Текст книги "Тень великого человека. Дядя Бернак (сборник)"

Глава V. Закон

Подвал, куда я был втолкнут с такой поспешностью, был страшно низкий и узкий, и я почувствовал в темноте, что он был сплошь загорожен плетеными ивовыми корзинами. Сначала я не мог определить их назначение и только потом понял, что они служили для ловли омаров. Свет, проникавший сзади через щель в двери, совершенно ясно освещал всю комнату, которую я только что покинул. Измученный и истомленный, с призраком смерти в глазах, упорно преследующих меня, я тем не менее был еще способен наблюдать за происходящим передо мною.

Мой худощавый защитник с тем же хладнокровием продолжал сидеть на ящике. Охватив руками колени, он покачивался из стороны в сторону, и я заметил при свете лампы, что мускулы челюстей его ритмично сжимались и разжимались, как жабры рыбы. Около него стоял Лесаж с белым лицом, смоченным слезами, губы его не переставали дрожать от ужаса. Как он ни пытался придать более смелости лицу, она тотчас же сбегала с него при воспоминании о предстоящем ужасе. Туссак же стоял перед огнем с мужественной осанкой, с топором наготове, откинув назад голову в знак презрения к опасности. Его черная всклокоченная борода, точно щетина, торчала во все стороны. Он не сказал ни слова, но было видно, что он приготовился к борьбе не на жизнь, а на смерть.

Лай собаки доносился все громче и яснее с болота; Туссак быстро подбежал к двери и распахнул ее.

– Нет, нет, оставь собаку в покое! – вскрикнул Лесаж, не могший дольше бороться с боязнью.

– Ты с ума сошел! Вся наша надежда основана теперь на том, успеем или не успеем мы убить ее.

– Но она на своре!

– Если она на своре, тогда ничто не спасет нас. Но я скорее склонен думать, что она бежит на свободе. Тогда мы можем спастись!

Дрожащий Лесаж снова прислонился к столу и не сводил своих испуганных глаз с двери. Человек, дружественно относившийся ко мне, продолжал покачиваться с какой-то странной полуулыбкой, застывшей на его лице. Его худая рука постоянно придерживала что-то на груди под рубахой, и я готов был поклясться, что он прятал какое-то оружие! Туссак стоял между ними и раскрытой настежь дверью, и, хотя я боялся и ненавидел его, я не мог оторвать глаз от его словно выросшей и как-то облагородившейся фигуры. Я был так занят этой драмой, разыгравшейся передо мною, финалом которой могла явиться гибель всех обитателей хижины, что мысль о моем собственном положении совершенно испарилась из моей головы. Передо мной разыгрывалась страшная, захватывающая драма, и я был единственный зритель, спрятанный в скверном, грязном подвале!

Я, сдерживая дыхание, ждал и наблюдал. По их напряженным лицам было заметно, что все трое следили за чем-то, чего я не мог еще видеть.

Туссак поместил топор на плечо и приготовился к удару. Лесаж откинулся назад и поднес руку к глазам. Старик перестал покачиваться и точно слился с ящиком, на котором сидел; это был не человек, а скорее какой-то призрак. Послышались чьи-то шаги, на пороге мелькнула тень, и в дверях показалась собака…

Туссак сразу ударил ее топором; удар был точен и правилен, и лезвие топора углубилось в горло животного, но сила удара была настолько велика, что топорик совершенно раздробился. Собака, однако, успела повалить Туссака на пол, и они извивались в последней схватке – на жизнь и смерть! Этот косматый великан и собака, оба с диким рычанием, не позволявшим отличить человека от животного, бились из-за самого дорогого для каждого существа – из-за жизни! И человек вышел победителем из этой борьбы! Железные пальцы Туссака впились в горло собаки… Я не видел, что было дальше, как вдруг мучительный, душу раздирающий вой огласил комнату. Человек встал, слегка пошатываясь, с его рук струилась кровь, а темная масса в луже крови лежала неподвижной на полу.

– Теперь, – крикнул Туссак громовым голосом, – пора! – И он выбежал из хижины.

