Текст книги "Дядя Бернак. Тайна Клумбера. Роковой выстрел (сборник)"

Глава VII

Мне мало известно таких очаровательных мест, каким является стрелковое поле в Роборо.

Длина его достигает полумили.

На нем произведена весьма тщательная нивелировка, так что мишени можно ставить на дистанцию от двухсот до семисот ярдов; самые отдаленные из них кажутся небольшими белыми квадратиками, ярко рисующимися на зелени лесистых холмов.

Само поле составляет часть обширной равнины; его края, помаленьку подымаясь, переходят в небольшую возвышенность. Благодаря этой симметричности очертаний эта равнина может представиться человеку с воображением в виде результатов работы какого-то гиганта, вогнавшего в землю свою огромную лопату, но по первой же порции земли угадавшего, что почва тут никуда не годится.

Он мог пойти дальше и предположить, что гигант оставил тут же вынутую кучу земли, так как на одной из окраин поля имелось довольно значительное возвышение, с которого видно было все поле по длинной его оси.

Именно на этом возвышении и помещалась площадка, с которой должна была производиться стрельба. Сюда-то мы и направились в роковой полдень.

Наши конкуренты прибыли раньше нас в сопровождении целой кучи морских и пехотных офицеров.

Длинный ряд всякого рода экипажей доказывал, что добрые горожане Плимута воспользовались роскошным случаем повеселить своих жен и детей прогулкой в деревню.

На вершине упомянутого холма была устроена трибуна для дам и для почетных гостей, которая сильно оживляла сцену наравне с палатками участников и открытым буфетом.

На состязание явилась масса крестьян, с азартом ставивших свои полукроны на местных чемпионов, на что наши воины отвечали с не меньшей горячностью.

Чарли, Тревор и Джек счастливо провели нас сквозь это живое месиво орущих, разгоряченных людей и поместили нас в трибуну, откуда мы могли отлично видеть все, что происходит кругом. Но мы скоро так увлеклись открывшимся перед нашими глазами великолепным видом, что совсем перестали обращать внимание на пари, давку, толкотню и остроты волновавшейся внизу толпы.

Далеко-далеко на юге виднелись синие дымки Плимута, спирально подымавшиеся кверху в спокойном, прозрачном летнем воздухе.

Далее расстилалось бесконечное, огромное, мрачное море, местами испещренное полосами пены от случайной волны, как бы протестующей против глубокого покоя природы.

Перед нами, точно на гигантской карте, расстилался весь Девонширский берег Англии от Эддистона до Старта.

Я все не могла оторваться от чудного зрелища, как вдруг меня привел в себя голос Чарли, в котором слышалась еле уловимая нотка упрека.

– Э, Лотти! Вас как будто вовсе не интересует то, что происходит здесь.

– О нет, очень интересует, друг мой, – поспешила сказать я, – только пейзаж так очарователен, а море всегда было моей слабостью. Давайте сядемте, и вы расскажете мне про состязание. Объясните мне, как нам узнать, победили ли вы или потерпели поражение.

– Я уже начал объяснять, но могу повторить.

– Пожалуйста.

И я уселась внимательно слушать.

– Итак, – начал Чарли, – с каждой стороны выступает по десяти стрелков. Стреляют по очереди: сначала один из нас, потом один из них и так далее… понимаете?

– Да, это я понимаю.

– Стрельба начинается с дистанции в двести ярдов. Это – самая близкая из всех мишеней. По этой мишени мы даем пять выстрелов, потом – пять по следующей, более удаленной, и снова пять – по мишени в семистах ярдах расстояния. Вон она там, довольно высоко на откосе холма. Победителями считаются те, у кого больше очков. Поняли, в чем дело?

– О да, это очень просто.

– А знаете вы, что такое бычачий глаз? – спросил Чарли.

– Какое-нибудь пирожное? – наудачу сказала я.

Чарли был поражен глубиной моего невежества.

