Текст книги "Самоходчики"

Востров Владимир Борисович

Я родился в августе 1924 года в городе Ярцево Смоленской области. До войны успел закончить 8 классов. Через пять дней после начала войны из комсомольцев-добровольцев был создан истребительный батальон. Наш район немцы усиленно бомбили и задачей «истребителей» была охрана двух ближайших железнодорожных мостов, борьба с диверсантами и немецкими десантниками, а также патрульная служба.

Батальону выделили машину «полуторку» и мы были мобильными. Командовал нами работник горотдела милиции, успевший отслужить срочную службу до войны. Выдали винтовку «виккерс» и к ней пять патронов. Нас разместили в здании школы и всех привели к воинской присяге. В июле месяце был бой с немецким десантом и мы захватили живьем одного десантника. Все удивлялись, как у нас легко и ловко получилось разделаться с немцами. Мы тогда еще не знали, какая тяжелая и кровавая война ждет нас впереди. Все стремились побыстрей оказаться на фронте, боялись, что война закончится без нашего участия. Позже, на фронте, все происходившее летом сорок первого года воспринималось мной уже совсем иначе. Оборону в районе Ярцево держали кадровые части, прекрасно экипированные и хорошо обученные. На 30 километров вглубь нашей территории создали эшелонированную оборону, артиллерия стояла через каждые 100 метров. Командиры с гордостью говорили – «Мы удобрим немецкими трупами смоленскую землю!». А немцы эту оборонительную линию просто обошли с флангов…

Востров Владимир Борисович

Началась паника… Наш батальон распался. Приказа на организованную эвакуацию гражданского населения так никто и не дождался. Мне удалось пройти по проселкам 20 километров до соседней станции и вырваться из окружения на последнем «товарняке», ускользнувшем от немцев…

Ваши родственники успели эвакуироваться?

Отец уже был к тому времени в действующей армии. Только в 1946 году я увидел отца вновь. Приехал домой после демобилизации.

Отец ждал меня на перроне вокзала. Два раза я прошел мимо него, и он меня не узнал…Так меня изменила война…

Мать не успела убежать от немцев. В 1943 году мой полк освобождал Ярцево. Матери в городе не было, а уцелевшие в оккупации мирные жители прятались в лесах во время боев за город. Наш дом стоял сгоревшим. Кто-то сказал матери, что меня видели в живых, стоящим на развалинах родного дома. В Смоленске она долго ходила встречать на станцию санитарные поезда, шедшие на Восток, в надежде меня увидеть. И ведь действительно, в одном из тех санпоездов меня в те дни везли в тыл, в госпиталь.

Материнское сердце чувствовало…

Мой дядя, Семен Филиппович Востров, вырывался из окружения на машине с двумя товарищами. Напоролись на немецкий десант и были убиты… Другой дядя, Григорий Филиппович Востров, с женой Верой и дочерью Валей, прятали у себя в доме нашего раненого летчика, сбитого в воздушном бою над городом. Сосед донес на них немцам и вся семья дяди вместе с раненым пилотом была расстреляна фашистами.

Моя семья потеряла еще очень многих в этой страшной войне…

Что произошло с Вами после выхода из смоленского окружения?

Оказался в Подмосковье, работал автослесарем в гараже. В апреле сорок второго года я добровольцем ушел на фронт. Попал в запасной полк, где прошел курс молодого бойца и началась моя пехотная жизнь на Западном фронте. В конце сорок третьего года меня ранило и после госпиталей я попал служить в полк САУ.

О своей пехотной доле есть желание рассказать?

Я просмотрел сайт «Я помню» там и так много воспоминаний простых пехотинцев и не думаю, что смогу добавить что-то существенное к этим рассказам.

Пехота – это почти верная смерть! В пехоте никто от своей горькой судьбы не ушел… Мне очень сильно повезло, что долго продержался в пехоте на передовой. Расскажу вам про свой последний бой там.

