Текст книги "Мы дрались на истребителях"

– С точки зрения бытовых условий, где было лучше – в тылу или на фронте?

– На фронте у нас, в авиации, было лучше, чем в тылу. Там разные нормы питания были. Все для фронта, все для победы было. Горючего было мало. А на фронте всего было в достатке.

В Иваново мы примерно месяц полетали, и три человека направили в Чкаловскую. Там формировался 255-й полк двухэскадрильного состава, в котором я воевал до конца войны. Этот полк был сформирован из летчиков гражданской авиации, в основном аэроклубовских инструкторов – опытных летчиков с большим налетом, но без боевого опыта, которые переучились на истребители. У них не хватало несколько летчиков для того, чтобы в полном составе лететь в Ленинград. Вот нас туда и направили. Из всех летчиков полка боевой опыт был только у меня. Тем не менее в полку я был назначен на должность младшего летчика.

– Когда вы перешли в 255-й полк, перелетели уже под Ленинград. Вы базировались внутри кольца окружения. Как там было с бытовыми условиями, с едой?

– Для нас, для летчиков, питание было нормальным. Похуже, чем на Большой земле, поскромнее. Но нам было достаточно. Для техсостава плоховато по сравнению с летчиками. Иногда, когда еда оставалась, отдавали техникам. В принципе опухших не было, всем хватало. Техники все время работали на самолетах, крутились, вертелись, питание у них было похуже. Им пайки давали хуже, чем летному составу.

– С местным гражданским населением в Ленинграде вы контактировали?

– Мы непосредственно контактировали, потому что аэродром Парголово они готовили – вырубали лес, кустарники, готовили площадку для самолетов. И потом гражданское население привлекали работать. Потому что сделали полосу, а на окраинах были завалы, надо было вырубать лес. Но, конечно, население страдало, но плачущих не было. Нормально мы с ними общались, разговаривали. Больше было женщин. А потом мы, например, ездили в баню. По дорогам нередко в кюветах, ямах мы видели мертвецов. Шел человек, упал, его отодвинули и все.

Всем полком мы раза два летали в район Вышнего Волочка – отгоняли самолеты на фронт. Прилетим, самолеты там оставим и обратно на Ли-2 домой. А когда в 3-й раз мы получили матчасть в Горьком, в мае месяце мы полетели под Ленинград по маршруту Ярославль – Кашин – Тихвин – Ленинград. В Ленинграде мы базировались на аэродроме Левашово, Комендантском аэродроме и Парголово. И оттуда летали. Немцы летали мало. Поднимут нас – ожидается налет на Ленинград. Звеном, шестеркой, восьмеркой, пара звеньев для прикрытия Ленинграда. Покружились, покружились – налета нет. Потом несколько вылетов делали на сопровождение штурмовиков.

Под Ленинградом мы пробыли около месяца. А когда пошли конвои, для их прикрытия была создана специальная ударная авиагруппа, куда входили несколько минно-торпедных полков, пикировщики и истребители. Вот в этой ударной группе я сражался до конца войны. Базировались мы на аэродроме Ваенга, сейчас Североморск называется. Там мы находились всю войну вплоть до 9 мая 1945 года.

Главная задача, конечно, прикрытие нашего Северного флота, наземных войск и нанесение ударов по конвоям противников, по аэродромам. Когда были массированные налеты в район Мурманска, нас тоже поднимали, но обычно в последнюю очередь, когда уже нечего было поднимать. И потом наносили удары по немецким конвоям. Работа сложная. Обычно наш полк привлекался для сопровождения минно-торпедной авиации. Наша 5-я ударная группа стала потом 5-й минноторпедной дивизией, в которую входили торпедоносцы на ДБ-3Ф. Потом они получили «Бостоны», «Хэмпдены», которые называли «прощай, молодость» или «балалайка». Гробы. Помню, англичане прилетели туда целым полком, около 30 «Хэмпденов». Немцы узнали и начали нас бомбить по ночам. Как налет, так обязательно несколько «Хэмпденов» сожгут. Они быстро сошли – на боевых заданиях их сбивали хорошо.