Лесаж, в страхе отскочивший в угол, пока Туссак боролся с собакой, выбрался оттуда с измученным видом, с глазами, мокрыми от слез.

– Да, да, – крикнул он, – мы должны бежать, Шарль! Вслед за собакой идет полиция, но собака опередила ее, и мы еще успеем спастись.

Но Шарль с тем же невозмутимым лицом, на котором не отразилось никакого чувства, и только челюсти равномерно постукивали, спокойно подошел к двери и запер ее.

– Я думаю, друг Люсьен, – спокойно сказал он, – что тебе лучше остаться там, где ты есть!

Выражение ужаса на бледном лице Лесажа постепенно сменилось удивлением.

– Но вы не сознаете опасности, Шарль, – сказал он, бросая на него пытливый взор.

– О нет, мне кажется, я прекрасно все сознаю, – улыбаясь, ответил тот.

– Но ведь полиция может прийти сюда через несколько минут! Собака сорвалась со своры и ушла вперед них по болоту; нет сомнения, что она направляется именно сюда, потому что это единственное человеческое жилье в этих местах!..

– Нет, мы останемся там, где мы есть!

– Безумец, вы можете жертвовать своей жизнью, но не моею! Оставайтесь, если хотите, но я ухожу!

Он с отчаянием бросился к двери, с беспомощно протянутыми руками, но другой быстро вскочил и встал перед ним с таким повелительным жестом, что юноша отклонился от него в сторону, как будто от внезапного толчка.

– Глупец, – сказал Шарль, – бедный, жалкий глупец!..

Лесаж раскрыл было рот, да так и оцепенел; его колени подогнулись от ужаса, он плотно сжал свои руки. В этот миг он был олицетворением страха, безысходного, отчаянного страха, который я когда-либо видел. Лесаж понял, в чьи руки он попал.

– Вы, Шарль, вы! – бормотал он, запинаясь на каждом слове.

– Да, я! – безжалостно усмехаясь, ответил тот.

– Вы – полицейский шпион?! Вы – душа нашего общества! Вы, принимавший участие в самых сокровенных заговорах!.. Вы были нашим вождем! О Шарль, в вас нет сердца!.. Я слышу их приближение, Шарль, пустите меня; я прошу, я умоляю вас, пустите меня!..

Словно окаменевшее лицо Шарля стало качаться из стороны в сторону в знак отрицания.

– Но почему же я должен быть вашей жертвой? Почему не Туссак?

– Если бы собака помогла мне, я захватил бы вас обоих! Но Туссак слишком силен, чтобы я мог бороться с ним. Поэтому вы один, Люсьен, обречены быть моим трофеем, и вы должны примириться с этим фактом!

Лесаж с безумным видом потрогал себя за голову, чтобы убедиться, что он не спал.

– Агент полиции! – шепотом повторил он. – Шарль, мой учитель, – агент полиции!..

– Я знал, что поражу этим вас!

– Но ведь вы были самым крайним по убеждениям между нами! Ни один из нас не мог равняться с вами. Сколько раз мы собирались, чтобы внимать вашим философским рассуждениям. И Сибиль с вами! Ради бога, не говорите мне, что и Сибиль была тоже шпионом!.. Но ведь вы шутите, Шарль? Скажите мне, что вы шутите!..

Черты лица Шарля несколько смягчились, и его глаза загорелись удовольствием.

– Вся эта сцена доставляет мне громадное удовольствие, – сказал он, – по-видимому, я хорошо провел свою роль. Не моя вина, если эти неучи допустили собаку сорваться со своры. Но, во всяком случае, за мной будет честь собственноручной поимки одного из отчаянных и опаснейших заговорщиков.

Он насмешливо улыбнулся при этой характеристике своего трусливого пленника.

– Император умеет вознаграждать своих друзей, – добавил он, – но умеет и наказывать своих врагов!

Во время этого разговора он не вынимал руки из-за пазухи, а теперь, когда он вытащил ее, в ней мелькнуло металлическое дуло пистолета.