Передовая под Оршей. До немецких позиций 400 метров. Сидим в окопах в обороне. Огонь разжечь нельзя. Раз в день кормили холодными щами и давали сухари. Вдруг нас сняли с передовой, отвели в тыл на 10 километров, дали помыться. Всем сменили обмундирование. Выстроили и зачитали приказ о наступлении.

Утром, после артподготовки, мы пошли в атаку. Не успели пройти и ста метров, как над полем боя моментально появились немецкие пикировщики и началась дикая бомбежка. Назад отойти мы не могли, а оставаться на нейтралке означало обречь себя на быструю смерть от немецких авиабомб. Рванули вперед, через колючую проволоку, через минное поле, под огнем немецких пулеметов и минометов, под свист и разрывы падающих на нас бомб.

Первую линию траншей захватили. Сразу приказ – «Вперед! Не останавливаться!». У меня заклинило автомат. Я присел вынул затвор, протер его и побежал дальше вперед. До немцев оставалось 50 метров, когда внезапно я почувствовал сильный удар по ногам. В левое колено попал крупный осколок мины, разорвавшейся неподалеку. В который раз мне повезло. Весь мой «сидор» был полон осколков, шинель изрешечена, а мне достался только один крупный осколок и несколько мелких… Товарищ оттащил меня в свежую воронку и перевязал. Я пополз в наш тыл, опираясь на автомат. Выходить из боя без оружия запрещалось даже раненым… Попадаю в санбат. Оттуда, на подводах, нас привезли в полевой госпиталь, расположенный в смоленском лесу. Сотни раненых лежали на голой земле и ждали своей очереди в хирургические палатки. Работа медиков ничем не отличалась от заводского конвейера, но у нас народ терпеливый. Зубами скрипит, но все равно держится.

Меня прооперировали и вместе с другими ранеными кинули в товарные вагоны и повезли в Москву. Везли нас в «угольных» вагонах и все стали черными, как негры, только зубы и белки глаз можно было различить. Прибыли на Белорусский вокзал, а далее, на машинах отвезли в госпиталь, находившийся в районе станции метро «Авиамоторная». Снова меня прооперировали. Через полтора месяца выписали из госпиталя и отправили в пехотное училище. Не прошло и недели, как моя рана открылась. Опять госпиталь, операция, костыли. После войны мою ногу еще два раза оперировали. При выписке отправили меня в батальон выздоравливающих. Я думал, что сразу отправят с маршевой ротой на фронт, но оттуда попал в учебный танковый полк, расположенный в Петушках.

Тяжело было думать о скором возвращении на фронт после госпитальных страданий и пехотного лиха?

Нет. Мандража или страха не было. Я был готов воевать дальше, был патриотом и легкой доли не искал. Но я видел, как тяжело было некоторым солдатам возвращаться навстречу смерти. Рядом со мной, в госпитале лежал старшина Капустин – еще из кадровых солдат. Капустин был ранен в шестой раз! Как-то он мне доверительно сказал, что уже нет душевных сил опять возвращаться на эту «мясорубку», на передовую…

Вы хотели быть танкистом?

Когда я служил в пехоте, то мы все завидовали танкистам. Мол, меньше на горбу таскают, да и под открытым небом, в грязи и в болоте, не спят месяцами.

Но никто особо не хотел быть танкистом. Смерть на костре никого не вдохновляла.

Что представлял из себя танковый ЗТП? Как Вы оцениваете подготовку полученную в запасной части?

Этот ЗТП (запасной танковый полк) был создан на базе разбитого под Харьковом танкового полка. Мы пришли на пустое место и, параллельно с боевой учебой, строили для себя землянки, оборудовали танковые полигоны и стрельбища. Так, что немалая часть времени, отведенного под учебный процесс, тратилась на стройку. Учеба шла ежедневно, по 12 часов. Голод… Мы жили в огромных, на 250 человек землянках, оборудованных двухэтажными деревянными нарами. На бревна шинель кинешь и спишь в «мягкой постели», но мы не жаловались. Многие за два с лишним года войны позабыли, что такое мягкая постель… На базе полка готовили танкистов на танки Т-34, Т-70, Т-60, и самоходчиков на СУ-76. Я попал в роту, готовившую наводчиков для танковых орудий. Стрелять меня научили неплохо.