– Бычачий глаз – это черная точка в центре мишени. Если вы попадете в него, вам засчитывают пять очков. Вокруг этой точки начерчен кружок, которого вы не разглядите отсюда; он называется центром мишени; попадание в центр дает четыре очка. Остальная поверхность мишени называется «площадью» и дает попавшему три очка. Место попадания вы узнаете по цветному диску, который выкидывается маркером. Он же заделывает дыру в мишени от попавших в нее пуль.

– О, теперь я отлично все понимаю! – в восторге воскликнула я. – И знаете, что я думаю сделать, Чарли? Я буду записывать результаты каждого выстрела на бумажке и таким образом буду знать судьбу Роборо.

– Это будет великолепно, – смеясь, одобрил он мою идею и большими шагами поспешил присоединиться к группе своих стрелков, потому что раздался звонок, возвещавший начало состязания.

Я заметила в траве кучку лежащих на ней людей в красных куртках.

Слева от этой группы лежала другая, в серых куртках.

– Бум!

Раздался выстрел, и из травы поднялось облачко синеватого дыма.

Фанни вскрикнула, и я радостно подхватила ее крик, потому что увидела белый диск, означавший попадание в бычачий глаз.

Этот выстрел принадлежал одному из стрелков из Роборо.

Мой восторг был, впрочем, скоро охлажден следующей пулей, принесшей пять очков армейцам.

Следующий выстрел снова попал в «быка», но был моментально отквитан противной партией.

К концу отдела стрельбы на короткую дистанцию обе группы стрелков имели по сорок девять очков из максимума в пятьдесят, то есть игра вышла вничью.

– Это становится интересно, – сказал Чарли, подходя к трибуне. – Через несколько минут мы приступим к дистанции в пятьсот ярдов.

– О, Чарли, – вне себя от волнения вскричала Фанни, – ради бога не осрамитесь!

– Я сделаю все, что могу, – весело уверил ее Чарли.

– Пока что вы все время попадали в глаз, – вмешалась я.

– Да, но это не так легко, когда приходится подымать мушку. Но мы сделаем все, что в наших силах. Они набрали себе отличных стрелков на большие дистанции. Подите сюда на минуту, Лотти.

– В чем дело, Чарли? – спросила я, когда он отвел меня в строну.

Я видела у него на лице выражение тревоги.

– Опять этот субъект, – недовольно проворчал он. – И кой черт принес его сюда? А я уж думал, что мы никогда не встретимся с ним.

– Какой субъект? – заикаясь, спросила я, чувствуя, как сердце у меня сжимается каким-то смутным предчувствием.

– Да эта шельма-швед, как его… Октавий Гастер.

Я проследила глазами за взором Чарли и убедилась, что он прав.

На бугорке, совсем близко от того места, где лежали стрелки, чернел высокий угловатый силуэт иностранца.

Он как будто не обращал никакого внимания на сенсацию, производимую его странной фигурой среди окружавшей его толпы плотных, грубо сколоченных крестьян.

Он вытягивал то в одну, то в другую сторону свою длинную худую шею, как бы отыскивая кого-то.

Его взор упал на нас с Чарли в тот самый момент, когда мы внимательно смотрели на него; несмотря на отделявшее нас расстояние, мне почудилось, что глаза его сверкнули лучом ненависти и торжества.

Мной овладело странное предчувствие, я обеими руками уцепилась за руку любимого человека.

– О! Чарли, – вскричала я, – не покидайте меня, откажитесь от участия в состязании – придумайте какой-нибудь предлог и поедемте домой!..

– Какие глупости, малютка моя, – весело смеясь, перебил он. – Чего вы так вдруг испугались?

– Это он, все он!

– Не будьте же такой глупенькой, дорогая. Судя по вашим отзывам о нем, это выходит не человек, а какой-то полубог. Но вот и звонок. Нам надо расстаться.

– Хорошо, – вскричала я, идя вслед за Чарли, – тогда обещайте мне не приближаться к нему!

– Хорошо, хорошо.

Мне пришлось удовольствоваться этой уступкой.

