Текст книги "Ленинский проспект"

Небесное воинство

– Может, ты не хирург? – Петр № 1 совсем никакой: глаза воспаленные, нос распух, соляные разводы под мышками увеличились (черная форма пошла метастазами). – Че ты, бля, кружишь? Чужими детьми интересуешься. Агент ЦРУ, что ли?

– Бонд.

– Че?

– Джеймс Бонд.

– Нам не нужны проблемы, – комментирует ситуацию Петр № 2.

– МИ-6, – уточняю порт приписки.

– Зачем ты расспрашивал о моих детях?

– Кей Джи Би, – меняю легенду. – По заданию партии и правительства.

– Нам не нужны проблемы, – комментирует ситуацию Петр № 2.

– Да он щипач, – это уже к напарнику. – Под доктора косит, а сам мелочь по карманам тырит. Помнишь, что мне про вирусы втирал?

– Что правда, то правда, – комментирует ситуацию Петр № 2. – Мы тут взяли одного карманника, с поличным, в конце прошлого месяца. Нам еще премию по двести рублей на каждого дали. Если бы так каждый месяц!

– Че ты перед ним исповедуешься? Он тут круги наворачивает, а ты исповедуешься! Че ты тут круги наворачиваешь? – Это уже мне. – Агент!

Агент, в переводе с латыни, действующий. Действуй!

– Петя, – обращаюсь к Петру № 1, – мы знаем, кто ты, как тебя зовут. Нам все про тебя известно: профессия, пол, национальность, семейное положение – женат, имеешь двоих сыновей, старшего зовут Павел, младшего Александр; имеешь неустойчивую психику. Я ничего не перепутал? Или она тебя имеет?

– Нет? Тогда слушайте, – обращаюсь к обоим Петрам, – если хотите премию, двести рублей лишними не бывают, – спрячьтесь за лотками с фруктами, притворитесь овощами и ждите, пока я не залезу в чужой карман, чтобы взять меня с поличным.

– Вали, бля, отсюда вместе с правительством!

– Нам не нужны проблемы, – комментирует ситуацию Петр № 2.

– Пломбир. – Зачем я не добр к малым сим? зачем потакаю их слабостям, вступаю в прения? И тут же проносится мысль: больного, положим, с одного удара завалю, а со вторым придется повозиться. – Пломбир в вафельном стаканчике.

– Нарываешься? – Петр № 1 нарывается. Чем меньше самец примата, чем меньше у него сил, тем яростней млекопитающее и агрессивнее. А может, не завалю, может, наоборот – проносится мысль. Когда проносится подобная мысль, ноги становятся ватными. Лучше бы она не проносилась: бью Петю головой о киоск «Русский холод», – все равно ватные, – бью Петю головой об асфальт, – не помогает; мысль не побеждает мысль. – Он нарывается!

– Нам не нужны проблемы, – комментирует ситуацию Петр № 2.

– Вот и не создавайте проблем.

– Слышишь! Он нарывается!

– Да пусть стоит, кому он мешает? Пошли!

– Пусть валит отсюда!

Стоим. Глаза в глаза. Чмо.

– Смотри! – Это он мне. – Я за тобой буду следить.

Смотрю.

Уходят:

– Надо было ему…

– Нам не нужны проблемы…

– Он нарывается…

– … проблемы…

– … я его запомнил…

– …нам не нужны…

– …следить…

Растворяются в толпе.