Мне предложили остаться в запасном полку инструктором, но меня так замучил допросами полковой «особист», что я предпочел побыстрей сбежать на фронт.

Что за история с «особистом»?

Зимой несколько человек из ЗТП послали на заготовку кислой капусты, для полковой кухни. Мы поехали на «студебеккере». Когда возвращались обратно все жутко умаялись и задремали. Я сидел на откидном сиденье, в кузове. Рядом со мной разместился солдат, служивший ранее в дальнобойной артиллерии, сектант-старовер по религиозным убеждениям. Шел густой снег. Я задремал. Приехали в полк и обнаружили, что старовера с нами не оказалось. Он выпрыгнул из машины где-то по дороге и скрылся. Меня начали таскать на допросы в «особый» отдел почти каждую ночь и обвинять в пособничестве побегу. Мол, ты рядом с ним сидел и все видел. Ты виноват, что он дезертировал так, как у вас был сговор…и так далее. Всю мне душу вымотали и я был очень рад, когда оказался в другом месте, а точнее, в Мытищинской учебной бригаде САУ.

Экипажи для самоходчиков комплектовали в Мытищах?

В Мытищах был завод по выпуску самоходных орудий. Там мы получали САУ. Такой же завод находился в городе Горький.

Мы сделали учебный стокилометровый пробег с обязательными стрельбами и, после него, направились на пополнение в 1433-й отдельный Новгородский самоходно-артиллерийский полк РГК. Вскоре полк стал 423-м гвардейским ОСАП. В полк мы прибыли на своих САУ и никто не «тасовал» созданные еще в учебной бригаде экипажи.

Структура полка?

Полк входил в состав 6-го механизированного корпуса 4-й ТА.

Поскольку полк считался отдельным, то его структура отличалась от других обычных полков САУ. В среднем, в полку, перед началом боевых действий, на ходу было 25–27 единиц САУ и танков.

В полк входили 4 батареи по 4 самоходки в каждой батарее. Рота танков Т-34. Рота ПТР. Иногда полку придавался мотоциклетный взвод и взвод разведки на бронемашинах.

Я знаю, что Вы не хотели вспоминать о войне и из Совета ветеранов Вас с трудом уговорили на встречу. Редко кто из ветеранов, даже сейчас, стремится рассказать о страшных днях войны. Я их понимаю… Но тем не менее… Расскажите хотя бы о тех боях, которые Вам лично наиболее запомнились.

Если честно, я не хочу вспоминать о войне…Ладно…

В феврале сорок пятого наше наступление на 1 – м УФ выдохлось. В 80-ти километрах от Берлина. У остатков полка не было ни горючего, ни снарядов.

Грунтовые дороги превратились в месиво из-за грязи.

В начале марта к нам приехал сам командарм Лелюшенко и объявил, что нашему полку поручается частная операция. Выстроили весь наш личный состав.

Начался «спектакль». Лелюшенко спрашивал: «Кто воевал раньше? Кто ранен и до сих пор не награжден? Кто был представлен и не получил наград? У кого есть какие-то просьбы?» Адъютанты командарма ходили вдоль строя, записывая фамилии отозвавшихся на вопросы бойцов. Что все это означало?

Если в таких «частных» операциях у нас всегда были потери пятьдесят процентов, то после слов Лелюшенко мы поняли, что нас тогда погонят на стопроцентную смерть, иначе бы не стали на таком высоком уровне, с участием командарма, «комедию ломать», чтобы «поднять» наш боевой дух… Приказали взять немецкий поселок, мол, у самоходок высокая проходимость и только они могут пройти по грязи и выполнить поставленную боевую задачу.

