. Зашел на посадку, расчет сделал правильный, но на пробеге рано самолет опустил на колеса, он взмыл и сделал «козла». Матвеев тут же взял управление и исправил ошибку, прижал самолет. Думаю, куда рулить, на старт или на стоянку? Он молчит, а я не знаю, как быть – надо же второй раз взлетать. Ай, думаю, что будет, то будет, и порулил на старт. Вырулил на старт, остановил самолет, затормозил. Матвеев мне: «Ты что же, сержант, усыпил меня в полете, а потом решил выбросить из кабины? Давай второй полет и будь внимательнее!» Я делаю второй полет, опять усыпляю проверяющего, захожу на посадку и опять опускаю самолет на колеса, но на сей раз ошибку сам исправил. Когда самолет опускается на колеса, надо ручку придерживать. Рулю на стоянку, думаю: ну, сейчас задаст мне! Молчит. Зарулил, выключил двигатель, вышел из кабины на центроплан: «Товарищ майор, разрешите получить замечания…» – «Замечания получите у инструктора!» Команденко подошел, Матвеев начал давать ему указания какие-то – мы стоим, прислушиваемся. Потом более громким голосом говорит: «А на проверку давайте мне таких ребят, как последний сержант! Чтобы больше не давали неподготовленных!» Мать честная… «Разрешаю ему на «лагге» летать!» На второй день я уже вылетел на ЛаГГ-3. Я, конечно, радовался, но в то же время думаю – наверное, переоценили мои возможности?

– Расскажите про ЛаГГ-3 – самолет, о котором у летчиков были очень противоречивые мнения.

– Я вам скажу – самолет был неудачный, по сравнению с «яком», скажем. Он был тяжелее, особенно уступал в вертикальном маневре. Среди летчиков не пользовался авторитетом, даже изобрели такое выражение – «лакированный гарантированный гроб».

– Другое дело, когда появилась эта шутка – во время войны или уже после?

В войну. Тем более нам в полк дали «лагги» с 37-мм автоматической пушкой, плюс крупнокалиберный пулемет синхронный. Таких было всего два полка. Потом ЛаГГ-3 сняли с вооружения.

«Лагг» имел скорость почти на 100 километров в час больше. Конечно, И-16 был более маневренный, чем ЛаГГ-3, особенно на горизонталях, но скорость у него уже не отвечала требованиям времени. Кроме того, немцы в основном использовали вертикальный маневр, они с нами на виражах не вступали в бой, за редким исключением. У них тактика была такая: сверху, как правило, атакуют на большой скорости, сближаются до предела близко. Оружие мощное у них было, например, у ФВ-190 – четыре пушки и еще два пулемета. Рубанет и вверх опять уходит. И-16, конечно, мог уйти под него, но это только оборонительный бой…

– А какие-то положительные качества у «лагга» назвать можете?

– «Лагг» на виражах тоже неплохой был. Потом, у него была очень прочная кабина – иногда падает самолет, разваливается весь, а кабина целая остается. Но истребитель, конечно, неудачный в целом.

– Как вы попали на фронт и когда?

– Когда Команденко дал мне «зеленую улицу», я, конечно, не знал, что он замыслил меня вместо себя оставить. Полетел как-то в зону, а там какое-то время была такая практика – самолеты с горьковского завода пригоняли во 2-й ЗАП, там мы их облетывали, а потом отправляли в полки и на фронт. И вот сажусь в новый самолет, взлетаю, набираю высоту и начинаю пилотировать – мне нравился пилотаж, особенно вертикальный. Я выполнил все заданные упражнения, посмотрел – время есть, еще дополнительно несколько фигур сделал, потом отвесно спикировал на Оку. Пацан был – увидел, лодка плывет с девчатами, и на них спикировал. Ну, конечно, заблаговременно вывел самолет, на 500 метрах. Сажусь, подхожу к инструктору за замечаниями. Смотрю – рядом с ним стоит офицер в авиационной форме, в хромовых сапогах – сразу видно, штабной. Инструктор мне замечания не стал делать. Этот штабной, оказывается, тоже наблюдал мой пилотаж, говорит Команденко: «Этого сержанта отправьте в 291-й полк». Я, когда услышал это дело, не поверил ушам. И вот, после разговора с Команденко, я прибыл в 291-й ИАП. Это конец августа 1942 года. Командир полка майор Индык, он потом Героем Советского Союза стал в другом полку. Летчиков с боевым опытом мало было, по пальцам посчитать: Макаров, Лобанов, Варлов – человек пять.