– Не стоит пытаться бежать, – сказал он в ответ на вопросительный взгляд Люсьена, – живой или мертвый, но вы останетесь здесь!

Лесаж закрыл лицо руками и глухо, беспомощно зарыдал.

– Каким негодяем оказались вы, Шарль, – почти простонал он, – ведь вы заставили Туссака убить того человека из Боу-стрит, вы заставили нас поджечь дома на Лоу-стрит в укреплениях! А теперь вы сами предаете нас…

– Я сделал это, потому что хотел быть единственным, кто мог бы пролить свет на весь заговор. Удобный момент настал!

– Это очень хитро, Шарль, но что подумают обо всем этом, когда я публично открою все, чтобы оправдать себя? Как вы объясните свои поступки Императору? Я думаю, что в ваших интересах приостановить разоблачения, которые я могу сделать на ваш счет.

– Вы вполне правы, мой друг, – сказал тот, взводя курок пистолета, – я несколько перешел границу, исполняя данные мне инструкции и поручения, и теперь самое время исправить это. Теперь все дело в том, оставлю ли я вас жить или вы умрете, хотя я лично думаю, что вам лучше умереть.

Страшно было смотреть на Туссака, когда он боролся с собакой, но настоящая сцена заставила меня содрогнуться всем телом. Сожаление мешалось с отвращением к этому несчастному, созданному, казалось, самой природой для роли ученого или поэта-мечтателя. Было ясно, что слабого Лесажа подчинили себе другие, более сильные волею люди, чем сам он, и навязали ему непосильную роль в это смутное время. Я забыл уже его предательский поступок по отношению ко мне, хотя это едва не стоило мне жизни, забыл его эгоистические опасения, для рассеяния которых Лесаж не задумался пожертвовать моей жизнью.

Видя перед собой неизбежную гибель, он упал на пол и извивался всем телом в припадке ужаса, а его мнимый друг с циничной улыбкой стоял над ним с пистолетом в руках. Шарль играл этим беспомощным трусом, как кошка с мышью, но я читал в его неумолимом взгляде, что это была не шутка: его пальцы все время крепко сжимали собачку. Еще мгновение, и раздался выстрел…

Полный невыразимого ужаса при этом безобразном убийстве, я оттолкнул трап моего убежища и выскочил оттуда с намерением присоединиться к жертве, как вдруг моих ушей снаружи достигли гул голосов и звяканье стали.

С обычным возгласом «Именем Императора!» дверь хижины одним ударом была сорвана с петель. Ветер завывал еще свирепее. В отворенную дверь я мог видеть густую толпу вооруженных людей; перья на их касках развевались, развевались и плащи, мокрые от моросившего все время дождя. Свет лампы из хижины освещал головы двух красивых лошадей и тяжелые, с красными султанами каски гусар, стоявших около них. В дверях стоял высокий молодой гусар, по-видимому, офицер, о чем можно было судить по богатству его одежды и по его манере держать себя. Высокие сапоги, доходившие до колен, ярко-голубая с серебром форма удивительно шли к его высокой гибкой фигуре. Я мог только любоваться его манерой держать себя. Скрестив руки на груди, с ярко блестевшей саблей в ножнах, он стоял на пороге и холодным, беспристрастным взглядом оглядывал залитую кровью хижину и ее обитателей. На его бледном с резкими чертами, но все же красивом лице выделялись щетинистые усы, торчавшие из-под медной цепи его каски.

– Недурно! – сказал он. – Недурно!

– Это Люсьен Лесаж, – сказал Шарль, пряча пистолет у себя на груди.

Гусар с презрением взглянул на эту распростертую фигуру.

– А! Красавец заговорщик! – сказал он. – Вставай, жалкий трусишка! Жерар, возьмите на свое попечение доставить его в лагерь.

Молодой офицер в сопровождении двух солдат вошел, позвякивая шпорами в хижину, и жалкое существо, почти без сознания, было унесено куда-то в темноту.

– Но где же другой, которого зовут Туссаком?