Сидим в машинах, ждем приказа на атаку. Перед нами заминированное поле.

Впереди нас пустили 5 танков Т-34 с тралами для разминирования. У танков-тралов скорость низкая и немцы сразу три «тральщика» сожгли…И вот мы рванули вперед, на «авось», кому как повезет…Поля были минировано фугасами, в каждом из таких зарядов по 100–200 килограмм взрывчатки. Кто на фугас нарывался, тот сразу отправлялся в рай, а от самоходки мало что оставалось. Треть наших самоходок так и погибла…Через пятнадцать минут мы ворвались в пустой немецкий поселок. Кроме погибших при подрывах у нас потерь не было. Экипажи разбрелись по поселку искать трофеи, но мой экипаж остался в машине. Никогда ничего чужого не брал. Плохая примета. Вижу, идет мой товарищ Топкасов с парой новеньких хромовых сапог. У меня сразу появилось нехорошее предчувствие.

И тут внезапная немецкая танковая контратака! В САУ Топкасова, прямо в бак, попал немецкий снаряд. Когда горят 200 литров авиабензина в баках, да еще 80 снарядов внутри самоходки, то вы сами можете себе представить, что творится. От моего друга Топкасова осталась оторванная нога в новом хромовом сапоге… Мы с трудом отбили атаку немцев, но полк наш был полностью обескровлен.

Вы верили в приметы?

Да. Для меня, например, было важно никогда не брать трофеев. Наш командир полка до войны работал заместителем директора текстильной фабрики в Иваново. Хороший офицер. Человек обстоятельный, с хозяйственной жилкой. Когда было разрешено в войсках отправлять посылки в Союз, он распорядился «соорудить» для каждого солдата «набор» из полковых трофеев.

Я отказался принять этот «набор». Кто-то тайком засунул ко мне в самоходку новый костюм. Через два дня моя самоходка сгорела вместе с костюмом, а я был ранен.

Перед атакой Бога вспоминали?

Иногда бывало. Но я вырос атеистом, так что перед боем не крестился и молитв не шептал.

На немецкой земле Вас снова ранило. Как это произошло?

На подступах к Берлину все бои были очень кровавыми и отличались особенно дикой ожесточенностью.

Однажды вышли из боя. Я как раз менял убитого механика-водителя. Топлива почти нет, масло на исходе. Приходит заместитель комполка и отдает приказ двум экипажам САУ провести разведку боем. К нам добавили два Т-34 с танкодесантом на броне. Я говорю заместителю командира полка: «Товарищ капитан, у нас горючего нет!». В ответ услышал: «Отставить разговорчики. Чтобы через пять минут двинулись вперед!» И пошли мы вперед, вызывать огонь на себя. Тихо, пушки по нам не стреляют. Перед нами, на пространстве в несколько километров, немцев нет. Видим перед собой деревню, а за ней – немецкие позиции. В траншеях немцы, и кроме пехоты батарея на прямой наводке и минометчики. Адальше… Мы подошли к немецким позициям незамеченными, ворвались на них и начали «утюжить» немцев, стреляя по ним в упор. Я видел перед собой искаженные страхом смерти лица немцев, за одно мгновение до того, как гусеницы моей самоходки их безжалостно давили. Немцы побежали. Мы там такое побоище устроили!.. Потом ожила немецкая артиллерия по всей линии фронта и начался жуткий артобстрел. Немцы били и по нам, и по своим. В эту страшную минуту мы смогли спастись от этого артогня. Заскочил в деревню, сбил самоходкой железные ворота и мы укрылись во дворе каменного дома. Позже, с огромным трудом, под огнем, отошли по полю назад, к своим…