– Сколько вы успели на «лагге» налетать до этого момента?

– Около четырех часов. Ни разу не стрелял, только взлет, посадка, пилотаж в зоне – даже парой не ходил. Все наше пополнение было примерно такого же качества, сержанты вроде меня. Было несколько офицеров довоенного выпуска, которые имели опыт боев на Волховском фронте.

– Летчики, которые имели боевой опыт, вам что-то рассказывали о боях?

– Знаете, как-то недостаточно они делились своим опытом. Так получилось – немцы уже под Сталинградом были, страна оказалась в тяжелейшем положении. Тут нам дали задание готовиться к уничтожению немецких танков – 37-мм орудие пробивало верхнюю броню у большинства из них. Меня взял ведомым лейтенант Николай Полегаев, опытный летчик. Я был очень доволен, что попал к фронтовику – большинство ведущих не имели боевого опыта. Так, командиром эскадрильи у нас был майор Денисов, переученный из бомбардировщиков в истребители, такой тучный человек, в возрасте, а на фронте не был. Из Сеймы мы перелетели в Богородск, там потренировались немножко – взлет, посадка, парой полетали, даже один раз Полегаев сводил меня на воздушный бой один на один.

Потом приказали перелететь в Ногинск, в Подмосковье, – там был испытательный полигон авиационного вооружения и на границе аэродрома стояли трофейные немецкие танки. Командир полка Индык объявил, что нам поставлена задача уничтожать танки, поэтому надо тренироваться в стрельбе. Я первый раз увидел эти чудовища с крестами. Какой-то специалист рассказал, где у них наиболее уязвимые места, и на второй день мы начали стрелять. Конечно, результаты были удручающие – по три снаряда нам давалось, и я ни разу не попал, как и остальные. Даже старики и те промазали.

Приехал из Москвы какой-то инспектор, и нам сказали – сейчас он покажет, как надо стрелять по танкам. Мы сели на безопасном расстоянии. Он взлетел на нашем ЛаГГ-3, заходит – бах-бах-бах, огонь на броне танка, что-то отлетело от него. Два захода сделал и два раза попал. Мы побежали смотреть – там еще из пробоин дым шел. Командир полка говорит: видите, как надо попадать? А старики потом меж собой: да, не думали, что попадем в смертники… У нас же никакой защиты не было, даже лобовое стекло небронированное – обычный плексиглас! Мы, молодые, спрашиваем: «Почему в смертники?!» Они отвечают: «Вы не представляете, какое немецкие танки имеют мощное зенитное прикрытие. Если мы будем заходить так, как этот мужик показал: на малой скорости, блинчиком, то нас посбивают сразу. Надо на большой скорости заходить, с первой атаки поражать танк и уходить». Я сделал шесть тренировочных полетов, прежде чем первый раз попал. У других тоже были успехи.

– Пушка, которая на «лагге» стояла, – сколько у нее боезапас был? Какова была ее надежность? Часто отказы бывали?