Когда мы прилетели на ЛаГГ-3, во 2-м гвардейском «сафоновском» полку были «Томагавки» и «Харрикейны». Но это тоже такие самолеты… «прощай, молодость». ЛаГГ-3 значительно лучше и по скорости, и по маневренности. Может, только по вооружению они были послабее. На «Харрикейнах» было 12 пулеметов.

– «ЛаГГи» у вас были с каким вооружением?

– Три точки. Пушка 20-мм и два крупнокалиберных пулемета 12,7-мм. Такое же вооружение стояло, когда мы под Москвой воевали. Мы летали на трехбачной модификации самолета. В связи с тем, что полк был предназначен в основном для сопровождения бомбардировщиков, придумали подвесные бачки. Под правым и левым крыльями. Эти бачки, которые были предназначены для Пе-2, в ДАРМе приспособили нам. Мы же летали вон куда! Уходили далеко в море, а потом разворачивались на эти конвои для нанесения ударов. На задание ходили на бреющем полете на 15-20 метров, чтобы немцы не засекли. Расход горючего большой. А так минут 30-40 на этих бачках можно было лететь. Сбрасывали их или по выработке горючего или когда подходили к цели.

– Командиров эскадрилий того периода помните? Когда вы пришли в полк, кто им командовал?

– Якушев был командиром полка, но мы его и не видели даже. Не знаю почему. Он, видимо, не захотел на фронт лететь с нами. Он уже был в возрасте, пожилой, у него было много знакомств, видимо, он не захотел лететь на Север. Вел полк его заместитель Панин, который потом стал командиром полка. Панин имел боевой опыт. Он был в Испании. Когда я с ним познакомился, он уже имел орден Красного Знамени, орден Красной Звезды. Такие два боевых, авторитетных ордена. Командир был хороший, требовательный, грамотный, сам стремился участвовать в боевых вылетах и неоднократно меня брал ведомым, не знаю, по каким причинам. Потом он погиб. После него Чертов стал командиром полка. Он не такой командир, он был более приспособлен к учебному заведению.

Панин Павел Алексеевич (на этой фотографии награды дорисованы позднее)

Как погиб Панин? Я в этом бою не участвовал. Они погибли с ведомым Сосновским. Прикрывали минно-торпедную авиацию при ударе по немецкому конвою.

Это немного южнее Варде. Я думаю, его гибель обусловлена тем, что он как командир полка, отвечавшего за безопасность ударных самолетов, чувствовал эту ответственность. В этом бою было численное превосходство немцев. Видимо, попав в тяжелое положение, он больше внимания уделял защите прикрываемых самолетов, чем своей безопасности. Бомберы любят, чтобы мы, истребители, рядом с ними шли. А нам не выгодно. Свободы нет. Сначала нас собьют, потом его собьют. Нам нужно де лать маневр.

– Численное превосходство немцев часто бывало?

– Да. Бывало часто. Причем, надо заметить из опыта боевого действия, они очень охотно любили вести воздушный бой при преимуществе у них в силах. Если равные или меньше, то они стремились уходить, уклоняться.

– Как вам первый полет над морем?

– Страшно! Над водой мы до этого не летали! Вдруг мотор сдаст?! Куда прыгать? В воду? Первые полеты были с переживаниями. Чем дальше улетаешь от своих берегов, моторчик вроде хуже и хуже работает. А потом Баренцево море стало, как дом родной. Если надо оторваться, в море уходи, никто не найдет.

– 46-й штурмовой полк входил в вашу дивизию?

– Нет, он подчинялся непосредственно ВВС флота. Он был отдельно, но летали вместе. Обычно комбинированные вылеты были. Штурмовики, бомбардировщики и даже высотные торпедоносцы, которые бросали высотные торпеды на парашютах. Между кораблями конвоя падает эта торпеда и начинает циркулировать, увеличивая радиус. Найдет цель – взорвется. Не найдет – утонет.

– Специфика сопровождения торпедоносцев, бомбардировщиков, штурмовиков отличалась?