А на другой день нам сказали – «Вчерашняя боевая задача выполнена частично. Придется сегодня повторить разведку боем!». Я за рычаги сел и говорю остающимся на исходной позиции ребятам: «Матери моей сообщите, как ее сын погиб…» Было ощущение, что мы обречены…Немцы нас ждали. Только начали двигаться, немцы сразу один Т-34 сожгли…Не знаю каким чудом, но мы снова почти дошли до той же деревни. Все, кто шел рядом с нами, уже горели дымными факелами… За 100 метров до деревни получили команду вернуться назад. Немецкий огонь был таким сильным, что я думал только об одном – поскорее бы убило! Земля дрожала от близких разрывов снарядов. Здесь нашу самоходку и достали… Снаряд попал в машину. Самоходка загорелась, но мы успели выскочить и залечь в какой-то канаве… Почувствовал удар в ногу. Осколок… Ползли к своим два километра под непрерывным огнем…

Будучи наводчиком орудия САУ Вы лично подбили и сожгли 12 немецких танков и самоходок. Что ощущает наводчик САУ во встречном бою с немецкими танками?

В начале сорок пятого года был своеобразный эпизод.

Мы стояли на поддержке пехоты. В течение часа вели огонь по немцам. Справа от нас насыпь, примерно в 150 метрах. Смотрим, а оттуда наша пехота бежит. Танки!..Развернулись, ждем. Появился первый танк. Вернее сначала увидели только его ствол. Навел пушку и точно попал подкалиберным снарядом. Был такой вздох облегчения…

Но сразу выполз, прямо перед нами, второй танк. Дуэль. Кто кого?! Кто выстрелит первым?! В крови сразу столько адреналина, что о смерти не думаешь. Даже испугаться не успеваешь. Я врезал по второму танку. Готов «немец».

Пехота «причесала» танкистов из пулемета.

Живым с такого боя выйдешь и радуешься, что опять повезло на этот раз…

Какими были потери у самоходчиков в Вашем полку?

За последний год войны выжило меньше 25 % состава экипажей. Понимаете, самоходки – это машины для артиллерийской поддержки пехоты, а нас зачастую использовали для лобовых атак. На легкой САУ нет нормальной броневой защиты и сектор обстрела орудия ограничен. И вообще, в конце войны уязвимость танковых войск сильно возросла. Нас не берегли и не жалели. А когда вообще простых солдат берегли?..

Как вы оцениваете подготовку немецких танкистов?

Немцы готовили своих танкистов очень основательно. Это был весьма серьезный противник. И техника у них была не чета нашей, если говорить откровенно. У немецких танковых орудий начальная скорость была больше, стояли более усовершенствованные прицелы, со всеми вытекающими для нас печальными последствиями, но в конце войны немцы уже не часто рисковали. Как-то ночью стоим в походной колонне. Все САУ как «по ниточке», одна задругой. Моторы заглушили. Вдруг слышим рычание моторов. Мимо нас на большой скорости проскочили несколько немецких «Пантер». Мы так и не смогли понять – почему немцы не расстреляли в упор нашу колонну? Мы бы все равно развернуться не успели…

Существовали ли какие-то ограничения в использовании боезапаса?

Треть боекомплекта считалась НЗ и использовать его можно было только с личного разрешения командира полка. Нередко, в горячке боя, мы расстреливали весь БК. В бою не будешь снаряды «по головам считать». Один раз дошли до немецкого штаба дивизии, а громить его было нечем. Весь боезапас расстрелян в предыдущем бою. Крику было! Аналогичная ситуация случилась в одном из боев, в Германии. Командир полка получил приказ на атаку, а весь боезапас мы уже истребили. Собрали со всех машин снаряды, набралось по одному БК на две самоходки. Вот эти самоходки и пошли в бой, а начальник артснабжения на трех «студерах» срочно кинулся в тылы искать снаряды для полка.

Каким было личное оружие у воевавших на САУ?