– Он убил собаку и бежал. Лесаж также, верно, последовал бы его примеру, если бы я не предупредил его намерения. Если бы вы не дали сорваться со своры одной из гончих, они оба были бы в ваших руках, но это уже не от меня зависело. Теперь вы могли бы поздравить меня, полковник Лассаль, с полным успехом, – сказал он, протягивая руку, но тот, как бы не видя руки, круто повернулся на каблуках.

– Вы слышите, генерал Саварей, – сказал он, смотря на дверь, – Туссак бежал!

Высокий смуглый молодой человек приблизился к нему и попал в полосу, освещенную лампой. Волнение ясно отразилось на его красивом умном лице, когда он услышал эту новость.

– Но где же он?

– Четверть часа тому назад он бежал!

– Но он ведь самый опасный из всех заговорщиков-республиканцев? Император сильно разгневается! По какому направлению бежал он?

– Он, вероятно, отправился внутрь страны.

– А это кто? – спросил генерал Саварей, показывая на меня. – Я понял из вашего извещения, что тут будут двое вместе с вами, господин де…?

– Вы отлично знаете, что у меня нет аристократического имени, – резко оборвал его Шарль.

– Да, я припоминаю это, – с насмешкой ответил Саварей.

– Я сказал вам, что эта сторожка должна была быть местом свидания, но это не было окончательно определенно до последней минуты. Я дал вам способ поймать Туссака, но вы прозевали его, выпустив собаку. Я думаю, что вам придется отвечать перед Императором за это упущение!

– Это уж ваше дело! – в гневе воскликнул генерал Саварей. – Вы еще не сказали нам: что это за личность?

Мне казалось бесполезным далее продолжать скрывать имя, тем более что я имел в кармане бумагу, удостоверявшую мою личность.

– Мое имя Луи де Лаваль, – с гордостью сказал я.

Признаюсь, только теперь стало ясно для меня, что я и мои родственники-эмигранты, сидя в Англии, слишком преувеличивали наши заслуги для Франции. Нам казалось, что Франция с жадным нетерпением ожидала нашего возвращения, а на поверку оказалось, что в быстром ходе событий в последние дни о нашем существовании совершенно забыли. Молодой генерал Саварей, по-видимому, очень мало был тронут моим аристократическим именем и совершенно спокойно занес его в свою записную книжку.

– Мсье де Лаваль не имеет никакого отношения к этому делу, – сказал шпион, – он замешался в него совершенно случайно, и я беру его на свою ответственность, если его потребуют к допросу!

– Несомненно, его потребуют, – сказал Саварей, – в настоящее время я нуждаюсь в каждом лишнем солдате, и если вы берете его на свою ответственность, то проводите его в лагерь, когда в этом явится необходимость. Я с удовольствием доверю этого юношу именно вам. Когда он понадобится, я дам знать вам!

– Он всегда будет к услугам Императора!

– Сохранились ли какие-нибудь бумаги в хижине?

– Они все сожжены!

– Очень жаль!

– Но у меня есть копии.

– Прекрасно!

– Идемте же, Лассаль! Каждая минута дорога, а здесь вам больше нечего делать. Пусть люди осмотрят окрестности, а мы поедем далее.

Присутствовавшие при этой сцене солдаты покинули хижину без дальнейших объяснений с моим приятелем; чей-то резкий голос прокричал слова команды, послышалось звяканье сабель, когда спешившиеся гусары снова вскочили на лошадей. Через мгновение их уже не было, и я прислушивался к шлепанью подков, быстро замиравшему вдали. Мой сотоварищ подошел к двери и выглянул оттуда во мрак. Потом он вернулся и посмотрел на меня со своей сухой, саркастической улыбкой.

– Отлично, молодой человек, – сказал он, – мы изобразили перед вами недурные живые картины, чтобы позабавить вас, и вы можете благодарить только меня за это прелестное место в партере.

– Я очень обязан вам, сэр, – сказал я, борясь между признательностью и отвращением к нему, – я, право, не знаю, как отблагодарить вас.

