Текст книги "Раскаты"

– Давайтье я, – женщина медленно проиграла небольшой отрывок. – Слегдитье за моими пальцами, Николь, и смотгитье на ноты. Вот, – закончив, она отстранилась. – Тепгерь ви.

– Я не могу думать о Бетховене, мадмуазель Конте, – грустно выдохнув, сказала девочка.

– Погчему?

– С тех пор, как несколько дней назад умерла моя мама… – Ника, глядя на реакцию француженки, подавила злоехидный смешок.

– Каг таг? – удивленно спросила она. – Ваша мать умергла, Николь?..

– Да. Она хотела убить папу, но передумала, и вместо этого застрелила себя… – девочка притворно захлюпала носом.

– Мон дью! Николь, ви таг шутитье? Скажьите, что ви шутитье! – с ужасом в глазах спросила француженка. Девочка помотала головой. – Mon Dieu!11
  Боже мой! (фр.).


[Закрыть]

– Папа вызвал доктора, чтобы ее труп осмотрели. А потом ее увезли в морг, – продолжила Ника. – Он поехал за ней. Как думаете – папа будет резать ее?

– Николь, это отвгатительно! – воскликнула мадмуазель Конте. – Прегратите немедленно!

Девочка, испытывая истинное наслаждение от страха глупой француженки, невинно спросила:

– А если мамочку закопают, возле нее оставят место для меня?

– Месье Кагпов! Месье Кагпов! – мадмуазель Конте вышла из гостиной, в поисках управляющего. – Месье Кагпов! Кде вашь телефьен?..

Добравшись до заветного аппарата, женщина дозвонилась до клиники Арцыбашева и очень долго, смешивая ломаный русский с французским, разговаривала с доктором.

– Все, Николь, я ухожью! – вернувшись после этого в гостиную, строго объявила француженка. – А тебе, маленьгкой хулигангке, дольжьно бить стидно! Очьень и очьень стидно!

Девочка, сидящая за фортепиано, недоуменно посмотрела на нее:

– А Бетховен, мадмуазель Конте? Я вроде начинаю запоминать.

Француженка все-таки ушла, и больше не появлялась в их доме. Арцыбашев, вернувшийся под вечер, не оставил это незамеченным:

– Вот зачем ты, Ника, наговорила всяких ужасов? У меня пациент, а тут звонит твоя учительница и начинает рассказывать такое…

– Она глупая. Так ей и надо, если поверила, – скромно ответила девочка.

– Зачем ты это сделала, милая моя? – ласково спросил доктор. – Хочешь, чтобы от нашего дома шарахались в стороны?

– Мне было скучно. А Варвара всегда спать ложится, когда у меня уроки музыки.

– Вот как? – Арцыбашев посмотрел на старуху. Та молчала. – Хорошо повеселилась? А мне теперь придется искать для тебя другую учительницу… – он призадумался.

Девочка бросилась к нему:

– Папочка, когда я увижу маму?

– Нескоро, милая моя, очень нескоро. Ее увезли в Москву, на лечение.

– Тогда давай поедем в Москву!

– Не уводи разговор, милая моя, – мягко напомнил Арцыбашев. – Мы не до конца обсудили твое поведение с мадмуазель Конте.

– А что тут обсуждать? – притворно удивленным голосом спросила Ника. – Она сама виновата – верит всякой ерунде!

– За плохое поведение ты наказана. Останешься без десерта.

– Отлично! Сам лопай свой десерт! – сердито бросила девочка, и пошла к себе в комнату.

– Ника!.. – старая нянька засеменила за ней.

– С удовольствием съем его! – весело ответил Арцыбашев. – Поскольку я единственный в этом доме, кто работает и зарабатывает деньги. А вечером я поеду в оперу и отдохну, а в это время все маленькие вредные девочки будут спать!

Поужинав, он долго приводил себя в порядок перед поездкой – принял ванну, побрился, приказал выгладить свой лучший фрак и рубашку. К девяти вечера он, готовый и к опере, и к встрече с Тарасовой (девушка обещала быть на премьере), важно спустился в фойе и бросил управляющему:

– К полуночи поставь в кабинете ведерко с шампанским.

Нике спалось плохо. Она ворочалась, мучаясь тяжелым сном. Ей казалось, что вокруг нее – холодные больничные стены; что лежит она на жесткой панцирной койке, а врач (она его не видела, но его голос был точь-в-точь, как у отца) раздраженно бьет вопросами:

– Зачем ты это сделала? Зачем?