Кагэбэшники тренируют силу взгляда на собаках, – прочел когда-то у одного перебежчика, – учатся подавлять чужую волю взглядом. Логично. Совсем комично это выглядит у боксеров профессионалов перед началом боя: стоят два супертяжеловеса, таращат друг на друга очи, выясняют в заочном споре, кто круче. У супертяжеловесов, как правило, беззащитные добрые глаза (Тайсон не в счет). Постоянно смотрю собакам в глаза, мне кажется, мы так общаемся, понимаем друг друга, – дворняжки более разговорчивые, открытые, без предрассудков, какие есть такие есть; попадаются вздорные. Породистые бывают – не подойдешь, во фраках и смокингах, застегнуты на все пуговицы, без визитной карточки никакой аудиенции, обязательно, чтобы представили: Позвольте вас познакомить! И только питбуль, как Тайсон. Люблю собак. Зря ты, Петя, начал мериться со мной взглядом, надо было бить, а там – куда кривая вывезет; глядишь, я бы начал убегать (кто меня знает?), а так – попадаются вздорные – почувствовал дрожь в коленках? не унял еще свою дрожь? Чмо. – Смотри! – это он мне. – Смотрю, преследую взглядом. Стыдно за вату в ногах, за кучевые облака в мышцах вместо стремительных перистых – хоть догоняй его и бей с лету. Стыдно.

My name is Bond… James Bond.

Чужой[3]3
  Задний карман брюк. На фене.


[Закрыть]

Случайный толчок – плечом в плечо – на них почти не обращают внимания в толпе: Пардон, мадам, вы покупаете? – Заточенной монеткой, неуловимым движением по черной дамской сумочке. Расслабленная растопыренная пятерня незаметно проскальзывает в разошедшийся дерматиновый бок: Нет, нет, я буду за вами. – Чуткие, как у слепого, пальцы находят во мраке сумочки кошелек. – Почем помидоры? – вопрос к продавцу. – Кисть руки любителя томатов тем временем выныривает из темноты, меж пальцев застрял кошелек, James Bond отлипает от женщины. Лопатник – а был ли лопатник? – исчезает в его кармане.

– Стоять! – Петр № 1 виснет на плечах у Bondа, Петр № 2 хватает James’а за правую кисть, выворачивает ее, заламывает руку за спину; слышно, как суставы хрустят.

– Су-у-у-ки! – воет Bond… James Bond. – Су-у-у-у-у-к-и-и-и-и!!

Звучит саундтрек к новому фильму из серии Агент 007 – «Подземелье России».

Синопсис:

Мэр Москвы (актер Юрий Лужков) – муж крупной влиятельной бизнесвумен. Два года назад на заседании правительства города случайно узнает, что Генерал (Кутузов) готовит военный переворот. Началом переворота и дестабилизации мира во всем мире должен послужить отвлекающий ракетно-бомбовый удар, нанесенный по основным оплотам современной демократии на планете Земля: Киев, Тбилиси, Кишинев, Вильнюс, Таллинн, Варшава, Рига, Петербург. Мэру попадает в руки секретный план подземного военного города, построенного руками зэков во времена Иосифа Виссарионовича Сталина, под неусыпным оком НКВД и лично товарища Лаврентия Павловича Берия. Город расположен в самом сердце столицы, под площадью Юрия Алексеевича Гагарина. Наземные дома вокруг площади также отстроены зэками, в частности Александром Исаевичем Солженицыным.

Все заключенные, работавшие под землей, были расстреляны, чего нельзя с полной уверенностью утверждать о тех (МИ-6 не располагает подобной информацией), кто работал на поверхности. Мэр внимательно изучает подробный план подземного города и приходит к выводу, что прямо под памятником Юрию Алексеевичу Гагарину располагается пусковая установка, сам постамент является сверхмощной баллистической ракетой, а сверкающий на солнце Юрий Алексеевич Гагарин – ядерной боеголовкой: стоит ракетоносителю вывести ядерную боеголовку в открытый космос, на околоземную орбиту, как та разделится на восемь частей, и восемь ракет, начиненных ядерными боезарядами, каждая по самостоятельной траектории, войдут в плотные слои атмосферы и поразят поставленные перед ними цели: Киев, Тбилиси, Кишинев, Вильнюс, Таллинн, Варшаву, Ригу, Петербург.