Он как-то странно взглянул на меня своими несколько ироническими глазами.

– Вы будете иметь впоследствии удобный случай, чтобы отблагодарить меня, – сказал он, – а теперь, так как все же для нас вы иностранец, а я вас взял на свое попечение, то прошу следовать за мною в убежище, где мы оба можем быть в полной безопасности.

Глава VI. Скрытый проход

Дрова в камине уже чуть тлели. Мой спутник задул лампу, и хижина погрузилась в темноту, так что не прошли мы и десяти шагов, как уже потеряли ее из виду, эту странную хижину, так трагически приветствовавшую мое возвращение домой. Ветер уже начинал стихать, но частый холодный дождь лил все с той же силой, что и прежде. Будь я предоставлен самому себе, я бы точно так же растерялся, как и будучи здесь в первый раз; но мой спутник шагал с такой твердостью и уверенностью, что, несомненно, он руководствовался какими-то местными признаками, которых не видел я. Мокрый, иззябший, с растрепанным свертком под мышкой, с нервами, до невозможности взвинченными последними тяжелыми испытаниями, я в глубоком молчании шагал рядом с ним, перебирая в голове случившееся со мной.

Несмотря на молодость, я был хорошо знаком с положением дел во Франции благодаря постоянным политическим спорам между моими родными, когда мы жили в Англии. Я знал, что восшествие Бонапарта на престол возбудило против него небольшую, но опасную партию якобинцев, или крайних республиканцев; все усилия их уничтожить королевскую власть не только были тщетны, но и способствовали перемене королевской конституционной власти на самодержавную власть Императора. Вот каковы были грустные результаты этой борьбы! Корона с восемью лилиями сменилась другой, более нашумевшей, украшенной крестом и державой. С другой стороны, приверженцы Бурбонов, в среде которых я провел свою юность, были вполне разочарованы приемом, который оказал французский народ этому возвращению от хаоса к порядку. Несмотря на полную противоположность взглядов, обе партии объединились в их ненависти к Наполеону и твердо решились одолеть его во что бы то ни стало. Результатом этого явились многочисленные заговоры, главным образом организованные в Англии; целые отряды шпионов наблюдали за каждым шагом Фуше и Саварея, на которых лежала ответственность за безопасность Императора.

По воле судьбы я попал на берег Франции в одно время со страшным заговорщиком, на которого выпал жребий убить Наполеона, и имел возможность видеть человека, при помощи которого полиция сумела воспрепятствовать замыслам заговорщиков и перехитрить Туссака и его сообщников.

Припоминая все приключения этой ночи – блуждания по соляному болоту, таинственную хижину, куда я попал, открытие важных бумаг, мое пленение заговорщиками, мучительно тянувшиеся часы в ожидании скорой смерти и, наконец, все эти быстро сменявшиеся сцены, которых я был невольным свидетелем: убийство собаки, арест Лесажа, прибытие солдат, – припоминая все это, я нисколько не удивился, что мои нервы были напряжены до последней степени. Я все время как-то невольно вздрагивал и ежился, как испуганное дитя.

Что меня занимало теперь больше всего – это вопрос, какие отношения установятся между мною и моим ужасным спутником. Я видел, что предо мной гениальный шпион, сумевший благодаря хитрости так ловко провести и одурачить своих мнимых приятелей; я прочел в его насмешливо улыбавшихся глазах всю бессердечную холодность и жестокость его натуры, когда он с пистолетом в руках стоял над унижавшимся трусом, которого он погубил. Но, с другой стороны, я не могу не признаться, что, поставленный в безвыходное положение своим дурацким любопытством, я был спасен только благодаря вмешательству этого Шарля, не побоявшегося даже разъяренного Туссака. Для меня вполне ясно, что Шарлю было бы гораздо выгоднее дать возможность захватить двух пленников, и он мог бы это сделать, потому что, хотя я и не был заговорщиком, я не имел бы возможности доказать это.