– Конечно, отличалась. С торпедоносцами уходить приходится на полный радиус. За Нордкап, Нордкин, Варде. А если нужно вести воздушный бой, как потом возвращаться? А ведь иногда бачки приходилось сбрасывать раньше, если истребители появлялись. Нас же они старались обнаружить. Во второй половине войны у немцев появились локаторы. А поначалу радиосвязь. Обычно идем на задание – в воздухе молчок, чтобы не засекали. Тактически шли сзади, выше, по бокам. Они не любили, когда от них истребители отрывались. Хотели все время нас видеть.

– Задача штурмовиков в смешанных группах в чем заключалась? Подавление зенитной артиллерии на кораблях?

– Обычно они удар наносили по кораблям охранения. Некоторые по транспортам наносили удар. Обычно они обеспечивали подавление корабельной артиллерии. Немцы стреляли из главного калибра, ставили столбы воды, в которые иногда врезались наши торпедоносцы. А в этот столб, если попадешь, то все, капут.

– У летчиков была специальная экипировка для полетов над морем?

– Поначалу жилетов не было – мы же были в сухопутной авиации. Потом дали специальные жилеты. Здесь коробочка. Если попадаешь в воду, происходит химическая реакция, и жилет надувается. У меня был такой случай. 23 июля 1942 года мы участвовали в массированном налете на объекты немцев в районе Печенги в 1943 году. Я был ведомым у командира полка Панина. «Мессеров» было очень много – они успели взлететь с Луостари. Свалка была большая. В этой свалке уже на отходе пулька попала в систему водяного охлаждения моего ЛаГГ-3. Вода начала брызгать в кабину. Надо спасаться. Прыгать некуда – внизу немцы, а до Рыбачьего еще километров сорок. Дотянул до Рыбачьего, мотор заклинило, и я решил прыгать. Вроде береговую черту я перетянул. Отсоединил кислородную маску, ведь летали на 5000-6000 (потом мы эти маски превратили в мундштук и сосали – так удобнее. Потому что маску одел, лицо потеет, видимость ухудшалась. В бою же, если не будешь головой крутить на 360° – собьют).

Так вот, снял маску, отсоединил разъем радио, отстегнул поясные ремни (плечевыми не пользовались, да и поясными не всегда), открыл фонарь, поднялся, еще посмотрел – ничего не забыл, чтобы планшет всегда был с собой, – и меня вытянуло струей воздуха. Садиться на воду было опаснее. Самолет мог зарыться. А потом выбирайся под слоем воды. Решение было прыгать.

Выпрыгнул – и тихо, никто не гудит, красота, – смотрю, куда я падаю. Вроде нормально. А потом гляжу, е мое, море подо мной! Меня ветром сдувает в Мотовский залив! Тогда я попытался, подтягивая стропы, скользить в сторону берега. А уже вода приближается. Перед приводнением по инструкции надо сбросить парашют, чтобы купол при приводнении не накрыл тебя. Сбросить я его сбросил, но раньше, чем надо, и плюхнулся мордой об воду. Сознание не потерял, но морда распухла. Сбросил сапоги и поплыл к нашему берегу. Так вот, жилет не надулся, поскольку по неопытности наши парашютисты не заправили коробочку порошком, который выделяет газ. После этого случая, когда я уже прибыл в полк, рассказал, начали проверять – ни у кого не заправлено! Плыл я около трех часов. Мы вылетели в 11 часов вечера примерно, а я выплыл около 2 часов ночи. Кстати, в том же бою подбили Сашку Крохина. Я с этой стороны Рыбачьего выпрыгнул, а он с другой стороны. Он выпрыгнул в воду и ждал, когда придет катер его подобрать и через четыре часа умер от переохлаждения. Я же поплыл сам, на катера я не надеялся. На спину лег и плыл потихоньку, чтобы не перенапрягаться. Подплыл к берегу метров на 5, уже солдатики с наблюдательного пункта меня встречают. Они мне бросили бревно: «Цепляйся». Я за это бревно ухватился, а оно меня опять в море потащило. Я его бросил – берег рядом. Думаю, буду плыть, пока не почувствую землю. Доплыл до берега, почти носом воткнулся, почувствовал, что ноги достали землю. Попытался встать, но сразу упал. Все! Напряжение спало. Тут свои. Они меня взяли за руки, вытащили из воды. Взяли комплект сухого солдатского обмундирования, зажгли колючки, перекати-поле, чтобы вроде обогреть. Я говорю: «Пойдемте быстрей в дом». Они меня фактически потащили. Я был в сознании, но сил не было. Пришли на наблюдательный пункт. Я попросил воды, пить захотел. Сколько воды я выпил! Наверное, от перенапряжения. Потом они мне дали каши, покормили, согрели. Отношение к летчикам было очень хорошим. Они сделали все, чтобы я отогрелся. Я же замерз, когда плыл. Сначала не чувствовал, а потом мне стало прохладно. У них была буржуйка, нагрели. Утром, когда поспал, начальник поста говорит – давай, иди, за тобой «такси» прибыло. Какое такси? Пара лошадей. На лошадку верхом. Одна лошадка для сопровождающего солдата, а другая для меня. Мы поехали в штаб части. Часа два, может, больше мы ехали верхом. В штабе опять покормили, дали отдохнуть. Опять ночь наступала. Ночь-то светлая. Пришел катер с Большой земли и отвезли домой на аэродром.