Мэр не знает, есть ли сообщники у Генерала и кто они. Чтобы не рисковать, он решает обратиться за помощью к другу…

Кто свой, кто чужой – поди разбери. Когда Петр № 1 узнаёт, кого они повязали, когда James Bond на пальцах объясняет ему, что демократия в опасности и мир надо спасать, что у Петра № 1 двое сыновей, старшего зовут Павел, младшего Александр, что James никогда бы не позарился на дерматиновую сумочку, на кошелек с сорока семью рублями, из них семнадцать мелочью (James за базар отвечает), но эта женщина не просто женщина, эта женщина из подземного города, и в ее кошельке должен был находиться код доступа… Как поведет себя Петр № 2? Готов ли он отказаться от премии в двести рублей?

Я посмотрел на памятник первому космонавту земли Юрию Алексеевичу Гагарину. Вспомнил ставшее классикой: «Поехали!» Улыбнулся, чертыхнулся по поводу жары, духоты, плавящегося асфальта, идущих от асфальта испарений, несвойственных здешнему климату миражей, словно меня искушают в пустыне:

– Ты не песчинка!

– Я песчинка! – словно в пустыне больше заняться нечем. Чертыхнулся по поводу сизого воздуха – не всякий астматик выживет. В раскаленном сизом воздухе столицы столпник Гагарин – лети себе… лети себе… лети… – Не слабая, замечу, галлюцинация.

Последний отсчет

Отошли стапеля. Пошел последний отсчет времени: десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, пуск!

– Поехали!

Внезапный порыв ветра. Длинная юбка, взмахнув, как курица крыльями, показывает упитанные ляжки, дырявые, похожие на рейтузы, трусы. Пустой целлофановый кулек привидением проносится в воздухе; едва успеваю отшатнуться. Ох! – выдыхает бесстыдница, от неожиданности не умея сразу снять юбку с головы, прикрыть свой срам. Гы! – чье-то неподдельное восхищение. Ох! – от неожиданности не умея сбить объявшее ее пламя. Гы!

Сноп пламени, острая резь в глазах… Гы!..

С остервенением тру левый глаз – попала песчинка. При внезапном порыве ветра опытное существо зажмурится, прикроет лицо ладонью, отвернется; подопытное или ставящее опыты на себе – получит в глаз. Резь не проходит, в какой-то момент кажется невыносимой.

– Какие мы нежные, – снисходительный голос троюродного брата, – нам трудно стерпеться с судьбой персонажа?

Достаю носовой платок – все на ощупь – при чем здесь персонаж? – увлажняю обильной слюной.

– Не надо было лезть руками, бестолочь! только хуже сделал! – слышу голос матери. – Мужчина всегда должен иметь при себе чистый носовой платок. – Щурюсь.

Я уже в том возрасте, когда на любое, самое пустяковое событие несложно отыскать аналог в прошедшем; придать событию объем или свести к пустяку, на нет. Грязный целлофановый кулек плавно опускается на плечо – поздно заметил – сбрасываю брезгливым движением. Семь лет назад, точно таким движением, я сбросил с плеча руку троюродного брата, – все не впервые. Кулек-привидение тоже имеет свои аналоги: в прошлый раз, надорванный, больше похожий на порванный парус, кулек вообще хотел приземлиться на голову, но я вовремя притормозил. Однажды, подхваченный воздушным потоком, с эмблемой универмага «Москва» на всю спину и на всю грудь, просто улетел в небо, стал вороном, а потом, еще выше – соколом кружить. Я смотрел с земли и думал, когда же тебя оставят силы и ты вернешься в исходное состояние, станешь мусором под ногами? Стоял, пока он не растаял в небе.

Не впервые… спящие с открытыми глазами называют это совпадением; бодрствующие, как правило, отшучиваются – что внутри, то и снаружи. Не впервые пространство откликается на любую игру.

Белые начинают и выигрывают

Поехали:

Ф3 – белые продвигают пешку на Ф3. Ассоциирую себя с белыми, черные – дурной тон, слишком популярны. Как говорит одна знакомая: Черные – фи! Представляю себя Касабланкой, поскольку не представляю, каким он был. Жду ответного хода.