Его поведение по отношению ко мне совершенно не согласовалось со всем тем, что я видел в эту роковую ночь, и, пройдя в молчании еще мили две, я не имел больше сил сдержать свое любопытство и прямо обратился к нему, прося сказать, чем объясняется его поведение по отношению ко мне.

В ответ я услышал легкий взрыв смеха в темноте; моего спутника, видимо, очень занимала моя откровенность и бесцеремонность.

– Вы очень занимательный человек, господин… господин… будьте добры повторить ваше имя.

– Де Лаваль.

– Ах да, мсье де Лаваль! Вы обладаете пылкостью и стремительностью юности. Вам захотелось узнать содержимое камина, и вы без дальнейших размышлений прыгаете туда. Желая разрешить причину всего происходившего, вы прямо спрашиваете о ней. Мне всегда приходилось иметь дело с людьми, которые крепко держат язык за зубами, и ваша искренность производит на меня впечатление освежительного напитка в жару.

– Я не знаю, какими побуждениями вы руководствуетесь, но вы спасли мне жизнь, – сказал я, – и я глубоко обязан вам за это вмешательство.

Трудно высказывать благодарность и признательность человеку, который вам ненавистен и отвратителен, и я боялся, что снова попадусь с моей пылкостью, потому что почти не владел собою.

– На что мне ваши благодарности? – холодно спросил он. – Вы совершенно справедливо заметили, что я мог погубить вас, если бы это входило в мои планы, и точно так же я вправе думать, что если бы вы не были обязаны мне, то, верно, не подали бы мне руку, как только что сделал это долговязый мальчишка Лассаль. Он думает, что служить Императору на поле битвы и рисковать для него своей жизнью очень почетная должность. Ну, а когда приходится кому-либо проводить всю жизнь в опасностях, среди отчаянных смельчаков, зная, что одна ничтожная обмолвка, ошибка повлечет за собой смерть, почему такая служба не может рассчитывать на внимание со стороны Императора? Почему мое ремесло считается позорным? Почему, – продолжал он с горькой улыбкой, – я мог бесконечно долгое время выносить всевозможные лишения и терпеть Туссака и его сотоварищей? И, несмотря на это, Лассаль считает себя вправе отнестись ко мне с таким презрением?! А ведь все их маршалы, взятые вместе, не оказали Императору такой услуги, как я. И я все-таки уверен, что вы и после этих слов все же в душе презираете меня, господин?..

– Де Лаваль!

– Ах да, удивительно, я никак не могу запомнить это имя. Я смело ручаюсь, что вы стоите на точке зрения Лассаля!

– Трудно высказывать мнение по вопросу, с которым совершенно незнаком, – сказал я, – знаю только одно: что обязан вам жизнью.

Не знаю, что он возразил бы мне на это, но в этот миг мы услыхали два пистолетных выстрела, гулко раздавшихся в тишине ночи. Мы остановились на несколько минут, но все уже смолкло.

– Они, вероятно, напали на след Туссака, – сказал мой спутник. – Боюсь, что он слишком смел и хитер, чтобы эти разини могли поймать его. Я не знаю, какое впечатление он произвел на вас, но я могу сказать, что трудно встретить более опасного человека, чем Туссак!

Я сознался, что по возможности желал бы избегнуть подобной приятной встречи, и громкий смех моего спутника указал мне, что он хорошо понимает и разделяет мои чувства.

– Это абсолютно честный человек, которого трудно найти в наше время. Один из лучших, которых увлекла революция. Он слепо верил в слова ораторов, увлекался идеями революционных мыслителей и был убежден, что после волнений и необходимых казней Франция сделается раем земным, центром тишины, спокойствия и братской любви. Многие пылкие головы увлекались теми же мыслями, но – увы! – время жестоко разочаровало их. Туссака следует причислить именно к этому разряду людей. Бедняга! Вместо тишины и благополучия он увидел войну, вместо братской любви и полного уравнения всех – возникновение деспотической власти. Ничего нет удивительного, что от всех этих неожиданностей он словно обезумел. Он перестал быть человеком и сделался диким животным, готовым отдать всю свою гигантскую силу, чтобы уничтожить разрушивших созданный им идеал. Он не знает страха, настойчив и почти неодолим. Я не сомневаюсь, что он убьет меня за мою измену, если только догадается, что эта ночь – плоды моих трудов!