«Что сделала?» – Ника понимала только, что ее обвиняют в чем-то ужасном. Перед глазами вдруг появился бледный отец, весь покрытый кровью, а на его руках чистая, веселая мама в свадебном платье.

– Вероника… – заметив ее, мама улыбнулась. Ее улыбка потянулась вверх, куда-то за уши, становясь все более страшной и зловещей. – Вероника, подойди ко мне, – сказала она, не двигая растянутым ртом…

– Тише, тише дитятко… – Варвара медленно растолкала стонущую девочку. – Ох, Господи, ты вся вспотела!.. Давай-ка сменим пижаму…

Полусонная Ника, успокоившись зеленым светом ночника и тихим ласковым голосом няньки, покорно позволила себя переодеть и легла обратно в кровать.

– Тише, дитятко мое, тише… – Варвара поправила одеяло и ушла. Ника почти заснула, но дробный женский смех оборвал нить ее сна.

– Мама?.. – девочка привстала. Поколебавшись, она поднялась и на цыпочках прошла к двери, приоткрыла ее.

Снаружи темно. Дом спал, за исключением трех его обитателей. Ника, дрожа от волнения, пошла на голоса – к спальне родителей.

– Александр Николаевич, м-м-м… – простонал молодой незнакомый женский голос.

– Саша, просто Саша… – глухо ответил Арцыбашев.

Дверь в спальню закрыта не до конца. Ника прижалась к щелке, наблюдая за происходящим. В комнате темно, слышны только женские стоны, шелест и тихое поскрипывание кровати. Гибкий человеческий силуэт, восседающий на постели, чуть откинулся назад, застонал еще сильнее:

– Я сейчас… сейчас…

– Я тоже… – ответил ей напряженный голос отца.

– Папа?! – Ника отшатнулась от двери. Скрип и стоны замерли. Силуэт повернул голову:

– Кто это?.. Ты же сказал, что мы одни…

Ника спряталась за стеной. Она слышала торопливый шорох одежды и тихие переругивания между Арцыбашевым и женщиной. Свет в спальне включился, и отец, в наспех застегнутых брюках, вышел в коридор.

– Ты что тут делаешь, Ника? – строго спросил он. – Тебе давно пора спать.

– Мне не спится, – боязливо ответила девочка. – Мне снились кошмары.

– Где Варвара? Ах, черт с ней… – Арцыбашев схватил дочь за руку и потащил в детскую. – Быстро спать!

– Кто у тебя? Балерина?

Вместо ответа – грубый толчок к кровати.

– Ложись под одеяло и закрывай глаза. И больше ничего не спрашивай. А с Варварой я еще поговорю… – Арцыбашев вышел, громко хлопнув дверью.

– Ты куда? – спросил он кого-то.

– Домой поеду, – язвительно ответил молодой женский голос. – Засиделась в гостях.

И череда быстрых шагов в сторону гостиной.

– Вика, подожди! – крикнул Арцыбашев. – Вика!

Потом все стихло.

Ника лежала и думала о случившемся. Ее отец привел домой чужую женщину – балерину, из-за которой между ним и мамой произошло столько ужасных ссор. «Но, ведь маму он не любит, – говорила девочке ее простая логика. – Значит, полюбил другую?»

Ответ казался Нике очевидным, но почему-то неправильным. Было в этом что-то неприятное – чужая женщина в постели, где совсем недавно спала и отдыхала мама. И отец волновался о ней гораздо сильнее, чем о матери. Ника долго ворочалась, ломая голову над такой простой для взрослых загадкой, но усталость постепенно взяла свое, и девочка заснула.

6

– Доброе утро, прелесть моя ненаглядная! – в детскую вплыл приятный, пожилой женский голос. – Пора вставать!

– Не хочу… – простонала Ника, не разжимая глаз. В комнате посветлело – женщина убрала шторы.

– Иди-ка сюда, родная моя… – шорох юбок стал ближе.

– Нет… – Ника открыла глаза и увидела доброе морщинистое лицо своей бабушки по отцу – Софьи Петровны. Женщина поцеловала ее в одну щеку, потом во вторую, а потом («Ну хватит, бабушка!») в носик.

– Папа говорил, что я приеду? – спросила она, отпустив внучку.

– Да.

– Горе ты мое луковое, – она погладила Нику по растрепанным волосам. – Ну, вот я и приехала, – женщина поднялась, расправила юбки. – Давай-ка вставай, умывайся-одевайся, а я пока посмотрю, как там мой сыночек поживает.