Черные ходят на Е 5.

Так, так, так… потираю руки в предвкушении интересного упорного поединка, полета фантазии, поддерживаемого полетом мысли; столкновения идей, столкновения света и тьмы, рождения новых идей, восхитительно новых. Так, так, так… а мы… мы тоже на Е 5… нет, на Ж4. Я еще не отнял руки! Да – Ж4.

Черные делают ответный ход ферзем на h4…

Гы!..

С остервенением тру левый глаз, от неожиданности не умея сразу понять, что происходит, что надо воспользоваться носовым платком, как будто на мне дырявые, похожие на рейтузы женские трусы. Резь не проходит, в какой-то момент кажется невыносимой.

Не впервые мне ставят мат в два хода.

Ы

Что, если вовсе не садиться за шахматную доску, не прикасаться к фигурам, точнее, как поступают все – от гроссмейстеров до любителей, от прапорщиков до генералов – прикасаться к фигурам из дерева или слоновой кости, аккуратно расставленным по черным и белым квадратам – что, если играть в шахматы, а не в Шах Мат Ы, где Ы – это ты? Что тогда?

Тогда – Мат без единого хода.

Вызов каждому брошен. Ты можешь игнорировать вызов, не принимать, не знать, не догадываться о нем – время пошло. Можешь уйти на больничный, запить, не открывать дверь по целому ряду, казалось бы, веских причин, можешь не появляться дома, пожить пару недель у любовницы, в постели говорить о работе, на работе говорить о любовнице, чистить зубы после каждого приема пищи или на это дело забить, пускай все покроет кариес, взять отпуск в какой-нибудь Крым, уйти с головой в дела, заниматься сексом или футболом, смотреть MTV, думать о деньгах и чувствовать, кожей чувствовать, ежесекундно на собственной коже ощущать – что-то безвозвратно уходит. Игнорируя, не принимая, не зная, не догадываясь – попасть в цейтнот. Впрочем, догадывается каждый.

В такой ситуации, можно сказать, тЫ сделал целых два хода. Можно продолжить (не сейчас, минут через пять, когда боль утихнет и стыд, если не вспоминать, уйдет), – тЫ добился ничьей (поскольку тебя не устраивает ничья).

Можно с сожалением отметить, что нет и не может быть полных статистических данных по Хиросиме и Нагасаки, иначе бы ты четко знал, сколько процентов населения, быть может, одна десятая процента, одна тысячная – вместо попытки спастись (зажмуриться, прикрыть лицо ладонью, отвернуться) – завороженно следили, как в небо растет ядерный гриб, как черные делают ход ферзем на h4, и несколько приматов самонадеянно считают (потому что умеют считать только до пяти), что этот ход делает не кто иной, как они; что они играют белыми.

Белыми они будут играть в следующий раз.

Шутка.

Белыми они будут играть в следующий раз: будут зажмуриваться, прикрывать лицо ладонями, отворачиваться, в нелепой попытке спастись; матери будут закрывать своими телами детей. Если это произойдет: если они увидят ослепительный свет, если их отбросит на землю взрывной волной, дома, которые они возводили, обрушатся на головы их, – значит, теория метемпсихоза (а это одна из версий вышеупомянутой теории) излишне человечна, по-доброму сентиментальна, назидательно-нравоучительна и не имеет прямого отношения к реальности.

Их сожжет ослепительный свет.

Поющие пески

– Ты не песчинка!

– Я песчинка!

– Ля-ля-ля!

– Ля-ля-ля!

– Песчинка не может быть хорошей или плохой, умной или глупой, доброй или злой – даже если выбьет глаз,

– Маленькой или большой, уродливой или красивой,

– Жареной, пареной, вяленой,

– Веселой или поникшей,

– Мужем или женой. Тобой.