Это было сказано самым спокойным тоном, который заставил меня понять, что Шарль не лгал и не преувеличивал, говоря, что надо много, много мужества, чтобы предпочесть роль сыщика, шпиона блестящей карьере кавалериста. Он помолчал немного и потом продолжал, как будто говоря с самим собою.

– Да, – сказал он, – я ошибся. Надо было убить его во время его борьбы с собакой. Но если бы я промахнулся и только ранил его, он разорвал бы меня в клочки, как цыпленка. Да, конечно, лучше так, как есть!

Мы уже давно оставили соляное болото позади, и я только изредка ощущал под своими ногами мягкую торфянистую почву. Мы то поднимались, то спускались по низким прибрежным холмам. Мой спутник, не обращая внимания на темноту, шел вполне уверенно, не колеблясь ни минуты, самым быстрым равномерным шагом, который согревал мое закоченевшее в подвале тело. Я был так неопытен, что вряд ли даже и при дневном свете мог бы ориентироваться в этой местности, но в окружавшей меня тьме я совершенно не представлял себе, где мы были и куда направлялись. Некоторое беспокойство овладело мной, когда я увидел, что путешествие наше затягивается, меня уже пугала эта бесконечная дорога к какому-либо убежищу, в котором я так нуждался. Я не знал, сколько времени мы шли, знаю только одно, что по временам я почти терял сознание, снова приходил в себя, идя рядом с моим спутником, автоматически неуклонно двигавшемся вперед, пока, наконец, я совершенно не очнулся при его внезапной остановке.

Дождь прекратился, и, хотя месяц еще скрывался за тучами, небо стало значительно светлее, так что я мог видеть все окружающее меня на небольшом расстоянии. Обширный белый водоем показался прямо против нас. Это был покинутый меловой карьер, густо обросший по краям терновником и папоротником.

Мой спутник, пристально осмотревшись по сторонам, желая убедиться, не следят ли за ними, стал продираться через эту чащу, пока наконец не добрался да меловой стены. Плотно прижимаясь к ней, мы прошли еще некоторое расстояние, сжатые скалой с одной стороны и густой чащей терновника с другой, пока наконец не дошли до места, откуда, по-видимому, дальнейшее движение было невозможно.

– Вы не видите света позади нас? – спросил он.

Я осмотрелся, но нигде не заметил света.

– Тем не менее идите вперед, а я пойду сзади.

В мгновение, которое понадобилось мне, чтобы повернуться назад, он как-то раздвинул в сторону ветви терновника и сломил одну из преграждавших наш путь ветвей, – я не видел этого, – но когда я обернулся, в яркой белизне стены прямо перед нами зияло черное четырехугольное отверстие.

– Вход очень тесен, но дальше проход расширяется, – заметил он.

Мгновение я стоял в нерешительности. Куда вел меня этот странный человек? Неужели он жил в этой пещере, подобно дикому зверю, или же он готовил там мне ловушку? При свете месяца, показавшегося из-за тучи, освещенное его серебристыми лучами, это черное отверстие казалось таким неприветливым и угрожающим.

– Вы слишком далеко зашли, чтобы идти назад, мой друг, – сказал он, – вы должны или вполне положиться на меня, или уж вполне не доверять мне.

– Я в вашем распоряжении!

– Если так, смело ползите вперед, а я вслед за вами!

Я вполз в отверстие, настолько узкое, что должен был продолжать путь на четвереньках. Оборачиваясь назад, я видел тень моего спутника, двигавшегося за мной. При входе он несколько замешкался, и вскоре слабый свет, достигавший до меня, исчез: Шарль загородил вход ветвями, и мы остались в полной темноте. Я слышал шум его движения за мною.