Девочка послушно кивнула. Она смущалась бабушкиных сюсюканий, но в то же время они ей безумно нравились. Софья Петровна, носившая немного старомодные платья и укладывавшая седые волосы в пучок, походила на милую старушку-экономку.

Хмурый и не выспавшийся, Арцыбашев пил кофе в столовой.

– Ты сейчас на работу? – спросила Софья Петровна.

– Возможно.

В отличие от Ники, приезд матери его нисколько не обрадовал, хотя он сам попросил ее присмотреть за дочерью. Женщина, приехав рано утром, с первым поездом, всполошив всю прислугу и самого Арцыбашева, скромно поприветствовала сына, позавтракала кофе, а потом долго и обстоятельно о чем-то разговаривала с Варварой. Арцыбашев ждал, что родительская кара вот-вот обрушится на него. Ждал со скукой – словно предстоит не разнос, а очередная трудновыполнимая операция, с которой он всегда справлялся на отлично.

– Ну что? – сухо поинтересовался Арцыбашев, когда мать наговорилась с Варварой. – Много тебе она доложила?

– Я посмотрю на свою внучку, – бросила та и ушла в детскую. Доктор услышал знакомое с детства сюсюканье и брезгливо поморщился…

– Варвара говорит, ты вчера какую-то бл… дь приволок, – начала Софья Петровна без предисловий. – И твоя дочь видела, как ты с этой бл… дью развлекался в супружеской спальне.

– Варвару я уволю, ее время прошло, – невозмутимо сказал Арцыбашев. – Недосмотрела вчера, недосмотрит в будущем. А у бл… ди нормальное имя есть.

– Да мне… без разницы, как ее зовут! – вспомнив о приличиях, отрезала Софья Петровна. – Ты о чем думаешь, Саша? Мать в психушке, а любимый папа пьян и развлекается с какой-то… проституткой, прости Господи!

– И опять неверно, – спокойно возразил он. – Анна не в психушке, а в лечебном центре. Не веришь – поезжай обратно в Москву, убедись сама.

– Да что с тобой, Саша? – мать схватила его лицо и повернула к себе, разглядывая с тревогой в глазах. Арцыбашев ответил ей безразличным взглядом.

– Все было предрешено заранее, – сказал он. – Одна погибла из-за жадности, вторая пошла за своими туманными принципами. Там же, в тумане, и заблудилась.

– Ты пророк? – взволнованно спросила женщина. – Ты провидец? С чего ты это вообще берешь?

Арцыбашев убрал руки матери, поднялся из-за стола:

– Я не любил Анну уже давно. Я устал изображать примерного семьянина. Я терпеть не могу притворство, и хочу жить, наслаждаясь жизнью. А из-за нее я стал ненавидеть все вокруг – этот дом, себя и свою работу. Свою работу… – с нажимом повторил Арцыбашев. Его глаза зло блеснули. – Я работаю лишь потому, что умею, да еще и лучше всех. Но если бы не моя гордость – я бы плюнул на клинику, диплом и просто застрелился. Я рад, что все завершилось именно так. Я могу вздохнуть полной грудью, хоть и ненадолго.

– Отец Анны от тебя не отстанет, – предупредила Софья Петровна.

– Пусть только сунется. Здесь, в Питере, Арцыбашевы неприкасаемые. Я могу хоть сейчас собрать целую армию высококлассных юристов, которые обанкротят его в два счета.

– Ты уверен, что сможешь защититься от всего, – поняла женщина. – А судьба Анны тебя уже не интересует?

– Почему же? Я дам на лечение столько, сколько потребуется. Но после выздоровления пусть забудет про нас. Ника останется со мной, это больше не обсуждается, – Арцыбашев насмешливо улыбнулся: – Да и вряд ли какой-либо суд решит отдать девочку убийце.

– Вопрос в том, кто дал ей револьвер, и кто довел ее до такого состояния.

– А заодно – кто позаботился, чтобы обвиняемую вместо изолятора отправили в дорогую клинику, – парировал Арцыбашев.

Софья Петровна издала грустный, болезненный вздох.

– Но ведь раньше не было такого! – почти плача, воскликнула она. – Ведь вы же вначале любили друг друга!

– А помнишь, как ты говорила, что я не сойдусь с Анной? – спросил Арцыбашев. – Ты сама не очень радела за наш брак.