– 20 снарядов, в эллипсовидном таком барабане. Отказ один раз у меня был. Ну, в общем, танки – это хорошо, но мы же истребители, надо бы и в стрельбе по конусу потренироваться, а на это отводился всего один полет. Полетел я, нашел этот конус – гляжу, над лесом буксировщик тащит его. Вдруг у меня из-под кока винта стало выбивать масло, забрызгало лобовое стекло – а тут еще солнце, искрится на масляных каплях. Ой, как же мне не хватало умения зайти правильно, чтобы попасть в этот конус и не сбить буксировщик! Стреляли из крупнокалиберного пулемета, пули красили каждый в свой цвет. Я зашел, выпустил очередь, вторую, третью – 20, кажется, патронов давали – не помню. Потом, когда конус сбросили, оказалось, что в нем ни одной дырки… На этом отработка боевого применения была закончена, и поступил приказ лететь на Сталинградский фронт. Мы бодрились, молодежь, – наконец-то на фронт! Мы им покажем! Сержанты, 19–20 лет – никто и не думал, насколько слабая у нас подготовка…

– Когда прибыли на фронт?

– На фронт мы прилетели 17 сентября 1942 года, на следующий день прибыл технический состав. Линия фронта тогда с Воронежа шла на юг, потом на восток и упиралась в Волгу. К моменту нашего прилета командование организовало фланговый удар по немецким войскам, с тем чтобы немного облегчить положение войск, оборонявших город. Критическое положение было.

Сели мы на аэродром совхоза «Сталинградский», на правом берегу Волги, северо-западнее Сталинграда. Как только приземлились, нашу с Полегаевым пару подняли прикрывать аэродром. Взлетели мы, и я сразу аэродром потерял – степь кругом, ориентиров нет! Ладно, думаю: Полегаев приведет, патрулируем. Сейчас, анализируя все события на фронте, я думаю, что какая-то судьба есть у человека, что-то такое предначертано – должен он или не должен погибнуть! Тогда свирепствовали немецкие «охотники». Они парами заходили в наш тыл, у них была отличная радиосвязь, прекрасная техника – «Мессершмитт» Ме-109Ф, самый лучший в то время истребитель. Летим мы. Полегаев идет, я от него в пеленге…

– Радиосвязь была у вас?

– Только на прием работала.

– У вас приемник, у ведущего передатчик и приемник?

– Нет, у него тоже только приемник. Сигнализация покачиванием крыльев и другие знаки всякие. Я смотрю – слева ниже проскочил самолет, с креном в нашу сторону. Мне показалось, что это наш штурмовик Ил-2, которого я ни разу не видел, и что у него на плоскости какое-то повреждение. В этот день была сплошная слоистая облачность. На какую-то долю секунды я отвлекся, а потом смотрю – ведущего нет. Я завертел головой – куда он делся? Обернулся назад и вижу – Полегаев и этот штурмовик на глубоких виражах крутятся. Я скорее развернулся – и туда, к ним. Гляжу – с правой стороны второй такой штурмовик появляется, и я у него на хвосте оказался. Он увидел и сразу в облака ушел, и второй за ним. Я к Полегаеву подстроился, думаю – что же это такое? Оказывается, мы встретились с парой «охотников», и они, заметив нас первыми, решили сделать хитрую штуку с нами. Один отвлекает – а бояться ему нечего, случись что – сразу в облачность и скрылся, и если мы идем за ним, второй подходит сзади и нас обоих снимает. Но благодаря моей плохой слетанности я сам оказался в стороне, и они поняли – не на тех нарвались! Решили, что мы тоже два аса, смылись и больше не появлялись. Это же просто какое-то везение…

Или, скажем, была у меня посадка на противотанковое минное поле на Курской дуге – по идее, я должен был взлететь на воздух. Сел с поврежденным мотором как будто нарочно на дорожку снарядных воронок. Когда самолет остановился, пыль в сторону ушла, я вылез на центроплан, осмотрел машину. Мать честная – радиатор оторвался, обшивка вся сорвана, закрылки в воронках валяются, а вокруг ровное, поросшее травой и дикой рожью поле. Думаю – вот надо же, чуть бы левее или правее, и машина винт погнула бы, и все! А потом слышу: «Летчик, стой!!!» Что такое, откуда? Показываются двое военных и опять командуют мне: «Летчик, ни с места!!!» Я стою, ведомый надо мной виражит. На всякий случай расстегнул кобуру – может, это какие-то диверсанты? Вроде форма наша. А потом подходят, и как-то странно они идут, я еще обратил внимание – ноги поднимают высоко. Подходят: «Ну, летун, ты ж в сорочке родился!» Я перед этим чуть не воткнулся в лощину, самолет шел вниз, но я ее перетянул и сразу сел – я думал, что он это имел в виду. Говорю:

– Да, повезло!