Хотя меня не было только двое суток, в полку уже была выпущена листовка, что я геройски погиб в этом бою. Когда я прибыл, весь тираж уничтожили. Мне не дали даже посмотреть. Хорошо, что родителям извещение не успели отправить. Еще полечился, отдохнул дня 2-3. Лицо-то было отекшим от удара, кровоподтеки были.

– Кто сбил, вы так и не поняли?

– Шальная пуля стукнула. Там такая свалка была! А потом, на мне такая ответственность, я ведь ведомый командира полка. Больше за ним следил, чем за собой, чтобы его не бросить.

– Каково оно жить в условиях полярного дня и ночи?

– Летом все время воевали, а зимой спали. Полярным днем и день и ночь весь полк был в боевой готовности. Фактически полк воевал круглосуточно. Немцы больше днем летали, ночью меньше. В полярную ночь у немцев летали только разведчики. Иногда бомбили нас. Однажды они набросали над аэродромом осветительные бомбы, а потом бросили несколько бомб.

– Кроме вашего, в Ваенге еще были истребительные полки?

– Конечно. 20-й и 2-й гвардейский. На отражение налетов первым вылетал 2-й гвардейский полк. Как они начали взлетать, мы садимся в самолеты.

– С кем дружили?

С Володькой Бурматовым. Кстати, он тоже в море прыгал, но жилет у него нормально сработал. В 1943 году 20-й полк, где он воевал, пошел на переформирование. А к нам перевели четырех летчиков – Бурматова, Простакова, Бойко и Горбачева. Мы так были знакомы, как соседи, а тут подружились. Кстати, этот полк нам свои «Яки» оставил, но всего несколько штук. Вообще же после ЛаГГ-3 мы получили подержанные и новые «Кобры». Тогда уже полк стал трехэскадрильного состава. Две эскадрильи на «Кобрах», а в третьей были «Яки», «Томагавки», которые из 2-го гвардейского нам отдали. Эскадрилья была сформирована из этих остатков. Они летали в основном на штурмовки и бомбометание. Возглавлял эту эскадрилью Бойко, а вот остальных трех летчиков, что я перечислил, направили к нам в первую.

– Как строились взаимоотношения между летчиками ВВС и морскими летчиками?

– Нормальные, дружеские отношения. Подначек особых не было, правда, мы их называли самотопы, а они нас – кочколазы. Это еще с японской войны пошло. Там моряков называли самотопами, а кочколазами – пехоту. Но это всю в шутку.

– Общее впечатление от самолета ЛаГГ-3?

– Он немножко уступал Ме-109 – слабоват двигатель, но в принципе на уровне. По сравнению с «Яком», конечно, был хуже. Моя первая победа была на «Яке». Я сбил Фокке-Вульф-189 2 декабря 1942 года.