– Помню. Но потом решила, что ошиблась. Я увидела, что вы полюбили друг друга.

– А любовь давно прошла, – Арцыбашев развел руками, показывая пустые ладони. – Если вообще была. Любовь – это теперь Шаляпина, Мохова, Тарасова…

– Артистки и балерины?.. О боже, Саша!

– Что?

– Они же настоящие фурии!

– Не скажи, мама, – Арцыбашев приятно улыбнулся, вспоминая вчерашнюю ночь. – Тарасова только корчит из себя такую, а в постели она сущая овечка…

– Я не хочу слушать эту грязь! – с отвращением предупредила Софья Петровна.

– Прости, мама. Просто она – не Анна. Она – страсть, жизнь, молодость.

– Так ведь и ты еще не стар, Саша. Тебе всего тридцать четыре!

– И все же, я на пятнадцать лет старше, чем был тогда, – с легкой тоской подметил он.

Их разговор прервался сам собой. В столовую пришла Ника, и Софья Петровна все свое внимание перенесла на внучку.

Арцыбашев, сухо попрощавшись, поехал на работу. От дома до клиники – каких-то пять минут езды, но доктор попросил ехать помедленнее – ему было необходимо разобраться в разворошенных мыслях.

«О многом не поговорили, – думал он, почти не глядя на ползущие мимо дома. – Жаль, опять разговор к женам и семьям свелся. Будто обсуждать больше нечего».

Он еще многое мог сказать по поводу отца Анны – полуграмотного мещанина, из приказчиков пробившегося к верхам торговой компании. Для этого надо было всего-навсего соблазнить дочь владельца и обрюхатить ее по-быстрому. Арцыбашев дал короткое и ясное наставление управляющему – если Антонов решит появиться в доме, спустить его со ступенек.

«Коммерсант хренов. Ничего, кроме скопища мелких лавок и доли в банке, который по швам разлетится, едва здесь грянет…»

Арцыбашев вспомнил последние газеты, попадавшие ему в руки, и криво усмехнулся. Везде одно и то же – осажденный со всех сторон Порт-Артур, мужественные защитники Дальнего Востока, которым на выручку тут, в Кронштадте, уже снаряжают целую флотилию. Номер с фотографией Рожественского на главной странице он скомкал и сразу бросил в камин.22
  Рожественский, Зиновий Петрович (11.11.1848 – 14.04.1909гг.) – вице-адмирал, русский флотоводец. Отличался чрезвычайно раздражительным и самоуверенным нравом, за что среди офицеров и матросов получил прозвище «Бешеный адмирал».


[Закрыть] Зачем читать заведомо ложную статью, в которой новоиспеченный командующий Второй Тихоокеанской эскадры грозится разметать японцев по всему океану? Хорошие источники говорили, что вице-адмирал давно отвоевал свое в кабинетах Адмиралтейства и залах Зимнего дворца, и вести корабли он будет на бесславную смерть.

«Тем лучше, – зло подумал Арцыбашев. – Чем быстрее загорится, тем быстрее взорвется…»

Ожившим взглядом доктор окинул улицы, дома и прохожих, и не подметил ничего нового или необычного. Но его нутро чует – город напряжен. Одна оплошность, и достанется всем. Движется что-то масштабное, огромное… Механизм разрушения запущен, и останавливать его поздно.

«Война окончится поражением, – Арцыбашев, далекий от военного дела, четко и ясно видел картину горящих русских кораблей по другую сторону континента. – Но это будет лишь началом новой, более кровавой войны…»

Ему вспомнилось, как на прошлой неделе один из его клиентов, князь Кириллов, генерал от инфантерии, вдруг предложил ему идти на военную службу:

– Медики с вашими умениями нам сейчас нужны. Я дам вам чин полковника, должность главного командира и инструктора в моем лучшем полку.

– Я не служил, – спокойно, как всегда, ответил Арцыбашев. Он заметил, что Кириллов сделал вид, будто не услышал.

– Князь, – обратился доктор к нему в более холодном тоне, – я не собираюсь уходить в госпиталь и оперировать пушечное мясо. Я семейный человек, у меня есть дочь.

«А еще счета в Англии, – добавил про себя Арцыбашев. – Которые я обязан забить доверху, пока не грянуло».

7

За два квартала от дома Чичерина располагался другой, не менее величественный особняк. Верхний этаж его, со всеми комнатами, занимал Петр Геннадьевич Маслов, тоже врач и хирург, помощник Арцыбашева в клинике.