– Идите до тех пор, пока коридор не начнет понижаться, – сказал он, – вскоре проход будет свободнее, и мы будем иметь возможность высечь огонь.

Потолок был так низок, что я коснулся его головой при одной попытке разогнуть спину, а мои локти постоянно цеплялись за стены, но в то время я был ловок и гибок и потому без особого труда продвигался вперед, пока, наконец, пройдя около ста шагов, я почувствовал, что передо мною находилось углубление. Скользнув туда, я по притоку свежего воздуха понял, что нахожусь в пещере больших размеров. Я слышал удары о кремень, когда мой спутник высекал огонь; наконец он зажег свечу.

Сначала я мог видеть только его истощенное лицо, резкое и грубое, точно резьба по дереву, с неперестававшими дергаться челюстями. Свет падал прямо на него и окружал его мутной дымкой. Вскоре он поднял свечу и медленно обвел ею вокруг себя, точно желая осветить место, на котором мы стояли. Я решил, что мы находились в подземном туннеле, который, казалось, шел в глубь земли. Здесь я мог совершенно свободно выпрямиться, настолько значительна была высота его; стены, поросшие мхом, указывали на свое давнее существование.

Там, где мы стояли, потолок обвалился, и прежний проход был загорожен, но в меловой стене была пробита новая брешь: она-то и образовывала тот узкий коридор, которым мы только что шли. Эта брешь была, по-видимому, недавно пробита; груда обломков и несколько орудий, при помощи которых совершена эта работа, лежали на пути. Мой спутник со свечой в руке шел по туннелю, и я последовал за ним, спотыкаясь о большие камни, упавшие сверху или со стен и часто преграждавшие дорогу.

– Ну как вам понравилась дорога? – с усмешкой спросил он. – Видели ли вы что-нибудь подобное в Англии?

– Никогда! – признался я.

– Подобные предосторожности были необходимы прежде, в смутные времена революции. А так как теперь настали и прежние смуты и неурядицы, то очень приятно и небесполезно знать несколько таких потаенных пристанищ.

– Куда мы идем? – спросил я.

– А вот сюда, – отвечал он, останавливаясь перед деревянной, крепко окованной железом дверью.

Он долго возился, открывая эту дверь, и все время стоял так, чтобы я не мог видеть его действий. После толчка дверь несколько подалась и тихо повернулась на петлях. За нею начиналась очень крутая, почти отвесная лестница с обветшалыми от времени ступенями. Он слегка подтолкнул меня в дверь и запер ее за нами. Наверху этой лестницы была вторая такая же дверь, которую он открыл каким-то особенно сложным способом.

Я почти терял сознание, когда мы шли от болота к меловому карьеру, и, уже идя по подземному лабиринту, вполне очнулся, но теперь, после всего виденного, я начал протирать себе глаза, не понимая, в действительности ли это я, Луи де Лаваль, недавний обитатель Эшфорда, или я вижу во сне приключения одного из сказочных героев. Эти массивные, обросшие мхом своды, окованные железом двери, – все это представляло собою прекрасную обстановку для сновидений, но колеблющееся пламя свечи, мой потрепанный багаж и многие другие детали моего пришедшего в полный беспорядок костюма доказывали мне действительность всего происходящего.

Быстрая, бодрая походка моего спутника, его отрывистые замечания живо возвращали меня с небес на землю. Он раскрыл предо мною дверь и опять собственноручно запер ее, когда я прошел. На этот раз мы очутились в длинном, со сводами коридоре с выстланным каменными плитами полом; коридор освещался маленькой лампочкой, тускло горевшей в дальнем конце его. Два окна с железными решетками указывали, что мы снова на земной поверхности.

Пройдя этот коридор и сделав еще несколько переходов, мы поднялись по винтовой лестнице, наверху которой была раскрыта настежь дверь, она вела в маленькую, прекрасно убранную спальню.

– К сожалению, я вам другого ничего не могу предложить, – сказал Шарль.

Я не желал ничего лучше, как, сбросив с себя одежды, кинуться в эту белоснежную постель, но любопытство все же превозмогло усталость.