Штатным оружием у каждого в экипаже был револьвер «наган». В самоходке всегда было 20 гранат и по одному-два автомата ППШ на экипаж. Каждый еще засовывал в карманы телогрейки по паре-тройке гранат. Были у нас и трофейные автоматы. На поле боя можно было гору оружия собрать, ну и никто особо не контролировал, что за арсенал мы с собой в машине таскаем.

В конце войны возили в САУ, с собой, немецкие трофейные «фаустпатроны».

Немецкие «фаустники» много хлопот доставляли?

С февраля по апрель сорок пятого против нас очень активно действовали отряды «фаустников», истребителей танков, составленные из «власовцев» и немцев– «штрафников». Один раз, прямо на моих глазах, они сожгли наш ИС-2, стоявший в нескольких десятках метров от меня. Нашему полку еще сильно пофартило, что мы заходили в Берлин со стороны Потсдама и на нашу долю не выпало участвовать в боях в центре Берлина. Там «фаустники» просто лютовали…

Каким было в Вашем полку отношение к гражданскому немецкому населению?

Разное было отношение. Всякое случалось в Германии, весной сорок пятого, но в танковые войска набирали народ грамотный, в подавляющем большинстве сознательный, и я не припомню, чтобы кто-то из полка что-то этакое особенное вытворял. Предельно честно вам на этот вопрос никто не ответит.

А если кто и ответит, то вы десять раз подумаете, а стоит ли это публиковать?

Захватили мы под Берлином большую роскошную усадьбу. Один гараж был рассчитан на 20 машин. Моим командиром САУ был одесский еврей, который до войны работал учителем и владел немецким в совершенстве. Он нам переводил. Выяснилось, что в усадьбе находятся артисты Берлинской оперы. Артисты нам заявили, что очень рады, что попали в плен к танкистам, а не к пехоте…

Комиссары в Вашем полку пользовались доверием и уважением со стороны экипажей?

У нас все комиссары назначались из бывших строевиков, боевых офицеров. Например, мой замполит Высоцкий, был до назначения на политработу командиром самоходки. Таким людям солдаты верили.

Каким было отношение самоходчиков к командованию полка?

Не хочу говорить на эту тему.

Очень мы не любили «стажеров». Присылали к нам из академии или из тыловых училищ офицеров на фронтовую стажировку. Эти любили указывать и приказы налево-направо раздавать. Всё торопились «орден на грудь заработать». Был у нас такой заместитель командира полка, из «стажеров». Умел «дрова ломать» этот «товарищ»…

Еще один вопрос из разряда «лишних». Вы удостоены за фронтовые подвиги орденов Боевого Красного Знамени, Отечественной войны, Красной

Звезды, ордена Славы III степени. Имеете желание подробно рассказать о какой-то из этих наград?

Ни малейшего желания не испытываю. Это штабисты были озабочены наградной темой.

Я воевал за Родину, а не за награды. Одно только добавлю – каждая из моих наград получена за конкретный боевой эпизод.

Где Вас застало известие о окончании войны?

Мы шли через Судеты на Прагу. Трое суток не спали. Непрерывные стычки с немцами. Все дороги заминированы, а леса по обочинам спилены. Немецкие зенитки бьют с гор по нашей колонне.

Ночью остановились на привал. Вдруг крики со всех сторон: «Победа! Ура! Конец войне!». Солдаты плачут от счастья, стреляют в воздух…

У меня первая мысль в голове мелькнула: «Как конец войне?! У меня же полный боекомплект?!». Но расстрелять этот боекомплект по врагу мне еще предоставилась возможность. Наш полк вёл бои в чешских горах еще пять дней после объявления о капитуляции фашистской Германии.

Несколько ребят из полка погибли в боях уже после Победы…

Четырнадцатого мая сорок пятого года был мой последний бой на войне.

И когда он закончился, я сказал себе: «Все, теперь точно отстрелялся… Скорей бы домой…»

Интервью: Гоигорий Койфман

Лит. обработка: Гоигорий Койфман