Маслов – худой и сутулый мужчина, которому недавно исполнилось сорок три, сидел в столовой и неторопливо пил кофе. Перед ним лежал свежий номер крупнейшей питерской газеты – тот самый, с фотографией вице-адмирала на титульной странице. Играя уголками страниц, Маслов читал заглавную статью – длинное интервью с Рожественским.

– Да, Зина! – громко сказал он, и на мгновение отвел взгляд водянистых голубых глаз от статьи. – Вот он, спаситель тонущей России!

– Я же просила тебя, Петя – не читать вслух политические гадости, – пожаловалась жена из другой комнаты.

– Это не гадости, дорогая, – возразил Маслов. – Вот, послушай, – отыскав нужную строчку, он зачитал: – «При беседе с его высокопревосходительством нам довелось понять, что он – истинный патриот, настоящий русский и по духу, и по крови; и что он скорее пустит себе пулю в висок, чем позволит японским захватчикам раскачивать непоколебимый царский престол…» Вот! Здорово! – воскликнул Маслов, и его дряблое лицо с нездоровым желтоватым оттенком растянулось вялой улыбкой. – Понимаешь, Зина?

– Нет, – честно ответила она. – Чему ты восторгаешься, я тоже не понимаю.

Маслов сложил газету и засунул ее в кожаный портфель, а взамен достал расческу и приложился к жидким каштановым волосам с залысинами по бокам.

– Каждый раз, когда Россия попадает в беду, ей на помощь является Герой, – объяснил он. – Шведы и Петр Первый, Бонапарт и Кутузов, татары и Донской. Каждый раз, когда России грозит опасность, находится тот, кто способен… – продолжая разглагольствовать, Маслов вышел в прихожую, начал обуваться, – …способен совершить тот самый подвиг, который необходим… тьфу ты, давай уже, налезай!.. Который необходим… Артем, Женя – я ухожу!

Мальчишки-близнецы, взявшиеся из ниоткуда, поцеловали его в щеки и исчезли в никуда. Из гостиной выплыла Зинаида, дородная пышнотелая красавица. Она помогла мужу надеть плащ и поправила шляпу.

– Понимаешь? Вот она, наша реальность, – говорил Маслов, пока женщина крутилась вокруг него, помогая расправлять воротник. – Что ни говори, а Рожественский молодец. Настоящий служивый пес! В хорошем смысле слова, конечно. Ты помнишь, что мой брат рвался на эскадру?

– И? – с невообразимой скукой в голосе спросила Зинаида.

– И таки прорвался. Да не куда-нибудь, а на броненосец «Суворов» – флагмана эскадры! К самому вице-адмиралу! Я вчера забыл рассказать – возились в клинике долго; но он мне письмо прислал – там все подробно расписано. Он видел Рожественского и говорил с ним. Тот лют, как волк, устраивает дисциплину… – Маслов восторженно блеснул глазами. – Это то, что нужно России сейчас – дисциплина. Жесткая, суровая рука, которая будет держать в узде всех ленивых и отбившихся.

– Дорогой, ты опоздаешь на работу, – напомнила жена. – Письмо никуда не денется. Хочешь, так своему начальнику прочитай.

– Если ему это покажется интереснее его медицинских журналов, – съязвил Маслов и одиноко просмеялся.

Спустившись вниз, он взял извозчика и поехал в клинику. Улыбка все еще не сходила с его лица. «Показать письмо Арцыбашеву, – весело думал он. – Тому самому Арцыбашеву, похожему повадками на питона? Нет, уж лучше сразу уволиться».

Клиника Арцыбашева помещалась в уютном белокаменном особнячке, вокруг которого, на замену прежнему парку, разбили сад с клумбами и беседками. Маслов не увидел возле крыльца красного «форда», и его настроение заметно улучшилось.

В вестибюле вахтер помог ему снять плащ, вежливо спросил:

– Как поживаете, Петр Геннадьевич?

– Хорошо, Иван. Арцыбашев не приезжал?

– Нет.

Маслов попросил отзвонить, когда тот придет, а сам направился в свой кабинет.

В длинном коридоре одна из медсестер мыла пол, вторая протирала оконные рамы. Кивнув обеим, Маслов прошел мимо них, поднялся по извилистой лестнице на третий, самый последний этаж. Здесь был только небольшой холл, в котором друг против друга расположились две двери с табличками. На одной – «А. Н. Арцыбашев, хирург»; на второй – «П. Г. Маслов, младший хирург».