Наша группа, ведущий командир эскадрильи Харламов, получила задание встретить группу ДБ-3Ф. Они где-то выполняли задание, но топлива на обратный кружной маршрут не хватало, и им пришлось идти напрямую, не уходя далеко в море. Пошли шестеркой. Хотя я уже был старшим летчиком, ведущим пары, но в этом вылете я шел ведомым у заместителя командира дивизии Попова. Нам сказали, что с земли будет осуществляться наведение на истребители противника, если они будут идти на перехват бомберов. Над Рыбачьим был тонкий слой облачности с разрывами тысячи на 2-2,5. Мы идем, смотрим – группа «мессеров». Оказалось, что они прикрывали Фокке-Вульф-189, который фотографировал наши объекты. Когда они обнаружили нас, этот «Фокке-Вульф» резко пошел на пикирование, чтобы удрать домой. Истребители немцев, как и наша группа, оказались выше облачности и потеряли его. Я это дело заметил и за ним. Потому что все время говорили: «Когда же собьют этот Фокке-Вульф-189!» Думаю, не уйдешь! Наша группа осталась с «мессерами». Но те, видимо, забеспокоились, что потеряли «раму», и бой не состоялся. Они как-то разошлись. На самом выводе, перед землей я оказался точно сзади. Нажал на все гашетки. Он перед моим носом воткнулся в землю и стал кувыркаться. Один из трех членов экипажа остался жив и попал в плен. Фамилия у него была Петерсен, начальник разведки Северного флота у немцев, доктор юридических наук. Потом его к нам привезли, и мы в землянке с ним беседовали. Собрали летчиков. Потом выводят этого фрица. Настоящий фашист. Ему было лет 50. Рыжеватая бородка, он был не брит, на щеке шрам. Мы у него спросили, откуда у вас шрам. Он говорит, это почетный шрам. Ему дали стул. Начали допрашивать с переводчиком. Уже не помню, какие там вопросы задавали, но он сразу отказался отвечать на вопросы, связанные с военной тайной. Единственное, его спросили: «Хочешь посмотреть летчика, который тебя сбил». – «Хочу». Комиссар Мещеряков, рядом с которым я сидел, встал, на меня показывает. Он подошел ко мне, подал руку. А я ему не подал руки. Говорю: «Врагам руку не подаю». Он обиделся, сразу отошел на свое место. Говорили, что его расстреляли, потому что он не хотел ничего рассказывать. Это был первый немец, которого я видел.

– Какое у вас лично отношение к ним было?

– Немцы – враги нашего советского народа. Ничего эта встреча в моем отношении к ним не изменила.

– Это была ваша первая победа. Какое было ощущение?

– Радость и гордость. Я почувствовал, что могу что-то делать. Такого ощущения, что там люди, не было. Если будут такие настроения, то воевать нельзя, будешь жалеть. Желание было еще раз сбить. После первой победы я обрел уверенность, почувствовал, что они горят. Их не только кто-то может сбивать, но и я тоже.

– Как вы лично воспринимали войну?

– Как боец. По-другому никак.

– В то время хотелось перенять из немецкого опыта?

– На Севере мы стали применять полеты парами. Это у них переняли. Правда, когда мы прилетели, 2-й гвардейский к этому времени уже летал парами. Регулярно нам давали разведсводки о противнике. Говорили, какие летчики у немцев, какие у них наклонности. Кроме того, разбор полетов в полку проводился после каждого боя. Был и обмен опытом между полками.

– Что-то еще положительное у немцев брали на вооружение? Какие-то приемы воздушного боя?

– Приемы зависят от тактико-технических данных самолета. Они использовали всегда высоту. Они стремились занять положение выше нас и сверху атаковать, мы тоже начали потом это применять, когда на «Кобрах» летали. «Кобра» самолет достаточно тяжелый, она по ЛТХ наравне примерно шла с «мессерами» первого поколения – Е, Ф, а потом уже появились Фокке-Вульф-190. Они уже значительно были сильнее по своим качествам, чем «Кобра», у них был мощнее мотор. Как противник, он был посерьезнее «мессеров-109» Е и Ф.

– Вы упомянули про то, что «Кобра» была наравне с «мессером». А «Яки» и «ЛаГГи»?