Глава VIII

Стрельба на дистанцию в пятьсот ярдов тоже вышла очень горячей и интересной.

Вначале Роборо опередило противников на два очка, но потом ряд попаданий в бычачий глаз одного из лучших стрелков последних склонило победу на их сторону.

Этот отдел состязаний кончился поражением нашей группы, уступившей армейцам три очка, – результат, встреченный громом аплодисментов плимутцев и вытянутыми лицами крестьян.

Все время стрельбы Октавий Гастер оставался неподвижен и бесстрастен на бугорке, на котором поместился с самого начала.

Мне казалось, что он мало обращает внимания на зрелище: он стоял, повернувшись вполоборота к маркерам у мишеней и бесцельно устремив глаза вдаль.

Один момент он обернулся ко мне профилем.

Мне почудилось, будто его губы быстро двигаются, точно шепча молитву. Возможно, впрочем, что это был лишь обман зрения, вызванный вибрацией горячего летнего воздуха.

Как бы там ни было, но я ясно помню, что видела движение этих губ.

Скоро было приступлено к стрельбе на наибольшую дистанцию, результат которой должен был решить исход всего состязания.

Стрелки из Роборо приступили к делу с мрачной решимостью наверстать упущенные три очка; с другой стороны, и пехотинцы давали себе слово не уступать.

Послышались выстрелы.

Волнение зрителей возросло до такой степени, что они сгрудились вокруг стрелков и разражались взрывом аплодисментов при каждом попадании в бычачий глаз.

Мы, со своей стороны, тоже поддались общему увлечению, сошли с трибуны и смешались с толпой, решаясь терпеливо вынести толкотню и давку, лишь бы не упустить ничего из работы наших чемпионов.

Солдаты набили себе семнадцать очков, наши – шестнадцать.

Местные жители были сильно разочарованы.

Тем не менее положение улучшилось, когда обе стороны сравнялись на двадцати четырех, и прояснилось окончательно, когда наши считали за собой тридцать два против тридцати их противников.

Но теперь надо было еще отвоевать три очка, потерянных на средней дистанции.

Мало-помалу число очков возрастало, и обе команды делали отчаянные усилия обеспечить за собой победу.

Но вот по толпе пронеслась волна дрожи: последний из красных курток сделал выстрел; у наших был еще выстрел, у солдат было лишку на четыре очка.

Мы, женщины, вообще говоря, очень равнодушные ко всякого рода спорту, дошли до такой степени увлечения, что были совершенно поглощены состязанием, которое должно сейчас решиться в пользу той или другой партии.

Если последний из наших чемпионов выбьет бычачий глаз, игра была за нами.

От этого последнего выстрела зависела судьба серебряного кубка, славы лучших стрелков и закладов, державших нашу сторону.

Читатель легко поймет, что мой интерес к зрелищу мог только возрасти, когда я, вытянув шею и поднявшись на цыпочки, увидала, что Чарли с величайшим хладнокровием вкладывает в свое ружье свежий патрон.

Итак – честь Роборо всецело зависела от его талантов.

Именно это обстоятельство должно быть и дало мне силы протолкаться через толпу и занять место в первом ряду зрителей, откуда можно было видеть решительно все.

По обе стороны от меня стояли два гигантского роста фермера; дожидаясь желанного выстрела, я не могла не прислушаться к их разговору, шедшему поверх моей головы, на грубом девонском наречии.

– Ну и портрет у этой длинноногой цапли, – сказал один.

– А, да, – добродушно согласился другой.

– Да ты посмотри на него. Ты никогда не видал его раньше?

– Ей-ей, Джек, я и так поверю тебе. Но смотри-ка – он пузыри начинает пускать, точь-в-точь как та собака фермера Ватсона – помнишь, та маленькая, что подохла от бешенства.

Я оглянулась, чтобы поглядеть на предмет их наблюдений, и сразу же увидала доктора Октавия Гастера, о котором я успела совсем забыть в увлечении состязанием.