Маслов зашел в свой кабинет, положил портфель на стол и подошел к платяному шкафу. Вытащив чистый халат, он встряхнул и расправил его, пригляделся к материи и даже понюхал. Кинув халат на пол, подошел к столу и схватился за телефон:

– Кто стирал белье? Пусть подойдет ко мне!

Через пять минут в дверь постучали.

– Да?! – рявкнул Маслов.

Вошел молодой парень в серой робе.

– Ты стирал?! – Маслов ткнул пальцем в горку скомканных халатов на полу. – Они воняют! Ты их хозяйственным мылом тер, что ли? У нас, между прочим, князь Аверин лежит! Как я к нему должен в таком халате заявиться, сволочь ты тупая?! Бери их и перестирывай заново!

Парень извинился, схватил халаты и исчез. Маслов – снова к телефону:

– Нюра здесь? Пусть принесет чистый халат!

«Мордами вам всем навтыкать нужно, сукины дети», – Маслов подошел к окну. Отсюда было видно подъезд к клинике. Красного «форда» все еще нет – хорошо.

«Но ведь может появиться в любую минуту, зараза», – раздраженно подумал Маслов.

В дверь тихо постучали два раза, а потом вошла медсестра Нюра.

– Ваш халат, Петр Геннадьевич, – ее приятный голосок вкупе с ласковым взглядом небесно-голубых глаз сделал свое дело – Маслов позабыл о гневе.

– Ты вчера заступила, Нюра?

– Верно, Петр Геннадьевич, – девушка искала, куда бы положить сложенный халат.

– Давай сюда, на стол, – он убрал портфель, отнес его к шкафу. Как бы невзначай, закрыл дверь на замок.

– Петр Геннадьевич? – девушка удивленно свела тонкие брови кверху, но ее губы растянулись в немного насмешливую улыбку.

Маслов медленно подошел к ней. Нюра – племянница его хорошего знакомого, ради которого он и устроил девушку медсестрой. Ей было около двадцати – Маслов не знал, сколько именно. Он с трудом помнил, сколько лет его жене, а запоминать возрасты всех любовниц не собирался тем более.

– Между прочим, к вам со вчерашнего вечера просится Афанасий Захарович, – сказала девушка, словно не замечая, что Маслов расстегивает ее халатик. – Кажется, он опять надорвал спину. Я попросила перезвонить сегодня.

– Не беспокойся о нем, – Маслов снял с нее шапочку и прикоснулся к туго стянутым на ее головке черным волосам. Где тут шпильки-невидимки? Маслов нащупал одну и вытащил – тонкая длинная прядь повисла на лбу.

– Пойдем ко мне на диван… – вкрадчиво прошептал он.

Отдышавшись, словно после долгого забега (на деле, прошло едва больше трех минут), Маслов поднялся и стал одеваться.

– Петр Геннадьевич…

– Не надо формальностей, Нюра. Когда мы одни, зови меня Петей или Петром.

– Хорошо. Так что делать с Афанасием Захаровичем?

– А вот когда он позвонит, тогда и решим. Одевайся.

Маслов старался как можно быстрее облачить костюмом свое слабое желтоватое тело. В контрасте с телом Нюры – молодым и красивым, покрытым светлой бархатистой кожей – оно выглядело как выцветший, плохо обработанный кусок старой лошадиной шкуры. Поэтому Маслов не любил лежать с девушкой на диване. В постели, когда свои изъяны можно прикрыть одеялом – другое дело, но на голом диване…

Нюра одевалась гораздо медленнее. Маслов не торопил ее – наблюдать за тем, как она поправляет чулки и халатик, было слишком приятно.

– У меня к тебе просьба, дорогая моя. Сходи к князю, проверь его.

Нюра недовольно нахмурилась:

– В прошлый раз князь тронул меня за грудь.

– Пойми его, – пояснил Маслов. – Молодой парень, вторую неделю взаперти.

– Я его игр не поддерживаю.

– И не надо. Просто проведи осмотр, спроси о самочувствии, и поезжай домой. Даю три дня выходных.

– Хорошо, – Нюра улыбнулась. – Вы потом приедете?

– Может быть. Ах, дьявол! – Маслов увидел, как перед особняком остановилась машина Арцыбашева. Его взгляд мелькнул на часы. – Почти одиннадцать? Так, Нюра, тебе пора на выход.