– «Як» получше «ЛаГГа», но примерно на уровне «мессера» первых выпусков. А «мессеры» Ф, Г, те были немножко выше по летным данным наших ЛаГГ-3. Про «Як» я бы не сказал, «Як» мог на равных с ними драться. Там уже все зависело от пилота. А вот «Кобру» мы любили. Удобный, хороший самолет, с хорошей маневренностью. Вертикальная немножко слабее, чем горизонтальная. Но на виражах можно спокойно бить «мессеров». И пушка 37 миллиметров, мощная пушка. Бух-бух – и немцы разбежались. Обзор хороший. Расположение приборов. Удобная кабина. Видимость. Сзади стекло стояло.

Радиосвязь отличная по сравнению с нашими. На «Кобрах» мы уже запросто разговаривали. Раньше на «ЛаГГах», «Яках» по фамилиям обращались. Иногда матом пустишь в воздушном бою. А на «Кобрах» как сейчас мы с вами разговариваем. Нам тогда уже запретили говорить открытым текстом, тогда уже ввели позывные, по номерам.

– У вас какой был?

– Это в зависимости от должности. 101-й – командир полка. 106-й или 105-й – командир эскадрильи. Вот такие номера были. По номерам.

– Бортовой свой номер помните?

– Да. 69-й и 02-й. Дело в том, что получалось так, что летчиков было побольше, чем самолетов. На одном самолете могли летать все. Но 02-й был моим личным самолетом.

– Звезды за сбитые рисовали?

– Рисовали, но не все. Когда посмотрели в газетах «Сталинский сокол», «Красная Звезда» снимки со звездами, и у нас начали рисовать. Чем мы хуже? Но в связи с тем, что летчики менялись, эти звезды не соответствовали летчикам.

– Что было первичным – получение хорошего самолета «Кобры» или то, что вы как летчик стали уверенно чувствовать себя в воздухе?

– Совпадение и того и другого. Хороший летчик на хорошем самолете может творить чудеса.

– До того, как вы получили «Кобру», сколько у вас было сбитых?

– Кроме «рамы», был еще один или два сбитых. Можно посмотреть в летной книжке. А так все совпало. Совпадение хорошего качества летчика и самолета дает непобедимый результат.

– Можно ли сказать, что ваше отношение к «Кобре» именно такое, поскольку этот самолет соответствовал вашим навыкам?

– Можно так сказать. Но я, например, «Як» не стал бы умалять, он не хуже «Кобры» по летным качествам. Я любил «Як».

– Если бы вам дали «Кобру» в 1941 году, могли бы вы ей воспользоваться так же, как в 1943 году?

– Конечно. Было бы лучше. Реализовать ее качества смог бы.

– В начале июля 1943 года шел немецкий конвой, на него выпустили сводную группу. Севрюков был ведущим группы сопровождения. Была плохая погода, и Севрюков увел прикрытие. Эту группу торпедоносцев, штурмовиков посбивали. Не помните такого?

– У меня такой эпизод не отложился.

– Кто был Севрюков по должности?

– Командир первой эскадрильи. Может быть, и был этот факт. Может, после этого он и ушел на транспортный самолет. На Ли-2. Когда мы «Кобры» получали, его уже не было. Его, возможно, просто сняли. Прошел слух, что он больше не хочет в бой летать.

– Про «Тандерболт» расскажите, летали?

– Летал (смеется), когда война закончилась. Это истребитель, да… Тяжелый истребитель. В принципе для ведения воздушного боя с «мессерами» не годится. Он был создан у американцев для прикрытия «крепостей», когда они бомбили на больших высотах. Двигатель развивает основную мощность на больших высотах, 7—10 тысяч и выше. В принципе тяжелый, на управлении, на ручке и по маневренности, он тяжелый. Я его не считаю истребителем… Такой полубомбер. Они его называют истребителем дальнего сопровождения бомбардировщиков. Но вести воздушный бой.

Потом на аэродром Ваенга собрали их со всех морских аэродромов. Я летал за «Тандерболтами», которые оставались в разведполку в Евпатории. Перегоняли их на север. А потом помяли тракторами.

– Мы про Панина поговорили, если вернуться к Чертову, он к вам пришел после Панина?

– Да. Его прислали на замену из Ейского училища.

– Как он себя повел как командир полка?

– Как офицер вел себя нормально. Только он не стремился, как летчик, быстро войти в строй и летать на боевые задания.