Лицом он стоял ко мне, но мне было ясно, что он не видит меня.

Его взгляд был неподвижно устремлен на половину пути между мишенью и им самим.

До этого момента я не видела ничего, что было бы достойно сравнения с напряженностью его взгляда, от которой белки его глаз налились кровью и выпучились, между тем как зрачки сузились до последней степени возможности.

По его достойному трупа лицу текли струйки пота, а на углах рта, как совершенно верно подметил один из фермеров, выступили пузырьки сероватой пены.

Челюсти были сжаты отчаянным усилием воли, потребовавшим напряжения всех сил души.

Это отвратительное лицо никогда не изгладится из моей памяти и до дня моей смерти будет мерещиться мне во время сна.

Я дрожала всем телом. Я отвернула голову прочь, питая напрасную надежду, что фермер окажется прав и что все экстравагантности этой личности объяснятся сумасшествием.

Когда Чарли, зарядив карабин и с довольным видом стукнув ладонью по прикладу, начал укладываться на указанное ему место, кругом воцарилась торжественная тишина.

– Превосходно, мистер Чарльз, превосходно, – сказал старик-сержант Мак-Интош, старшина нашей команды. – Расчет и твердость руки – и ваше дело в шляпе.

Мой Чарли, уже лежа на траве, ответил старшему солдату улыбкой и начал прицеливаться среди мертвой тишины, позволявшей расслышать шелест травы, колыхаемой легким бризом.

Он целился около минуты времени.

Он уже как будто готовился нажать собачку карабина; глаза всех были обращены на далекую мишень, как вдруг стрелок вместо того, чтобы выстрелить, покачнулся, стоя на коленях, и выпустил из рук карабин.

Все были страшно удивлены смертельной бледностью его лица, по которому ручьями струился пот.

– Мак-Интош, – странным задыхающимся голосом заговорил он, – между мной и мишенью стоит кто-то.

– Что – между вами?.. Да нет, там никого нет, сэр, – сказал, видимо, пораженный сержант.

– Сюда, друг мой, сюда! – кричал Чарли, хватая его за руку и поворачивая лицом к мишени. – Неужели вы не видите его прямо на линии выстрела?

– Там нет ни души, – закричало с полдюжины голосов сразу.

– Как так ни души? Ах, и в самом деле, это мне показалось, должно быть, – сказал Чарли, проводя рукой по лбу. – А все-таки я могу поклясться… Ладно, давайте сюда карабин.

Он снова лег на землю и медленно поднял оружие к плечу.

Но едва он приложился, как издал громкий крик и поднялся на ноги.

– Ну, – сказал он, – повторяю вам, я ясно вижу его. Это человек в серой куртке вашей команды и страшно похож на меня. Да – это мой двойник. Вы что ж это – сговорились дурачить меня? – злобно заговорил он, обращаясь к толпе. – Ну-с, неужели найдется кто-нибудь из вас, кто скажет, что не видит человека, как две капли воды похожего на меня, который удаляется от мишени и находится теперь не далее, чем в двухстах ярдах от меня?

Я в один момент очутилась бы рядом с Чарли, если бы не знала, как ему ненавистно всякое женское вмешательство – вообще все, что имеет хоть намек на сцену.

Мне оставалось молча прислушиваться.

– Я протестую, – подвигаясь вперед, сказал какой-то офицер. – Этот господин должен стрелять. В противном случае мы уйдем и провозгласим себя победителями.

– Но я убью его! – вскричал бедный Чарли.

– Что за комедия! Стреляйте в него, черт возьми! – крикнуло полдюжины мужских голосов.

– Дело в том, – сказал один из солдат соседу, – что у этого молодого человека расходились нервы. Он заметил это и старается увильнуть.

Этот осел никогда, конечно, не узнает, как близок он был к тому, чтобы получить звонкую пощечину от женской руки.

– Это все штуки «Мартеля – три звездочки», – вполголоса произнес другой. – С ним всегда дело доходит до чертовщины. Я сам испытал это и потому сразу вижу его действие на ближнем.