Зазвонил телефон.

– Александр Николаевич приехал, – доложил вахтер, едва Маслов поднял трубку.

– Понял. Скажи ему – если что, я у себя.

8

– Доброе утро, Александр Николаевич!

– Доброе, Иван, – ответил доктор, снимая пальто, вахтеру. – Маслов здесь?

– С полчаса назад приехал.

– Отлично.

Арцыбашев направился к себе в кабинет. Пока открывал дверь, сзади вышел Маслов:

– Александр Николаевич?

– Да, Петр Геннадьевич?

– Разговор есть, если позволите.

– Что ж, входите, – Арцыбашев пустил его первым.

Просторный кабинет доктора был больше, но не роскошнее. Заходя сюда каждый раз, Маслов садился в одно из кресел в углу, напротив стола, закладывал ногу на ногу, словно он хозяин этого места, и начинал разговор.

– Вы сегодня припозднились, – заметил Маслов.

– Мать с утра приехала, переполошила весь дом. А потом, по дороге, я решил заехать в «Асторию». Домашним кофе разве наешься? – весело хмыкнул Арцыбашев. Устроившись за столом, он будничным тоном спросил: – Так что вы хотели, Петр Геннадьевич?

– Свежие сводки с больничного фронта. Князь восстанавливается – медсестры жалуются, что он пытается домогаться до них.

– Ясно. Я напомню его дяде, военному прокурору, что парня скоро можно возвращать на Кавказ. Далее?

– Звонил Афанасии Захарович…

– Опять?! – воскликнул Арцыбашев. – Что у него на этот раз?

– Да все то же, что и в прошлый, насколько я понял.

– О боже… – пораженно прошептал доктор. – Ничему человека жизнь не учит. Когда он будет?

– Звонил вчера вечером, после закрытия. Сегодня – тишина.

– Мы еще о нем услышим, – пообещал Арцыбашев. – Это все?

– Не совсем, – Маслов, немного поколебавшись, все же решил сказать: – Вторая эскадра сегодня отплывает. В газете об этом печатали. Вы читали?

– Читал, – сухо ответил Арцыбашев. Поднявшись из-за стола, он подошел к окну.

«Далась тебе, плешивый черт, эта статья», – подумал он вскользь. Вслух же сказал:

– Ваш брат попал на корабли?

– Да, Александр Николаевич. На флагманский, – Маслов собирался сообщить это с особой гордостью, но полное равнодушие начальника захватило его и заставило сказать таким тоном, словно свершилось самое обычное дело.

– Ну, желаю семь футов под килем вашему брату. Путь предстоит неблизкий – из Балтики к Порт-Артуру плыть минимум полгода.

«Тебе бы на сцене острить, умник», – подумал Маслов. Взгляд завистливой ненависти впился Арцыбашеву в спину.

– Это все? – тот развернулся, сложил руки на груди. Читай: «Если вы, Маслов, закончили, можете идти».

– Я пойду, – Маслов поднялся.

– На всякий случай, велите приготовить операционную. Чувствую, что наш купец очень скоро примчится сюда.

Когда Маслов ушел, Арцыбашев, устало выдохнув, рухнул в рабочее кресло.

– Ну что за дурак, а не человек?.. – пробормотал он, думая об Афанасии Захаровиче Дугине – коннозаводчике, кутиле и самом богатом предпринимателе в низовьях Волги.

В половине двенадцатого в кабинете Арцыбашева зазвонил телефон.

– Слушаю, – доктор снял трубку почти сразу.

– Александр Николаевич? – спросил незнакомый мужской голос.

– Да, это я. В чем дело?

– Это клиника доктора Градова, Москва. Профессор Геннадий Раскалов, лечащий врач вашей супруги. Нам не довелось встретиться лично…

– Что там с Анной? – прямо спросил Арцыбашев.

– С ней… произошло несчастье. Понимаете, она впала в состояние жуткой истерики.

– Вот как? И в чем же она выражалась?

– Анна… Ваша жена постоянно звала дочь и… клялась убить вас, если увидит. Так что мы дали успокоительное, прежде чем начать сеанс лечения…

– Ну и? Что дальше? – нетерпеливо нажимал Арцыбашев.

– Вчера у нее должна была пройти первая беседа. Но что-то пошло не так и… ваша жена мертва.

– Как – мертва?