Он осторожничал. Он был в возрасте, ему было больше 40. Когда он погиб, в его вещах нашли записку: «Зачем меня сюда перевели? Я бы принес больше пользы, находясь на своей старой должности». Его сбили при нанесении удара по какому-то немецкому конвою над морем. Я не был при этом.

– Вы говорите, что в конце декабря 1942 года вы еще были рядовым летчиком, как продвигалась ваша карьера потом?

Адонкин Василий Семенович

– В декабре 1942-го я был уже старшим летчиком. На «Кобрах» я уже был командиром эскадрильи, это осень 1943 года. Панин погиб в августе 1943 года, только-только получили «Кобры». Потом стал штурманом полка. С должности штурмана полка ушел на курсы командиров полков в Ригу в декабре 1945 года. В полк больше не вернулся.

– Хотел выяснить про заместителя командира полка Адонкина. Про его гибель пишут по-разному.

– Я в этом полете участвовал. Мы шли на прикрытие бомбардировщиков, по-моему, «пешек», Пе-2 или Пе-3 на бомбометание по кораблям в Лиинахамари. Набирали высоту, шли вдоль береговой черты, набирали высоту выше облаков. Облачность была порядочная, толстая, но были разрывы в этой облачности. Вот мы вышли в окно, выше облаков, а Адонкин не вышел. Он, видимо, в облаках потерял ориентировку, наверное, разбился.

В облаках учили летать только после войны. Летчик он был нормальный. Заходил к нам в эскадрилью часто, беседовал, был компанейский мужик.

– Ваш личный счет?

– У меня 16 самолетов лично сбитых. Из них засчитано мне три предположительно. Но оперсводками подтверждено. Почему предположительно? Потому что были сбиты над морем, никто не подтвердил. Надо чтобы кто-то видел, наземные войска, с корабля, надо, чтобы кто-то видел, что упал сбитый самолет, и тогда подтверждают. А когда его… мы же бой вели не над своими кораблями, а где-то в стороне. Сбил его, он упал, никто не видел, нырнул, да и все.

– Среди ваших сбитых самолетов, кроме вашей первой «рамы», остальные какие были по типам?

– Истребители, «мессера» и «фокке-вульфы». Бомберов не приходилось сбивать.

– Теряли ведомых?

– Да. Копылов погиб ни за что, просто по халатности. Был подбит немецкий летчик, который с парашютом приводнился в Ура-губу. Для того, чтобы его спасти, прилетел «дорнье», гидросамолет. Прикрывало его десятка два или три истребителей сопровождения. И вот они крутились. Нас подняли парой, даже не знаю для чего, в общем, наблюдать. Пришли в этот район. А там над этой лодкой кишат «мессера». Мы вышли с ведомым. А там начали отрываться отдельные истребители, «мессера», нас отогнать. А этот самый мой ведомый Копылов пошел в атаку, как пошел туда, чуть сблизился, его там «мессера» сразу сожрали. И все. Глупость. Я ему говорил по радио – не ходить туда, не спускайся, нечего там делать, все равно ничего не получится. Ему хотелось сбить самолет, бомбардировщик. Молодой был летчик.

– Из того состава, с которым вы пришли на Север, в 255-й полк, до конца войны кто-то, кроме вас, дошел?

– Федя Самарков, я, Власов Сашка, с которым мы из Иваново приехали в Чкаловск. Трое нас.

– Что можете сказать о штопоре на «Кобре»?

– В полку в штопоре наши летчики не бились.

– Еще хотел попытать по окраске. Какие у вас были отличительные полковые признаки?

– Камуфляж был на ЛаГГ-3. Зеленый, оранжевый, черный. Сочетание вот таких цветов. Темно-зеленого, черного и темно-оранжевого. Бортовые номера всегда белые. Коки тоже белые у полка. Верхушка киля была белая, но не у всех. Звездочки рисовали на горбу за кабиной. Сзади плексигласовый отсек, ниже его сразу на фюзеляже.

– Героя получали в Москве?

– Прямо на аэродроме в Североморске. Вручал командир дивизии генерал Кидалинский.

– Вы жили сегодняшним днем или с верой в будущее?

– С верой в будущее, что мы победим.

– Планы на будущее строили. Мечтали, что будет после войны?