Смысл этого замечания был не понят мною; не будь этого – его автору пришлось бы подвергнуться той же опасности, что и его товарищу.

– Что ж, будете вы стрелять или не будете? – крикнуло несколько голосов сразу.

– Да, да, буду, – простонал Чарли. – Я выстрелю ему прямо в грудь. Это кончится убийством – ей-богу так!

Я никогда не забуду безумного взгляда, которым он обвел толпу.

– Я целю насквозь него, Мак-Интош, – прошептал он, ложась на траву и в третий раз поднося к плечу ружье.

Момент напряженного ожидания – и сверкнуло пламя выстрела. Кругом загремели аплодисменты.

– Отлично, юноша! Превосходно! – раздался рев сотни девонширцев, когда над мишенью взвился белый диск, остановившийся перед бычачьим глазом, возвещая таким образом нашу победу.

– Славный выстрел, парень! Это молодой Пилляр из Тойнби-Холла! Качать его, ребята! Снесем его домой на руках! Да здравствует Роборо! Вот и он сам на траве. Легче, сержант Мак-Интош! Что такое? В чем дело?

В толпе воцарилось страшное молчание, сменившееся затем перешептываниями и вздохами сожаления.

– Оставьте ее! Оставьте! Пусть бедная девочка поплачет на свободе.

Над полем снова царила тишина, нарушаемая лишь жалобными женскими стонами и плачем.

Мой Чарли, мой красавец Чарли лежал мертвым, все еще сжимая ложе карабина.

Я точно во сне слышала кругом слова участия и сожаления.

Я слышала дрожащий от боли голос лейтенанта Дэзби, умолявшего меня совладать с горем.

Я чувствовала, как его рука осторожно отвела меня от трупа моего возлюбленного.

Вот и все, что я помню; а потом – мрак неизвестности вплоть до того дня, когда я очнулась в комнате для больных в Тойнби-Холле. Тут я узнала, что провела три недели в жесточайшей горячке, сопровождаемой страшным бредом.

Но неужели больше я ничего не помню?

По временам мне кажется – нет и нет.

Мне как будто припоминается момент сознания среди ночей сплошного бреда.

Мне чудится фигура сиделки… она выходит из комнаты… В окне появляется длинная, тощая бескровная фигура, и я слышу голос.

Голос этот говорит:

– Я посчитался с твоим возлюбленным. Теперь мне остается посчитаться с тобой.

Голос кажется мне знакомым. Я как будто уже слышала его где-то. Быть может, во сне?..

– И это все? – скажет читатель. – И на таких-то основаниях истеричная женщина позорит в газетах имя безобидного ученого? И на основании таких слабых улик строит против него обвинения в самых чудовищных преступлениях?

Да, да. Я понимаю, что на вас, читатель, описанные мной события не могут произвести такого впечатления, как на меня.

Я знаю одно.

Я знаю, что если бы я очутилась на середке моста, один край которого сторожил бы Октавий Гастер, а другой – страшнейший из тигров индийских джунглей, я моментально, не колеблясь ни секунды, бросилась бы к тигру просить его защиты.

Моя жизнь разбита навеки.

Как бы она ни кончилась, мне все равно.

Желаний нет у меня больше.

Я желаю одного – чтобы мое писанье послужило помехой этому чудовищу в его дальнейших замыслах на жизнь честных людей.

Глава IX

Менее чем через пятнадцать дней после окончания приведенного выше правдивого рассказа моя дочь исчезла.

Поиски ее кончились ничем.

Один из служащих ближайшей железнодорожной линии показал, что видел молодую даму, похожую по описанию на мою дочь, севшую в вагон 1-го класса в сопровождении высокого тощего джентльмена.

Несмотря на это показание, трудно допустить, чтобы она позволила себя увезти в таком скором времени после жестокой потери и не сказав притом ни слова мне.

Мы все-таки направили сыщиков по этому следу.

Эмили Ундервуд.