– Повесилась на простынях в палате. Вы же знаете – мы селим наших пациентов в хороших комнатах, тщательно присматриваем за ними…

– Меня не волнуют эти подробности, – перебил Арцыбашев. – Анна мертва? То есть, вы, несмотря на весь свой тщательный присмотр, позволили ей убить себя?

– Александр Николаевич, боюсь, что вы немного неверно понимаете…

– Это вы не понимаете. Вам отдали психически нездоровую женщину, обвиняемую в убийстве – под расписку, со всеми официальными бумагами, заверенными всеми руководящими полицейскими чинами Петербурга, и она вдруг вешается? Не перебивай меня! – повысив голос, Арцыбашев заговорил быстрее: – Спасибо, что сообщаете об этом – сейчас я позвоню полицмейстеру, а потом генерал-прокурору, и мы устроим вам такую проверку, что от вашей клиники не останется даже воспоминаний!

Он бросил трубку, достал из стола запечатанный коньяк и стакан.

К двенадцати часам в квартире Арцыбашевых зазвонил телефон. Трубку взял управляющий.

– Сейчас подойдет, Александр Николаевич, – сказал он и пошел в гостиную-салон, где Ника, под присмотром бабушки и новой учительницы, разучивала Бетховена.

– Софья Петровна, Александр Николаевич просит к телефону.

Женщина кивнула внучке – «сейчас вернусь, не останавливайтесь», пошла за управляющим.

– Мама… – прошептал страшно глухой голос Арцыбашева. – Ты слышишь?..

– Да, Саша. Что случи…

– Слушай внимательно, мама. Анна повесилась. Я позвонил и обговорил детали – завтра ее привезут. Никому ни слова, особенно Нике. Понятно?

– Саша, ты хочешь, чтобы твоя дочь…

– Не вздумай ей говорить! Никому не говори. С отцом Анны я сам разберусь, а ты молчи…

Связь оборвалась. Женщина вернулась в гостиную и, как ни в чем не бывало, но с изрядно помрачневшим лицом, продолжила наблюдать за уроком Ники.

9

День, начавшийся так отвратительно, пока не собирался заканчиваться.

У Арцыбашева снова зазвонил телефон. В этот раз – приемная:

– Александр Николаевич, приехал Афанасий Захарович Дугин. Орет матом и требует, чтобы ему срочно оказали помощь.

– Уже иду, – доктор положил трубку, спрятал запечатанный коньяк и стакан.

Дугин – здоровый, непомерно тяжелый и грузный волжский мужик с красным рябым лицом, заросшим густой рыжей бородой, лежал на каталке и выл от боли. Рядом с ним стояла худая заплаканная женщина в нарядном платье.

– Почему он в фойе?! Всех пациентов распугать хотите?! Его с третьего этажа слышно! – Арцыбашев в белом халате ворвался, словно смерч. – Где Маслов?

– Я здесь! – выкрикнул тот за спиной доктора. Громко пыхтя, он бежал по коридору, на ходу застегивая халат.

– Обезболивающее кололи? – спросил Арцыбашев, и замолк. Какое, к чертям, обезболивающее, если Маслов позже него пришел.

– Вы кто? – небрежно обратился он к даме.

– Я – супруга, – испуганно блестя заплаканными глазами, ответила женщина.

– Иван! Отведи супругу в приемную… в смысле, в комнату ожидания.

– Ксандр Николаич, родненький! – плача, кричал купец. – Спаси меня, отец, выручи! Золотом осыплю, лучшего коня отдам!

– Опять старые песни! Пьян? – строго спросил Арцыбашев.

– Как тут не пи-и-ить, когда так болит у него-о-о!.. – всхлипывая, заголосила жена Дугина. – Вся спина-то, и ноженьки не держу-у-т!.. Господи-и-и!.. За что нам наказание тако-о-е!..

– Иван, в комнату ожидания ее, чай с мятой и пустырником! – скомандовал доктор. – А ты терпи, не реви, как баба! – Маслов и дежурная сестра повезли каталку в операционную. – Я тебе говорил, чтобы ты прекращал лошадей на спор поднимать?!

– Так мы…

– Говорил или нет, дурак?!

– Говорил! – обиженно крикнул Дугин. – Так ведь как отказаться, если ставка – сто целковых?!

– Теперь тысячу отвалишь, а то и больше.

– Ксандр Николаич, родной мой отец, я тебе хоть все отдам! Хочешь – мой дом в Москве? Каменный, с подворьем! Хочешь, склад в Астрахани?

– Сдался мне твой склад. Деньги, деньги давай!