– Это так, досужие разговоры. Но все-таки их вели.

– На ЛаГГ-3 подвешивали РСы?

– Да. Но на практике я не помню, чтобы кто-то попадал и сбивал ими самолеты противника. У него был дистанционный взрыватель. Предположим, на 600-800 метров. А тут его выпустишь, а он пролетел мимо. Вообще немцы очень боялись этих взрывов. Как начинаешь эти РС пускать, они удирают. Приятного мало. Они боялись. Оружие психологического воздействия. Но ими попасть было сложно. По наземным объектам их не применяли. Штурмовкой занимались уже на Севере, но без РСов. На «Яках», на ЛаГГ-3. Приходили летчики из училищ к нам, пополнение. Обычно для того, чтобы приучить молодых летчиков к боевой обстановке, давали задание, ходить по линии фронта, пострелять. Типа свободной охоты. Пострелять по машинам. Некое введение в строй таким образом. Стрелять по боевой цели, знакомство с линией фронта, чтобы не сразу на сопровождение.

– А сами на бомбометание ходили?

– Да, с 25—50-килограммовыми бомбами. Кидали. Но у нас не было такого контроля. На глазок бросил и нормально. Попугал. Упала на причал, взорвалась. Обычно бросали по причалам.

– На какие порты?

– Петрозаводск.

– Как тактически строился вылет группы торпедоносцев и вашей группы прикрытия?

– Сразу со взлета поднимаемся метров на 300-500 в зависимости от рельефа местности. Они взлетают, потом мы сразу тут же за ними. Занимаем позицию сзади, справа, слева.

В зависимости от количества самолетов. Обычно сзади-справа и сзади-слева, чтобы был маневр. Идут они на низкой высоте, если идти истребителю все время так, хуже видит. Обычно мы маневрируем. У нас скорость выше. Меняемся местами. Вот так змейкой ходим. Обычно «мессера» атакуют сзади. Истребитель стремится зайти с задней полусферы. Поэтому приходилось сзади их делать маневр.

– Они выходят в море. Какая у них высота примерно?

– Бывает метров 50, метров 100. Наша почти такая же. Чуть повыше метров на 100. Вышли в море, развернулись на конвой, там уже ведущий торпедоносцев наблюдает, мы за ними. Мы от них не должны отставать, за это истребителей «пилили».

– Подходите к цели, торпедоносцы идут на высоте 50 метров, а вы?

– Мы уже начинаем более активно маневрировать. Они повернули, значит, уже цель видна, конвой уже видно, где большие корабли немцев, корабли охранения, мы уже знаем, это точно, что сейчас будут истребители. Тут уже только смотри и смотри.

Бачки сбрасываем, набираем немного высоты. Но не высоко, потому что если от них будешь отрываться, они потом кричат на разборе полетов, что истребители нас бросили. Они любили, чтобы мы шли крыло в крыло. Это неправильно. Меня сбили и его тут же собьют. Истребитель должен иметь свободу маневра. Должны маневрировать над ними, с задней полусферы, сбоку.

– Пытались как-то им объяснить?

– Пытались. И даже командир дивизии нас поддерживал.

– С ходом войны мнение торпедоносцев как-то менялось?

– Когда их там пощипают, то они ругаются. Когда делали успешные налеты, все вернулись домой, тогда все нормально.

– Вообще взаимоотношения с вашими подопечными были какие?

– Очень добрые. Дружили. Вместе ходили в столовую, наливали, выпивали, закусывали в одной столовой. Конфликтов ни разу не было. Если бы что-то такое было, то слышно было бы, слухи бы ходили. Сделали полет, они начинают нас ругать, а завтра опять вместе полетим, все равно жить надо, систематически вместе летали.

– Если, допустим, подошла группа немецких истребителей, как они будут атаковать?

– Они обычно обходят группу. Обычно идут со стороны, или с боков или сзади пытаются атаковать. Одни там, другие там, нужно очень внимательно смотреть. Тактических шаблонов не было. Каждый раз надо ждать откуда угодно атаку. В лоб не ходили, редко. Обычно заходят со стороны или сзади, или сбоку или снизу.

– Атакуют ударные самолеты?