– Та-ра-ра.

– Та-ра-ра.

– Песчинка не может быть мной.

– Песчинка не может быть тобой.

– Я могу быть песчинкой.

– Песчинку не сожжет ослепительный свет.

– Она сама этот свет.

– Ля-ля-ля!

– Ля-ля-ля!

– Ты не песчинка!

– Я песчинка!

Словно меня искушают в пустыне:

– Ты песчинка!

– Я не песчинка! – словно в пустыне больше заняться нечем. Искушение – это проблема нескольких первых дней. Потом, или ты песчинка, или соблазнен – думаешь о себе все, что угодно, а миражи подыгрывают:

– Ля-ля-ля!

– Ля-ля-ля!

– Клянусь быть стержнем, Альфой и Омегой, отцом и матерью, гарантом конституции, добрым, внимательным, красивым, заботливым и справедливым, востоком и западом, севером и югом, клянусь быть осью мира – клянусь!

Продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию. Зал аплодирует стоя, многие не могут сдержать своих чувств.

– Ля-ля-ля!

– Ля-ля-ля!

Пески поют для тебя: перевирая слова, со слезами на глазах, без слуха и голоса, в едином порыве, во всеобщем стремлении попасть гаранту на глаза, засветиться перед отцом и матерью – хором исполняют гимн. Ты идешь по пескам (легкий приятный хруст), поднимаешься на симпатичный бархан, задумчиво смотришь вдаль, твой взгляд транслируют по всем основным каналам, у тебя, право слово, особый поющий взгляд – задумчиво смотришь вдаль – за барханом другой бархан:

– Ля-ля-ля!

– Ля-ля-ля! – эта музыка в сердце звучит.

– Ля-ля-ля! – доносится из палатки, торгующей шаурмой, кто-то тоскует по малой родине: Какие в Гяндже абрикосы! какой инжир! какие люди! здесь таких нет. – Ля-ля-ля! – на восточный манер.

– Ля-ля-ля! – сквозь закрытые тонированные стекла проплывающего BMW Х7: Ля-ля-ля! – в стиле Heavy metal.

– Ля-ля-ля! – напеваю из Петра Ильича Чайковского, нашего великого мелодиста, напеваю… не помню что, направляюсь к памятнику Юрию Алексеевичу Гагарину.

харер нама харер нама харер намайва кевалам

калау насти эва насти эва насти эва гатир аньяха

«В этот век вражды и лицемерия единственное средство освобождения – воспевание святого имени Господа. Нет иного пути. Нет иного пути. Нет иного пути».

Гуляй Кали-юга, вьюжи! Недолго тебе осталось, каких-нибудь четыреста двадцать восемь тысяч лет из отпущенных четырехсот тридцати двух. Пять тысяч лет, как один прожитый день, позади.

– Ля-ля-ля! – напеваю, направляясь к памятнику Юрию Алексеевичу Гагарину. Захотелось внимательнее рассмотреть постамент, сверкающую на солнце ядерную боеголовку: Ля-ля-ля! – а то хожу каждый день, смотрю и не вижу. Если бы не James Bond, агент 007, и его улыбка – если бы не холодный взгляд со стороны…

Сорок лет полету Гагарина в космос, династии рода Романовых неполных триста, восемьсот пятьдесят четыре года Москве.

Четыреста тридцать две тысячи лет Кали-юга. Елы-палы, Кришна, какими цифрами оперируют!

харер нама харер нама харер намайва кевалам

калау насти эва насти эва насти эва гатир аньяха

Молитва – это тоже проблема нескольких первых дней, как материнская опека создающему свои первые шаги: Иди ко мне… иди-иди-иди! – Ты делаешь шаг в сторону протянутых к тебе рук и сразу же пробуешь завалиться набок. Материнские руки подхватывают тебя, приближают к своему лицу: Ты мой самый-самый, ты мой любимый-любимый-любимый!

– Агу, – делаешь вид, что совсем не испугался, – агу!