– Вы не представляете, как повезло! Мы все ждали фейерверк!

– Какой фейерверк?!

– А вот, смотрите!

И показывает – впереди, в 40–50 сантиметрах от центроплана, дождем вымыло краешек тарелки противотанковой мины. Проползи самолет немного вперед, как раз мина сработала бы. Это просто везение…

В общем, 18 сентября прибыл технический состав, и 291-й ИАП был полностью готов для ведения боевых действий. Вечером командир полка устроил торжественный ужин, поскольку 19-го должна была начаться боевая работа. Перед каждым поставили банку из-под тушенки, наполненную водкой. А все мы молодежь – я, например, не пил ни разу. Командир полка произнес патриотический тост за успешные боевые действия, за то, чтобы бить захватчиков. Мы выпили и, не имея закалки в этом плане, немножечко захмелели. После ужина пошли гулять, увидели верблюдов и решили покататься, но верблюды не подпустили нас к себе. В общем, кое-как угомонились и легли спать. Только заснули, как показалось, – и нас будят.

На аэродром приехали затемно, возмущаясь, что нас рано подняли. Нашему звену приказали заступить на дежурство. Голова трещит – никогда не пил, а тут такое количество сразу! Сел в кабину, командую: «От винта, прогреть двигатель!» Только мотор заработал, на меня из-под приборной доски посыпалась как горох орава мышей, боже мой! Они на теплом двигателе грелись, а как он заработал, стали прыгать через меня за бронеспинку, а оттуда через нишу хвостового колеса – на землю. Хорошо, что тогда катапульт не было, а то я бы катапультировался. Эта вакханалия несколько секунд творилась. Я прогрел мотор, огляделся. Оказалось, что мыши полностью сожрали аварийный бортпаек, который был в каждом самолете, – галеты, плитки всякие. Уцелели только две банки консервов, которые я отдал механику, да шоколад, который я накануне в комбинезон убрал.

Минут сорок мы посидели в самолетах, после чего командир полка вызвал нас на КП. Эскадрилью построили: «Наши войска наносят фланговый удар по немецко-фашистским войскам в районе станции Котлубань, с тем чтобы облегчить действия наших войск в городе Сталинград. Наша задача – прикрыть войска, не допустить атак немецкой авиации». У нас планшеты с картами, Индык подошел, каждому ногтем прочертил, где линия фронта проходит. Прикрывать нас должна была группа Як-1 с аэродрома Семеновское, а нашей задачей было уничтожение бомбардировщиков своими пушками. Взлетели мы эскадрильей, повел комэск майор Денисов. С нами полетел комиссар полка майор Лев Исаакович Бинов. Я был замыкающим. Правым пеленгом приходим на аэродром Семеновское, а «яки» еще не взлетели. Денисов не стал их ждать и взял курс на Котлубань. Прилетели мы к линии фронта, и я увидел на земле разрывы, дым идет вверх. Как сейчас помню, еще подумал – это уже не кино… Пересекли линию фронта, повернули в сторону Дона, и по нам зенитка начала лупить. Немцы хитрые, у них разрывы зенитных снарядов черные, издалека заметные – решают задачу наведения авиации и облегчают прицеливание. Наши – дымчатые, они теряются на фоне облаков, их не видно. Дошли мы до Дона, развернулись на 180 градусов и пошли к Сталинграду – за нами тянется хвост черный от разрывов. Не было никакого страха, только любопытство какое-то мальчишеское.