А если соблазнился… можно, конечно, молиться, многие так и поступают (даже, наверное, нужно), разгоняют руками миражи – некоторые разгоняют истово, вплоть до того, что считают себя песчинкой. Пять тысяч лет разгоняют. Впрочем, в цифрах я слаб – быть может, пять тысяч лет вмещаются в семьдесят лет, в семь дней, в семь секунд, в 0,07 секунды. Цифры – те еще миражи.

P.S. Или ты песчинка – или считаешь

– Кем ты себя считаешь?!

– В десятеричной системе, при удачном стечении обстоятельств – Гагариным; для этого необязательно летать в космос. При неудачном стечении обстоятельств – спившимся Гагариным; для этого необязательно пить.

– Допустим. А в двоичной?

– В лучшие мгновенья мне удавалось избежать счета – я не считал себя гением, окруженным бездарностями; талантом, окруженным поклонниками; поклонником или бездарностью; львом, быком, орлом, волчицей, свиньей, куропаткой – я не считал. В такие мгновенья все равно откуда приходят вопросы; все равно какие даются ответы – на все ответы у тебя ответ. Обычно это называют любовью, поскольку не знают, с чем можно сравнить. Я тоже не знаю – выстраиваю нехитрые концепции, как будто с помощью мысли возможно все повторить; родиться заново; рождаться каждый миг. В лучшие мгновенья – все с точностью до наоборот.

12 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА

СОВЕТСКИЙ КОСМИЧЕСКИЙ КОРАБЛЬ «ВОСТОК»

С ЧЕЛОВЕКОМ НА БОРТУ

СОВЕРШИЛ ПОЛЕТ ВОКРУГ ЗЕМНОГО ШАРА.

ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК, ПРОНИКШИЙ В КОСМОС, —

ГРАЖДАНИН СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК

ЮРИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ ГАГАРИН.

Что мне стальной шар диаметром в три метра, на который нанесены эти слова? Что мне неправдоподобно маленький иллюминатор (соедини большой и указательный пальцы двух рук, сделай из них подобие круга – получишь тот же размер), – крохотное оконце, к которому 12 апреля 1961 года прильнул Юрий Алексеевич Гагарин и увидел – думаю, так оно и было, – голубую планету? Зачем встаю на носочки, подпрыгиваю, пытаясь заглянуть внутрь кабины, сквозь пуленепробиваемое стекло иллюминатора – трещины на внешней стороне стекла (словно кто бил молотком или попал метеорит) показывают толщину стекла. В кабине темно, наверное, пусто.

Пусто наверняка.

Шар, полый внутри, похожий на елочный. С Новым, наступившим 12 апреля 1961 года, годом! – Королев повесил в небе серебристый шар; нашел место. Праздник прошел, и через 108 минут елочный шар сняли: повертели в руках, взяли анализы, забросили, утратив интерес. Нынче игрушка пылится у всех на виду – неброская, по соседству с многометровым постаментом, увенчанным сверкающим на солнце Гагариным. С Новым, наступившим 13 апреля 1961 года, годом! – Он каждую ночь развешивает в небе новогодние шары.

– С Новым, наступившим 28 июня 2001 года, годом!

Из новогоднего послания Президента Российской Федерации к гражданам Российской Федерации:

– С Новым годом, россияне!

– Ля-ля-ля! – покатилось эхо по всей стране. – Захлопали пробки из-под шампанского.

Громкое:

– Пух! – Свидетель со стороны жениха неумело откупорил бутылку. Свидетельница со стороны невесты поморщилась, быстро подставляя пластиковый стаканчик под пенистую струю. Почти постельная сцена с преждевременным семяизвержением (увидел свидетелей часов, эдак, через десять, нагишом).

– Горько! – Свидетель поднял стаканчик.

Молодожены возложили цветы к монументу и теперь держали в руках стаканчики с шампанским. Было заметно, что видели они друг друга уже по-всякому, в отличие от свидетелей, и это ослабляло интерес. Невеста была счастлива.

– Горько! – заревел свидетель.

– Не здесь, – возразил жених.

– Горько! – стало горько свидетельнице (говорят, у женщин сильнее развита интуиция).

Жених протянул свидетелю свой стакан – подержи; двумя руками обнял невесту; та, возложив левую руку ему на плечо, правую, со стаканом шампанского, отставив в сторону, чтобы не облиться, – по-детски доверчиво полураскрыла рот. Можно было подумать, что они закружатся в вальсе.

– Раз, два, три… – начали хором считать собравшиеся.

– Отойдите, пожалуйста! – Фотограф коснулся моего плеча. Я отодвинулся. Конечно, из точки, в которой я нахожусь, как правило, открываются лучшие виды; всегда – наиболее выгодный ракурс. У фотографа профессиональный взгляд на мир.

– … двенадцать, тринадцать, четырнадцать…

Защелкал скорострельной винтовкой «Canon». Молодожены умело позировали, с выдумкой – для их опыта естественнее было смотреть друг на друга, отслеживать внутренние движения, происходящие в партнере, находиться в диалоге, но они пошли против правил, – в стиле ретро закрыв глаза.

– …двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять…

Становилось скучно.

– …сорок пять, сорок шесть, сорок семь…

Суббота, день бракосочетаний, плодитесь и размножайтесь.

– …шестьдесят один…

Шампанское, – подумал я, – вот откуда возник образ Нового года. По соседству со мной, казалось, не замеченное мной, развивалось событие: подъехали две машины, одна с обручальными кольцами на крыше, другая с прилепленными скотчем к капоту и бамперу цветами. Из первой машины вышли жених и невеста, два свидетеля. Из второй вывалило пять человек, включая фотографа и три бутылки шампанского. Невеста в белом платье, символизирующем непорочность, с округлым животиком (месяце на пятом, на шестом), в белой как снег фате. – И после этого я увидел елочный шар на месте кабины космического корабля «Восток». Дальнейшее – простая логическая цепочка.

– А теперь сгруппировались, посмотрели в объектив, сказали: «Секс!»

– Секс! – расплылась в улыбке компания. Свидетельница улыбалась в объектив особенно вызывающе. Впрочем, я могу быть субъективен – просто она мне не понравилась (вспомнил ее в постельной сцене со свидетелем). Без всякой ревности. Клянусь. Без всякого сострадания к свидетелю. О зависти не может идти и речи – не задумываясь отдам сто рублей… пятьдесят, чтобы так прозаично начиналась история большой любви. Что мне Джульетта, если я не Ромео? Где здесь Джульетта? Джульетта любит и погибает в пятистопном ямбе, ее существование в стихотворном размере не вызывает иронии, – Джульетта не дворняжка. Нет, я не против дворняжек – какая есть такая есть – бывают симпатичные. К тому же Джульетта – любимое прозвище для дворовых сучек. Супчик, в котором мы варимся, – гениальный повар бросает в кастрюлю все, что есть под рукой; слегка помешивая, – супчик, которым нас потчуют… без смеха и ложки не проглотить, а будешь смеяться – подавишься.

Нет повести печальнее на свете,

Чем повесть о Ромео и Джульетте.

В нашем дворе всегда можно услышать сокращенное: Джуля! Годы идут, дворняжки каждые несколько лет меняются в полном составе, но постоянно за моим окном (чаще летом, за раскрытым окном) раздается: Джулька! Джуля! Конечно, дело не в Джульетте – Джулька вызывающе улыбается в объектив – дело во мне. Что мне прелести под именем Мэрилин Монро, французская мушка над губой, отрепетированный порыв ветра, весь мир – объектив? Кто сказал, что я против Монро? – почему бы нет? – das ist fantasтиш! – но чтобы завидовать Джону Кеннеди?

– Еще разок!..

– Секс!